Текст книги "Шкатулка воспоминаний"

30

Через месяц после отъезда Ливре вернулся в «Глобус». Знакомое клокотание вновь разнеслось по магазину.

Поездка не удалась. Переговоры не принесли никакой пользы. Гидродинамические курсы лечения в Монтсеррате не помогли. Ливре становилось все хуже и хуже от того, что настроение остальных отдыхающих на водах было прекрасным. С тех пор как он убедился, что истина – в удовольствии, хорошее самочувствие других людей всегда портило ему настроение.

Ливре взбесился, когда увидел, что магазин под руководством Клода процветает. «Перлы» нисколько не стеснили мальчишку, и он великолепно справился с заданием. Кое-где присутствовали намеки на то, что он позволил своему воображению вылиться наружу. Откровенно говоря, намеки были даже больше, чем просто намеки. Нововведения просто облепили стены.

– Что это такое?!

– Лестница из красного дерева удобной конструкции, – ответил Клод. Он показал, как лестница легко превращается в незаметный шест. В опорах имелись выемки для ступенек.

Ливре сорвал шест с полки.

– Принимался за «Тайны»!!! – последовал первый приказ.

Пока Клод вычищал горшок, Ливре продолжил осмотр помещения. Клод яростно протирал и полировал все и вся в ожидании приезда учителя. Увы, он пропустил третье и четвертое издания «Истории Римской империи» Глориота. Тонкий слой бондарской пыли покрывал корешок Цезаря. В ходе расследования выяснилось, что подставка глобуса слегка мутновата, а копия Катулла из Коллекции за Занавеской выставлена в витрине. Ливре нервически хлестал плеткой.

На обратном пути из Монтсеррата Ливре составил компанию богатенький и исключительно веселый мясник, который говорил большую часть пути и травил профессиональные анекдоты. Теперь, вернувшись в Библиополис, книготорговец отыгрался на Клоде и устроил ему изрядную головомойку.

– Именем Господа, что ты сделал с витринами!!! – Ливре не оценил выбор Клода. Хотя его не слишком разозлило изображение канализации, поддерживаемое двумя клизмами, он взбеленился при виде гравюры «В плену своих изобретений» с изображенным на ней рабом шестерен и блоков. Он сплюнул. – Да тебя самого надо запереть в этом аду за то, что ты сделал с моим «Глобусом»! Я буду бить тебя за это глупое неуместное оформление! – И он бил.

Дальше Ливре двинулся к гроссбухам. Этьеннетта гордо показала ему таблицы с увеличившимися продажами и займами. Вместо того чтобы похвалить, Ливре разъярился еще больше:

– А это что такое?!

– Простой пантограф.[74]74
  Прибор для пересъемки чертежей и рисунков в другом масштабе.


[Закрыть] Теперь Этьеннетте не надо дважды переписывать все заказы.

Ливре сломал четыре перекладины механического писца о колено.

В тот вечер торговец настоял на том, чтобы Клод остался и поужинал с ним, так как предстояло многое обсудить. Поглощая луковое пюре, он умудрился повергнуть юношу в смятение.

– Теперь ты будешь строго придерживаться моих «перлов»! Я не хочу, чтобы ты кончил, как этот твой граф Турнейский!

– Вы видели аббата? – Клод почувствовал, как его голос дрожит при упоминании бывшего учителя.

– Да. – Ливре улыбнулся. – Тяжелый случай. Судебные тяжбы валятся на него со всех сторон. А мне повезет, если я отвоюю хотя бы четверть того, на что рассчитывал. – (На самом деле аббат был должен в два раза меньше.)

Клод не мог более сдерживать свое любопытство.

– А обо мне он говорил?

– Почему он должен был говорить о тебе? У него других проблем хватает.

– Я думал о нем недавно. Часть моей лекции будет включать работу, которую мы делали вместе с аббатом.

– Лекции? Ах, ты про это. Забудь о ней. Отложи все, чем занимаешься. Я был глупцом, раз поддерживал тебя в этом. Мы должны заниматься более важными делами.

Клод внезапно почувствовал себя опустошенным. Юноша выразил свои опасения и объяснил, что вряд ли можно все отменить, так как он пригласил мадам Хугон.

Ливре взорвался:

– Ты пошел против моих «жемчужин», делая подобные приглашения!!! По какому праву ты так рискованно действовал?!

Этьеннетта вступилась за Клода:

– Он сделал это лишь с одной целью – увеличить прибыль магазина. Мадам Хугон заплатила за два лишних дня последнего проката. Она сказала, что сделала это, чтобы отблагодарить Клода. И пообещала стать постоянной клиенткой «Глобуса».

Это слегка успокоило Ливре.

– Хорошо, раз уж она придет в среду, лекция состоится.

Плюмо первым прибыл на долгожданную лекцию. Пьеро приехал позже, вместе с господином Куртюа, немецким организатором публичных зрелищ, который владел популярным восковым паноптикумом. Куртюа показывал венецианцу некоторые части собственных небольших выставок. Он согласился прийти в салон, потому что надеялся, что ученик Ливре продемонстрирует свои полезные навыки в действии. В обычной ситуации Ливре запретил бы входить в магазин дурно пахнущему таксидермисту и его другу, но правила дипломатического этикета – об этом говорилось даже в одном из «перлов» – заставили не устраивать сцен. Скоро подошли и братья Жак. Они сотрудничали с Ливре, предлагая ему типографские услуги – маленький пресс прятался за фальшивой стеной их издательства. Трое писак, ищущих вдохновения (пусть и наигранного), информант полицейского лейтенанта и юрист, помогающий Ливре обстряпывать делишки с властями, – вся эта братия наискучнейших зануд кружила по залу, попивая третьесортный ликер и рассказывая друг другу новости из третьих рук. Беседа сопровождалась приступами лицемерного дружелюбия, которые доказывали, что большинство собравшихся – давние или не слишком давние враги.

В конце концов приехала и мадам Хугон. Ливре повременил с демонстрацией презрения и скрыл свой гнев, так как помнил – ее присутствие обещает серьезную финансовую поддержку. Впрочем, элегантность мадам Хугон заставила торговца забыть о злости. На ней было шелковое платье в складках, образующих перевернутый венчик, шарф цвета морской волны, повязанный на талии большим бантом, подобно тем, что украшают коробки с подарками. Светлые кудри ее парика мастерски зачесали наверх. На мадам устремилось еще больше взоров, когда до всех дошло, что она – единственная женщина из собравшихся. (Этьеннетту не брали в расчет, она сидела за глобусами и вела какие-то только ей понятные расчеты.)

На одной ручке мадам Хугон помещалась изящная сумочка, в то время как на другой висел мелкий, но состоятельный аристократ. Она выбрала его в сопровождающие специально для Клода. Граф Корбрейский был алчным, хотя и ленивым экспериментатором, в его владениях находился один из крупнейших ртутных бассейнов Парижа. Вдобавок он очень любил собак.

Гостей представили друг другу.

– Мы уже встречались с господином Ливре раньше, – сказал граф Корбрейский. – Он должен был привезти мне часы, заказанные за рубежом. Фрагонара в миниатюре, если вы помните, месье.

Хотя граф и опасался, что его пристрастия станут известны в кругу его титулованных друзей, в салоне Ливре он совсем не беспокоился по этому поводу. Даже наоборот. Клод вспомнил запись в свитке «Ч»: «Один корпус из серебра – «Дама с собачкой на качелях», а-ля Фрагонар, для графа Корбрейского».

– Как, и вы тоже? – спросила мадам Хугон. – Кажется, и мой муж заказывал через него часы. И, по всей видимости, ученик господина Ливре должен был их изготовить.

– Да… Только когда это было? Много воды утекло с тех пор, – сказал Ливре. – Пейдж теперь трудится в другой области.

Граф Корбрейский пришел в замешательство.

– Позвольте, месье, а разве предметом сегодняшней беседы будет не работа этого мальчика, касающаяся механики звука? Так мне сказала мадам Хугон. И это именно то, что меня интересует.

– Да, это было предметом… Только выяснилось, что исследования юноши совершенно неадекватны… – Ливре потряс головой. – Пейдж не будет читать сегодня лекцию.

Все взоры устремились на ученика, а сам Клод уставился на Ливре. От этой новости юноше стало больнее, чем от удара палкой, обернутой в сукно.

– Да-да, мой юный ученик. Ты не будешь читать лекцию. И тем не менее я приглашаю тебя занять почетное место среди моих уважаемых гостей.

Мадам Хугон нарушила тишину:

– А кто же будет говорить?

Ливре сухо улыбнулся и объявил:

– Вы наверняка возрадуетесь, когда узнаете, что сегодня буду говорить я.

Мадам Хугон посмотрела на юного ученика, но ничего не успела сказать, так как Ливре призвал всех к порядку. Пьеро и Плюмо выражали свое недовольство, однако на их протесты не обратили внимания.

Ливре быстро начал свою речь:

– Глубокоуважаемые гости! Сегодняшняя беседа называется «Что в имени тебе моем?». То, что я хочу рассказать, может показаться вам простой рефлексией на тему, и все-таки позже вы поймете, что это не так. Говоря простым языком, наши имена самым непосредственным образом влияют на то, что мы есть и чем мы занимаемся.

Гости устроились в креслах из красного дерева.

Продавец книг сплюнул в платочек. Тут выступила вперед Этьеннетта, в руках она несла огромную книгу. Ливре объявил:

– Здесь содержится ровно 9464 записи, которые доказывают теорию Камдена о «судьбоносной неизбежности имени».

Он приступил к перечислению имен, подтверждающих его нелепую теорию. Интерес аудитории возрос, да и то ненадолго, когда Ливре начал рассказывать о проституции. Он поведал гостям историю двух шлюх, чьи имена были Онорина и Пьюрита, и об одном владельце публичного дома по имени Темперанс.

– Есть еще одна женщина, ее имя – Ланж.[75]75
  От фр. la langue – язык.


[Закрыть] Она может завязывать свой язык в морской узел, демонстрируя сей навигационный фокус всем желающим морякам, что приходят к ней воспользоваться известными услугами.

Плюмо вслух поинтересовался, а разве не могли ей дать такое прозвище после того, как открылись ее необычайные способности, но Ливре не принял вызова. У Клода имелись свои сомнения на этот счет, в конце концов его старшую сестру звали Фиделита.[76]76
  От лат. Fides – Вера.


[Закрыть]

Ливре медленно продвигался вперед. Когда один язык исчерпал себя, он перешел к другим. Латынь, греческий, халдейский, древнескандинавский, английский – ему было все равно, лишь бы список имен рос. После истории о сбившемся с пути священнике Ду Сине Ливре начал приводить примеры из медицины, цитируя работы Кокберна о сифилисе, Смелли – об акушерстве и Бэтти – о слабоумии. Он все говорил и говорил, пока скучающие гости не начали выражать свое беспокойство. Один из писак теребил брюки, юрист выбивал ногой ритм, известный только ему самому. Двойной подбородок опустился, пальцы зашевелились, очки соскользнули с маслянистого носа полусонного типографщика. Мадам Хугон теребила локон волос и задавалась вопросом, когда же список имен подойдет к концу.

Как оказалось, не скоро. «Книга судного дня» с перечисленными в ней совпадениями имен подошла к концу, лишь когда Ливре дошел до случая своего ученика, Клода Пейджа.

– Никто не смог бы справиться с этой работой лучше! – провозгласил лектор. – Кстати, совпадение не только в его фамилии. Судьбоносная Неизбежность и в его имени! Клод, покажи им свое уродство.[77]77
  Клод – хромой (лат.).


[Закрыть] – Ливре поднял руку юноши, чтобы подтвердить сказанное. – Такие физические недостатки уже успели стать традицией, вспомните хотя бы императора Клавдия или того горбатого дурачка Клаудио! Нелепость и уродство предопределены судьбой одной половине моего ученика, зато второй его половине уготована лучшая участь, она – его спасение! Как я часто говорю, чем был бы мой книжный магазин без страниц?

Ливре закончил. Последовали бурные аплодисменты. Чтобы Ливре не слишком зазнавался, аристократ решил вмешаться:

– А что вы скажете на это: лучшего лондонского механика зовут Мерлин!

– О, ну конечно же! Ведь это волшебник за работой!

Наступил отличный момент для перехода к другой теме, интересовавшей Клода, но, естественно, этого не произошло. Перед тем₍как уйти, Плюмо пригласил Клода зайти в какой-нибудь кабак и просидеть там до утра. Юноша отказался, помахав другу на прощание. Мадам Хугон подождала, пока уйдут все гости, и отвела книготорговца в сторону.

– Господин Ливре, у вашего ученика редкий дар. Пока вы отсутствовали, он был очень внимателен ко мне. Я бы хотела еще большего внимания с его стороны. Мне нужны книги из Коллекции за Занавеской. Можем ли мы договориться? Могу я рассчитывать, что ваш ученик будет сам выбирать мне книги? Я заплачу.

– Конечно, мадам.

Она ушла так же, как и пришла, с сумочкой на одной руке и эскортом на другой.

Ливре повернулся к Клоду:

– Надеюсь, ты наконец понял, что твоя судьба – быть здесь, а не заниматься механикой. Ты можешь навсегда забыть о той лекции! – Флегмагорл сплюнул. – У тебя есть и более важные дела. Теперь тебе предстоит служить своей госпоже.

31

Мадам Хугон брала по одной книге из Коллекции за Занавеской каждую неделю. Она определила четкие условия соглашения. Клод должен был выбирать книги и каждую пятницу приносить их к ней домой. За эту услугу, а также за ряд других услуг, на которые она рассчитывала, мадам Хугон платила Ливре в три раза больше, чем за обычный прокат, хотя расценки «Глобуса» и так были очень высокими (в связи с философской природой предлагаемого материала). Патронесса никогда не объясняла своего интереса к порнографии, да такого условия и не было в договоре. Когда Клод вежливо спрашивал об этом, она отвечала, что обстоятельства супружеской жизни заставляют ее читать подобную литературу. Больше Александра ничего не говорила. Клод довольствовался теми словами, что Ливре произнес в Турне: «Мадам Хугон не в состоянии выполнять супружеские обязанности».

Каждый четверг Ливре позволял Клоду выбрать предмет чтения для мадам Хугон. Юноша выбирал очень внимательно. И «перлы» всегда были у него под рукой. «Никогда не бери книгу, которая может быть расценена как слишком откровенная». Доверяясь Ливре, Клод завернул «Историю дочки шляпника».

– Вам должно это понравиться, – сказал Клод, представляя книгу мадам Хугон. Книжка была скучной и более сдержанной, нежели та, которую патронесса заказывала впервые. В ней описывалось несколько сцен с поцелуями украдкой и одна сцена с объятиями на черной лестнице, не больше.

– Жаль, – сказала патронесса, когда возвращала книгу, – что ожидания главной героини не оправдались.

Клод не знал, как понимать сказанное. Он молча передал ей очередной любовный роман. Через три недели мадам Хугон выразила нетерпение по поводу историй о безответной любви.

– Разве ты не можешь обеспечивать меня более откровенными предложениями? Разве ты не можешь делать чуть больше для удовлетворения моих желаний?

Двусмысленность подобных высказываний смущала Клода. Он нервно выискивал на книжных полках все более откровенные и непристойные книги, приглашая патронессу в мир сельских шалостей и взглядов украдкой. Он принес ей «Эротические наставления» Аретино, классику жанра «Школа Венеры», переизданную Ливре при помощи секретного пресса братьев Жак, самые откровенные религиозные подборки: «Мария в монастыре», «Влюбленная аббатиса», «Анатомия французской монахини», и две книжки, напечатанные специально для Ливре, которые он давал только самым лучшим и надежным клиентам: «Любовь Зео Кинизаля» и «Король кофиронов», а также «Эротическую Библию» Мирабо. Ливре, волнуясь за свою репутацию, отметил, что сам Мирабо не писал этой книги, а заказал ее одному писателю.

Ни одно из этих развратных повествований не удовлетворило требований мадам Хугон. Клод фантазировал на тему источника ее расстройства, однако действовать отказывался. Никакие побои не заставили бы юношу приблизиться к женщине, пленившей его. Клода смущали нерушимые сословные барьеры. Через три месяца подобных отношений мадам Хугон решила заявить о своих намерениях. Она использовала свое искусство обольщения в двух целях: из спортивного интереса и ради удовлетворения сексуальных потребностей. Начала она с того, что просила Клода вслух зачитывать отрывки из взятых напрокат книг. Мадам Хугон рассчитывала, что вокальное воспроизведение порнографических сцен пробудит в нем желание. Когда Клод читал известный диалог между Тулией и Октавией или отрывок из «Дела о совращении, или Последние судебные тяжбы в Париже против аббата Руе, изнасиловавшего сто тридцать три девственницы, написанное им самим», его голос дрожал.

Только ему все равно не хватало смелости, чтобы проглотить наживку. Это заставило мадам Хугон удвоить прилагаемые усилия. На следующий день она вернула иллюстрированную книжку без одной страницы, вырезав из нее эротическую гравюру. Получив несколько палок от Ливре, Клод побежал к мадам Хугон, чтобы взыскать с нее полную стоимость книги.

– Мадам, я обнаружил, что в книге не хватает гравюры. Вы последняя ее брали.

– А что за гравюра? – Александра не казалась удивленной, но и не предлагала возможных вариантов, куда могла подеваться картинка.

– Если мне не изменяет память, это та самая гравюра, где принцесса занята пикантной беседой с придворным пажом.

– А-а, под нижней юбкой? – Мадам Хугон потянулась к собственному платью.

– Да, под ее нижней юбкой. – Клод покрылся испариной. Юноша не знал, то ли он играет роль строгого блюстителя нравов, то ли действительно им является.

– Как же это получилось? – спросила патронесса.

– Что?! – Клод запнулся.

Патронесса задала вопрос по-другому:

– Как она могла пропасть?

Клод указал на торчащие нитки, которые выдавали отсутствие страницы.

– Ее вырвали, мадам. Вырезали.

Мадам Хугон позвала служанку. Та внесла в комнату горшок, полный дорогих фиалок – любимых цветов патронессы. Две женщины удалились в смежную комнату. Клод услышал пощечину, после которой хозяйка чересчур строго отчитала девушку. Клод не сомневался, что все подстроено и никто никого не бил – звук был больше похож на хлопанье в ладоши, нежели на пощечину. Мадам Хугон вернулась в комнату и извинилась. Александра попросила Клода подождать, пока она напишет продавцу книг записку, где спросит у него о стоимости поврежденной книги. Затем патронесса вручила ее Клоду. Будучи дома, она не надевала перчаток, а Клод, когда убегал из «Глобуса» по поручениям, снимал свои. Пока записка переходила из рук в руки, пальцы ученика и мадам Хугон впервые соприкоснулись. Клоду показалось, нет, он был уверен, что мадам на секунду задержала его руку. Конечно, этот жест казался невинным по сравнению с чтением вслух отрывков из взятых напрокат книг. И тем не менее теперь Клод убедился в том, что подразумевалось с самого начала.

Юноша рассказывал о случившемся друзьям, сидя над блюдом со свиньей, украшенной спаржевыми стеблями. Он открылся им вместе со всеми своими надеждами и опасениями.

– Боюсь, мои желания могут подвергнуть ее опасности, ведь она в таком щекотливом положении.

– Что за положение? – спросил извозчик.

– Говорят, что она не может выполнять супружеские обязанности.

Поль Дом не принял такой отговорки.

– Нет, ты боишься не этого. Просто ты, мой друг, трус! – И он оглушительно рыгнул.

– Как я могу по одному легкому и быстрому прикосновению понять, что она хочет… чтобы я…

– Набил ее? – предложил Пьеро.

– Оседлал ее? – подхватил извозчик. – Помни, надо крепко держаться за бедра! – Он хлестнул воображаемым кнутом.

У Плюмо, как у журналиста, возникла иная реакция:

– Ты действительно думаешь, что она – замужняя девственница?

– Все, что я знаю, – это сплетни, которыми сопровождался заказ. И это было давно.

– Я наведу справки, – сказал журналист. – А если ты что-нибудь узнаешь, дай мне знать.

Клод, вместе со своими беспокойными мыслями, вернулся на чердак и долго не ложился, читая Дидро – не «Энциклопедию», от которой уже давно отказался, а «Нескромные сокровища», роман, пронизанный аллегориями на тему гениталий. С книгой в одной руке и еще кое-чем – в другой, Клод любовался миниатюрой, висящей над его импровизированной кроватью. Он закрыл глаза и мысленно приложил к лицу с портрета прекрасное тело, достойное Венеры. Он представлял себе ее неистовые и неловкие движения, отображенные в свете волшебного фонаря аббата. Картинки сменяли друг друга. Мадам Хугон бежала по анфиладам неведомого дворца. На ней ничего не было, кроме маски. Вот она уже лежала связанная, в состоянии, близком к оргазму, моля о продолжении ласк. В этих мечтах Клоду открывались его собственные страхи и опасения. Тем не менее, когда наступила пятница, он молча вручил своей госпоже очередную книгу. Клод не мог довериться желаниям и поступать в соответствии с ними.

Он спал беспокойно и пришел на работу уставшим. Его глаза налились кровью и стали цвета «крапчатой акульей кожи с узором из красного сафьяна», как выразился Ливре. Клод уже несколько раз опаздывал на работу. Ливре позволял ему бесчинствовать подобным образом, так как надеялся использовать это в своих целях.

Мадам Хугон тоже заметила бледность ученика и воспользовалась произошедшим, чтобы еще разок атаковать. Началось все, когда она встретилась с Клодом у Коллекции за Занавеской. Патронесса и ученик стояли возле секции «Аристократы». Клод зачитывал вслух отрывок из четвертого издания «Наслаждений старого извращенца», когда она прервала его:

– Возможно, ты слишком усердствуешь, стараясь ублажить меня. Ты побледнел. Выглядишь уставшим и больным.

Клод не знал, как отвечать.

Мадам Хугон продолжила:

– Я волнуюсь за тебя. Думаю, настало время, когда я должна выбрать книгу для тебя. Ну-ка, давай посмотрим… – Она провела указательным пальцем по корешкам книг из секции «Медицина». – Нет, здесь ее нет, но это не важно. Я захватила свою копию. – Мадам Хугон вытащила книгу из сумочки. – Эта книга уже помогла мне однажды. Я отметила самые важные абзацы. – Она подмигнула Клоду. – Прочитай и верни на следующей неделе.

Книга, которую мадам Хугон дала Клоду, называлась в честь библейского персонажа. Положив книгу на подобранные под себя колени – эту позу Клод часто принимал за чтением, – он осмотрел обложку и проверил качество бумаги и переплета, проклиная себя за то, что приобрел самую скверную привычку своей новой профессии. Книга представляла собой медицинский трактат, чересчур детализированный – можно сказать, детали стали навязчивой идеей автора. Сам автор был выдающимся французским врачом, сторонником вакцинации и гимнастики по утрам, переводчиком Галлера и профессором в Сорбонне.

«Онания» – так называлась книга – предостерегала мужчин от мастурбации, или, как говорилось в подзаголовке, от «богомерзкого греха преднамеренного самозагрязнения».

Клод удивился, как патронесса могла догадаться о его одиноких похождениях, вдохновленных ею же самой. Более того, его смутила фраза, сопровождавшая подарок. Что она имела в виду, когда сказала, что книга помогла ей однажды?

На первый вопрос ответ был найден почти сразу же, когда Клод прочитал первый из выделенных абзацев в главе о симптомах: «На ранних стадиях заболевания у пациента наблюдается бледность лица, вялость, апатия и сон разума». Надо было отдать должное описанию. Оно точно соответствовало состоянию Клода. Дальше там говорилось: «На более поздних стадиях дегенерации появляются прыщи и язвочки, боли при мочеиспускании и ускоренный рост органа». Клод всегда старался подкрепить собственными наблюдениями то, что читал. Если герой какого-нибудь пошлого романа принимал странную позу, Клод проверял ее на себе. Если персонаж шепелявил, то и Клод начинал шепелявить. Такое поведение явилось последствием пребывания в поместье, так как аббат был сторонником эмпиризма. Поэтому сейчас, читая трактат, Клод тщательно проверял все части своего тела. Он заключил, что симптомы первой стадии у него присутствуют, то есть бледность и апатия налицо, а вот признаки второй стадии онании пока не мучают. Дальнейший осмотр выявил, что, к счастью, ни почки, ни печень еще не перегрелись – это были симптомы третьей стадии. Клод также с облегчением узнал, что не страдает чахоткой, гангреной или гонореей в простых формах.

Он прочитал следующий выделенный отрывок, посреди главы о причинах болезни. Автор описывал сие заболевание на примере господина Л.Д. – часовщика! – который по ночам грешил прикосновениями к своему достоинству. После описания метода «опустошения» (таким термином пользовался автор) последовало сообщение о летальном исходе пациента. Жидкость текла из ушей, носа и анального отверстия часовщика. Даже его ступни сочились липкой молочной жидкостью.

Следующая глава посвящалась лечению. Автор не предлагал использования каких-либо механизмов, мешающих утечке семени; кольца и покрытые кожей металлические колпачки были изобретениями викторианской эпохи. Вместо этого он рекомендовал применение «успокаивающих мазей и вод», упоминалась там и сельтерская вода, столь любимая Ливре, – она оказывала целебное действие на исследуемый орган. Почти в конце книги Клод наткнулся на самую важную заметку. Он прочитал абзац несколько раз, и эти слова так возбудили его, что он незамедлительно исполнил то самое действие, от которого предостерегала книга. Когда же Клод наконец уснул, его можно было увидеть сжимающим одной рукой яички, а другой – собственную шею. Книга покоилась на его животе, а портрет мадам Хугон смотрел со стены.

Так что же за фраза так взволновала Клода? Вот она: «В некоторых случаях единственным эффективным средством от онании может оказаться лишь тепло и забота любимой женщины».