Текст книги "Покоренный Кавказ (сборник)"

Грузия накануне своего конца

Грузия действительно как будто начала переживать новую эпоху.

Под влиянием персов некоторая часть ее высших классов восприняла обычаи завоевателей, их культуру, но большая часть грузин по-прежнему тяготела к России. Однако это тяготение было тайное. Грузинская самобытность исчезала, и многие знатнейшие грузинские роды переселялись в Россию, дабы там сохранить себя от персидского и турецкого давления, путем которого туркам удалось почти окончательно подчинить себе Имеретию, Мингрелию, Гурию, Сванетию, не говоря уже об Абхазии, стране Адыге и обеих Кабардах.

Несмотря на подчиненность этих областей туркам, ядром Грузии все-таки оставались Кахетия и Карталиния.

В то самое время, когда Россия переживала прутский погром и его последствия, царем Грузии был знаменитый Вахтанг VI (1711–1724), мудрый законодатель и политик, истинный христианин в душе, только путем насилия обращенный в магометанство. Он воссоздал грузинскую письменность и литературу, дал своему народу точные уголовные и гражданские законы, сделал очень много для восстановления и распространения христианства, но конец его царствования не был счастливым. Турки, подчинившие себе Имеретию, нахлынули с завоевательными целями и в Грузию. Грузины не были в состоянии дать энергичный отпор завоевателям. В 1724 году грузинские войска были разгромлены турками, и Вахтанг был принужден бежать в Россию, где надеялся найти помощь у императора Петра Великого. Но он уже не застал в живых покорителя Дагестана и сам умер в один год с ним. Грузия же в 1729 году была объявлена турецким владением.

Впрочем, власть турок была номинальною. Истинными хозяевами Грузии были все-таки персы, и шах Надир отнял навсегда Грузию у турецкого султана. Случилось так, что Надир в это время ударился в религиозность и разыгрывал из себя правителя, жаждущего для своего народа познания истинной веры. Он призывал к себе христианских священников, еврейских раввинов, мулл-суннитов и заставлял их знакомить его с основаниями их религии; христианские священники (армянские архиереи и католический епископ с патерами) перевели для Надира на персидский язык Евангелие, еврейские раввины – Талмуд. Шах, ознакомившись с тем и другим, сам сказал собранным духовным такую речь:

– Вы совершили богоугодное дело, за что будете нами пожалованы. Вы видите, что Всевышний даровал нам величество, власть и славу и в сердце наше вселил желание рассмотреть различие столь многих законов и, выбрав из всех них, сделать новую веру, такую, чтобы Богу угодна была и мы бы от того спасение получили. Для чего на свете столько разных религий и всякий своею дорогой идет, а не одною: если Бог один, то и религия должна быть одна.

Вряд ли увлечение шаха Надира было неискренно; вскоре он погиб из-за того, что хотел объединить в Персии шиитов и суннитов, что и стало непосредственною причиною к роковому для него возмущению народа, которым сумел воспользоваться его племянник. Как бы там ни было, а Надир не последовал примеру своих предшественников и дал Кахетии и Карталинии царей-христиан, и притом, подчиняясь неизвестно какому порыву (соображать Надир в это время вряд ли что мог), в Карталинии он назначил в 1744 году царем одного из Багратидов, Теймураза, вступившего на престол под именем Теймураза II, а в Кахетии – его сына, знаменитейшего впоследствии предпоследнего грузинского царя Ираклия, также начавшего царствовать под именем Ираклия II. Отец и сын немедленно стали союзниками, и Кахетия с Карталинией начали сливаться в одно целое. Теймураз, престарелый, одряхлевший, в конце концов удалился в Петербург, тем более что у него возникли раздоры с сыном; Ираклий же поспешил соединить Кахетию и Карталинию в одно целое. Народ стал на его сторону. Теймураз в 1762 году умер в Петербурге, и прах его был перевезен в Астрахань, где и погребен в местном соборе, рядом с Вахтангом VI. Смерть Теймураза напомнила находившемуся в России сыну Вахтанга, Бакару, что он, Бакар, законный наследник карталинского престола. Бакар, оставив в России сына своего Александра, отправился в Тифлис и попробовал поднять грузин против Ираклия. Это предприятие ему не удалось. Как сказано выше, народ был на стороне Ираклия, в котором народная проникновенная мудрость предугадывала великого правителя. Восстание было подавлено в самом зародыше, Бакар бежал в Россию, а с его сторонниками Ираклий расправился по персидскому способу: все они были заживо сожжены в Авлабарском предместье Тифлиса.

В то время, в один и тот же 1762 год, когда воссоединились Кахетия и Карталиния, умер Теймураз и пробовал возбудить восстание Бакар Вахтангович, на русский престол вступила императрица Екатерина II; резко выделявшиеся события в Кавказском крае привлекли ее внимание. Но, прежде чем на Грузию, эта мудрая государыня обратила свое внимание на горсть казаков, с непоколебимым упорством отстаивавших свои гнезда против бешеных натисков горцев, не дававших защитникам линии ни отдыха, ни покоя.

Блестящий поход Петра Великого на Дагестан не имел, в силу особых обстоятельств, никаких последствий. Что приобрел великий Петр, то было потеряно почти тотчас после его кончины. Великая Екатерина, по крайней мере в первую наиблестящую пору своего царствования, во всех своих начинаниях брала за образец великого Петра. Она как бы являлась продолжательницею, а в некоторых случаях и завершительницею его дел. Что касается Кавказского края, то Екатерина во все свое долгое царствование не упускала из виду этой далекой, но необходимой для России окраины. Конечно, политикою государыни руководило не стремление к земельным приобретениям; императрица понимала значение для России Кавказа в качестве страны-буфера между враждебными Руси Турцией и Персией, но дальновидная правительница в то же самое время прекрасно понимала, что это – буфер ненадежный, что он будет служить противной стороне, в особенности Турции, под влияние которой подпали наиболее значительные горские племена.

Однако обстоятельства складывались так, что о покорении Кавказа думать не приходилось – войны с турками, поляками сильно мешали этому. Тем не менее при Екатерине II сделано было очень многое в смысле укрепления русского владычества в Предкавказье, а под конец своего царствования государыня пошла даже по стопам великого Петра и вернула Руси потерянный было Дагестан, подчинив ее влиянию и многих закавказских владельцев.

Наиболее важнейшими начинаниями императрицы в отношении Кавказа было устройство Моздокской казачьей линии, перенесение кордонной линии с Еи на Кубань, что отдало во власть России все Предкавказье, упрочение русского влияния в Грузии, поход на Дербент, окончившийся завоеванием Дагестана. Все это свершено было «екатерининскими орлами», но прежде чем перейти к описанию событий этого времени, никоим образом нельзя обойти молчанием одну из замечательнейших личностей XVIII столетия – грузинского царя Ираклия II.

Жил-был в Пруссии король. Звали его Фридрих. Говорят, что он был очень умен, но говорят это, конечно, немцы. Они даже назвали этого своего короля Фрица Великим. Пожалуй, что для Пруссии, очень мизерной в то время, король Фриц и в самом деле был велик, но главная суть в том, что он был умнее многих своих современников, а потому эти последние, ничтоже сумняшеся, признали и в свою очередь короля Фрица тоже великим. К его мнениям прислушивались, его каждое изречение считалось непреложной истиной. Даже такая умная женщина, как бывшая принцесса Ангальт-Цербстская София, ставшая по воле судьбы матушкою-государынею почти ста миллионов русских людей, императрица Екатерина II Алексеевна, и та считала короля Фрица великим… А этот король страдал величайшим самомнением. В Европе он никого равным себе не считал. Но так как даже «великому», хотя бы он и был прусским, все-таки уникумом быть не совсем удобно, то король Фриц, поискав немного, нашел, кого без всякого ущерба для своего величия можно было поставить наравне с собою.

– В Европе царствую я, – объявил он, – а в Азии – непобедимый Ираклий, царь Грузии…

Вместо того чтобы обидеться, ибо грубость этого изречения по отношению к другим царствующим на европейском материке особам очевидна, в Европе это самохвальство прусского короля принято было за святую истину.

Впрочем, король Фриц польстил этим сравнением более себе, чем Ираклию. Если сравнивать их обоих, Ираклия следует поставить куда выше прусского короля. Ираклий Теймуразович действительно был умница, каких мало. Это был царь, который при иных обстоятельствах мог бы восстановить Грузию во всем ее прежнем блеске и могуществе, но – увы! – против судьбы не пойдешь. Судьба и так побаловала Ираклия, позволив ему умереть на престоле…

Интереснее, правдивее и, стало быть, ближе к истине отзыв об Ираклии Теймуразовиче императрицы Екатерины.

«Ираклий – могущественный владелец, человек с головой и храбрый», – писала русская государыня французскому философу Вольтеру.

Ираклий, сын царя Теймураза, внук Николая, грузинского царевича, по воле сумасшедшего персидского шаха Надира стал царем кахетинским одновременно с тем, как его отец Теймураз II, по милости все того же шаха Надира, стал царем карталинским. Отец и сын жили сперва дружно. Когда Надир был зарезан своим племянником Али-Кули-ханом, то в Персии явилось множество претендентов на шахский престол. Большинство из них, приобретя кое-какую власть и собрав полчища персов, – такого добра, как люди, в Персии всегда было видимо-невидимо, – считали своею непременною обязанностью кинуться на Грузию, привлекавшую их своими богатствами. Ираклий незваным гостям спуску не давал. Почти всегда пришельцев ожидали жестокие трепки…

Вот как, например, рассказывает грузинское предание о нашествии персов на Грузию в 1752 году.

Ираклий, в то время только еще царь кахетинский, жестоко потрепал незадолго до этого персов под Эриванью, и нашествие явилось как бы местью за эриванскую трепку…

 
Посетила Кахетию злая беда!
Нет спасенья для бедного края:
Из Ирана идет за ордою орда,
На пути своем все разоряя.
Только ночь наступает – по небу плывут
До рассвета багровые тучи,
И багрянцем, как кровью, они обдают
Диких гор неприступные кручи.
О беде неминуемой всем говорит
Этот отблеск пожаров далеких —
Где иранцы, там все, все пылает, горит
В кахетинских долинах глубоких.
Там грузинская кровь разлилася рекой;
Где иранцы прошли – там пустыня…
Трупы, пламя и кровь… Нечестивой рукой
Оскверненная всюду святыня…
Царь Ираклий, печален и грустен, сидит
Под шатром на равнине приречной;
Быстрокрылою птицею время летит
Над дружиною царской беспечной.
Слышит царь, что веселые песни поют
Те, кому надлежало б молиться.
Мало, мало дружины, а дни настают,
Когда нужно с врагами сразиться.
Вся надежда царя на наемных татар,
Вспомнил царь об их хане лукавом:
Не поможет ли он персов грозный удар
Отразить в столкновенье кровавом.
Были верны татары союзу с царем
И на слове своем были тверды.
«Что же, – думает царь, – пусть мы все здесь умрем,
Но отбросим иранские орды.
И спасем мы от них нашу родину-мать;
От разора, грозящего явно,
Все равно умирать, а в бою умирать
И почетно, и сладко, и славно!»
Вдруг прервал голосов без числа разговор
Эти царские тяжкие думы,
И вожди всех дружин наводнили шатер,
Как один, все печальны, угрюмы.
«Царь великий, взгляни на тот берег реки, —
Говорит полководец суровый, —
Там стоят, подойдя к нам врасплох, персюки,
И дружины их к битве готовы.
Словно звери, что спущены только с цепи,
Кровожадны иранские орды.
Царь великий, мы молим тебя: отступи!
Хотя мысли твои все так горды,
Ты смири их теперь перед грозной судьбой,
Отступленье в твоей еще воле!
Ведь бедою для нас кончен будет тот бой:
Все погибнем на ратном мы поле.
Все погибнем, а кто же тогда защитит
И столицу твою от погрома?
Ведь в Тифлисе орда, прилетев, разорит
Все, что есть, до последнего дома.
Ведь не раз и не два мы изведали встарь,
Что погром завершается грозно!»
И в ответ произнес им взволнованный царь:
«Отступать пред врагами нам поздно!
Шаг один лишь назад – и наступят они,
И числом нас, как мух, передавят,
И погибели нашей на долгие дни
Никакие бои не исправят.
Нет! Ударю на них, вы идите со мной,
Победим иль погибнем мы с честью!»
Вдруг вбегает гонец, бледен, будто больной,
Он пришел с удручающей вестью:
Отказались на персов татары идти,
Изменяют они обещаньям,
Хан лукавый стоит на обратном пути.
Не внимая вождей увещаньям,
Говорит, что погибнет от персов страна
И что шах противленья не любит…
Вопль раздался вельмож… Царь бледней полотна.
Та измена всю Грузию губит…
Ждет дружины его неизбежный полон,
Торжество доставляя Ирану.
И пошел из шатра на смиренный поклон
Царь Ираклий к изменнику-хану.
Вот татары. Их хан отошел к стороне —
Состраданья ли ждать в иноверце?
Царь от гнева, стыда весь горит, как в огне,
Но смирил он мятежное сердце.
Хан-изменник насмешками злыми царя,
Как раба унижая, поносит,
Но Ираклий молчит, в сердце гневом горя,
И о помощи ратной лишь просит;
Наконец, издевательства он не стерпел,
Потемнел весь, как небо полночи,
Стал, как прежде, он духом и бодр вдруг, и смел,
И огнем загорелися очи.
Не для просьб униженных отверзлись уста —
Он промолвил: «Тебя нам не нужно!
Уходи же! Под сенью святого Креста
На врага мы ударим все дружно!
Нас он силой своею в бою оградит
И от грозной беды нас избавит,
И незримо врага посрамит, поразит,
А с ним вместе и тех, кто лукавит!
От святого Креста было много чудес,
Берегися и ты посрамленья!
О всесильный Господь! С выси горних небес
Ты услышь ныне наши моленья.
Помоги, заступи перед грозной бедой —
Каждый час, каждый миг в Твоей власти,
Да избавит теперь Крест Господень святой
Нас от смерти и грозной напасти».
В умиленье Ираклий возвел к небесам
Увлажненные слезами очи…
А кругом насмехались, и хан даже сам
Хохотал над царем что есть мочи.
«Гей, послушай ты, царь, – закричал он ему, —
Одолей-ка иранцев ты битвой,
Одолеешь – тогда я Кресту твоему
Поклонюся с усердной молитвой.
Слышишь – я поклонюсь! Разгони только всех,
Сделай лагерь иранцев пустыней».
И гремит средь татар несмолкающий смех
Над великой Христовой святыней.
Царь смолчал, но его просветлело лицо:
В нем надежда на чудо проснулась…
А персидская рать, как живое кольцо,
Вкруг грузинских дружин обвернулась.
Копий вырос вдруг лес, засверкали мечи,
Вот-вот жаркая сеча начнется.
А с небес голубых льются солнца лучи
Над равниной, где кровь разольется.
Словно пламень – лучи: были знойные дни,
Раскалилися камни и пышат.
Даже те из бойцов, что остались в тени,
Истомяся, едва-едва дышат;
Ветерок ни на миг животворной волной
Не смягчает палящего зноя.
Но иранцев вожди, пусть сильней еще зной,
Не отложат кровавого боя.
Удалося грузин им застигнуть врасплох,
Так спешили победой упиться.
Видят царских дружин ханы переполох
И готовы над ними глумиться.
Вот пред ратью вперед на коне боевом
Предводитель ее выезжает.
Он коня горячит, потрясает мечом
И погибелью всем угрожает.
«Гей, где царь ваш? – кричит. – Пусть он выйдет сюда,
Если только меня не боится!»
И, не помня себя, вспыхнув весь от стыда,
Царь на дерзкого ворога мчится.
Меч в руке у него, клич его боевой
Пред дружинами звонко раздался,
Но в мгновение то хан поник головой,
Весь багровый, в седле закачался,
И с коня он упал, хриплый стон, как больной,
Из могучей груди испуская…
Поразил же его солнца горного зной,
А не слабая сила людская.
А иранская рать вся смущенья полна
И бежать прочь в испуге готова.
В этот миг на нее, как живая волна,
Налетела дружина царева.
 
 
* * *
 
 
Упоением полны горячим сердца,
Славный мир та победа готовит,
Громко царь пред дружинами славит Творца,
Хан татарский с ним крест славословит…
 

(Стихотворная передача этого предания исполнена А. Эльским.)

Такие легенды создали Ираклию величайшую славу в народе – славу настолько прочную, что он не задумался спугнуть с карталинского престола своего батюшку Теймураза Николаевича, и, когда тот поехал на него жаловаться в Петербург, где и умер, Ираклий воспользовался этим отсутствием карталинского царя и соединил Карталинию с Кахетией.

Пятьдесят три года он был царем и из них тридцать пять лет был царем воссоединенных Кахетии и Карталинии. И не столько своими победами прославился Ираклий в народе, сколько своею мирною деятельностью. Главная его заслуга перед Грузией в том, что он, твердый и решительный, сломил и укротил силу и своеволие бесчисленных мелких владельцев и князей Грузии, объединив, таким образом, всю власть в своих руках. С этой стороны он как бы воспользовался примером, который показал первый русский царь Иоанн III Завоеватель. С другой стороны, Ираклий стремился подражать Петру Великому. Заботясь о прогрессе Грузии, он старался пересоздать ее на европейский лад: открывал школы, возобновлял православные церкви, поощрял книгопечатание, устраивал типографии. При нем в Грузии началась разработка руд, явились заводы и фабрики, для которых царь призвал из Европы опытных мастеров и инженеров; при нем начали расцветать торговля и промышленность; мало-помалу установился внутренний распорядок. Ираклий перевел на грузинский язык немецкое полицейское право и ввел его в своей стране. Сила перестала, таким образом, быть в Грузии правом. Внедрялись законность и уважение к личности. Сам Ираклий, дабы поощрить на первых порах возникновения искусства и ремесла, ввел при своем дворе необычайную роскошь и требовал того же от своих многочисленных вельмож. Для охраны страны от набегов буйных лезгин Ираклий построил много крепостей, из которых в живописных развалинах сохранилась до настоящего времени крепость Сигнах на высоком горном кряже, между реками Порой и Алазанью.

Однако, несмотря на такие успехи своего царствования, Ираклий видел, что Грузия не может существовать самостоятельно и единственным мощным государственным организмом, к которому она должна тяготеть, является не Персия, не Турция, а великая Россия. По его настоянию 24 июня 1783 года в Горийской крепости состоялся дружественный договор, по которому императрица Екатерина II, склоняясь на просьбы Ираклия принять Грузию в вассальное подданство, за себя и за преемников своих обещала «светлейшего царя Ираклия Теймуразовича и его дома наследников и потомков сохранить беспеременно на царстве». Со стороны русского правительства было дано обещание прислать войска; для удобства сношений в Петербурге и в Тифлисе были назначены министры-резиденты. Впрочем, внешние знаки внимания были оказываемы Ираклию беспрерывно.

По заключении дружественного договора из Петербурга от императрицы Екатерины были присланы в Тифлис Ираклию знаки назначения и признания царем Грузии и вассалом России (инвеститура). Ираклий, принимая эти знаки в самой торжественной обстановке, клялся на верность и усердие Российской империи и открыто признал верховную власть над собой и Грузией русских императоров. Собственно говоря, с этого времени началось уже воссоединение одряхлевшей Грузии с могучей Россией.

Судьба, вообще милостивая к Ираклию-царю, была совсем не милостива к Ираклию-человеку. Ираклий Теймуразович был очень несчастлив в своей частной жизни, и причиною этого была его многосемейность. Ираклий был женат трижды (царицы: Мария, Анна, Дарья) и умер, оставив после себя семейство в двадцать четыре души. Последняя его супруга, Дарья Георгиевна, от которой у Ираклия было шестеро сыновей, отличалась необыкновенным честолюбием. Она никак не могла помириться с тем, что после Ираклия престол переходил к Георгию, сыну ее предшественницы Анны, а не ее старшему сыну Юлону. Из-за этого в своей семье царь никогда не имел покоя и умер глубоко несчастным, пережив перед смертью такой ужас, каким было для Грузии нашествие персидского шаха Ага-Магомет-хана.

Первые шаги в Закавказье

В год восшествия на престол императрицы Екатерины II комендантом Кизлярской крепости, а вместе с тем и командующим Терской линией был генерал-майор Потапов. Во время его командования кабардинский князь Коргоко-Кончокин с дозволения русского правительства переселился с частью своих подданных из Малой Кабарды на Терек и в урочище Моздок построил крепостцу. Кончокин объявил, что отсюда он будет сдерживать осетин, чеченцев и других горцев. Он перешел в православие с именем Андрея Ивановича. Императрица утвердила за ним княжеское достоинство с фамилией Черкасского-Кончокина, осыпала его многими милостями и, вместе с тем сообразив, что возникшая в Моздокском урочище крепостца может явиться важным стратегическим пунктом, повелела полковнику Гану обратить первоначальный форпост в солидное укрепление. Постройка крепости переполошила кабардинцев. Они усмотрели в этом нарушение своих территориальных прав, протестовали, как только могли, но в 1765 году Моздокская крепость уже выросла на кабардинской земле.

«То, что было сделано императрицею Екатериною в Моздоке, – говорит В. А. Потто в своей „Истории Кавказской войны“, – было только началом великой программы, на выполнение которой понадобились целое столетие и миллионы материальных жертв и нравственных усилий. Первоначальная идея, так счастливо и вовремя подсказанная Кончокиным, с течением времени развилась до колоссальных размеров, и при основании Моздока едва ли кто подозревал, что мы кладем краеугольный камень завоевания Кавказа…»

Другими словами, сооружением Моздокской крепости на земле, которую кабардинцы считали своею, как бы вновь началось поступательное движение Руси на Кавказе.

Кабардинцы, протестуя против захвата, отправили своих депутатов с представлениями в Петербург, когда же депутаты возвратились ни с чем, кабардинцы решились уже на активный протест. Соединившись с закубанскими черкесами, они двинулись на Кизляр и полтора месяца держали его в осаде. Пробовали они кидаться на штурм, но были отбиты с жесточайшим уроном. Видя бесполезность своих усилий, осаждавшие бросили крепость и прорвались в кочевья астраханских татар. Степь обезлюдела после этого набега, но он был не последним. Вплоть до 1780 года не прекращали кабардинцы и закубанцы своих набегов, но с каждым из них встречали все более и более энергичный отпор.

Русская сила в Предкавказье росла не по дням, а по часам. При основании Моздока в нем сперва были поселены принявшие крещение горцы. Вскоре к ним были присоединены пятьдесят семейств донских казаков, а в 1769 году между Моздоком и гребенскими городками были поселены волжские казаки, образовавшие Моздокский полк. Эти новые поселенцы основали пять станиц: Калиновскую, Мекени, Науру, Ижорскую и Калюгай. Таким образом, являлся будущий левый фланг Кавказской линии.

Императрица Екатерина вряд ли серьезно думала о покорении Кавказа. Цель, которую преследовала она, была совсем другая. России угрожали серьезные и продолжительные войны с Турцией, и появление русских военных сил в Предкавказье должно было отвлечь малоазиатские турецкие армии и крымцев от участия в действиях на Европейском театре войны.

Припомним, что именно то же самое имел в виду великий Петр, когда перед Прутским походом 1711 года послал в Предкавказье Апраксина.

Новым поселенцам на Тереке пришлось сперва туговато. Левый и правый берега реки были покрыты густыми лесами, в которых постоянно ютились враги. Горцы часто, как снег на голову, скатывались на непривычных к постоянной опасности казаков и, заставая их врасплох, производили кровавые опустошения. Тяжелую кровавую школу пришлось пройти новым людям, но они прошли ее очень быстро, и ее, эту школу, прошли не одни только мужчины, но и женщины, с той поры мало в чем уступавшие в доблести своим отцам, мужьям и братьям.

Геройская защита Науры служит разительным подтверждением доблести казачек.

Вскоре после того, как образовался Моздокский полк, вспыхнула первая турецкая война. Несмотря на то что новые станицы только еще устраивались, строевые казаки ушли в поход. Дома оставались только старики, женщины и дети, да еще легионная команда – нечто вроде милиции. Кабардинцы, не упускавшие случая посчитаться с русскими за Моздок, решили воспользоваться беззащитностью новооснованных казачьих станиц и уничтожить их. Соединившись с татарами и турками, они кинулись на станицу Науру, почему-то казавшуюся им самою слабою из всех пяти станиц Моздокского полка. Скопище нападавших, по мере приближения к Тереку, возросло до 8 тысяч; предводительствовал ими родственник крымского султана.

10 июня 1774 года они накинулись на беззащитную станицу. Каково же было удивление диких воинов, когда они увидели, что большинство защитников Науры – женщины… Казачки в красных сарафанах пестрели всюду, куда только ни кидались нападавшие. Ни жужжание кабардинских и турецких пуль, ни свист татарских стрел, ни отчаянное гиканье диких наездников не пугали этих героинь. Они дрались серпами, косами, перевозили на своих плечах пушки с одного места станичного вала на другое, где особенно сильно напирали осаждавшие, лили на них с валов кипящую смолу, кипяток и даже, за неимением другого более подходящего материала, опрокидывали котлы со щами, которые готовили на обед мужчинам…

Все приступы были отбиты, а эти приступы продолжались в течение целого дня 10 июня.

Насколько неожиданно было нападение, можно было судить по тому, что в соседней станице, Червленой, находившейся всего в 40 верстах, слышали выстрелы, и никто оттуда не двинулся на помощь Науре: в Червленой были убеждены, что в Науре просто справляют веселый праздник, а потому и палят из пушек…

Чуть только забрезжил рассвет следующего дня, казаки и казачки опять принялись за пушки, но тут и они диву дались… Все осаждавшее Науру скопище быстро снялось с места и в беспорядке ушло прочь. Никто не понял причины этого, и сейчас же создалась легенда. Стали говорить, что на самом рассвете внезапно появились два светлых всадника в белых одеждах и на белых конях, промчавшиеся по вражьему лагерю и наведшие ужас на осаждавших. Раз создался такой рассказ, то сейчас же простодушные люди сообразили, что чудесные всадники – святые апостолы Варфоломей и Варнава, память которых празднуется в этот день православною церковью. Благодарные наурцы соорудили в честь апостолов придел в своей церкви, и

11 июня празднуется у них до сих пор, хотя и получило наименование «бабьего праздника». Много времени спустя, когда война поуспокоилась и моздокцы повидались кое с кем из татар, стало известно, что выстрелом из казачьей пушки был убит предводитель татар, что и заставило их уйти, а за ними уже отошли и кабардинцы с турками. Стало известно также, что этот спасший Науру выстрел сделан казаком Перепорхом.

Память о наурской защите долго жила на Тереке. Если казаку попадался кабардинец с обожженным лицом, последнему непременно задавался вопрос, не хлебал ли он в Науре казацких щей. Создалось даже особое присловье о том, как Кабарда пошла воевать, да не управилась с казацкими бабами… Казачкам, участвовавшим в защите станицы, были пожалованы государынею медали.

Как сказано выше, этот характерный эпизод произошел в то время, когда происходила или, вернее сказать, уже оканчивалась первая турецкая война при императрице Екатерине.

Эта война была объявлена в ноябре 1768 года. На Днестре и в Крыму загремели русские пушки, а в Предкавказье появились два отряда, предназначенные для отвлечения турецких сил от Европейского театра войны. Один из этих отрядов пошел на Кубань, другой был кинут в Закавказье, в Имеретию, уже сто двадцать лет находившуюся под властью турок.

В Имеретии в это время царствовал Соломон I – царь, порвавший с прошлым и поставивший себе задачею освобождение своей страны из-под власти турок. Соломон обладал железною волею, несокрушимой энергией и был любим своими подданными. Такой правитель вассального государства был совсем неудобен для Порты, и Соломон был прогнан с престола. Он не упал духом, сумел найти столько средств, что смог нанять лезгин и с их помощью возвратил себе царство, но столица Имеретии Кутаис и важнейшая крепость Поти были в руках турок. Желая вернуть их, Соломон обратился с просьбой о помощи к России.

Сведения о Закавказье в то время даже у петербургских ученых были самые ничтожные. Знание географии, как подметил это сатирик Фонвизин, было обязательно только для извозчиков… Когда императрица Екатерина запросила у Коллегии иностранных дел, где находится Тифлис, коллегия ответила ей, что Тифлис находится на берегу Каспийского моря… Но, на счастье России, природный ум государыни подсказал ей, что должно предпринимать. Екатерина оказалась более осведомленною, чем ее профессиональные дипломаты. Сообразив по карте, где находится Имеретия, она поняла, что из этой страны можно попасть в Царьград, и потому даже небольшой отряд русских, появившись там, может отвлечь на себя турецкие силы, уменьшив тем количество турецких войск на Дунае. Ввиду этого она обещала Соломону подать помощь и действительно послала в Закавказье небольшой отряд.

В это время в числе высших офицеров русской армии находилась личность, и поныне представляющаяся загадочною. Это был генерал-майор граф Готлиб Генрихович Тотлебен. Он очень высоко стоял по своим способностям и храбрости. В Семилетнюю войну Тотлебен взял у Пруссии Берлин, но вскоре был уличен в измене и военным судом приговорен к смертной казни четвертованием. К счастью, на престол вступила Екатерина, которая заменила Тотлебену смертную казнь лишением чинов и орденов и изгнанием из России. Однако она настолько высоко ценила воинское дарование этого генерала, что когда он при начале турецкой войны просил о помиловании, то императрица приняла его на службу с прежним чином и назначила главнокомандующим отрядом, отправленным для действий против турок в Закавказье. Этот отряд состоял из Томского пехотного полка, четырех эскадронов драгун, 500 казаков и 12 орудий. Тотлебен, приняв командование, с частью этого отряда перешел Кавказ. Чтобы судить, каков был этот подвиг, приведем здесь слова одного из позднейших писателей, которому проводник при путешествии через Кавказ указал «на высокие горные утесы, вздымающиеся по левую сторону Девдоракского ущелья, во впадинах между которыми виднелся лед и снег». Через этот самый гребень прошел зимою 1769 года первый русский отряд из России в Грузию в то время, когда еще о Военно-Грузинской дороге и помину не было. «Смотря на эти едва доступные глазу вершины, не верится, чтобы там могло пройти войско, да вдобавок еще с орудиями».

Однако Тотлебен перешел эти вершины и даже не потерял ни одного орудия. Но тут-то и начались прискорбные недоразумения. Тотлебен перессорился со своими офицерами – и грузинами, и русскими; перессорился с царем Ираклием и его наследником, царевичем Георгием. На пути к Ахалциху между русским главнокомандущим и грузинским царем произошла столь сильная ссора, что Тотлебен отделился от Ираклия и не помог ему, когда грузинскому войску пришлось вступить в битву с лезгинами и турками. Только личное мужество Ираклия помогло грузинам в этой битве одержать победу.