Текст книги "Покоренный Кавказ (сборник)"

Начало борьбы с мюридами

Пока это происходило на Кавказской линии, новое учение муллы Магомета, распространяемое его учеником Кази-муллой, все с большей и большей силой охватывало восток Кавказа – Нагорный Дагестан – и разливалось в Приморском Дагестане. К 1829 году только одна столица Аварии, аул Хунзах, где правил юный хан Абу-Нуцал, оставалась верною русским. Все другие аулы уже приняли сторону Кази-муллы, и «священная война» против русских готова была вспыхнуть во всем Дагестане.

В 1830 году Кази-мулла с восьмитысячным скопищем явился к Хунзаху и потребовал, чтобы аварцы примкнули к нему и помогли ему уничтожить русские крепости Внезапную и другие, возведенные русскими в бывшем шамхальстве Тарковском. Абу-Нуцал отвечал отказом. Произошла битва, и хунзахцы разгромили мюридов Кази-муллы, хотя их было вчетверо больше. Император Николай Павлович в награду за эту победу пожаловал аварцам георгиевское знамя.

Поражение у Хунзаха не остановило, однако, успехов мюридизма. Новое учение принимали одно за другим горные общества, и, наконец, в апреле 1830 года на Северный Кавказ был послан трехтысячный отряд под командою полковника Мищенко. Очень скоро после этого, в том же апреле, главнокомандующий на Кавказе, Паскевич, готовившийся к более грозному походу в горы, был отозван для начальствования в Царстве Польском, а командующим войсками в Закавказье был назначен генерал-адъютант Панкратьев; командующим же на линии и в Астрахани остался генерал от кавалерии Емануель.

Между тем Кази-мулла, провозглашенный уже имамом, успел поднять газават. Огромные скопища мюридов день ото дня становились все более и более дерзкими. Они – чего еще дотоле не бывало – штурмовали русскую крепость Бурную, и хотя штурм был отбит, но Кази-мулла и его могущественный сторонник Гамзат, бек гоцатлинский, сумели придать этому штурму вид успеха. Осмелевшие казикумыки вместе с мюридами осадили крепость Внезапную и шестнадцать дней держали ее в осаде, пока на выручку гарнизону не подоспел генерал Емануель. Последний заставил горцев снять осаду, но во время преследования неприятеля был разбит горцами в ауховских лесах и сам получил столь тяжелую рану, что о дальнейших действиях пока нечего было и думать.

Этот успех доставил новое торжество Кази-мулле. Южный Дагестан примкнул к газавату, Кумыкская равнина, за исключением немногих крепостей, также подчинилась ему. Кайтаг и Табасарань готовились примкнуть к газавату. Мюриды были намерены овладеть Дербентом и одновременно угрожали Кизляру. Это подняло Чечню, что и доставило Кази-мулле возможность в ноябре 1830 года овладеть последним. Удержаться в Кизляре мюриды не могли, но зато разграбили его почти дотла.

Между тем власть на Кавказе была снова объединена. В октябре 1831 года командующим Отдельным Кавказским корпусом был назначен генерал от инфантерии генерал-адъютант барон Розен. Сперва новый главнокомандующий не понял, с кем ему приходится иметь дело, и вздумал было успокаивать фанатиков-мюридов разными мирными средствами, предлагая им, отрешившимся от всякого богатства, всякие торговые выгоды. Это действовало разжигающе, и горцы в подобных предложениях усматривали бессилие русских. Лишь тогда Розен решил прибегнуть к оружию, и против Кази-муллы и Гамзат-бека был отправлен с десятитысячным отрядом старый кавказский воин – полковник Клюге фон Клюгенау. Он по пятам преследовал имама и наконец в июне 1832 года заставил его уйти в аул Гимры, который был гнездом мюридизма.

Шестьдесят аулов были разорены русскими на пути, и вот в сентябре 1832 года, перевалив через покрытый лесом Качкалыковский хребет, русские отряды вошли в землю кумыков и достигли реки Сулак.

Барон Розен был при отряде и 10 октября послал войска на Гимры, где укрепился имам.

Гимры по своему положению считались почти неприступными; войска пошли к ним двумя колоннами. С запада был отправлен генерал-лейтенант Вельяминов с пятью с половиною батальонами пехоты, 11 орудиями и небольшим отрядом конных грузин; с востока на Гимры должен был наступать с батальоном Апшеронского полка, тремя орудиями и отрядом казаков Клюге фон Клюгенау. В тыл Гимрам, чтобы сдерживать горцев, спешивших на помощь имаму, была отправлена татарская конница. Сам Розен с резервами остался в Темир-Хан-Шуре.

Каков был этот поход, можно судить по следующему описанию пути, приведенному Розеном в его донесении о штурме Гимров.

«Чтобы с вершины скалистого хребта, составляющего правый берег Сулака, – говорит Розен, – приблизиться к Гимрам, нужно на пространстве четырех верст спускаться по узкой каменистой тропинке вдоль косогоров и обрывов. Тропинка эта была так крута, что даже пешие спускались по ней с опасностью для жизни. Далее спуск продолжался на расстоянии тоже около четырех верст многочисленными узкими уступами, из которых один переходил на другой, по тропинкам, высеченным на камне и возможным только для пеших. С одного из таких уступов можно было сойти только по деревянной лестнице; были на пути такие места, где на пространстве саженей тридцати приходилось перескакивать с камня на камень, и, наконец, дорога выводила к ущелью, образованному отвесными скалистыми кручами. Это ущелье вело уже на Гимры, но оно было преграждено тремя каменными стенами, и на скалах по его бокам горцы возвели в несколько ярусов каменные завалы…»

Недаром горцы говорили, что «русские могут попасть в Гимры только в виде дождя».

И такую позицию, занятую 3 тысячами горцев, одушевленных присутствием Кази-муллы и лучших его мюридов, предстояло атаковать русской пехоте почти без содействия артиллерии…

Генерал Вельяминов, прежде чем начинать штурм, пустил вперед саперов, чтобы несколько подготовить дорогу, и только 17 октября русские подошли к ущелью, через которое лежал путь на Гимры. Историк Эриванского полка Бобровский рассказывает, что для атаки преграждавших его трех каменных стен были назначены два батальона Бутырского полка, батальон Тифлисского, батальон херсонских гренадер, спешенные грузины, закавказские всадники и линейные казаки. Первая атака против стенок была неудачна; но, пока она происходила, батальон бутырцев под командой полковника Пирятинского успел совершить обходное движение и, вскарабкавшись на гору, очутился над головами засевших в ущелье горцев. В то же самое время взобрался на горы отряд Клюге фон Клюгенау. Гамзат-бек, оборонявший ущелье, должен был выйти из него. Последний путь к Гимрам был очищен. Разъяренные упорным сопротивлением, кинулись с трех сторон штурмовые колонны на обреченный гибели аул. Закипела отчаянная рукопашная битва. Мюриды не сдавались и не уходили. Они гибли под русскими штыками, но бились до последнего издыхания.

– Чувствую, что приближается конец мой, – сказал Кази-мулла. – Умираю, где родился, умираю за истины тариката, за святой шариат. Кто хочет так же умереть, тот останется со мною!

Шестнадцать мюридов заперлись с своим имамом в башне. Русские сейчас же окружили последнее убежище Кази-муллы. Имам решился на отчаянную вылазку; с шашкой наголо, надвинув на глаза папаху, кинулся он из башни и был принят на штыки. От него не отставал его друг и ученик Шамиль и тоже был насквозь проколот русским штыком, но каким-то чудом уцелел. Лишь когда стемнело, кончился бой, и победители могли передохнуть от всех ужасов кровавого дня.

Немедленно барон Розен разослал во все горные общества такое воззвание, которым желал устрашить легко поддающихся впечатлению горцев: «Правосудие Божие постигло возмутителя общего спокойствия, изувера Кази-муллу. Он, первые его последователи и множество обманутых им людей истреблены победоносным российским воинством в известном неприступностью своей Гимринском ущелье. Гимринцы говорили, что „русские могут к ним сойти только дождем“, но забыли, что и камни с гор ниспадают, и гром, и молния поражают злодеев. Да послужит сие примером для всех врагов спокойствия, да прибегнут они с раскаянием к могущественному российскому правительству – и, по милосердию великого государя, будут прощены; но, если кто вперед осмелится возбуждать злоумышления, тот подвергнется неминуемому строгому наказанию. Не спасут его ни горы, ни леса, ни ущелья: везде пройдут победоносные русские войска, везде непокорные изменники будут наказаны. Это испытали галагаевцы, ичкеринцы, чеченцы, гимринцы и другие. Имеющие уши да слышат и разумеют».

Командовавший штурмом аула Гимры генерал-лейтенант Вельяминов так отзывается о действиях русского отряда:

«Природные жители сих мест не могли видеть без удивления, как всходили наши войска по крутизнам, едва доступным для искуснейших из здешних пешеходов. Трудности эти должно было преодолеть под меткими выстрелами неприятеля, заблаговременно засевшего в завалах. Неутомимость в трудах, бесстрашие в опасностях должны были одушевлять всех и каждого. Сей славный подвиг российского войска в теснинах Кавказа, почитавшихся неприступными, должен убедить буйственные народы оного, что нет для нас непроходимых мест и что они в одной покорности должны искать спасения».

Подвиг русских войск под Гимрами нашел оценку и в следующем высочайшем приказе императора Николая Павловича:

«Храбрые воины! Непоколебимому мужеству вашему вверил я усмирение диких и необузданных племен дагестанских: лезгин, чеченцев, галагаевцев и карабулаков, увлеченных к восстанию изувером Кази-муллою, водворение прочного между сими народами спокойствия и покорности правительству. Подвиг сей совершен вами с успехом, с ожиданием моим вполне соответствующим. Повсюду поражали вы непокорных, и быстрого действия вашего не могли остановить ни бесчисленные препятствия, воздвигнутые на пути вашем самою природою, ни отчаянная храбрость мятежников. Толпы их истреблены в стремнинах и в ущельях Кавказа, в продолжение многих веков считавшихся неприступными и непроходимыми, и сам глава мятежей, хищный Кази-мулла, пал, тщетно защищая против вас последнее убежище диких своих однородцев, знаменитое на Кавказе неприступностью своею, – Гимры. Воины! Вы стяжали полное право на мою благодарность, и я исполняю долг приятный, торжественно изъявляя вам оную столь же за примерную храбрость и неустрашимость вашу, сколько за мужественное терпение и твердость в бесчисленных трудах и совершенной вами экспедиции, соблюдение во всех частях строгого воинского порядка и благоустройства и все похвальные качества, коим и вы и в достопамятные кампании 1827, 1828 и 1829 годов стяжали удивление и справедливое уважение окружающих вас иноплеменных народов и упрочили между ними славу оружия российского. Я уверен, что слава сия будет вашим уделом».

Разгорающийся газават

Мюридизм не погиб со смертью Кази-муллы, но все-таки он несколько затих, и как-то само собою внимание правителей Кавказского края перешло к Западному Кавказу.

Еще в 1830 году Паскевич предпринимал экспедицию за Кубань и прошел по стране Адыге вплоть до берегов Черного моря. Памятью его было появление на землях черкесов трех укреплений: на Кубани – Мостовое-Алексеевское, на реке Афинсе – Георгие-Афинское и на реке Шебске – Ивано-Шебское. Когда Паскевич был отозван в Польшу, то дело усмирения черкесов продолжал Вельяминов. Он завершил устройство Геленджикской кордонной крепости, построив на границе земель натухайцев и шапсугов крепость Абинскую и укрепление Николаевское в 1835 году и в 1836 году в устье реки Доб – Кабардинское укрепление, почти на самом Черноморском побережье. Затем в 1837 году были поставлены укрепления Новотроицкое у реки Пшада и Михайловское у реки Валано.

Таким образом, черкесы были отодвинуты от Кубани.

Построенные крепости и укрепления были как бы островами среди вечно бурного моря. За крепостные ворота, вечно запертые, никто не рисковал выходить: неосторожного ждала верная смерть от пули черкесов, вечно стороживших здесь русских. Если нужно было заготовить отопление, посылался вооруженный отряд с артиллерией. Раз в год из-за Кубани приходила «оказия», то есть отряд, доставлявший продукты и людей на смену гарнизона. Жизнь была невыносимо скучною, люди хворали, но все-таки эти укрепления являлись постоянною грозою для черкесов.

Черкесы не могли, однако, смириться. То Турция, то Англия высылала к ним множество агентов-подстрекателей, доставлявших им оружие, порох и постоянно разжигавших их против русских. За поимку одного из таких эмиссаров, англичанина Беля, даже была назначена довольно крупная премия. То и дело возникали из-за закубанских народов серьезные дипломатические осложнения. Все это повело к тому, что император Николай Павлович пожелал лично ознакомиться с положением дела на Кавказе и сентябрь 1837 года назначил временем своего посещения. Желание представить государю умиротворенный край побудило правителей Кавказа – Розена и Вельяминова – послать к черкесским племенам флигель-адъютанта полковника Хан-Гирея и ротмистра барона Вревского с поручением склонить их к изъявлению покорности и преданности русской державе, но это дело не удалось, и императору пришлось посетить далеко не умиротворенный край.

Государь высадился с парохода в Геленджике 20 сентября. Он прибыл с наследником цесаревичем, впоследствии императором Александром Николаевичем, посетил Анапу, Редут-Кале и отсюда отправился в Зугдиди, столицу Мингрелии, где посетил мингрельского владетельного князя Левана Дадиани. Из Зугдиди государь проследовал в Кутаис и после него посетил вновь приобретенные владения: Ахалкалаки и Гюмри, на месте последних приказал быть городу Александрополю. Отсюда его величество проследовал в Сардарь-Абад и Эчмиадзин, а затем в Эривань, из которой отправился в Тифлис. Здесь он отрешил от начальствования в крае барона Розена, уличенного в попустительстве многих должностных злоупотреблений, отправил в Бобруйскую крепость, предварительно сняв флигель-адъютантские аксельбанты, полковника князя Дадиани, уличенного в злоупотреблениях, и отдал под суд тифлисского полицмейстера полковника Ляхова, явившегося на его зов в безобразно пьяном виде. 12 октября государь отбыл из Тифлиса, и в полуверсте от города понесшие лошади опрокинули экипаж. Его величество спасся тем, что вовремя успел выскочить. До Мцхета государю пришлось ехать на казацкой лошади. Далее путь императора был через Владикавказ, Екатериноград, Пятигорск на Ставрополь, где он имел совещание с генералом Вельяминовым и, уезжая, выразил ему свое удовольствие за все виденное в пределах управляемого им края.

Еще будучи в Редут-Кале, государь выразил барону Розену неудовольствие за медленность, с которой велось умиротворение края, и вскоре после этого последовало назначение командиром Отдельного Кавказского корпуса вместо Розена генерал-адъютанта Евгения Александровича Головина.

Государь имел причины быть недовольным. Пожар газавата все разгорался в Дагестане и Чечне. Гамзат-бек, ставший преемником Кази-муллы, овладел Хунзахом, перебил всех аварских ханов, но сам погиб от руки мстителей за смерть последних.

Смерть третьего имама не повела к распадению мюридизма. Во главе мюридов встал друг и ученик Кази-муллы – Шамиль.

Сперва этого, впоследствии знаменитого, имама преследовала неудача. На первых же порах он был разбит наголову полковником Клюге фон Клюгенау, взявшим с бою аул Гоцатль, который после Гимров стал столицею мюридов. Хунзах не признал нового имама, и во главе хунзахцев стал полковник русской службы Ахмет-хан. Однако уже в следующем году силы Шамиля настолько увеличились, что он решил наказать хунзахцев за убийство Гамзат-бека. Против него был послан с сильным отрядом генерал Фези, который занял Хунзах и, окружив Шамиля в ауле Тилитль, заставил его принять присягу на подданство России. Произведенный в генералы Клюгенау был после этого прислан к Шамилю с предложением явиться с покорностью к императору Николаю Павловичу, ожидавшемуся тогда на Кавказе, но Шамиль наотрез отказался от этого. С приездом императора, а потом при перемене главнокомандующего кавказским властям было вовсе не до него. Шамиля оставили в покое, и он в это время успел так расширить свою власть, что весь Дагестан признал его своим неограниченным властелином.

Шамиль – одна из замечательнейших личностей XIX века, а поэтому необходимо сказать о нем несколько подробнее.

Шамиль

Шамиль родился в 1797 году в ауле Гимры и был единственным сыном у своих родителей; была у него и сестра, но девочки горцами не принимаются во внимание, так как только сыновья считаются продолжателями рода. При рождении он получил очень распространенное и любимое в Дагестане имя – Али. Будучи еще маленьким ребенком, Али заболел настолько серьезно, что родители его пришли в отчаяние, стали обращаться к знахарям и муллам, но ничего не помогало; тогда обратились к последнему, самому верному, по мнению горцев, способу, то есть решили переименовать больного и назвали его Шамилем, что значит «всеобъемлющий», оставив, впрочем, и старое имя. Мальчик выздоровел и стал называться Шамиль-Али.

Сведения о детстве Шамиля очень скудны, и те небольшие данные, которые нам удалось добыть, представляют интерес с той точки зрения, что опровергают мнение, будто Шамиль в детстве был слабым мальчиком. Года два тому назад в ауле Гимры жил, а может быть, живет и до сих пор столетний старец Магома-Али, сверстник Шамиля, хорошо помнивший его и свое детство, и он охотно поделился теми сведениями, которые сохранились в его памяти.

Шамиль, по его словам, в ранней молодости отличался силой, ростом и умом; сверстники побаивались его, и Магома-Али не запомнил ни одного случая, чтобы Шамиль был кем-нибудь обижен, но сам Шамиль постоянно заступался за обиженных, и обидчику обыкновенно жестоко доставалось даже в том случае, если обидчиком являлся его близкий родственник. В пятнадцать лет молодой Шамиль страстно увлекался джигитовкой, фехтованием и вообще всяким спортом, где можно было выказать силу, ловкость и отвагу. В искусстве прыганья с ним никто не мог сравняться, и он свободно перепрыгивал через плетни, широкие канавы и камни. В Гимрах до сих пор показывают громадный валун, через который перепрыгивал Шамиль, не зацепляя папахи, положенной на камень. Во время джигитовок он выделывал самые головоломные упражнения и, в довершение всего, был отличный стрелок. В восемнадцать лет это был уже вполне сформировавшийся горец, имевший большое влияние на своих сверстников и пользовавшийся уважением одноаульцев.

Наряду с физическим развитием шло развитие умственное. Одним из любимых занятий пятнадцатилетнего Шамиля было чтение священных книг. Часто, собрав 5–6 человек товарищей, он уходил с какой-нибудь священной книгой в горы, читал там, делал выписки и затем толковал текст своим слушателям. Таким образом, уже с самых юных лет Шамиль привыкал подчинять своему нравственному авторитету окружающих и развивал свое природное красноречие. Учился он в школе при мечети, и его учителем был Кази-мулла, который уже тогда полюбил своего талантливого ученика и не раз говаривал про него:

– Пока его не трогайте. Придет время, наступит такой возраст – и Шамиль сам займет первое место, как ему и подобает.

Одним из заметных качеств Шамиля, по словам Магомы-Али, было еще крайнее самолюбие. Этим оканчиваются скудные сведения Магомы-Али о его знаменитом товарище.

Известно, что Шамиль поступил в школу двенадцати лет и с успехом прошел весь курс мукаддамата, то есть грамматики, логики и риторики арабского языка, и двадцати лет приступил к изучению высшего курса: философии, толкования Корана, преданий законоведения.

Духовная жажда Шамиля была так велика, что он не удовольствовался официальным прохождением курса и постоянно искал ученых, чтобы в беседах с ними расширить свое миросозерцание и укрепить выработанные догматы. Долгое время он учился в Аварии у некого Хаддиса, затем у Лачинляу в Белоканах и, кроме того, постоянно вел беседы с Кази-муллой, знатоком шариата. Услышав о Джемал эд-Дине и Курали-Магоме (см. очерк десятый), Шамиль, не медля ни минуты, отправился сначала к одному, потом к другому. В это время ему было около тридцати лет, когда характер человека почти сложился и когда он способен особенно настойчиво и энергично добиваться поставленной цели.

Когда Шамиль после некоторого колебания примкнул наконец к газавату, то сделался самым серьезным и упорным из всех сподвижников Кази-муллы; он был одним из очень немногих, которые сознательно шли в дело во имя идеи исламизма. Большинство все-таки преследовало свои личные цели, одни – честолюбивые, другие – просто радуясь возможности потешить свои страсти. Шамиль явил первый пример беспрекословного повиновения имаму, что в соединении с почти аскетической жизнью и с беззаветной безумной храбростью создало ему репутацию славнейшего из славных. Одним из его первых подвигов, особенно возвысившим его в глазах народа, был тот, который совершен им при штурме Гимр.

«В то время, когда пал Кази-мулла под ударами русского оружия, – писал в статье „Мюридизм и Шамиль“ профессор Казем-бек, – его любимец защищал его тело. В жарком рукопашном бою вдруг штык рядового пронзил насквозь грудь Шамиля, боровшегося в это время против другого врага; конец штыка вышел из спины у левой лопатки.

Несмотря на эту смертельную рану, Шамиль отнял ружье из рук рядового, выдернул штык из раны и им же убил своего противника. Сила рассказа не в одном этом подвиге, но еще в том, что Шамиль в ту минуту не упал, а еще дрался, и изнеможение преодолело его только тогда, как он уже был вне дальнейшей опасности от преследования. Эта рана, этот героический подвиг были одною из главных причин его успеха в достижении степени имама».

Своей храбростью, самоотречением и безусловным повиновением Шамиль воскресил образы легендарных мюридов. На одном из орденов, учрежденных Шамилем в период его могущества и славы, имелась надпись: «Кто думает о последствии, тот никогда не может быть храбр».

Сам повинуясь безусловно и беспрекословно, Шамиль того же требовал и от своих подчиненных, даже вопреки своим собственным интересам. Так, когда Гамзат-бек захватил имамство почти силой, но народ разочаровался в его способностях и все чаще и чаще стал указывать на Шамиля как на самого достойного преемника Кази-муллы, Шамиль не только не поддержал этих желаний, но, опасаясь внутренних раздоров, написал воззвание и в качестве высшего духовного лица разослал его муллам во все концы Дагестана. В этом письме он говорил:

«Урусы торжествуют; Гимры взяты, имама нашего больше нет. Для поддержания ислама нужно единодушие. Кто бы ни был предводителем мюридов – внушите народу повиноваться ему покуда; да не будут наши горцы подобно собакам – прости, Господи! – да не грызутся они из-за кости властолюбия, тогда как кость эта может быть похищена неверными. Соединимся все против неверных новыми силами, призвав Аллаха на помощь и избрав одного для исполнения Его воли. Так делали наши отцы, первые мусульмане. Вот и все. Мир вам».

Из этого письма видно, что Шамиль, несмотря на все самолюбие и честолюбие, которые бесспорно у него были, искренне любил родину и понимал значение момента, а может быть, предугадал, что все равно Гамзат-бек скоро кончит свою карьеру, так как озлобление против последнего все росло, и предоставил делам идти своим путем.

Если же письмо Шамиля было дипломатической уловкой, то, бесспорно, она вполне удалась, и сердца горцев склонились еще больше в его сторону. Такой акт великодушия и отречения от первого места ради интересов народного дела не мог не подействовать на население, и этим самым было подготовлено единогласное избрание Шамиля имамом.

Шамиль очень заботился, чтобы его избрали, а не он сам себя провозгласил имамом. Он с самого начала хотел стоять на законной почве, а не являться в глазах народа узурпатором, и потому постоянно отказывался от имамата при жизни Гамзат-бека. Когда же последний был убит и все мюриды всех партий и обществ единогласно выбрали Шамиля, то последний не только не отказался, но немедленно взял в свои твердые руки бразды правления.

Первое, чем он связал разрозненные дагестанские общества, было равенство, но под этим словом не следует понимать равенство во всем.

Этого не было и быть не могло. Шамиль провозгласил равенство всех в смысле одинакового подчинения религии, он почти сравнял знатных и незнатных, подчинив и тех и других своей воле. Князья, беки и прочие исчезли из горского обихода, и их заменила целая иерархия духовных властей. Восторженность, фанатизм и поклонение новому имаму дошли до того, что горцы беспрекословно подчинились тысячам мельчайших религиозных предписаний, безусловно отдали свои души в руки имама и – что еще удивительнее – не протестовали и приняли даже введение телесного наказания.

В Дагестане случилось нечто неслыханное и небывалое в истории человечества: создался чудовищный союз, монашеский воинствующий орден, устав которого до такой степени порабощал отдельных лиц и сливал их в могучее и грозное целое, о чем никогда не могли даже мечтать последователи Лойолы, основателя ордена иезуитов.

Весь Дагестан обратился в монастырь, рабски преданный своему настоятелю имаму. Личная воля перестала существовать, все было подчинено правилам, «как в книгах написано», и единая воля имама, представителя пророка на земле, царила над толпой в несколько сот тысяч человек. Во время апогея славы и могущества под предводительством Шамиля было 60 тысяч отчаянно храбрых воинов и 100 пушек; остальное население Дагестана также несло свои обязанности по народной войне: готовили запасы, строили крепости, мосты, прокладывали дороги, работали на пороховых и литейных заводах и проч. Одним словом, никто не оставался без дела, всякий был обязан оказывать посильную помощь.

Как администратор Шамиль был одной из гениальнейших личностей XIX века. И действительно, ввести законность и порядок там, где искони царило лишь кулачное право, заставить уважать и подчиняться своим словам и приказаниям мог только человек, выдававшийся из ряда, и человек с огромной силой воли и энергией, а таковым и был Шамиль. Он разделил весь Дагестан на наибства и во главе каждого поставил верного, испытанного человека; малейшее отступление от законности жестоко наказывалось, хотя бы провинившийся был ближайшим другом имама.

Одной из лучших его мер было урегулирование дел о кровомщении. Совершенно уничтожить кровомщение ему не удалось, да он и не хотел, ибо с принципом «око за око» был вполне согласен, но он приложил все меры к тому, чтобы большинство распрей кончалось примирением, чего и добился благодаря тому, что горцы под влиянием газавата стали более единодушны и ради народного дела забыли свои мелкие ссоры. Отчасти кровомщение сократилось еще оттого, что при Шамиле убийца не мог безнаказанно скрыться, так как имам завел нечто вроде паспортов, которые должны были быть предъявляемы в каждом ауле, куда приезжал горец.

Для возвышения своего авторитета в глазах горцев Шамиль во всем, даже в мелочах, старался поступать так, как поступал пророк Магомет. В подражание последнему он переселился из Гимр в Ашильту и назвал это бегством (хиджра), а сопутствовавших ему наградил званием мугаджиров, и им было обещано вечное блаженство в будущей жизни. По примеру Магомета Шамиль назвал жителей Ашильты и всех, которые его принимали, ансарами, то есть помощниками, сподвижниками. Своим близким сподвижникам он еще давал название асхаб, а всех прочих называл общим именем мюридов.

Не только всем приближенным, но и отступникам, которые возвращались к нему, он давал всевозможные преимущества и не жалел обещаний относительно загробной жизни.

Все эти подразделения, а также установленный этикет и богослужебный ритуал сильно действовали на воображение наивных горцев, а справедливость и аскетическая жизнь имама и его глубокая ученость заставили дагестанцев действительно видеть в нем прямого наследника пророка, и потому каждое его слово считалось непреложным законом, переданным Аллахом народу через посредство имама.

Когда Шамиль сделался особенно сильным и могущественным вождем, он прибавил к своему званию еще более пышный титул амируль-муминина, то есть повелителя правоверных.

Приводя в должный порядок гражданскую и духовную часть, Шамиль деятельно организовал и часть военную. Все свои войска он разделил на полки (альф), каждый по тысяче человек, полк делился на два батальона (хамса-миа), батальон – на пять рот или эскадронов (миа), рота – на два взвода (хамсин) и каждый взвод – на пять капральств (амара). Начальники всех этих частей имели особые знаки отличия, состоявшие из небольших серебряных пластинок разной формы с гравированными на них изречениями из Корана. В первое время Шамиль страдал отсутствием орудий, но со временем этот пробел был заполнен: частью захваченными русскими пушками, а частью теми, которые были отлиты в ауле Ведено, сделавшемся первой столицей имама.

Однажды к Шамилю пришел некто Хидатли-Магома, отливавший снаряды, и предложил сделать пушки из кожи и железных полос, причем ручался головой за их прочность, но Шамиля не прельстила эта идея.

– Пожалуйста, брат, – сказал он, – не хлопочи о твоей пушке: и голова твоя для меня дорога, да и не хочется мне, чтобы русские над нами посмеялись и назвали нас с тобой дураками.

Настоящие орудия отливались из меди, и процессом отливки заведовал оружейник Джабраил, но его пушки были плохи.

Насколько несовершенны были шамилевские пушки, настолько же плохи были и снаряды. Чугуна для ядер у горцев не было, и они собирали русские ядра иногда даже в минуты схваток. Случалось иногда, что несколько человек бросались вслед за катящимся ядром, и каждый старался поймать его раньше товарищей. Эта единственная в своем роде «охота» кончалась нередко довольно печально, если ядро оказывалось гранатой. Ядер, собранных на полях битв, было настолько много, что Шамиль не терпел в них особенной нужды. Собранные снаряды переливались по калибру пушек и при первой же схватке отправлялись в русские ряды.

Свинца у дагестанцев не было, и они его доставали контрабандой у мирных горцев или добывали таким же образом, как и ядра, или же довольствовались аварскими пулями, отлитыми из меди с небольшой примесью олова. Ружья были большею частью турецкой и крымской работы, а также много было их добыто у раненых, убитых и пленных русских. Зато холодное оружие было превосходно, и дагестанские кинжалы и шашки славились по всему Кавказу так же, как в Европе – толедские клинки.

Порох, приготовлявшийся в каждом ауле, был очень плох, так как нужные вещества брались в неопределенных пропорциях. Немного лучшего качества порох изготовлялся на больших заводах в Гунибе, Унцукуле, Ведено и Дарго. Здесь пороховая мякоть толклась уж не руками, а были устроены водяные мельницы и большие каменные ступы с массивными деревянными пестами, обитыми листовой медью.