Текст книги "Покоренный Кавказ (сборник)"

Взятие Ахульго

О штурме этой горной твердыни без продолжительной подготовки нечего было и думать. Граббе решил осадить сперва Шамиля и штурмовать лишь тогда, когда удастся подойти к Ахульго как можно ближе. 12 июня 1839 года начались осадные работы. На правом берегу Койсу укрепились два батальона кабардинцев, у переправы, нанеся завалы и сняв с моста настилку, засели две роты апшеронцев. Но нужно было избрать наиболее выгодные пункты и для других войск. Эти пункты приходилось разыскивать, можно сказать, на ощупь – путем усиленных рекогносцировок в невозможно пересеченной и гористой местности. Были раскинуты колонны, бродившие по горам под меткими выстрелами из Ахульго и с Сурхаевой башни.

Шамиль тоже не бездействовал. Во все лезгинские общества им были разосланы гонцы, призывавшие горцев на помощь имаму. Лезгины откликнулись, и 18 июня 1839 года перед Ахульго появилось четырехтысячное скопище под начальством Ахверды-Магомы. Это скопище было отогнано колонною генерала Лабинцева, но оно не ушло совсем и остановилось в нескольких верстах, постоянно грозя русскому расположению. Было получено известие о приближении новой партии горцев, и Граббе, чтобы обезопасить себя, двинулся сам на Ахверды-Магому. 21 июня произошло сражение, и горцы были не только разбиты, но даже рассеяны. Однако Шамиль, воспользовавшись уходом главных сил русского отряда, произвел вылазку и уничтожил осадные работы. Граббе вернулся 23 июня и возобновил их, но вместе с тем решил уничтожить Сурхаеву башню, наиболее мешавшую штурму Ахульго. Штурм Сурхаевой башни был произведен 29 июня, но русские были отбиты. Тогда Граббе начал 4 и 5 июля бить по башне из пушек. Бомбардировка оказалась вполне удачным средством, и башня была разрушена русскими ядрами, а пробравшиеся во время артиллерийского боя охотники выбили с утеса уцелевших мюридов. Ликованию в русском лагере конца не было. Взятие Сурхаевой башни, командовавшей над всею местностью, обещало и взятие Ахульго. А в это время прибыло еще подкрепление – три батальона ширванцев под командою полковника Врангеля и четыре орудия.

С прибывшими подкреплениями под Ахульго собрались теперь тринадцать батальонов и тридцать орудий. Граббе 16 июля рискнул штурмовать горное гнездо. Однако, несмотря на геройские усилия, штурм был неудачен.

Наступление русских на завалы не поддается даже описанию. Люди гибли, но продолжали бой. Тяжело ранен был командир ширванцев Врангель. Русские герои ворвались было в передовые укрепления, и даже отчаянные фанатики-мюриды начали отступать перед ними; мало того, они уже побежали было, но в это время женщины с малолетними детьми кинулись перед бежавшими, остановили их и повернули на русских, сами вмешавшись в их толпу и рядом с ними ударив на врага. Штурм был отбит всюду.

Известие о неудаче русских разнеслось по горам, и к Шамилю стали отовсюду прибывать подкрепления. Даже Гимры и те выслали своих воинов. Привозили съестные припасы, порох.

Но только через месяц Граббе нашел возможным возобновить свои попытки. В это время русские войска успели приблизиться к Ахульго, устроить подступы, возвести батареи, и наконец новый штурм был назначен на 17 августа.

«В этот день, – рассказывает А. Юров в своей статье „Три года на Кавказе“, – с рассветом, едва солнечные лучи скользнули по вершинам угрюмых ахульгинских утесов, загремели все наши орудия. Первый батальон Куринского полка, имея во главе охотников, спустился крытою галереею и быстро начал подниматься на скалу, несмотря на град камней и пуль из всех завалов. Отчаянное мужество мюридов, засевших в передовом укреплении, не могло остановить наших солдат с генералом Пулло и подполковником Цыклауровым, лично ставшими впереди штурмующих; передовое укрепление Новое Ахульго частью было занято, а вслед за тем наши саперы успели проделать всход и втащить туры и фашины для устройства ложемента. Егеря, стесненные на узком пространстве, ограниченном с обеих сторон обрывами, не могли даже выстроить взводную колонну, а между тем горцы, засыпая их пулями, по временам бросались в шашки. Не видя спасения и решившись дорого продать свою жизнь, они с диким отчаянием прорывали наш строй и погибали на штыках или же умирали на скалах, постепенно взламываемых. Кровопролитный бой за обладание этим ключом неприятельской позиции, всю важность которого отлично сознавали горцы, длился до полудня. Потеряв надежду удержать за собою Новый Ахульго, Шамиль в час пополудни поспешил выставить белый флаг и, когда пальба с нашей стороны прекратилась, немедленно выслал к генералу Граббе в аманаты своего любимого старшего сына Джамалэддина.

Урон неприятеля был так велик, что в сутки горцы едва успели убрать все свои тела. Преданнейшие и испытанные мюриды имама до того пали духом, что умоляли его скорее согласиться на все требования русского начальства. Переговоры начались 17 августа. Для ускорения их хода было решено, что исправлявший должность начальника отрядного штаба генерал-майор Пулло будет иметь личное свидание с Шамилем впереди расположения наших войск, в самом Ахульго. Имам долго колебался, опасаясь какого-нибудь злого умысла с нашей стороны, но наконец согласился, и 18-го числа Пулло с небольшою свитою взошел на Ахульго. Шамиль вышел навстречу, усадил гостя на разостланный ковер и беседовал с ним около получаса.

Все старания и убеждения Пулло оказались бесплодными: горский предводитель не соглашался именно относительно главного пункта – он просил себе разрешения жить в горах, а сыну, отданному уже в аманаты, – в Чиркее под присмотром Джамала. Свидание оказалось бесполезным вопреки всем нашим ожиданиям. Переговоры опять затянулись; Граббе получил от Шамиля два письма, на которые нельзя было согласиться, а между тем условленный трехдневный срок перемирия уже истекал. Видя, что Шамиль начинает становиться все более неуступчивым, Граббе, озабоченный скорым наступлением дождливой и холодной осени, решил не терять более драгоценного времени и во что бы то ни стало покончить с Ахульго.

На рассвете 21-го числа штурм возобновился. Генерал Лабинцев двинул 1-й батальон кабардинцев на неприятельскую постройку бастионного начертания, обороняемую пробравшимся в крепость Ахверды-Магомою. По первым выстрелам у перекопа Шамиль направил сюда большую часть гарнизона; завязался кровопролитный бой не на жизнь, а на смерть. Вскоре левая сакля была взята, правая же, наиболее недоступная по своему положению, держалась целый день, несмотря на то что мы испробовали все средства: бросали на дно рва ручные гранаты, заваливали его фашинами и турами и проч. Наконец ночью саперы начали устраивать мину, высекая галерею в сплошной глыбе камня. Сакля была обрушена, и все ее защитники погибли под развалинами или пали под штыками ожесточенных упорною защитою солдат. Кабардинцы немедленно заняли взятую с боя постройку и наскоро прикрылись от неприятельских выстрелов. Все было подготовлено для последнего решительного боя, но наступившее утро ясно показало нам упадок духа гарнизона, оставшегося без главы, так как имам, видя, что дело проиграно, поспешил бежать с семьею и несколькими преданными мюридами, приказав горцам перейти для последней отчаянной обороны в Старый Ахульго.

С рассветом было замечено большое движение на Новом Ахульго: женщины с детьми поспешно уходили в старый замок, унося все свое имущество. Этой минутой тотчас воспользовался Граббе; он приказал артиллерии усиленно обстреливать неприятельские завалы, а двум апшеронским ротам и двум ротам Кабардинского полка перейти в наступление. Кабардинцы и апшеронцы быстро бросились к аулу, опрокидывая перед собою толпы горцев, изумленных неожиданным натиском. Вслед за ними двинулись: слева – шесть кабардинских рот, а справа – второй куринский батальон. Очистив все траншеи и завалы и обойдя пещеры, где засели мюриды, войска проникли в самое селение. Завязался отчаянный бой; даже женщины оборонялись с исступлением, бросаясь без всякого оружия на сплоченный ряд наших штыков. Вскоре сопротивление горцев было сломлено, и они бросились бежать в ущелье реки Ашильты, в старый замок и пещеры; лишь двести отчаянных фанатиков, окруженные со всех сторон, заперлись в саклях и продолжали отстреливаться. Бой разбился на мелкие рукопашные схватки, и к полудню на Новом Ахульго не осталось ни одного неприятеля.

Между тем на Новом Ахульго, напротив Старого, были поставлены два орудия. Там замечалась большая суматоха; часть горцев еще не успела перейти мостик и спускалась к нему по весьма трудной тропинке; за ними бросились войска правой колонны, а в это время туда уже вторгся 3-й апшеронский батальон майора Тарасевича. В то время, когда на Новом Ахульго бой был уже в полном разгаре, около десяти часов утра генерал Пулло по приказанию Граббе двинул 3-й батальон апшеронцев на приступ к Старому Ахульго. Апшеронцы, воодушевленные успехом правой колонны и личным примером храброго майора Тарасевича, не дали врагу опомниться – они быстро начали подниматься на утес, где толпы Шамиля искали последнего убежища.

Путь колонне указывал Генерального штаба штабс-капитан Шульц, тяжело раненный в третий раз во время блокады, но тем не менее не пропускавший ни одного штурма. По узкой тропинке для одного человека поднялись апшеронцы на плоскость Старого Ахульго, изрытую пещерами и подземными саклями, покрытую башнями и завалами, и мгновенно заняли главнейшие пункты. Неприятель, сосредоточивший все свое внимание на происходившем в новом замке, как видно, вовсе не ожидал натиска. Он заметил голову колонны только тогда, когда она уже поднялась на утес, и встретил ее залпом; но уже было поздно: апшеронцы ринулись вверх и опрокинули горцев штыками. Часть гарнизона положила оружие, но около 600 мюридов продолжали защищаться с ожесточением. По прибытии передовых частей войск с Нового Ахульго и после продолжительного боя фанатики были истреблены до последнего. В два часа дня 22 августа на обоих Ахульго развевались русские знамена.

Потери неприятеля были огромны: до 700 тел устилали поверхность обоих утесов, вообще же насчитано было более тысячи трупов; много убитых было унесено быстрым течением Койсу. В плен было взято до 900 человек, большею частью стариков, женщин и детей. С трудом мирились гордые горцы со своим положением; несмотря на полное изнурение и раны, некоторые бросались на штыки часовых, предпочитая смерть позорному плену. Наш урон в бою 21 и 22 августа был велик, но не настолько, как следовало ожидать, судя по обстановке, в которой войскам пришлось драться. Из строя выбыло: убитыми 6 офицеров и 150 нижних чинов, ранеными 1 штаб– и 15 обер-офицеров, 494 нижних чина и контуженными 2 офицера.

Так окончилась осада Ахульго, составляющая одну из блистательнейших страниц истории Кавказской армии».

Генерал-адъютант Граббе благодарил войска за их подвиги в следующем приказе по Чеченскому отряду от 22 августа 1839 года:

«Гг. генералы, штаб– и обер-офицеры и вы все, нижние чины отряда! Вы совершили подвиг необыкновенный, достойно увенчавший ряд успехов этой экспедиции. Вы отпраздновали высокоторжественный день венчания на царство великого государя славным боем, в котором каждый вел себя так, как будто чувствовал на себе ободрительный взгляд любимого монарха. Я знал вас, когда при начале действий приказом объявил, что не признаю с вами ничего недоступного и неодолимого. Я всего от вас требовал, потому что всего надеялся, – и вы все оправдали. Благодарю вас!»

Сороковой год

Потеряв Ахульго, Шамиль приобрел Аварию… Этот человек как будто был любимцем слепого счастья. Аварию, из-за которой лили кровь его предшественники – Кази-мулла и Гамзат-бек, – Шамиль приобрел без выстрела… Русские распорядители судеб края страдали сильнейшею близорукостью. Авария еще со времен Ермолова была верна русским. Аварские ханы одни отсиживались в своем Хунзахе против неистовых мюридов. Когда Гамзат-бек перебил аварских ханов, правителем Аварии стал юный Хаджи-Мурат, о котором И. Н. Захарьин в своей книге «Кавказ и его герои» говорит, что этот аварский наиб соединял в своем лице почти все, что, по понятиям горцев, должен был иметь истинный герой: высокий рост, громадную физическую силу, красоту лица, беззаветную храбрость и отвагу, сильное самолюбие и не менее сильное чувство мести. Жизнь этого человека была полна самыми удивительными приключениями, а смерть исполнена высокого трагизма. Родись этот даровитый несчастливец не в горном ауле Аварии, а среди какой-либо другой нации, более цивилизованной, из него вышел бы знаменитый герой. Это была сильная даровитая натура, но не туда кинула его судьба.

Хаджи-Мурат при избрании аварским ханом сам чувствовал себя настолько юным, что добровольно уступил правление Ахмету, хану мехтулинскому. Когда после убийства Гамзат-бека Шамиль пробовал овладеть Аварией, только благодаря влиянию Хаджи-Мурата Авария осталась верною России, и вот этого преданного России владельца Головин по непроверенному доносу его личных врагов обвинил в сношениях с Шамилем, приказал схватить, заковать в кандалы и под конвоем отправить в Темир-Хан-Шуру. Это было неслыханным унижением и позором для гордого родовитого горца.

По дороге конвойный начальник из жалости заменил кандалы веревкою, так как идти по горам пришлось пешком. При переходе по горной тропинке Хаджи-Мурат бросился в пропасть, куда увлек и своих конвойных. Остальные были уверены, что отчаянный горец разбился, и даже не стали искать его труп. Однако каким-то чудом Хаджи-Мурат спасся, и вскоре после этого Шамиль, противником которого он был до тех пор, получил от него такое письмо:

«Ты узнал мою храбрость, когда я защищал против тебя Хунзах. Желать ли испытать ее теперь, когда я хочу биться рядом с тобой?»

Шамиль, незадолго перед тем потерявший Ахульго, с величайшей радостью и поспешностью принял предложение Хаджи-Мурата, имевшего громадное значение и влияние в Аварии и Дагестане. С переходом Хаджи-Мурата к Шамилю дело газавата, то есть священной войны против русских, меняло свой характер в Аварии, и власть Шамиля получила новый блеск и распространение.

Имам тотчас же послал Хаджи-Мурату письменный ответ, в котором раскрывал ему свои объятия и предсказывал, что скоро русский двуглавый орел сожжет свои крылья на сияющем полумесяце, красующемся на знамени правоверных…

По прибытии Хаджи-Мурата Шамиль оказал ему величайшее доверие и сделал его своим первым наибом. А за Хаджи-Муратом действительно перешла на сторону мюридизма и вся Авария. Чего не смогли сделать долголетние усилия Шамиля и его мюридов, то сделало влияние одного человека – Хаджи-Мурата. Потеряв из среды своего влияния Аварию, русские власти окончательно потеряли и свое влияние над Дагестаном, через что и отдалили на много лет его подчинение и завоевание.

Что за храбрец был Хаджи-Мурат, лучше всего рисует его попытка выкрасть во время бала из занятой двадцатипятитысячным гарнизоном Темир-Хан-Шуры главного начальника края, генерал-лейтенанта Орбелиани. Попытка не удалась лишь потому, что Хаджи-Мурат, не знавший расположения Темир-Хан-Шуры, принял ярко освещенный госпиталь за дворец генерала и ворвался в него. Несмотря на поднявшуюся тревогу, он успел ускакать от погони.

При наместнике Воронцове Хаджи-Мурат явился к русским с покорностью, но, оскорбленный недоверием наместника, бежал от конвоя и при погоне был убит.

Хаджи-Мурат, увлекши за собой Аварию, перешел на сторону Шамиля в «сороковом году», то есть в 1840 году – самом тяжелом из всех годов борьбы за Кавказ. Авария была потеряна, с нею вместе и весь Нагорный Дагестан, а вскоре отложилась и Чечня. А к этому еще прибавилось полное успехов возмущение горцев на Западном Черноморском Кавказе. Чечня восстала из-за несвоевременно сделанной попытки обезоружить чеченцев. Шамиль ловко воспользовался озлоблением, вызванным приказом о разоружении, и поднял против русских сперва ауховцев, потом ичкерийцев, а за ними и остальные чеченские племена. В Чечню был послан отряд под начальством генерала Галафеева. Этот отряд ходил на поиски, искал скопища чеченцев в непроходимых лесах; происходили ожесточенные схватки и битвы, из которых особенно кровопролитною была битва на реке Валерик, описанная Лермонтовым:

 
Едва лишь выбрался обоз
В поляну, дело началось;
Чу! в арьергард орудья просят;
Вот ружья из кустов выносят,
Вот тащат за ноги людей
И громко кличут лекарей;
А вот и слева, из опушки,
Вдруг с гиком кинулись на пушки;
И градом пуль с вершин дерев
Отряд осыпан. Впереди же
Все тихо – там между кустов
Бежал поток. Подходим ближе.
Пустили несколько гранат;
Еще подвинулись; молчат;
Но вот над бревнами завала
Ружье как будто заблистало;
Потом мелькнули шапки две;
И вновь все спряталось в траве.
То было грозное молчанье,
Недолго длилося оно,
И в этом странном ожиданье
Забилось сердце не одно.
Вдруг залп… глядим: лежат рядами,
Что нужды? здешние полки
Народ испытанный… «В штыки,
Дружнее!» – раздалось за нами.
Кровь загорелася в груди!
Все офицеры впереди…
Верхом помчался на завалы,
Кто не успел спрыгнуть с коня…
«Ура!» – и смолкло. «Вон кинжалы,
В приклады!» – и пошла резня.
И два часа в струях потока
Бой длился. Резались жестоко,
Как звери, молча, с грудью грудь,
Ручей телами запрудили.
Хотел воды я зачерпнуть…
(И зной, и битва утомили
Меня), но мутная волна
Была тепла, была красна.
 

И такая битва была не единственная. Победы в этой галафеевской экспедиции не принесли пользы; самые ничтожные неудачи по последствиям их были тяжелее серьезных поражений.

Пока возились с Малой Чечней, Шамиль подчинил себе Салатавию, занял Аварию, и к нему присоединился старшина горских обществ на Андийском Койсу знаменитый Кибит-Магома. Силы имама возросли так, что бороться с ним Кавказской линии было уже не под силу. Чеченцы осмелели и делали набеги на Терек, причем скопища их были так велики, что однажды они чуть не овладели Моздоком.

На Черноморском Кавказе, или на правом фланге линии, дела русских были еще хуже.

Еще до экспедиции Раевского там поднялись против русских убыхи, во главе которых стоял уважаемый ими уздень[9]9
  Уздень – представитель служивого сословия.


[Закрыть] Хаджи-Берзек; в то же время среди черкесов появился убежавший из Сибири сосланный туда артиллерийский поручик Якубович, один из выдающихся героев ермоловского времени. Он принял ислам, устроил лабораторию для выделки пороха, дал горцам некоторую военную организацию. Европейские – главным образом турецкие и английские – агенты-подстрекатели тоже не дремали; они всеми силами разжигали ненависть черкесов против русских и наконец так наэлектризовали простодушных и легковерных дикарей, что те поклялись или победить, или погибнуть.

Экспедиция генерал-лейтенанта Раевского состоялась в 1839 году. Головинское укрепление было возведено при устье реки Субаши, Лазаревское – при устье реки Псезуапе, укрепление Раевского – между Анапою и Новороссийском. Эти укрепления образовали Черноморскую береговую линию, но они были построены кое-как, вооружены тоже небрежно, а в Лазаревское даже не была доставлена артиллерия.

Между тем ослепленные фанатизмом и яростью черкесы сходились к Хаджи-Берзену из самых дальних аулов Закубанья. Каждое племя составляло особый отряд, имевший определенную организацию. Вооружение черкесов было превосходное – они в изобилии получали его через Турцию из Европы; боевых снарядов тоже было много, и вот в феврале 1840 года черкесы двинулись на Лазаревское укрепление. Они были так уверены в своем успехе, что захватили даже арбы для увоза добычи. 7 февраля они уже нахлынули к Лазаревскому. Гарнизон укрепления был захвачен почти врасплох. Ворвавшись, черкесы кинулись прямо к казармам и офицерскому зданию. Командовавший в Лазаревском капитан Марченко, офицеры и почти все солдаты были изрублены (гарнизон Лазаревского укрепления был от Тенгинского полка). В плен к черкесам попали только десять человек.

После Лазаревского черкесы овладели 29 февраля Вельяминовским укреплением и 10 марта ударили на Головинское, но здесь были разбиты.

Эта неудача не охладила их пыла. Отхлынув от Головинского, двенадцатитысячное скопище черкесов всею своею массою навалилось на устроенное еще в 1837 году Вельяминовым укрепление Михайловское, названное так в честь великого князя Михаила Павловича.

Укрепление Михайловское

В Михайловском укреплении было 500 человек гарнизона, набранного из полков Тенгинского и Навагинского и из Черноморского линейного батальона. Солдаты были старослуживые, привыкшие к боям с черкесами и, кроме того, беззаветно любившие своего начальника, капитана Лико. Лико сумел своим справедливым отношением к солдатам сплотить их около себя. Его слово было для них законом. При первом же известии о взятии черкесами Лазаревского укрепления он понял, что и Михайловскому не миновать той же участи. Хотя в гарнизоне числилось 500 человек, но среди них было столько больных, что оставшихся на ногах солдат не хватало для непрерывной линии ружейной обороны. Лико созвал офицеров и в их присутствии сообщил гарнизону о близкой опасности и о том, что «русские не сдаются». Ответом ему было единодушное «ура!». Тогда Лико объявил, что он взорвет пороховой погреб, в случае если черкесы ворвутся в укрепление. Новое «ура!» явилось как бы подтверждением общего согласия на это. Были вызваны охотники, которые в случае несчастия должны были бы взорвать порох. Вышло десять человек, и из числа их Лико выбрал рядового Тенгинского полка Архипа Осипова. Иеромонах Паисий, находившийся в Михайловском укреплении для отправления духовных треб, благословил героя на верную смерть. После этого Лико распределил всех по местам, и гарнизон замер в напряженном ожидании беспощадного врага.

Ночью на 22 марта, рассказывается в истории Тенгинского полка, часовые на валах заметили сигнальные огни, расположенные в трех местах. У многих защемило сердце, и все почувствовали, что наступает торжественный момент. Молча, осеняя себя крестным знамением, солдаты выходили из казарм и занимали заранее назначенные места: на фасе, обращенном к реке Пшаде и Джубгскому ущелью, стала третья рота Черноморского линейного батальона, напротив на фасе, обращенном к реке Волане, вторая рота того же батальона; гребень бруствера северной батареи заняли тенгинцы и навагинцы. Первые флангом примыкали к Богатырской, а вторые – к Джубгской батареям. Резерв в 40 человек от роты Навагинского полка расположился между гауптвахтой, пороховым погребом и цейхгаузом; в последнем, вследствие недостаточных размеров порохового погреба, были сложены гранаты и патроны.

Ночь выдалась особенно темная; ни зги не было видно вокруг; море бушевало; ветер чуть слышно доносил отдаленный лай собак, выгнанных за укрепление. Едва стало рассветать, как вдали обозначились темные толпы горцев. Когда передовые части неприятеля подошли наконец на пушечный выстрел, с Джубгского бастиона грянуло орудие; вслед за тем раздался неистовый гик, и неприятель, неся в руках лестницы и двигаясь стройною массою с развевающимися значками, бросился на штурм. С бастиона успели сделать вдоль рва укрепления еще один выстрел картечью, наполнивший ров множеством трупов. Это не остановило горцев: взбираясь по лестницам и цепляясь крючьями за туры и углы бойниц, они полезли на гребень бруствера. Здесь завязался отчаянный рукопашный бой. Несколько раз рота линейного батальона с подоспевшими взводами тенгинцев и навагинцев штыками опрокидывала черкесов, сталкивала их лестницы, но они, как саранча, шагая через трупы своих товарищей, снова появлялись на валу и снова опрокидывались. После нескольких подобных неудач пешие горцы обратились в бегство, но расположенная сзади них конница без милосердия стала рубить шашками малодушных и вернула их обратно. Тогда вторично раздался ужасный гик, и громадная толпа, подобно волне, снова хлынула на укрепление и смяла последние остатки третьей роты линейного батальона. Подпоручик Краумзгольд, видя, что Джубгская батарея уже занята неприятелем, со словами: «Не робеть!» – бросился туда с намерением возвратить обратно потерянный пункт, но, будучи ранен и споткнувшись, упал и был увлечен горцами в плен. Подавляя своею численностью, неприятель успел разделить гарнизон на две части: девятая рота тенгинцев отступила на кавалер-батарею, шестая же навагинцев и вторая рота линейного батальона были притиснуты панцирниками к пороховому погребу и гауптвахте, где и завязалась главная схватка. Здесь руководил боем сам Лико. От полученной раны в левую бровь кровь заливала ему глаза; кость правой ноги выше ступни была раздроблена, но доблестный начальник продолжал отдавать приказания, опираясь на шашку и в левой руке сжимая кинжал. В это время из толпы выделился горец, тот самый, который был нашим лазутчиком и предупредил о готовящемся нападении. Выйдя вперед, он обратился к начальнику гарнизона и предложил добровольно сдаться.

На это Лико крикнул: «Ребята, убейте его! Русские не сдаются!» Приказание в точности было исполнено. Тогда озлобленные горцы с еще большею яростью накинулись на горсть храбрецов; силы наши быстро начали таять. Три часа уже длилось сражение, все офицеры были перебиты, начальство перешло в руки юнкеров и нижних чинов из дворян.

Ружья до того накалились, что невозможно было их держать в руках. В одном месте укрепления шла неравная борьба. Рядовой Тенгинского полка Александр Федорович, прижавшись спиною в угол бруствера и лихо работая штыком и прикладом, отбивался от нескольких десятков горцев…

Укрепление уже пылало; больница раньше всех была подожжена горцами, и в пламени пожара погибло до ста человек тяжелобольных. На всех бастионах уже развевались красные значки горцев, знаменуя их победу. Последняя горсть тенгинцев, отступившая к внутренней батарее, оборотила четыре орудия внутрь укрепления и совместно с оставшимися в живых артиллеристами обдавала картечью толпы горцев, которые рыскали с окровавленными кинжалами и шашками по укреплению в поисках добычи.

Архип Осипов все время находился здесь и подносил заряды к орудиям; он два раза уже успел сбегать к пороховому погребу и каждый раз по возвращении сообщал, что там толпится несметное число горцев. Действительно, черкесы густою толпою окружили пороховой погреб, рубили двери, разрывали крышу, разбивали стены. Видя, что настал момент выполнить данную клятву, Осипов со словами: «Пойду, сделаю память!» – с пылающим фитилем устремился в промежуток между казармою и цейхгаузом. Тенгинцы в числе 40 человек, имея во главе рядового Иосифа Мирославского, бросились вслед за ним, штыками пролагая дорогу к батарее, обращенной в сторону моря, с намерением присоединиться к навагинцам и совместными усилиями выбросить неприятеля за валы. Едва тенгинцы достигли цейхгауза, потеряв по пути 20 человек убитыми, Архип Осипов крикнул: «Пора, братцы! Кто останется живым, помни мое дело!» – и с этими словами побежал к пороховому погребу.

Вслед за тем раздался страшный треск, все содрогнулось, и целый столб дыма с пламенем, с человеческими трупами, с камнями, взвился на воздух!..

Все смолкло, и солнце, не дойдя еще до полудня, осветило только кровавую картину смерти и разрушения.

В первый момент у защитников и нападающих опустились руки, и все застыли на своих местах. Очнувшись, горцы в ужасе торопливо стали убегать и только через несколько времени, видя, что удар не повторяется, пришли в себя и стали по одному возвращаться обратно; тогда они взяли в плен двух офицеров, в том числе и Лико, и до 80 человек израненных нижних чинов.

Геройская защита Михайловского укрепления на Черноморской береговой линии обратила на себя внимание императора Николя I, который, в воздаяние отлично усердной службы и особенных трудов, переносимых войсками, щедро наградил их.

Высочайше повелено было штаб– и обер-офицерам Михайловского гарнизона убавить один год к выслуге ордена Святого Георгия, а всем нижним чинам уменьшить один год службы. Вместе с тем в приказе по военному ведомству от 8 ноября 1840 года было объявлено следующее:

«Устроенные на восточном берегу Черного моря укрепления, основанные для прекращения грабежей, производимых обитающими на том берегу черкесскими племенами, и в особенности для уничтожения гнусного их промысла – торга невольниками, – в продолжение зимы и начала весны нынешнего года подвергались непрерывным со стороны их нападениям. Выбрав это время, в которое береговые укрепления, по чрезвычайной трудности сообщения, ниоткуда не могли получить помощь, горцы устремились на оные со всеми силами. Но в ожесточенной борьбе с горстью русских воинов они встречали везде мужественное сопротивление и геройскую решимость – пасть до последнего человека в обороне вверенных им постов.

Гарнизоны всех этих укреплений покрыли себя незабвенною славою. Из них в особенности гарнизон укрепления Михайловского явил пример редкой неустрашимости, непоколебимого мужества и самоотвержения. Состоя из 500 только человек под ружьем, он в продолжение двух часов выдерживал самое отчаянное нападение свыше 11 тысяч горцев, внезапно окруживших укрепление, несколько раз отбивал их и принуждал к отступлению. Но, когда наконец потерял в жестоком бою большую часть людей, гарнизон не видел уже возможности противостоять неприятелю, в двадцать раз его сильнейшему, он решился взорвать пороховой погреб и погибнуть вместе с овладевшими укреплением горцами.

На подвиг этот, по собственному побуждению, вызвался рядовой Тенгинского пехотного полка Архип Осипов и мужественно привел его в исполнение. Обрекая себя на столь славную смерть, он просил только товарищей помнить его дело, если кто-либо из них останется в живых. Это желание Осипова исполнилось. Несколько человек храбрых его товарищей, уцелевших среди общего разрушения и погибели, сохранили его завет и верно его передали. Государь император почтил заслуги доблестных защитников Михайловского укрепления в оставленных ими семействах. Для увековечения же памяти о достохвальном подвиге рядового Осипова, который семейства не имел, его императорское величество высочайше повелеть соизволил: сохранить навсегда имя его в списках 1-й гренадерской роты Тенгинского пехотного полка, считая его первым рядовым, и на всех перекличках, при опросе его имени, первому отвечать: „Погиб во славу русского оружия в Михайловском укреплении“.»

На горцев эта удача подействовала воспламеняюще. Они уже считали себя победителями и двинулись было к Кубани. Здесь сперва их тоже ожидал успех. Они взяли и разорили укрепление Николаевское и ударились на Абинскую крепость. Но здесь все их попытки овладеть ею кончились неудачею. Трижды кидались горцы на штурм, и каждый раз русские отбивали их, нанося страшный урон. Абинска горцы так и не смогли взять. Они отхлынули в свои земли, не упрочив за собой ничего, что дали им первые весенние успехи. За лето русские успели оправиться, и к осени на правом фланге появились укрепления Зассовское, Махошевское, Темиргоевское – на Лабе, а на Черноморской линии были возобновлены укрепления Вельяминовское и Лазаревское. Русские опять прочно стали на Западном Кавказе, и тогда началась борьба упорная, беспощадная. Не было того, что обыкновенно принято называть сражением, битвою, происходили отдельные схватки, стычки, – словом, началась «малая война», в которой противники постоянно менялись своими ролями. Не было ни обороняющихся, ни наступающих, были только отчаянные борцы, стремившиеся лишь к отдельным победам. Весь огромный край был охвачен войною, которой и конца не предвиделось. Упорство горцев объяснялось, главным образом, тем, что они получали все необходимое для борьбы из соседней Турции. Россия же не могла уделять много сил правому флангу, то есть Закубанью. Борьба на левом фланге, несмотря на победы под Ахульго и в лесах Чечни, все разгоралась и разгоралась, а тут еще приходилось напряженно следить за центром, то есть за обеими Кабардами. С этого времени почти все усилия русских были направлены на Дагестан и Чечню; правый же фланг был предоставлен своим собственным силам.