Текст книги "Русский ад. Книга первая"

7

Алешка не успевал: последняя электричка была в 9.02, а до станции еще бежать и бежать.

На Ярославском вокзале он кинется в метро, до Пушкинской – 19 минут с пересадкой… да, ровно в десять он будет на планерке.

Дорогу от Подлипок до Москвы Алешка знал наизусть. Устроившись на лавке, он обычно спал, но стоило Алешке мельком взглянуть в окно, как он мгновенно определял, где сейчас ползет его электричка, сколько еще мучиться…

Электрички ходили шагом. Особенно по утрам. За окном – сплошная помойка: рельсы, пятиэтажки и – гаражи, огромное количество гаражей. Полуиндустриальный пейзаж. В Лосинке дома уперлись в рельсы так, будто это и не рельсы вовсе, а тротуар. Мужик один рассказывал, что в Лосинке нет больше алкашей; ближайший магазин – на противоположной стороне дороги, а переход не построили, забыли…

Естественный отбор!

…А, черт, Алешка не успевал! Вон она, 9.02, хвост показала! Игорь Несторович Голембиовский застынет, как орел во льдах, а господин Боднарук, его заместитель, ласково… по-сволочному так… улыбнется: пра-ходите, дорогой Алексей Андреевич, вон-у окна стульчик свободный, без вас не начинаем, как же можно, вас ждем…

Подлипки – веселая станция. В маленьких городках народ любил оттягиваться на привокзальных площадях. Алешка искал жизнь всюду, даже там, где ее нет и не может быть. Он же журналист! – Здесь, в Подлипках, жизнь не просто была, здесь она кипела! По выходным люди приходили на станцию целыми семьями: отдохнуть, пройтись по перрону, съесть пирожки или пончики, выпить кофе или чай из одноразового стаканчика, изучить киоски, магазинчики, встретить знакомых.

Раньше на привокзальной площади был тир. Очередь – как в Мавзолей. Купить свежую газету именно здесь, на станции, считалось особенным шиком. Только сюда завозили «Неделю», «Литературку» и «Советский спорт», но очень редко…

Гуляя по платформе, Алешка любил мысленно беседовать с собой о себе. У него были две любимые темы: «пэры Кремля», их решения.

Их образ жизни. Ну а вторая тема – это он сам, конечно, молодой журналист Алексей Арзамасцев, его интервью, репортажи, статьи, короче – его вклад в современную журналистику…

Себя Алешка ценил чрезвычайно высоко.

Выше всех в Болшеве.

Подошла электричка. Вагон пахнул людьми, как свинарник – свиньями. По утрам лучше всего ездить в тамбуре: холодно, стекла выбиты, ветер хлещет, но зато – зато! – есть чем дышать. Если ты не хочешь, чтобы тебя обидели или искупали в пьяной блевотине, садиться надо в середине поезда! Вся пьянь доползает только до первого или последнего вагона». Силы-то на исходе! По вечерам, если гуляет шпана, держаться лучше поближе к военным: их не трогают. В электричке можно пить водку, портвейн или пиво, но не дай бог съесть бутерброд или, допустим, пить коньяк (даже когда есть стакан). Побьют, обязательно побьют, причем больно!

Пить здесь коньяк – значит, не уважать общество. Тем, кто не уважает этих людей, в электричках лучше не ездить. Алешка с детских лет недолюбливал ветеранов; в Советском Союзе все ветераны злые и агрессивные. Рискни, попробуй не уступить им место! Такую лекцию услышишь – Менделеев отдыхает! Если ты не хочешь (а кто хочет?), чтобы тебя прогнали с лавки, надо притвориться спящим. Еще лучше – умирающим. Закон электрички: спящих и умирающих не трогают. Вдруг ты пьян в стельку? Тебя тронешь, а ты блевотину в ответ?..

Традиции электрички святы. Это как английский кэб. В Лондоне, в Сити, двести лет как запрещено перевозить в кэбах бешеных собак и трупы. Садиться в кэб тем, кто болен чумой. – Нет, в электричках можно, конечно, перевозить бешеных собак и даже трупы, но вот пить то, что народ не пьет (коньяк и виски), очень опасно, нарвешься…

Иногда кажется: может, у нас не электричек мало, а людей много?

Но это уже черные мысли.

…Да, чудес не бывает! Алешка влетел в редакцию, когда планерка – закончилась и Игорь Несторович – отгремел. Толстый Васька Титов предупредил, не отрываясь от бумаг:

– Тебя Боднарук ждет.

Если кто-то думает, что погоду мелкая сошка не делает, пусть попробует заснуть в комнате с одним-единственным комаром.

За всю историю человечества комары убили 45 миллиардов людей: малярия, элефантиаз, энцефалит, лихорадка, денге, желтая лихорадка, цинга…

И что? Каждые 12 секунд комар убивает кого-то из людей…

И что? Мы пушки создаем, это как-то совсем недостойно человека: воевать с комаром.

Николай Давыдович Боднарук, заместитель главного редактора, всегда был мрачен. Это был самый мрачный человек в Москве. Алешка так и не понял, зачем такому человеку, как Голембиовский, нужен такой человек, как Боднарук. «Не все так просто, видать…» – решил он про себя.

– Уже два раза спрашивал, – добавил Васька.

После смерти (прижизненной смерти) «Правды», «Советской культуры» и других изданий ЦК КПСС «Известия» были самой читаемой и самой респектабельной газетой страны. Игорь Несторович Голембиовский, почти единогласно избранный известинцами главным редактором, вел себя, как абсолютный диктатор, но для газеты талантливая диктатура начальника, диктатура совести, если угодно, совершенно необходимая вещь.

В отличие от многих (очень многих) своих коллег, Голембиовский не боялся Ельцина, тем более – Хасбулатова.

Знал себе цену. И свою и газеты.

«Известия» умели работать честно, на будущее; в журналистике выживают только те, кто говорит правду. «Известия» если и озирались по сторонам, то делали это весьма тактично, главное – незаметно.

Для большинства читателей.

Кабинет Боднарука был на седьмом этаже. Самое главное сейчас – скроить такую физиономию, чтобы Боднарук поверил, что он нашел Алешку… в кабинете Коржакова (или Барсукова), где Александр Васильевич или Михаил Иванович раскрывал «Известиям» кремлевские тайны.

Он резко, коленкой, толкнул дверь в его кабинет:

– Чего, Николай Давыдович?

Наглость для журналиста – второе счастье.

Нет, первое.

– А ничего… дорогой, – Боднарук сладко улыбнулся и откинулся на спинку кресла. – Нам придется расстаться, Алексей Андреевич.

– Да ну.

– К сожалению.

В редакциях, особенно в газетах, люди всегда говорили коротко и не тратили время на взаимные приветствия.

– Вы нас покидаете, Николай Давыдович?

– Не я, а вы, – уточнил Боднарук.

– Я?! – притворно удивился Алешка. Когда он изображал идиота, у него это здорово получалось.

– Будет, будет, Алексей Андреевич! Садитесь, пожалуйста. Красиков уже звонил Голембиовскому. Ваш вопрос решен.

Когда надо, Алешка соображал очень быстро, но он понятия не имел, кто такой Красиков.

– Жалко, конечно, вас терять, – продолжал Боднарук. – Но, видно, пришла пора.

Не пришла, – покрутил головой Алешка. – Зачем меня терять?

На прошлой неделе по редакции прополз слушок, что Голембиовский не знает, кого бы ему отправить корреспондентом в Сенегал и в страны Центральной Африки.

– Я не знаю языков, понимаете? И мама у меня гипертоник.

– Она что, не любит Ельцина? – удивился Боднарук.

Если хамелеона посадить среди цветных бумажек, он быстро умрет от разрыва сердца: какой же цвет ему принять?

– Мама не любит туземцев, – твердо сказал Алешка. – Они ей категорически не нравятся! Такое известие ее убьет!

Боднарук тяжело вздохнул:

– Я согласен, Алексей Андреевич. Но в Кремле не только туземцы, хотя дикарей достаточно. Один Коржаков чего стоит! В Кремле с удовольствием мучают всех, кто приближается к Кремлю. Значит, надо потерпеть, Алексей Андреевич!

Алешка замер. Самое главное в журналистике – разведка трепом.

– И как же вы видите мою роль? – Алешка присел на стул и элегантно закинул ногу на ногу. – Подскажите, Николай Давыдович!

– «Где вы видите себя через пять лет?» – «Ну и шутки у вас, товарищ следователь…»

– Анекдот? – насторожился Алешка. – Терпеть не могу анекдоты!

Боднарук хмыкнул:

– Вашу роль, дорогой, я не только не вижу, но даже представить не могу. Я не Роза Кулешова, я не могу пробить взглядом кремлевскую стену. Но если вы, Алексей Андреевич, там, в застенке, кому-то понадобились, это быстро закончится, уверяю вас!

Алешка растерялся: какой Кремль, там, небось, и курилки-то нет, а здесь, в курилке, такая тусовка!

– У самозванцев все ненадолго, – продолжал Боднарук. – А в Кремле, Алексей Андреевич, одни хунвейбины. Главное для них сегодня – получить власть, заработать деньги (или украсть, так вернее), а уж потом (на всякий случай) завоевать любовь народа.

Типично демократическая схема, – Боднарук остановился, чтобы понять, следит ли Алешка за ходом его рассуждений. – Мало кто понимает, Алексей Андреевич, что происходит сейчас в Российской Федерации. Болтуны так уболтали народ, что народ с удовольствием отдал им власть над собой. Рейтинг Гайдара зашкаливает. Сначала демократы – все эти Кохи, Мостовые, Бойко, Лопухины, но они быстро разбегутся: либо по заграницам, либо по коммерческим структурам, связанным с заграницей. Потом к власти придет новый Андропов, искренне питающий, впрочем, слабость к успешным людям, ибо успешные люди умеют жить. Кстати, Ельцин, начинавший, как известно, с критики спецслужб, только на них, в итоге, и будет опираться, вот увидите! – Так что, дорогой, понятия не имею, кто и в каком качестве вас в Кремле употребит, но думаю, у вас будет веселое будущее. У использованного презерватива, Алексей Андреевич, всегда веселое будущее…

Алешка хмыкнул.

– А больно не будет? – поинтересовался он.

– Будет. Обязательно будет, – заверил Боднарук. – Вы такой боевой, Алексей Андреевич, в вас столько энергии… я бы к Кремлю вас близко не подпускал. Если боевого петуха все время держать на балконе, что петух сделает? Правильно, Алексей Андреевич: он обгадит весь балкон.

– Да уж… – машинально согласился Алешка. – А вы петух.

– Я?!

– Боевой.

Алешка плохо спал сегодня, но быстро, с каждой секундой, приходил в себя.

– Кремль, Алексей Андреевич, это камера пыток, – продолжил Боднарук, – только в коврах, давно не чищенных, и в хрустале. Там, в Кремле, есть разные башни. Штук восемь, по-моему. Есть Спасская башня. Для парадов. Для картинки. Есть Пыточная. Это для своих. В Пыточную, говорят, Коржаков экскурсии водит. Чтобы головы продуть. А там так душно, Алексей Александрович… кирпич, говорят, плачет.

– Андреич я… – хмуро поправил Алешка.

– Не имеет значения, – махнул рукой Боднарук. – Если решитесь, – не порывайте связи с газетой. Пресс-служба Президента – контора серьезная, если будет возможность делиться информацией, мы первые: гонораром не обидим.

Алешка встал:

– Правду сказать, Николай Давыдович? О пресс-службе Президента я узнал… от вас. Клянусь!

Боднарук ухмыльнулся:

– Но вы же брали интервью у Бурбулиса! А Бурбулис, дорогой, все решает с первого взгляда. Человек как пик демократии. Опереточный герой. В оперетте, Алексей Андреевич, все решается с первого взгляда.

– Что «все»?!

– Все. И за всех.

Алешка опешил:

– Я откажусь.

– Не откажетесь! От такой работы, дорогой, умные люди не отказываются. Тем более у вас нет квартиры в Москве. А теперь будет. Вот увидите!

Алешка похолодел:

– Так что, меня… выгнали?

– Не выгнали, Алексей Андреевич, а передали в хорошие, надежные руки, в соответствии с пожеланием руководства России.

– Могу идти, Николай Давыдович?

– Можете. Вы теперь все можете, дорогой…

В коридоре, даже у окна, где вечно валяются окурки, никого не было.

«Выгнали! – Алешка плюхнулся в кресло. – Пинком под зад, с переводом в Кремль…»

Он знал, что идти к Голембиовскому бессмысленно. Боднарук был идеальным заместителем главного: он действительно замещал Голембиовского, если сам Игорь Несторович не хотел мараться или тратить время на неприятные беседы.

«Все равно пойду! – Алешка упрямо мотнул головой. – Хуже не будет! По завещанию в случае моей смерти вы получите удовольствие!»

Он быстро спустился к себе в кабинет. Какое счастье, господи! Дверь закрыта, никого нет…

«Во-первых, звоню Бурбулису. Прямо сейчас. Меня без меня женили – пойди пойми человеческую жизнь. Или это закон: заметив, что невеста беременна, в загсе спрашивают согласие только у жениха? Я что, писал заявление на перевод? Пусть Голембиовский объяснит! Удовлетворит меня… отказом…»

Голембиовский когда-то рассказывал Алешке, что в Малом театре был такой директор – Солодовников. Его только-только назначили, а актеры уже ринулись к нему косяком! Кто звание просил, кто квартиру, кто зарплату… Аудиенция продолжалась одну-две минуты, люди выходили из кабинета совершенно счастливые:

– Разрешил?!

– Не-а, отказал. Но как!

«Я удовлетворил его отказом», – часто повторял Солодовников…

Заорал телефон. Почему в редакциях телефоны не звонят, а именно орут?

Алешка протянул руку, но трубку не снял. – Нет-нет, не до звонков, сейчас надо сосредоточиться, все обдумать…

А телефон орал как резаный, – так, будто и в самом деле хотел сказать что-то очень важное.

– Алло! – крикнул Алешка.

– Господин Арзамасцев? Отлич-нень-ко!! Здравствуйте нам! Очень рад слышать! Это Недошивин, помощник Геннадия Эдуардовича… Помните меня? Радостная весть: Геннадий Эдуардович ждет вас в час дня завтра…

«Да что происходит, черт возьми?!»

– Спасибо, – пробормотал Алешка. – Пропуск закатите, а то ведь не дойду…

Ну что вы, что вы, Алексей Андреевич! Пропуск будет у меня в руках, а я встречу вас прямо на КПП, у Спасской башни…

8

Этот день – 22 сентября 1991-го – Геннадий Эдуардович запомнил на всю свою жизнь, как и Ельцин.

Вот когда началось главное движение: 22 сентября 1991-го, год назад.

…Дорога в Архангельское, на дачу, была не самой приятной: Тушино, промышленный район, жуткие окраины Москвы. Бурбулис очень устал и хотел спать. «Идите домой… – бросил ему Ельцин. – Идите домой…» Бурбулис настолько хорошо изучил Ельцина, что кожей, вот просто кожей чувствовал, когда Борис Николаевич им недоволен. Все инстинкты у Бурбулиса были натренированные, как у насекомого. Но все-таки Геннадий Эдуардович был романтиком; он искренне верил в новую Россию, он любил Ельцина больше, чем своего отца. Ельцин олицетворял в его глазах надежду России, ее будущее счастье – уже на века.

Россия всегда жила плохо. Хватит жить плохо! Да здравствует счастье! Да скроются коммунисты и их социализм! Ради этого счастья Бурбулис был готов на все.

Абсолютно на все.

Впереди неслась милицейская «канарейка». От мигалки, лихорадочно разбрасывающей красно-синие искры, можно было бы сойти с ума, но Бурбулису такая езда нравилась! В эти минуты он чувствовал себя героем западного фильма. Еще в школе, в старших классах, он мечтал, что его любимая девушка будет пианисткой. Когда мечта сбывается, у романтиков появляются новые мечты! На самом деле, конечно, Бурбулис был достаточно тонким человеком, чтобы догадаться: его паучьи манеры, его вечная задумчивость и нудные медленные фразы, которые выползали из него, как фарш из мясорубки, раздражают (если не бесят) всех, кто находится рядом с ним… Но что он мог сделать? Учиться говорить по-русски? Поздно! Его язык – это язык диалектического материализма (кто бы знал, конечно, что это такое?). – Да, собственное отрицательное обаяние, собственные комплексы до такой степени тяготили Бурбулиса, что он отстроил – внутри себя – строжайшую внутреннюю цензуру. Он так красиво, так образно видел (в мечтах) новую Россию, что ради этой России Бурбулис и в самом деле был готов перегрызть любую коммунистическую глотку.

Ельцину повезло: Бурбулис был запрограммирован (весь, до мозга костей) на борьбу за демократию, то есть – за Ельцина. Как же он хотел демократию, Господи! Бурбулис не сомневался, что это будет вечный бой. Именно вечный, а как иначе? И этот бой, если угодно, есть его миссия. Бурбулис сам возложил ее на себя от имени Президента России.

Может ли Бог создать тот камень, который Он не сможет поднять?

В 89-м, два года назад, Бурбулис дал принципиальную, твердую оценку окружению Ельцина: люди полезные, преданные, но порох не изобретут.

Одну из центральных ролей исполнял Исаков, нынешний деятель Верховного Совета, но Бурбулис быстро отодвинул его в сторону. Нужна была идеология – и Бурбулис сам назначил себя философом при Президенте.

«– Почему генерал на памятнике изображен в такой неприличной позе?

– Он по проекту должен быть на коне. Ноу нашего муниципалитета на коня денег не хватило…»

«Мигалки» ревели как чокнутые. Люди ворочались в кроватях и проклинали демократию. Перед тем как лечь спать, Бурбулис будил половину города.

«Идите домой, – вертелось в голове, – идите домой…»

Бурбулиса пугал стиль руководства Президента Ельцина: стиль начальника большой стройки.

«Он хочет, ему нужно выкинуть Горбачева как можно скорее, но это вопрос цены…» Окна в его ЗИЛе были зашторены; Бурбулис оставил маленькую щелку, снял пиджак, нажал на кнопку и откинул сиденье.

«Развалить Союз, сломать такую махину Ельцин не захочет, это ясно. У Ельцина психология хозяина… значит, что нужно? Убедить Ельцина, что новый Союз Независимых Государств есть тот же СССР, но без Горбачева. Как просто: единая армия – раз. Единый флот – два. Единая граница – три. Кроме того, дороги, самолеты, поезда, связь…

Можно общий МИД, это удобно. Общая валюта – рубль. Куда они, к черту, от России денутся, вся страна связана – перевязана той же оборонкой, ракетами, Кузбассом, тракторами, хлопком и, самое главное, хлебом!»

Бурбулис знал: все, что делает Ельцин, он делает так, как крестьянин сколачивает свой собственный дом – крепко, на сто лет. Значит – убедить. Если упрется, не отступать, долбить, долбить… вода камень точит… Что плохого в интриге, если интрига нужна для победы демократии?

«А если Ельцин решил, что СНГ бьет не по Горбачеву, а в Ельцина? И я вроде как отнимаю у него власть? Так он рано или поздно будет избран Президентом СССР. А здесь только Россия, только часть этого пирога. Ему мало, черт возьми, он кушать любит, у него аппетит, и он – уже замахнулся…

Стоп. Надо проверить, не вызывал ли он Скокова».

Этот парень… Скоков… растопчет все, что угодно, любую клумбу, если цветочки на клумбе не он посадил… Вот оно, минное поле власти, любимый образ Бурбулиса; никогда не знаешь, где взорвешься, никогда!

«Ельцин, Ельцин… неужели идею загубит?

Не загубит. Куда он денется…

И я дурак, – размышлял Бурбулис. – Самому надо было идти, разговаривать… тут глаза важны, глаза, а я папку подсунул… автореферат…»

…Великая Россия уже лет десять была великой только на словах. У людей заканчивались деньги, а когда денег нет, пропадает вкус к жизни. Страна надеялась неизвестно на что. Недавно, в августе, народ боролся с ГКЧП, на Садовом кольце зазря погибли четверо ребятишек. Один нечаянно свалился со стены под танк, другого убила шальная пуля, третий… третий, самый пьяный, погиб еще глупее: эти трое стали Героями Советского Союза: механик-водитель БМП, сгоревший в тоннеле, никак не отмечен. Он же гекачепист.

Сгорел и сгорел.

Цены росли, продукты исчезали, «отчаянный экономист» Пияшева рассуждала о крахе экономики с таким пафосом, будто наступал конец света, а Гаврила Попов быстро убедил чиновников, что взяток нет, это просто услуги… Жить становилось противно.

В глубине души Россия, конечно, никогда не верила Ельцину. В Президенты его выбрали ради интереса. Может, он и впрямь на рельсы ляжет, если в магазинах цены поднимутся?

Птица-тройка, воспетая Гоголем, так получила плетью по морде, что упала на колени и уткнулась в грязь. Все радовались перестройке, но никто, даже такой «коллекционер жизни», как Евгений Евтушенко, не мог объяснить, почему для того, чтобы выпустить из тюрем диссидентов, разрешить читать все, что хочется читать, и вернуть в Россию Ростроповича с супругой, надо разрушить экономику, остановить заводы, получить безработицу и перестать сеять хлеб!

Бурбулис не сомневался, что в государственных делах он разбирается лучше, чем Ельцин, и поэтому имеет право являться к Президенту когда угодно.

На его пути встал Илюшин, произошел конфликт, и Илюшин получил от Ельцина нагоняй.

Есть только один способ проделать большую работу – полюбить ее!

Президент жил здесь же, в Архангельском. Дача Бурбулиса была в ста метрах, но Бурбулис решил, что обсуждать его проект, ставить точки над «i» надо, конечно, не в Архангельском, а в Кремле.

На самом деле Геннадий Эдуардович любил поспать; в Свердловске сущим наказанием для Бурбулиса была среда, когда он читал студентам первую «пару». Став государственным секретарем России, Бурбулис взял за правило не только уезжать с работы позже Ельцина, но и являться в Кремль раньше Президента – и почти всегда опаздывал. Так было и 23 сентября 1991-го: у Ельцина с утра сидел вице-премьер Полторанин, потом, к половине десятого, должен был приехать Хасбулатов.

Войдя в кабинет, Бурбулис сразу позвонил Илюшину:

– Сообщите, пожалуйста, когда уйдет Руслан Имранович.

Илюшин ненавидел тихие приказы Бурбулиса!

– Конечно, Геннадий Эдуардович, не беспокойтесь. Но в 10.50 у Президента выезд в «Макдоналдс».

– Куда?! – изумился Бурбулис.

– В «Макдоналдс», Геннадий Эдуардович. На улице Горького сегодня открывают «Макдоналдс». То есть на Тверской, – поправился Илюшин.

«Интересно, кто воткнул в его график этот «праздник жизни»? – подумал Бурбулис. – Надо проверить…»

Настроение было хуже некуда.

Заглянул Недошивин, его пресс-секретарь:

– Геннадий Эдуардович, я…

– Жора, потом, – махнул рукой Бурбулис.

Недошивин исчез.

Недоверие к Бурбулису у Ельцина возникло в тот самый момент, когда Бурбулис привел Гайдара. Их сблизил (в «Московских новостях») Попцов: это странно, наверное, но до середины 90-го года Бурбулис и Гайдар были не знакомы. Так вот, – Егора Тимуровича привели в баню (это было в загородном доме у Ельцина). Прямо в парилку. Гайдар ужасно волновался! Он терпеть не мог баню и не знал, как в бане себя вести. Он разделся (баня все-таки!) и предстал перед Ельциным, как новобранец на медкомиссии, в чем мать родила.

Ельцин удивился, но подписал указ о назначении Гайдара заместителем премьер-министра. Здесь же, в бане. Правда, с третьей попытки, то есть – после третьей рюмки, больше похожей на фужер, и под сильным нажимом Бурбулиса Результаты в промышленности, объяснял Бурбулис, появятся только в том случае, если в правительстве будет человек, который с удовольствием, как свинья, зароется в грязь, оставленную после себя Рыжковым и Силаевым. Самое главное – отпустит цены. Введет рынок! Опять-таки: примет все на себя. На самом деле Бурбулис искал того, кто будет проклят, Гайдар это понимал, конечно, но Гайдару очень-очень хотелось быть премьер-министром.

Да: Бурбулис искал Великого Инквизитора. А привел к Ельцину мальчишку, который имел такую физиономию, будто его только что оторвали от корыта со сгущенным молоком.

Это и смутило Президента России.

Точнее – смущало. До третьей рюмки, больше похожей на фужер.

«Черт с ним, – решил Президент. – Пусть старается!»

Бурбулис отвечал в правительстве только за кадры. А Гайдар жадно хватал все новые и новые куски: министерства экономики и финансов, промышленности, сельского хозяйства, транспорта, топливной энергетики, торговли, материальных ресурсов, экологии и природопользования, связи, жилищно-коммунального хозяйства. Кроме того, государственные комитеты по управлению госимуществом, по архитектуре, по антимонопольной политике – и т. д. и т. д.

На самом деле Ельцин просто устал выбирать. Когда у него что-то не получалось, он сразу опускал руки. В конце концов, Гайдара назначил Верховный Совет. И всех министров. Хасбулатова, правда, по представлению Президента.

Пост премьера Ельцин предлагал Юрию Скокову, заместителю Силаева. Он согласился, но против Скокова, бывшего оборонщика, тут же восстали демократы, особенно Старовойтова и Филатов, потом появилась кандидатура Святослава Федорова, но у Федорова были слишком тесные отношения с Хасбулатовым…

Хорошо: Гайдар, так Гайдар, пусть кто-нибудь начнет наконец эти проклятые реформы, ведь все, Явлинский особенно, только говорят!

Начали. Гайдар и Бурбулис набрали министров. Познакомившись с правительством, Ельцин воодушевился: как хороши, как молоды!

Через неделю, на первом же заседании Совмина, Гайдар попросил у Ельцина слово и предложил членам правительства дать торжественную клятву: никто из них не будет владеть акциями, участвовать в приватизации и заниматься личным обогащением! Они, министры правительства Ельцина, будут жить только интересами народа.

Идею подсказал он, Бурбулис. В ситуации личного недоверия Президента страны к и.о. премьера надо было сделать так, чтобы он поскорее понравился Борису Николаевичу, ведь он – человек эмоций!

…Министры встали. Гайдар произнес клятву. Ельцин тоже встал. Он был строг и красив в эту минуту.

– Клянусь… клянусь… клянусь… – бормотали члены кабинета.

Вдруг из зала раздался тихий голос Андрея Козырева, нового министра иностранных дел:

– Борис Николаевич, а… можно мне с мамочкой съехаться? В порядке исключения… Две квартирки на одну большую в центре поменять…

– Можно, – поперхнулся Ельцин. – Меняйте!

На самом деле Бурбулис ошибся только один раз – с Дудаевым. В Грозном режим коммуниста Доку Завгаева поддержал ГКЧП. Ельцин поставил задачу: идеологический переворот. «Шоб-б без крови», – повторял он. Переворот без крови невозможен, ну да ладно: всю грязную работу взяли на себя генералы Баранников и Дунаев, а на роль демократического лидера Бурбулис по совету Хасбулатова выписал из Тарту Джохара Дудаева, орденоносца, генерала, тайного сотрудника ГРУ и парторга дивизии дальней авиации.

Переговоры с Дудаевым вели генерал армии Дейнекин, главком ВВС, и генерал-полковник Громов, хорошо знавший Дудаева по Афганистану. Информация, что Дудаев – грушник, то есть на этого генерала можно всецело положиться (гэрэушники, как и чекисты, «бывшими» не бывают), произвела впечатление. А рекомендовала Дудаева все та же Галина Старовойтова: они познакомились в Прибалтике, в Тарту, где Дудаев поддержал демократов…

Если Дудаев – грушник, значит КГБ, Баранников за него!

Шамиль Басаев тоже, кстати, офицер ГРУ, его «вел» Антон Суриков, – на Чечню, короче, можно положиться!

Джохар Мусаевич свалился – на головы местных депутатов – с неба, причем в полном смысле этого слова (его доставили спецрейсом военного самолета). А чтоб депутаты быстрее и смелее соображали, бойцы Дудаева просто одного из них, некоего Куценко, сразу выбросили в окошко.

С четвертого этажа.

Пятнадцать человек оказались в реанимации. Все, как хотел Ельцин: крови почти не было.

Один труп, разве это кровь?

Бурбулиса хвалили: хороший выбор! Правда, Дудаев принялся закрывать школы (чеченским девочкам, считал Дудаев, вообще не нужно учиться, разве что пять-шесть классов достаточно), прибрал к рукам нефть, аэропорт «Северный» и ввел военный режим.

Хасбулатов (в ту пору у Руслана Имрановича были самые дружеские отношения с Ельциным) скроет от Верховного Совета, что генералы Шапошникова по его рекомендации оставили Дудаеву в Грозном все стрелковое оружие…

Теперь Бурбулис придумал СНГ. Это была его идея; проект детально разработал молодой депутат, юрист Сергей Шахрай.

Заговор? Зачем так грубо? Это игра ума, политический спектакль, если угодно, ведь почти все на постсоветском пространстве остается как есть, выдернут только Горбачева!

Бурбулис знал, все в Кремле знали: Ельцин невероятно доверчив. Живой коллаж, сочетание несочетаемого – Пьер Безухов и старый князь Николай Андреевич Болконский. В одном лице!

Пискнул телефон, лампочка мигнула рядом с фамилией «Илюшин»:

– Геннадий Эдуардович, сейчас Руслан Имранович вышел от… – Бурбулис не дослушал и кинул трубку. «Волнуюсь», – подумал он.

Кабинет Ельцина был на четвертом, через этаж. Бурбулис не любил старые лифты: можно застрять. Он резко распахнул дверь на лестницу. Так много солнца, что Бурбулис зажмурился, – ой, какая теплынь!

– Один? – Бурбулис быстро вошел в приемную Президента.

– Доброе утро, Геннадий Эдуардович, – Мусиенко, секретарь Ельцина, встал из-за стола. – Президент ждет вас, Виктор Васильевич уже доложил.

Бурбулис быстро вошел в кабинет Президента.

– Разрешите, Борис Николаевич?

– Проходите. Здравствуйте.

Бурбулис пытался перехватить взгляд Ельцина, но не сумел: у Ельцина в глазах… не было глаз.

Щеки, нос, ямочка под носом – все есть… а лица нет, совсем нет, вроде как бы исчезло.

– Легки на помине, – протянул Ельцин. – Я… посмотрел вашу записку.

Часы пробили четверть одиннадцатого.

«Ему ж в «Макдоналдс» надо», – вспомнил Бурбулис.

– Затея… неплохая, – медленно сказал Ельцин. Он выглядел очень уставшим, на лице – большая отечность. – Конкретных возражений – нет. А… не по душе мне, понимать… вот как быть?

Взгляд Бурбулиса уколол Ельцина.

– Обком давит, Борис Николаевич. Свердловский обком КПСС.

– Ну, может быть.

Ельцин обмяк, он не выдерживал лобовые удары.

– У Президента Ельцина есть долг. Есть, если угодно, историческая миссия, – тихо начал Бурбулис. – Убрать Горбачева. Под Советский Союз заложена мина замедленного действия: Михаил Горбачев. Рано или поздно эта мина взорвется. Если мы хотим… а мы хотим… спасти Союз как Союз, это может сделать только Президент Ельцин. Больше некому. Иначе война. И она будет такой же кровавой, как Гражданская война при коммунистах. Если Ельцин возглавит СССР, страна никогда не развалится. Но Ельцину мешает Горбачев. Теперь рассматриваем такую комбинацию: был Союз Советов, но он исторически себя изжил, он висит на волоске… значит, нужен другой Союз. Во главе с Россией. И пусть население за него, за новый Союз, проголосует. Что же в этом плохого?

Тогда должен быть референдум, – сказал Ельцин. – Обязательно.

– Зачем?! – встрепенулся Бурбулис. – Во-первых, референдум обязательно сорвет Горбачев. Он что, дурак рыть себе могилу! «В казне нет денег», – скажет Горбачев. Какой референдум? Зачем он нужен? Народ избирал депутатов. Народ. Депутаты выражают его волю. Ну и ради бога, пусть выражают! Жалко, что ли! А Руслан Имранович поможет им определиться…

Бурбулис смотрел на Ельцина. Глаза Ельцина были, как опрокинутые ведра.

– Съезд… а лучше, конечно, Верховный Совет… будем транслировать на весь Союз. Только, – Бурбулис остановился, – только… Борис Николаевич, сразу договоримся, вы – не Агафья Тихоновна, я – не Подколесин. Нет, значит, нет, но я надеюсь на честную и глубокую дискуссию!

Бурбулис знал: у Ельцина избирательный слух. Если Ельцин становился вдруг «глухонемым», значит, решение уже пришло. И наоборот: если Ельцин сомневается, не уверен в себе, ему обязательно нужен разговор, спор, причем он признавал только честный спор – наотмашь.

В кабинете стало тихо.

Началась пауза.

– Я хочу… задать вопрос, – медленно сказал Ельцин. – Как вы считаете: почему Горбачев… после октябрьского пленума… меня не убил?