Текст книги "Русский ад. Книга первая"

31

– Андрюха! Козырев! Ан-дрю-ха!..

Андрей Козырев выглянул в коридор:

– Чего?

– Андрюха, где документ?

Рано утром, 8 декабря 1991 года, Советский Союз еще ничего не знал о встрече трех Президентов в Беловежской Пуще.

СССР был «поставлен на счетчик», как выражался Бурбулис: страна доживала свои последние часы.

Из двухсот пятидесяти миллионов жителей огромного государства об этом знали только 12 украинцев и белорусов: Шушкевич, Кравчук, члены их делегаций. И еще – одиннадцать россиян, шестеро здесь, в Вискулях, и пятеро в Москве: Ельцин, Полторанин, Бурбулис, Скоков, Баранников, Грачев, Шахрай, Козырев, Гайдар, Шапошников и Коржаков.

– Андрюха, Андрюха, эй! Документ, говорю, где?

Сергей Шахрай, вице-премьер правительства России, всегда был спокоен и невозмутим.

– Какой? – Андрей Козырев протирал глаза.

– Про СНГ. Тот, что вчера утрясали.

Козырев вздрогнул:

– Машинистке под дверь засунул. Ночь же была!

– Машинистке? – переспросил Шахрай. Раннее утро, но он был в черном костюме и при галстуке.

– Ей…

Шахрай развернулся и быстро пошел в конец коридора – Что случил ось-то? – Козырев схватил рубашку и кинулся за ним.

– Бумага исчезла… – бросил Шахрай на ходу.

– Как исчезла?!

– С концами.

– Так через час подписание!..

– В том-то и дело…

– Бл!..

Декабрь 91-го, самый холодный декабрь в Белоруссии за последние шестнадцать лет.

Через несколько часов это слово – Вискули – узнает весь мир.

Коридор главного корпуса был не только темный, но и какой-то кривой. Коммунисты так и не научились строить приватные резиденции.

А где им было учиться? У кого?

– Бумажка-то, поди, уже у Горбачева… – предположил Козырев.

– Чисто работают, – вздохнул Шахрай. – Хоть бы ксерокс оставили, гады…

В окружении Президента России Бурбулис и Шахрай были, пожалуй, единственными людьми, которые действительно не боялись Ельцина. Однажды, когда Ельцин провалил на съезде депутатов какой-то вопрос, Шахрай публично, с матом, объяснил Ельцину, что он – осел.

Ельцин ничего не сказал, только махнул рукой.

Согласился? На первых порах, конечно, в первые месяцы с Ельциным можно было… разговаривать.

Навстречу шел Коржаков:

– Ну?

– Ищем, – доложил Шахрай.

– А че искать-то… – скривился Коржаков. – Эх вы! Не уследили, дровосеки…

Ночью, за ужином, Кравчук предложил выкинуть из договора «О Содружестве Независимых Государств» слова о единых министерствах, о единой экономике, то есть уничтожил (хотя вслух об этом не говорили) единое рублевое пространство.

Рубль был последним якорем, на котором мог бы стоять новый Союз (даже если бы он и назывался – отныне – Содружеством Независимых Государств).

Ельцин не сопротивлялся, только махнул рукой: он устал и хотел спать.

Гайдар аккуратно вписал в договор те изменения, о которых сказал Кравчук. Над ним склонился Бурбулис и педантично диктовал новый, уточненный, текст. После этого Андрей Козырев отнес окончательный вариант договора в номер, где жила машинистка Оксана.

Время было позднее, Козырев подсунул текст в щелочку под дверью и прикрепил записку, что к утру текст должен быть отпечатан набело.

Оксана плакала. Она уверяла, что под дверью ничего не было. Полковник Просвирин, который проверил весь номер и даже лично залезал под кровать, подтвердил, что он ничего не нашел, только пустой пакет от дешевых колготок.

Козырев волновался: статус министра иностранных дел не позволял ему ломиться в женский номер (Козырев всегда был осторожен), но о каких приличиях может идти речь, когда решается судьба страны!

– Вот, – горячился Козырев, – вот дверь! А тут стою я!

И вот так – сунул!

– Вы ежели… что суете, Андрей Владимирович, так сувать надо до упора, – посоветовал Коржаков. – Если краешек торчит, – сбалует кто, и конец!

Просвирин подошел к Коржакову.

– Разрешите доложить, товарищ генерал? Машинистка не здесь живет. Машинистка Оксана.

– Как, не здесь? А здесь кто?

Коржаков грохнул кулаком по двери. Из-за нее тут же вылезла лохматая голова старшего лейтенанта Тимофея, охранника Ельцина, отдыхавшего после ночного дежурства.

– Слушаю, товарищ генерал!

– У тебя на полу ниче не было? – нахмурился Коржаков.

– Никак нет, – испугался Тимофей. – Ничего недозволенного. Чисто у нас.

– А бумаги под дверью были?!

– Какие бумаги? – оторопел Тимофей.

– Обычные листы, почерк похож на детский, – подсказал Козырев.

– Ну? – нахмурился Коржаков. – Говори!

– Так точно, товарищ генерал! Валялось что-то.

– Что валялось?

– Два листика.

– Где они?

– В туалете, – оторопел Тимофей. – В корзинке. Я думал – шалит кто…

– Хорошо, не подтерся, – нахмурился Коржаков. – Тащи!

Мусорное ведро опрокинули на кровать. Черновик Беловежского соглашения действительно был найден среди бумажек с остатками дерьма.

– Эти, што ль, Андрей Владимирович? – Коржаков устало посмотрел на Козырева.

– Они, – кивнул Тимофей.

– Спасибо, товарищ, – мягко улыбнулся Козырев…

…Подписание договора было намечено на десять часов утра.

В двенадцать – праздничный обед, в пять – пресс-конференция для журналистов, срочно вызванных из Минска.

На даче не было зала, только небольшая гостиная. Торжественный акт подписания официальных документов Беловежского соглашения Шушкевич предложил провести в столовой. Все-таки там есть где разместиться. Офицеры охраны сдвинули столы, а белые скатерти заменили на протокольное зеленое сукно.

Стрелка часов подходила к десяти.

Перед подписанием Ельцин пригласил к себе Кравчука и Шушкевича – выпить по бокалу шампанского.

– Мы… пока много не будем, – сказал Кравчук. – А опосля – отметим!

Они чокнулись.

– Зачем ты Бурбулиса держишь? – осторожно начал разговор Леонид Макарович.

– А шта… по Бурбулису? – не понял Ельцин.

Он был бледен. Ельцин плохо себя чувствовал и почти не спал сегодня: опять ноет сердце, но он никому не говорил, не жаловался – боялся, врачи опять, как было только что, в октябре, уложат его в постель.

– Гиена в сиропе, твой Бурбулис… – махнул рукой Кравчук. – Как яблоко, по любому поводу падает к твоим ногам…

– Он противный… – согласился Ельцин и отвернулся от Кравчука. Было понятно, что говорить сейчас не о чем.

– Ну и чего ж?.. Может, пойдем? – настаивал Кравчук.

– Куда? – не понял Ельцин.

– Так подпишем уже…

– Подпишем… Сейчас пойдем.

Ельцин встал и тут же опустился обратно в кресло.

Ноги не пошли. Одеревенели.

– Пойдем, Борис…

– С-час пойдем…

И Ельцин опять отвернулся к окну.

– Ты, Борис, как сумасшедший трамвай, – взорвался Кравчук. – Што ты нервничаешь, ты ж Президент! Сам робеешь, ну и от тебя всем робко… – Нельзя ж так, ответственный момент. Распишемся – и сразу легче будет!

Ельцин смотрел куда-то в окно, а там, за окном, вдруг поднялась снежная пыль, с елки, видно, свалился сугроб.

– Надо Бушу, понимашь… позвонить, – наконец выдавил он из себя. – Пусть одобрит решение. Нам с ними жить… потом.

– С кем? – поднял голову Шушкевич.

– С американцами.

– А, с американцами…

Часы показывали девять тридцать утра.

– Ну что, это… мысль, – вдруг согласился Кравчук. – Правильно, пусть одобрит. Позвоним!

И опять за окном что-то свалилось, – может, ком снега с крыши?

– Зачем звонить?.. – не понимал Шушкевич.

– Разрешение треба, – пояснил Кравчук.

Погода хмурилась! На лес опускались свинцовые тучи, поэтому комната, где находились руководители трех пока еще… советских республик, напоминала сейчас гроб: потолок был декорирован грубым красным деревом с крутыми откосами под крышей.

Когда-нибудь здесь сорганизуют музей, – засуетился Шушкевич. – Как в Ялте, да? Трехстороняя встреча. И отсюда пойдет новая жизнь в Европе…

– Ну, шта… позвоним? – Ельцин поднял голову и пристально посмотрел на Кравчука. – А?

Шушкевича, похоже, он в расчет не принимал.

– Сейчас десять, там… значит… – Кравчук нахмурил лоб.

– Разница восемь часов, – сказал Ельцин. – Не надо спорить.

– Плюс или минус? – уточнил Шушкевич.

– Это – к Козыреву… – отмахнулся Ельцин. – Он знает, потому что специалист.

Шушкевич выглянул в коридор:

– Козырев здесь? Президент вызывает.

За дверью топтались все члены российской делегации.

– Слушаю, Борис Николаевич, – Козырев наклонил голову и вышел вперед.

– Немедленно позвоните в США, – Ельцин, кажется, обретал уверенность. – И… найдите мне Буша, – быстро! Я сам… буду с ним говорить.

– В Вашингтоне два часа ночи, Борис Николаевич.

– Так разбудим, понимашь…

– Не-не, наседать не надо… – испугался Кравчук.

– Правильно, – поддержал Шушкевич. – Америка все-таки. Спросонья человек… Сбрехнет что-нибудь не то… Или пошлет нас.

– Товарищ Каддафи, Борис Николаевич, в Ливии… однажды лично расстрелял свою охранницу из отряда «девственниц революции», которая сдуру его разбудила, – напомнил Козырев. – Прямо у кровати. А капельки крови велел лаком покрыть, не стирать, чтобы охрана знала: будить лидера революции нельзя!

– Да? – Ельцин выжидающе смотрел на Кравчука.

– Ага, – сказал Кравчук. – Переждем. Пообедаем пока.

– Отменяем! – махнул рукой Ельцин. – Вы свободны. Пусть поспит.

Козырев вышел также тихо, как и вошел. Все сидели как на иголках, но в этом признаваться не хотелось.

– Может, в домино? Как? – предложил Шушкевич.

– Состояние такое… будто внутри у меня… все в дерьме, – тихо начал Ельцин. – Понимашь, Леонид? Душа в дерьме… и все остальное. Никакой радости. Хотя… – помедлил Ельцин, – объявим новый строй, воспрянут люди. Ж-жизнь наладится. Кость, понимашь, мы имеем. Хорошую кость, – Ельцин что-то показывал руками. – Основу. Шампур. Остается наколоть мясо.

Шушкевич соглашался, кивал головой, но все время молчал, будто нет его здесь.

– Нельзя ничего упустить… – продолжал Ельцин. – И хватит этих «СС», понимашь: СССР, КПСС… Лучше – Содружество Независимых Государств. СНГ! Вот…

Шушкевич покачал головой:

– Не. Буква «г» нехорошо. «Г» это «г». Надо без «г». А то ж все прицепятся и насуют нам потом…

– Горбачев тоже с «г» начинается, – возразил Кравчук, но замолчал, потому что Ельцин сидел с каменными глазами.

Тишина была какой-то звенящей. Такое ощущение, что с каждой минутой воздух сгущался.

Шушкевич пожалел, что напомнил о «г», и решил хоть как-то разрядить обстановку:

– Любопытно, какой станет независимая Россия… – тихо начал он, удобно устроившись у окна.

– Коммунистов не будет, – оживился Ельцин. – Обеш-щаю.

– А комсомол, Борис Николаевич?.. – Шушкевич не знал, что бы ему такое спросить.

– Ну-у… – в голосе Ельцина скрипнуло удивление. – А шта… плохого, комсомол? Но иначе, я считаю, назовем… ш-шоб аллергии не было. Как, Леонид?

– А я почем знаю? – отмахнулся Кравчук.

– Тогда Ленина нашего… куда? – вдруг тихо спросил Шушкевич. – Идеологию – понятно… а Ленина? Нельзя ж – и сразу! В «г»! Неловко как-то. Некрасиво! – поправился он.

– Зачем… сразу? – не понял Кравчук.

– Я Ленина не от-дам, – твердо выговорил Ельцин. – Кто пойдет на Ленина… тот, понимашь, от меня получит! Я Ленина два раза читал. Все тома до единого. Два раза! А «Две тактики социал-демократии» зак-конспектировал, – Ельцин поднял указательный палец. – Ш-шоб ничего не упустить!

– Что ж тогда у вас Дзержинского сбросили? – удивился Кравчук. – Хорошая площадь такая… «Детский мир», и он, красавец. Штык революции.

– Ты, Леонид, не понимаешь… понимашь! Это была уступка. Населению.

Кравчук вздохнул:

– И часто, Борис, ты будешь уступать?

– Я?

– Ты.

– Ни-ког-да! – Ельцин ладонью резанул по воздуху.

– Что же тогда демократия? – сощурился Кравчук. Все-таки в нем за версту был виден бывший идеологический работник.

– А это когда мы врагов уничтожаем, но не сажаем… – объяснил Ельцин и опять поднял указательный палец. – Хотя кое-кого и надо бы, конечно…

Советский Союз все еще был Советским Союзом, Президент Горбачев все еще был Президентом… только потому, что Президент Соединенных Штатов Джордж Буш – спал.

После обеда Ельцин ушел отдыхать, а Кравчук и Шушкевич отправились на прогулку. Ветер был невыносимый, но Кравчук сказал, что он гуляет в любую погоду.

– А если Буш нас пошлет? – тихо-тихо начал Шушкевич. – А, Леонид? Скажет, что Горбачева они не отдают и – баста!

Они медленно гуляли по расчищенным от снега дорожкам: взад-вперед, взад-вперед…

– Не скажет! – отмахнулся Кравчук. – Гена, который гиена… все там, в этой Америке, пронюхал. Его человечек еще с месяц как ко мне подсылалси… Американцы согласны. Но мыслили, ш-шоб мы на Украине усе ракеты свернули. И вывезли в Россию.

– Погоди, – а мы?.. Белорусь?

– А их у тебя нема. Це мы – в три раза больше, чем ты, ниж Крым.

– Что Крым? – вздрогнул Шушкевич.

– Ельцин хочет, чтоб мы Крым в Россию бы перекинули. Я ж не против. В Крыму одни москали. Но тут так: либо Крым, либо ракеты. Ради бога, пусть Ельцин сам выберет. Плохо… знаешь что? Плохо Бурбулис. Это ж не человек. Это ж сплошная диверсия. Они с Полтораниным… как гадали? Папу на трон, папе горилку, а сами – смыкаты за мотузки…

– За шо? – не понял Шушкевич.

– Так за ниточки.

– А не рано мы… Леонид Макарыч, – как?

– Что «рано»? – не понял Кравчук.

– С СНГ. Людев настоящих мало, идей – мало, папа – держится за Ленина, как вошь за аркан. А что, если… провели?

– Кого?

– Гену этого! Мы тут наподписываем… черт знает что… И нас же потом за это… по тюрьмам!

– Кто?

– Горбачев. А американцы промолчат. Ваши, мол, дела, внутренние.

– А ты шо ж, думаешь… мы рано все к власти пришли?

Шушкевич остановился и уверенно возразил:

– Ну, не рано. Только…

– Шо «только»? Шо?

– Не, ничего…

– А?

– Ничего…

Кравчук отлично чувствовал Ельцина, его дикую, совершенно азиатскую силу. Он был абсолютно уверен: Ельцин не подпишет соглашение об СНГ. Испугается в последний момент. Еще больше, чем Кравчук, этого боялся Бурбулис. Новая, совершенно новая идеология возможна только в совершенно новом государстве; в силу своих слабостей Ельцин ни за что не справился бы со всем Союзом, нужно было быстро сократить территорию, поэтому (в том числе и поэтому) Бурбулис уничтожал Советский Союз.

Что легче: убить Союз или самоубиться?

Президент России проснулся около шести часов вечера: выспался.

– Коржаков!.. Коржаков! Куда делся?!

Коржаков стоял за дверью. Ждал.

– Слушаю, Борис Николаевич.

– Позвоните Назарбаеву, – Ельцин зевнул. – Пусть подлетает, понимать…

– Не понял, Борис Николаевич… – насторожился Коржаков. – Куда ему подлетать?..

– Вы… вы ш-та?.. – Ельцин побагровел. – Вы шта мне… дурака строите? К нам подлетает. Сюда. В Белоруссию! Прямо счас!

«Будет запой», – понял Коржаков.

– Назарбаев – мой друг! – твердо сказал Ельцин.

– Сейчас соединюсь, Борис Николаевич.

– И – чая мне… – Ельцин поднял голову. – С б-бараночками… Как вы любите! По вашему рецепту!

Ельцин был не в себе, ему и в самом деле надо что-нибудь сейчас глотнуть, иначе – умрет.

Коржаков медленно закрыл за собой дверь, и в коридоре на него тут же налетел Бурбулис:

– Ну что, Александр Васильевич?

– Требует Назарбаева.

– Сюда?

– Сюда.

– Началось?..

– Начинается, да…

– Послушайте, – взорвался Бурбулис, – он же… не пианист, чтобы так импровизировать, – а, Александр Васильевич?.. Вы как считаете? Игнорируя мнение соратников.

– Не любите вы Президента, – сощурился Коржаков. – Ох, не любите, Геннадий Эдуардович…

Объясняться с бывшим майором КГБ Бурбулис считал ниже своего достоинства.

Быстро подошел Шахрай:

– Капризничает?

– Приказал вызвать Назарбаева, – хмуро доложил Коржаков.

– Да ладно!.. – не поверил Шахрай.

– Без «ладно», Сережа…

– Тогда… – Шахрай растерянно смотрел на Бурбулиса, – тогда это конец.

– Понимаю… – согласился Коржаков.

– Лучше уж нам сразу Михаила Сергеевича позвать… – промямлил Бурбулис.

– Надо отменить, – твердо сказал Шахрай.

– Не-э понял? – вскинул голову Бурбулис.

– В Вискуляхнет ВЧ. Мы не можем звонить Нурсултану Абишевичу по городскому телефону.

– А как он тогда с Бушем хочет разговаривать? – удивился госсекретарь. – Через сельский коммутатор, что ли?

Шахрай внимательно посмотрел на Коржакова:

– Как состояние?

– Нормальное.

– Да не у вас! У него как?

– Глаза темнеют. Похоже, начинается… – вздохнул Коржаков.

– Надо успеть, – Шахрай резко, не отрываясь, смотрел на Бурбулиса.

– Зачем? – удивился Бурбулис. – Если начнется… Тогда точно успеем… Что угодно подпишет.

– Да?

– Да. За стакан. Или – не получит стакан. И что ему делать? В сугроб из окна?

– Значит, ждем?

– Ждем… – согласился Коржаков.

«Православный неофашизм», – подумал Шахрай.

Они все – все! – все понимали.

Шахрай и Бурбулис молча ходили по коридору-бок о бок…

– Коржаков! Коржаков!

Крик был почти надрывный.

По голосу шефа Коржаков решил, что Ельцин требует водку.

– Кор-ржа-ков!

Здесь же, в коридоре, крутился полковник Борис Просвирин, заместитель начальника службы безопасности Президента по оперативной работе.

– Давай, Борис! – приказал Коржаков. – Только чтоб в графинчике и не больше ста пятидесяти, – понял?

Кличка Просвирина – Скороход.

Он бегал быстрее всех. Тем более – за водкой.

Кремлевская горничная, старушка, убиравшая кабинет Ельцина, упала однажды в обморок, услышав, как Борис Николаевич орет.

С испугу она звала Ельцина «Леонид Ильич», хотя у Брежнева никогда не было этой привычки – пить в Кремле.

Из комнаты раздался шум, будто что-то свалилось на пол.

– Где моя охрана, ч-черт возьми?.. – надрывался Ельцин.

Коржаков открыл дверь:

– Охрана здесь, Борис Николаевич.

Ельцин сидел на диване в широких старых трусах и в белой рубашке, закинув ноги на стул, стоявший перед ним. Правая нога была неуклюже замотана какой-то тряпкой и бинтами.

– Саша, коленка болит… В кого я превратился, Саша?..

У Ельцина начинался полиартрит – суставы разрывались на части.

– Сильно болит, Борис Николаевич?

– Наина мазать велела кошачьей мочой… вонь-то, вонь… тошнит, понимашь…

Коржаков хотел сказать, что тошнит Ельцина не от кошачьей мочи, но промолчал.

Уровень медицинских познаний Наины Иосифовны определялся разговорами с какой-то женщиной из Нижнего Тагила и телевизионными передачами, которые она смотрела без счета.

– Садитесь, Александр Васильевич, – сказал Ельцин. – Пить не будем. Не беспокойтесь.

– А покушать, Борис Николаевич?

– Не буду я… кушать. Просто так посидим.

Коржаков пришел с плохими вестями. Баранников информировал Президента, что Горбачев не только знает об операции «Колесо», но с самого утра ведет консультации с «семеркой», чтобы Европа, Соединенные Штаты и ООН не признали бы новый Союз из «советских осколков», как он выражался…

Переговоры вроде бы шли с пониманием, то есть – в пользу Горбачева.

Голый Борис Николаевич был похож на чудо-юдо из сказки: ему было трудно дышать, он с шумом втягивал воздух и быстро, тоже с шумом, выдавливал его обратно.

«Натуральный Циклоп… – вздохнул Коржаков. – Хотя тот, кажись, одноглазый был…»

– Ну и к-как нам быть… Саш-ша?..

Он задыхался.

– А без вариантов, Борис Николаевич. Если приехали, надо подписывать. Поздно шарахаться. Обратного хода нет.

– Х-ход назад есть, – отмахнулся Ельцин. – Всегда!

И вообще: куда хочу, туда и хожу, – в-вам… вам понятно?

Ельцин медленно снял больную ногу со стула и вдруг с размаха врезал по нему так, будто это не стул, а футбольный мяч.

Стул с грохотом проехался по паркету, но не упал, въехав в ковер.

Ельцин смотрел в окно. И – ничего не видел.

– А еще… – Коржаков ухмыльнулся, – министр Баранников, Борис Николаевич, передает, что Михаил Сергеевич час назад созвонился с Бушем. Сейчас он звонит в ООН, еще куда-то…

Ельцин поднял голову.

– Как звонит? Кому звонит?!

– Всем. Бушу, ООН… – всем!

– Всем… з-звонит?.. – голос Ельцина дрогнул.

– Так точно, – доложил Коржаков. – Чтобы они, значит, всем миром поднялись бы против Ельцина.

– Кто «они»? – не понял Президент России.

– Мировое сообщество. Он сейчас со страха там всех поднимет. Хорошо, что не поднял пока Белорусский военный округ.

– А может?

– Пока договор не ратифицировал съезд, – он – Верховный главнокомандующий. Может.

– Да?

– Да. Как Сталин.

– Не надо аналогий.

– Есть! Но армия у него в подчинении. У него, а не у Шапошникова, Борис Николаевич! Этого дурака, который довел себя до сердечного приступа, Горбачев может прогнать в любую секунду. Сделает любого генерал-лейтенанта генералом армии, да того же Лебедя… он тут же уволит Грачева, своего поставит… за пост министра он кому угодно шею сломает.

Ядерная кнопка, кстати, тоже у Горбачева. Да все у него!

– Горбачев на кровь не пойдет, – махнул рукой Ельцин.

– На кровь-да. На арест – пойдет. А что ему остается?..

Ельцин замер. Он в самом деле загоняет Горбачева в угол.

– Так нам… что? Хана, Александр Васильевич?..

Хана или не хана?

– Да где ж хана, Борис Николаевич?! Где? То есть будет хана, – тараторил Коржаков, – если сейчас дурака сваляем. Плюнем на все и – вернемся в Москву. Вот тогда хана! Только надо, Борис Николаевич, наоборот. Уже сегодня – СНГ! Пока они там чешутся и перезваниваются, ставим их раком! Россия стремится жить по-новому! Поэтому – новый Союз. Немедленно. Прямо сейчас.

– А где Бурбулис? – вспомнил Ельцин.

– В номере, поди… Пригласить, Борис Николаевич?

– Пригласить! Всех сюда! Козырева, Шахрая… Гайдара этого… Все ш-шоб у меня сидели!..

Ельцин вцепился в бинты, пытаясь их разорвать.

– Помочь, Борис Николаевич? С ногой же оторвете!..

Ельцин оттолкнул его в сторону:

– Идите и возвращайтесь! Всем – ко мне!

Коржаков щелкнул каблуками и вышел.

…Погода и в самом деле была сказочная, снег искрился и просился в руки. Когда Брежнев бывал в Минске, Петр Миронович Машеров (под любым предлогом) не пускал его в Беловежье, в «заповедник добра», как он называл Беловежскую Пущу, – Машеров боялся, что Брежнев со свитой перестреляют всех зубров, их было тогда штук сорок, не больше…

Молча вошел официант, на подносе красовался «Мартель».

– Это за-ч-чем? – сжался Ельцин. – Я шта… просил?

– От Станислава Сергеевича, – официант нагнул голову. – Вы голодны, товарищ Президент?

Когда приближался запой, Ельцин ненавидел всех – и все это знали.

Не сговариваясь, Коржаков и Бурбулис посмотрели на часы. Между первым и вторым стаканом проходило примерно восемь-двенадцать минут. Потом Ельцин «впадал в прелесть», по слову Бурбулиса, то есть все тяжелые вопросы, особенно по бизнесу, можно было свободно решить где – то на двадцатой минуте.

«Не пить, не пить, – повторял Ельцин, – потом… я потом, опоз-зо-рюсь, па-а-том…»

Волосы растрепались, белая, заношенная чистая майка вылезла из его тренировочных штанов и висела, как рубище.

Ельцин вдруг почувствовал, что задыхается. Он облокотился на стену, толкнул дверь и вывалился в коридор.

За дверью стоял Андрей Козырев. Увидев мятого, грязного Ельцина, Козырев растерялся:

– Доброе утро, Борис Николаевич…

Ельцин имел такой вид, будто он только что сошел с ума. Внимательно, словно не узнавая Козырева, он посмотрел на него, икнул и снова закрыл за собой дверь.

«Что это было, Господи?..» – обомлел Козырев.

Смерть?.. Да, смерть! Рюмка коньяка или смерть. Третьего не может быть, если горит грудь, если в каком-то адском вареве сплелись кишки и криком хочется кричать – обнять, схватить себя самого какой-нибудь мертвой хваткой и тут же прикончить… Или немедленно выпить. Коньяк, пиво, одеколон, яд, неважно что, лишь бы выпить…

«Сид-деть… – приказал себе Ельцин, – си-деть…»

Он застонал, почти закричал. Его прошиб холодный пот, и удар был такой сильный, что Ельцин сжался, как ребенок, – но не от боли, а от испуга; ему показалось, что это конец.

Так он и сидел, обхватив руками голову и покачиваясь из стороны в сторону.

«Не пить, не-э пить… пресс-конференция, нельзя… не – э-э пить…»

Ельцин встал, схватил бутылку, стал наливать стакан, но руки тряслись и коньяк все время проливался на стол.

Тогда он резко, с размаха, поднял бутылку и – припал к горлышку.

Часы пробили четверть шестого.

Ельцин сел в кресло и положил ноги на журнальный столик. Бутылка с остатками «Мартеля» стояла перед с ним.

…Потом Коржаков долго говорил, что Назарбаева нет в Алма-Ате, что он, судя по всему, летит в Москву на встречу с Горбачевым, что Бурбулис нашел в Вашингтоне помощников Буша и Президент Америки готов связаться с Президентом России в любую минуту…

Ельцин кивал головой и плохо понимал, что происходит.

Соединенные Штаты предали Михаила Сергеевича сразу, мгновенно, в одном телефонном разговоре. Буш просто сказал Ельцину, что идея «панславянского государства» ему нравится, и пожелал Президенту России «личного счастья».

Здесь же, не выходя из комнаты, Ельцин подмахнул договор об образовании СНГ, ему дали выпить и отправили спать – перед прессконференцией.

Встреча с журналистами состоялась только в два часа ночи: Президент России трудно приходил в себя.

«Протокол» допустил бестактность. Ельцин сел во главе стола, слева от него, на правах хозяина, водрузился Шушкевич, справа сидел переводчик, а рядом с переводчиком – Кравчук. Невероятно, но факт: Бурбулис и Козырев убедили всех, что если Президенты трех суверенных стран будут говорить только по-русски, это – отныне – политически неправильно. Но ведь Кравчук не был предупрежден, что он сидит от Ельцина дальше, чем Шушкевич, на целый стул!

Кравчук согнал переводчика, схватил флажок Украины, гордо уселся рядом с Ельциным и поставил флажок перед собой.

Пресс-конференция продолжалась двадцать минут: оказалось, что говорить не о чем, тем более – все устали, даже журналисты.

Ельцин коротко объявил, что Советского Союза больше нет, вместо СССР теперь СНГ и что такое решение принято здесь, в лесу, «по воле народов».

На банкете Ельцин пил, сколько хотел, и в конце концов упал на ковер. Его тут же вывернуло наизнанку.

– Товарищи, – взмолился Кравчук, – не надо ему наливать!

Но, поймав издевательский взгляд Бурбулиса, Президент суверенной Украины почувствовал, что он ущемляет сейчас право человека на алкоголь – гражданина другого суверенного государства.

– Или будем наливать, – сдался Кравчук. – Но помалу!