Текст книги "Русский ад. Книга первая"

18

Октябрь 91-го: катастрофа похлеще Фороса. Триумфатор Ельцин и смятый Горбачев.

Он ведь в Ельцина целился, а попал в Раису Максимовну.

Кто рядом, в того и попал.

 
Рабинович стрельнул,
Стрельнул – промахнулся
И попал немножечко
В меня…
 

Такой стрелок.

Ближе к ночи Раиса Максимовна ощутила вдруг непонятную тревогу. Конечно: сколько лет они вместе с Михаилом Сергеевичем, целая жизнь, но она всегда нервничала, если не знала, что с ним происходит, где он сейчас, как он себя чувствует и как он провел этот день.

На самом деле Раиса Максимовна была ужасно требовательна и капризна, она всегда хотела знать абсолютно все, ей казалось, что это ее долг. Долг! В Ставрополе, когда он вдруг начал пить, ей показалось, у него нет и не может быть будущего. Она не все понимала в его делах, но ее, умную и очень строгую, даже сухую женщину, трудно было обмануть; она прекрасно видела, знала, что как руководитель Михаил Сергеевич слаб, что он – человек «с аграрным имиджем», на самом деле – без профессии…

Сосед Медунов звал его Чичиковым. Послушайте, господа: агрокомплекс, придуманный Михаилом Сергеевичем в Ставрополе, был создан на голом месте, из его, Горбачева, мечтаний, но он же возник, возник…

Соседи всегда завидуют! И пил Михаил Сергеевич еще и потому, что он всей душой ненавидел сельское хозяйство. После института его распределили в городскую прокуратуру Ставрополя, где он проработал два месяца, потом избрали секретарем Ставропольского ГК ВЛКСМ. – Прошли годы. Комсомол и партийная работа сделали его человеком, но Ставрополь – это не тот регион, где Михаил Сергеевич мог развернуться. Ну что ему, первому секретарю крайкома, с его энергией, с его размахом, эти вечно пьяные мужики и бабы, казаки, больше похожие на ряженых, грязь и навоз, водка и самогон…

Раиса Максимовна хотела в Москву. Господи, как же она хотела в Москву…

Больше, чем все чеховские сестры и братья!

Еще она мечтала ездить по миру, но не так, как однажды они с Михаилом Сергеевичем съездили в Болгарию, а так, как мир – весь мир – принимал Жаклин Кеннеди!

Образ первой леди Америки, неожиданно ставшей чуть ли не символом нации, не давал Раисе Максимовне покоя. А как в Париже Жаклин принимал де Голль! Французы (французы!) сходили по ней с ума! Здесь, в Ставрополе, среди этой пыли, этого солнца и серых, выжженных улиц, Раиса Максимовна была самой счастливой и самой несчастной женщиной на свете – счастливой, потому что она была женой и лучшим другом первого секретаря крайкома партии, «половиной первого», как тогда говорили в народе, и несчастной, потому что здесь, в Ставрополье, не было жизни…

И вот ведь, однажды повезло: помер Федор Давыдович Кулаков, шестидесятилетний здоровяк, секретарь ЦК по сельскому хозяйству. Опился водкой и задохнулся рвотой, потому что лежал на спине. Его личного врача (он всегда был рядом) Брежнев потребовал отдать под суд, но потом смягчился: надо-то было всего лишь перевернуть пьяного Федора Давыдовича на живот, так ведь не сделали, упустили момент…

Брежнев лично, сам пригласил Михаила Сергеевича в Москву. Андропов боялся, что Леонид Ильич назначит секретарем ЦК Медунова, но Брежнев согласился с Андроповым: пусть сельским хозяйством Советского Союза руководит Горбачев, хотя он Горбачева почти не знал.

Нет-нет, Михаил Сергеевич не терялся: чуть что – цитировал Ленина; тридцать (если не больше, конечно), – минимум тридцать длиннющихфраз из Ленина он знал наизусть, как «Отче наш…». То есть «Отче наш…» он не знал, а Ленина – знал. Взял учителя из Института марксизма – ленинизма и сам стал специалистом по Ленину. – Только самое главное сейчас – не лезть в политику. Помалкивать: агрокомплекс – и все тут…

Свежесть обязательно клеймится начальством.

Она постаралась: Горбачев стал самым незаметным человеком в Кремле. Потом – самым незаметным членом Политбюро ЦК КПСС.

Как все-таки она умна!

Курить, курить, ужасно хотелось курить… Если Раиса Максимовна нервничала, ей всегда хотелось курить.

А как, как закуришь, если она редко бывала одна?

Никто, кроме Михаила Сергеевича (даже Ира, дочь), никто не знал, что она курит.

Госсекретарь Америки Шульц, обаятельный еврей с немецкой фамилией, заявил недавно, что Михаил Сергеевич сделал Соединенным Штатам такие уступки по ракетам, о которых в Вашингтоне и мечтать не могли.

Пардон: это плохо или хорошо?

Михаил Сергеевич сделал своей стране, Советскому Союзу, «пластическую операцию»: лицо монстра вдруг стало почти что человеческим лицом. Это сейчас все признают! – Но Пентагон и Белый дом предатели. Михаил Сергеевич прав, конечно: это они финансируют ельцинскую кампанию.

Откуда у демократов столько долларов?

Ельцин месяц на специально выделенном самолете летал по Америке. Ельцин что? сам платил за этот самолет, что ли? А визит вроде как частный, между прочим, – на «смотрины» этот пельмень ездил, гарантии давал…

Михаил Сергеевич хотел мира. И хочет.

А Шульц, свинья, пишет, что Горбачеву просто хотелось им понравиться… – вот он, уровень секретаря Госдепа!

Нервы, нервы… разгулялись, разлетелись во все стороны, выворачивают душу…

Раиса Максимовна могла бы связаться с Горбачевым в любую минуту, прямо сейчас.

Могла, но не желала. Пусть он сам позвонит, сам!

Есть, бывают в истории такие ситуации, когда Президент, если он действительно лидер, действительно Президент, должен уметь убивать людей.

Причем безжалостно.

Вон Буш, уважаемый человек, и Барбара, его жена, такая приятная, а что он устроил в Багдаде Саддаму! Тысячу детей заживо спалил в бомбоубежище. Одна женщина (Раиса Максимовна видела фотографию) потеряла здесь, под бомбами, всех своих детей, всех: двенадцать человек.

«Точечный удар», как говорят американцы.

По детям?

Кто-нибудь вздрогнул, а? Иран, Пакистан, Саудовская Аравия?

Подумаешь, тысяча детей…

Михаил Сергеевич всегда был исключением. Был и будет. В Советском Союзе Горбачев вообще исключение. Демократами не рождаются, демократами становятся. Шестидесятник! А Россия, выходит, не умеет без гражданской войны. Слишком много народов, и все они обижены друг другом. Иными словами, эти люди – жертвы свободы, которая на них сейчас свалилась? Так получается? А Михаил Сергеевич – жертва их и своей свободы?

Был бы он убийцей, как Крючков, значит, не был бы жертвой? Но Михаил Сергеевич не умеет стрелять? Он же не человек войны! В Баку Михаил Сергеевич и его соратники (Бакатин, Язов, Бобков и Примаков) залили весь город кровью, спасали в Азербайджане советскую власть. Дурака Везирова с крыши Дома правительства вывезли на вертолете. Пришел Аяз Муталибов, все утихло. По пять раз в день Михаил Сергеевич лично связывался с Примаковым, с Язовым, их кабинеты, точнее – командные пункты, находились в Штабе Закавказского военного округа, Язов сидел в кабинете генерал-полковника Зайцева.

Да, убили людей. Много людей. Зато сохранили советскую власть. Хорошо, Михаил Сергеевич никогда больше не приедет в Баку. И в Тбилиси. И черт с ними! Зато все успокоилось, так?

А в этом году – ерунда. Михаил Сергеевич не выдержал, послал «Альфу» в Прибалтику. Разобраться с «Саюдисом». Но кто-то вдруг (кто?) сбил его с толку. «Альфа» захватывает телецентр, а Михаил Сергеевич почему-то отзывает «Альфу» в Москву и даже (Раиса Максимовна сама слышала) заказывает самолет, чтобы немедленно лететь в Прибалтику, извиняться перед населением за трупы…

Крючков, слава богу, отговорил…

Это же опасно: Прибалтика. Очень опасно. Разве можно так рисковать собой?

Раиса Максимовна давно поняла: Советский Союз – это такая страна, в которой нельзя, просто глупо быть первым.

Есть такие страны (их много, на самом деле), где нельзя быть первым, нельзя вырываться вперед.

Зачем?

Настоящие первые люди в СССР – всегда вторые… Они не выходят из тени, ибо выходить из тени – самоубийство. В России слишком много от Азии, гораздо больше, чем от Европы. Хорошим Президентом в Советском Союзе может быть только тот человек, кто по своим личным качествам выше и сильнее, именно сильнее, чем весь СССР, весь целиком!

Таким человеком был, похоже, Сталин. Это ведь не человек. Это океан.

Океан может быть плохим или хорошим?

Таким человеком, судя по всему, был и Ленин, но Ленин быстро надорвался, сказались, конечно, все его обидные болезни – рассыпался в маразме.

Так что, Сталин нужен? Иосиф Виссарионович? Подождите, будет вам и Сталин, дайте срок…

Страна, которая не может жить без кнута? Сразу работать перестает, сразу: страна, где единственная движущая сила – страх?

Страшно. Тогда кто такие «мы»?

Раиса Максимовна хорошо помнила тот вечер: она лежала здесь же, в ЦКБ, в этой же палате. И до пропасти – ровно полшага.

– Раиса Максимовна… – майор Копылова, начальник ее охраны, была женщиной (бойцом) неопределенного возраста. В «девятке» давно, еще с андроповских времен служили женщины, но в охране первых лиц страны они появились всего год назад.

Такой «стиль» подсказали Андропову американцы: женщине с женщиной легче найти общий язык.

– Раиса Максимовна, просили передать: Михаил Сергеевич будет через пятнадцать минут.

– Хорошо, Анюта…

Едет! Раиса Максимовна отбросила в сторону томик Боратынского, она очень любила Боратынского, посмотрела на часы.

«Едет! А он ужинал?»

Они уже давно не спали вместе: когда Раиса Максимовна строила дачу в Форосе, она сама, своей рукой определила им с Михаилом Сергеевичем разные спальни. И попасть в них, в эти спальни, можно было только через разные этажи: в спальню Горбачева через главный вход, а в спальню Раисы Максимовны – через другой этаж, с улицы…

– Анюта, ужин Михаилу Сергеевичу! Любые овощи, салаты, рюмку «Арарата». Горячее он закажет сам!

Соскучился… Любовь, если это любовь, видна по сто раз на дню!..

«Как я сегодня? Быстро, быстро, где черное платье?»

– Анюта, переодеться!

На самом деле Раиса Максимовна всегда, не только здесь, в Москве, но и в прежние годы ощущала в себе некое государственное начало. Она считала, что может понять каждого человека и каждый человек готов доверить ей свои тайны. По сути, первая леди всю жизнь тяготела к клубной работе; таким клубом для нее стала вся страна.

– Застегни…

На ней было красивое черное платье.

«Надо что-то яркое сюда, на грудь…»

Когда Михаил Сергеевич направлялся – с визитами – за границу, в делегации всегда были писатели, актеры, музыканты. Планировалась поездка в Японию, в список включили девушку, которая голой, даже без трусов, снималась в «Маленькой Вере». «Или я, или она, – возмутилась Раиса Максимовна. – Стриптиза в самолете не хватало!» Так Ревенко, помощник Горбачева, даже обиделся! «Девочка эта, – говорит, – Наталья Негода, не актриса, она больше чем актриса, она – сексуальный символ перестройки!»

Россия – это такая страна, где все мгновенно переходит в собственную противоположность. Неужели демократия закончится фашизмом?

Каждый человек, впрочем, может прийти в себя, если чуть-чуть подождать.

Порывисто, не раздеваясь, вошел Горбачев.

– Ну, здравствуй!

«Выглядит замечательно», – подумала Раиса Максимовна.

– Здравствуй, Михаил Сергеевич, – она протянула к нему руки, – здравствуй! У нас все в порядке? – Как всегда! – ответил Горбачев.

Майор Копылова вышла из комнаты.

– Ну, как ты?

– Потом, все потом… – она быстро стянула с него пальто, – мой руки и садись за стол!

Горбачев ловко выдернул руки из рукавов, кинул пальто па пол и вдруг поцеловал ее в губы.

– Слушай, а что здесь-то? Поедем куда-нибудь? Поужинаем как люди?

Она улыбнулась:

– Ты, Миша, приглашаешь меня в ресторан?

– Ну… – Горбачев засмеялся. – Давай умчимся на дачу, утром тебя привезут – без проблем!

– Мой руки, – она нагнулась и подняла пальто. – Пожалуйста!

– Между прочим, уважаемая Раиса Максимовна, мы не виделись шесть дней.

– Да, я ждала…

– Мне было не до любви.

– Не злись…

– Нет-нет, я не злюсь, что ты!

За тридцать восемь лет, проведенных вместе, Горбачев так и не нашел для Раисы Максимовны ни одного интимного имени или словечка. Ласкаться друг к другу в этой семье было не принято.

Иногда, редко, он звал ее Захарка. Давным-давно, в студенческие годы, они были в Третьяковской галерее, где Раиса Максимовна буквально влюбилась в картину Венецианова – «Захарка». Горбачеву казалось, что именно в этот день их любовь стала настоящей страстью. Стол накрыли в соседней комнате. Здесь же по стойке смирно застыл официант – в «бабочке» и с салфеткой на согнутой руке.

– Хорошо живете, – бросил Горбачев, увидев бутылку «Арарата».

Официант пододвинул кресло Горбачеву и только после этого помог сесть Раисе Максимовне.

– Салат Михаилу Сергеевичу!

– Погоди, а огурчики соленые есть? Чтоб из бочки?

– Сейчас выясню, – официант наклонил голову и ловко поднял бутылку коньяка. – Вы позволите, товарищ Президент?

Горбачев кивнул.

– Я, Михаил Сергеевич, хочу показать тебе одно письмо, – тихо начала Раиса Максимовна. – Из Бахчисарая. Сегодня передали из Фонда культуры. – Помнишь, бахчисарайский фонтан? Представь, его больше нет.

– А куда он делся? – Горбачев поднял рюмку. – Сперли, что ли?

В бокал первой леди официант налил немного красного вина.

– Там, Михаил Сергеевич, перебои с водой, – пояснила Раиса Максимовна. – Фонтан есть. Нет воды.

– Погоди, это тот фонтан, где Гоголь плакал?

– Ой, там все плакали, Михаил Сергеевич. Иностранцы тоже: «Фонтан любви, фонтан живой, принес я в дар тебе две розы…»

– У них что, у бл…ей этих, воды на слезы не хватает?! – возмутился Горбачев. – Ты сделай так… – Горбачев внимательно посмотрел на официанта. – Найди начальника моей охраны, пусть Губенко, министр культуры, проверит эти факты и включит воду. Понял? Про огурцы не забудь.

– Вы свободны, – кивнула Раиса Максимовна.

Обращаясь к прислуге, она не говорила, а как бы цедила слова.

Официант вышел.

– Ну, давай!

– За тебя, родной. Возьми салат.

Горбачев мгновенно опрокинул рюмку.

– Салат, говоришь…

Раиса Максимовна чуть-чуть пригубила вино:

– Ну, как «дурдом»?

Так Раиса Максимовна называла съезд и депутатов.

– Что этот? Неуклюжий?

Имя «Ельцин» в их семье не произносилось. Она нашла другие слова: «неуклюжий лидер».

Горбачев запихивал в себя салат. Он всегда ел неряшливо, крошки летели в разные стороны, а куски капусты, которую он не успевал проглотить, падали обратно в тарелку.

– Шапошников, стервец, подвел. Предал Шапошников.

– И он тоже?..

– Да!

– Ты посмотри, все, все… предают! Черняев книгу написал про Форос. «Известия» опубликовали. Пишет, что я Болдину доверяла самое интимное…

– Что доверяла?

– У Черняева спроси.

– Анатолий… эх! – Горбачев махнул рукой; говорить с набитым ртом ему было не совсем удобно.

– Яковлев Александр Николаевич интервью за интервью дает. Одно хуже другого… – она взяла свежий номер «Московского комсомольца». – «Чтобы представить себе масштаб влияния Раисы Максимовны, скажу только одно. Болдин, если хотел сказать мне что-то о ней, о тех решениях, к которым она подталкивает Горбачева, выводил меня во двор Кремля и говорил шепотом на ухо…»

Ну как?

– Смешно! – махнул рукой Горбачев. Он взял бутылку и сам себе налил рюмку.

– А Шеварднадзе…

– …Эдик – да, – кивнул Горбачев, не давая ей говорить. – Окончательно раскрылся. Болен самолюбием. Спорить бесполезно и бессмысленно. И сам, между прочим, рвется в Президенты, в Кремль. Яковлев тщеславен, как баба. Открыто предать не может, но ищет пути, как бы к Ельцину сбежать. – Я, короче, неплохую комбинацию разработал. С военным руководством. Только Шапошников, вижу, не готов. Тогда мы с Вадимом Бакатиным быстро отыграли назад. Но пришлось с царьком нашим… с Горохом… встретиться.

– Когда?

– Сегодня. И масштабно поговорили. Загрузил его контраргументами. Вроде бы поддается. И в целом был нормальный разговор. Твое здоровье, – Горбачев опять налил сам себе. – Как, скажи, твое здоровье?

– Скажу, скажу, не спеши; интрига, значит, не получилась?

Она вдруг взглянула на Горбачева так, будто сейчас, в эту минуту, решалась ее судьба.

Горбачев отодвинул салат:

– А интриги нет. Я прощупывал. Надо вылезать, а я пока не знаю как. В общих чертах план есть, хотя мы все еще, тут я согласен, продолжаем сейчас то, чего уже много наделали. Ельцин изнурен, стратегически изнурен. От него все чего-то ждут, а он тоже не знает, что делать, вот пьет по-черному А бурбулисы все время подбрасывают ему подозрения, у них в руках Ельцин – как ручная граната.

– Ты что-то задумал, Миша? – насторожилась Раиса Максимовна.

– Сейчас скажу, – Горбачев оглянулся на дверь. – Включи музыку. Лучше – телевизор.

Раиса Максимовна чуть помедлила, но поднялась, включила радио и села поближе к Горбачеву.

– Так что ты задумал? Я слушаю.

– Все просто, Захарка, – улыбнулся Горбачев. – Сколько можно следить за настроениями общества? Каждый день? Всю жизнь? Знаешь, надоело, – он махнул рукой и снова принялся за салат. – Сейчас выходим на Союзный договор. Конфедерация республик: кто подпишет, тот и подпишет, мне какая разница, я ж все равно Президент. Если больше двух – я Президент! И не ждать Россию! Потом подойдет. Главное, чтоб нас больше двух. Остальных подтянем. Нурсултан подпишет, Каримов, киргизы и туркмены подпишут (они что угодно подпишут), Тер-Петросян подпишет, они ж христиане, а вокруг – мусульманский мир, – то есть договор не пойдет под откос!

Раиса Максимовна заботливо подкладывала ему в тарелку листики салата, но Горбачев был так увлечен, что ничего не замечал.

– Гамсахурдиа – заставим, – доказывал он. – Вадим творит, он там конкретно, случай был, предал кого-то, с тех пор на «подписке», поэтому проблема у нас – только Россия.

– А Украина? – улыбнулась Раиса Максимовна.

– Погоди, погоди с Украиной… – этот народец никогда сам с собой не разберется, из Сечи вышли, очень жестокие, это я тебе как бывший хохол говорю, – Снегур сегодня на Госсовете решил нам впаять: Президента страны не то выбирают, не то назначают парламенты суверенных государств. Тут уж я вконец разозлился! Быть куклой, свадебным генералом, чтоб каждый ноги вытирал о Президента СССР, на это идти нельзя! То есть я прямо сказал о своей приверженности. И я не пойду к кому-то в подручные. Только равноправная основа!

Гляжу на Ельцина: рожу отворотил, но молчит. Уломал все-таки: Президент избирается гражданами всех суверенных государств – членов нового Союза. Как проводить выборы в самих государствах, пусть каждый решает как хочет. Можно через народ, можно через выборщиков… скажем, сто лучших людей… аксакалы или еще кто… выбирают главу собственной республики.

Ельцин дернулся: это хорошо, говорит, через выборщиков, как в Америке. Представляешь?! Наш самородок… уральский… понятия не имеет, как Америка избирает Президента!

Полуслепая Раиса Максимовна слушала его очень внимательно – впивалась в него своим единственным глазом.

– Дальше – пошло-поехало, – горячился Президент. – Ельцин настаивает, чтоб парламент был бы однопалатный. Я круто против. Я ж опять, получается, марионетка! Хорошо, говорю, от Туркменистана будет пятьдесят депутатов и от России – пятьдесят. «Что?! – взревел Ельцин. – Так ты думай, что сейчас выносишь, думай!..»

Сдался. И 29-го – подпишем… Должны подписать!

Новый договор – новое государство. Меняем историю. Но вперед же идем, и в этом нас все поддержат. Запад поддержит. То есть Горбачев – показал и еще покажет!

Он же трус, этот Ельцин, удара не держит. Остается Кравчук, но тут не сложно; Кравчук любит деньги до одури, даже больше, чем баб, хотя бабы у него, особенно девственницы, – смысл жизни!

– Что ты говоришь! – всплеснула руками Раиса Максимовна. – Я и не знала!

Горбачев усмехнулся:

– Не успел в Президенты пробраться – купил себе дачу в Швейцарии. Трубин, прокурор, идет ко мне: Михаил Сергеевич, что будем делать? Звоню Кравчуку: «Ты что, нэзалежный? С ума сошел? Может, у тебя и прописка там есть?»

Он в слезы: «Михаил Сергеич, то ж не дача, то ж хатынка… нызенька-нызенька…»

– Рыбу будешь? – перебила Раиса Максимовна.

– Что рыбу? – не понял Горбачев.

– На горячее.

– А, рыбу… нет. Без рыбы посидим.

– Пятнадцать республик уже не получится, Миша. Прибалтики нет, Прибалтика вон как крутанулась…

– Я не забыл, – усмехнулся Горбачев. – Ладно, – ушли и ушли. Пусть гуляют. Зато Госдеп спокоен и ведет себя хорошо. Бурбулис с лета, чтоб ты знала, строчил меморандумы, как развалить Советский Союз. Варианты просчитывал.

Не знаю, читал ли их Ельцин, но Саня Руцкой одну такую папку мне приволок. Саня у нас государственник, ему ж за них стыдно! Ельцин в «Штерне» говорит: в Ново-Огарево, видите ли, Россия уступила Горбачеву больше, чем нужно! Вот они, бурбулисы его… это они, сволочи, пьяницу нашего на наклонную ставят, причем по сильно скользящей. Но справимся: сейчас Ельцин в Германию едет, посмотрим, как Коль его примет, посмотрим…

Я объясняю, Раиса, – Горбачев встал и прошелся по палате. – Немцы все наши требования выполнили. На территории ГДР запрещено атомное оружие и войска НАТО. Договорились? Намертво. Подписали? Нет. Но скоро подпишем!

Войска ФРГ сокращены в два раза. Было 600 тысяч. Сейчас – 300 с лишним. Успех? Но Ельцина, здесь я разделяю, нельзя недооценивать как опасность. Ельцин – это же сплошное самодурство, он еще не отведал предательства. Схватил власть, погрузился, но если власти у него вдруг поубавится (а мы уж подкрутим), все его бурбулисы ко мне попе гут, выбора-то нет!

Либо ко мне, либо в свой Свердловск, студентам лекции читать…

Горбачев остановился.

– Я не прав? – засомневался он. – Не прав?

В последнее время он все время находился на грани истерики.

Раиса Максимовна смотрела на Горбачева и не верила, похоже, ни одному его слову.

– Значит, что мы имеем? – продолжил Горбачев, не дожидаясь ответа. – Усугубление всех противоречий – раз, – он загнул палец. – Втянулись в дебаты, чтобы отсеять одно от другого, и, откровенно говоря, теряем сейчас время. Дальше: выход на Союзный договор, мы создаем определенное умонастроение и опять будет нормальная, целостная картина – гарантирую!

Тихо вошел официант и застыл у дверей.

– Что вам? – спросила Раиса Максимовна.

– Огурцы сейчас будут, Михаил Сергеевич…

– Ладно, я передумал, – махнул рукой Горбачев.

– Несите, несите! Михаил Сергеевич любит огурцы, – властно сказала Раиса Максимовна.

Первая леди страны была печальна.

– Ты же знаешь, Миша, этот… уральский… никогда не подпишет документ, который нужен Горбачеву. А без России, без Кремля ты никому не нужен… Если нет России, где твой кабинет? В Ташкенте, что ли?

– Знаешь, – Горбачев откинулся на спинку стула, – когда я с ним один на один, он вполне вменяемый…

– Ты так меняешься к нему, Миша… – медленно, цедя слова, произнесла Раиса Максимовна.

– Я не меняюсь, нет! – оживился Горбачев. – Нов плане направленности, в плане видения ближайших перспектив у нас с ним принципиальных различий нет. Пока… нет, – поправился Горбачев. – Но Ельцин неадекватен, это омрачает, Раиса! Позавчера принес на Президентский совет рисунки герба России. Похвалиться хотел. Смотрим: кустарник какой-то. И не поймешь, что напихано, а сверху на кустах орел сидит. При двух головах. На каждой – корона. Двуглавое чудище! «Ну, – Ельцин тычет пальцем в орла, – это кто? на кого похож?» (Намекает, видно, что на него, на Ельцина.) А Стасик Шаталин не выдержал, брякнул: «Урод, господин Президент!»

Горбачев засмеялся.

– Правда такой герб? – всплеснула руками Раиса Максимовна.

– Я им объясняю, – подхватил Горбачев, – глупо искать вкус в дерьме. Эта ж свобода ваша сейчас как дерьмо! Ресурсов нет, денег нет, – я упразднил, Раиса, 80 министерств! 65 тысяч чиновников идут под нож накануне зимы.

Вы хотели? Я подчинился. Нате, жрите! Так Минфин России закрывает – в ответ – счета для всех вузов союзного подчинения.

Гена Ягодин, министр, беспокоится: Михаил Сергеевич, у нас будет «Тяньаньмынь»! На Госсовете, – Горбачев по-прежнему ходил по палате, – вдруг уперлись в бюджет. До конца года надо 30 миллиардов. Хоть умри! Ельцин набычился: «Не дам! Не дам включить печатный станок!»

Явлинский Григорий ему и так и сяк… «Н-нет, – кричит, – ваши деньги вообще уже ничего не стоят!»

Вызвали Геращенко, он разъясняет: денег в Госбанке нет, а государство без денег не может.

«Не дам, и все!» – рычит Ельцин! Еле-еле уговорили его не разгонять хотя бы Минфин. Кто-то ж должен распределить деньги, если мы их найдем!

«Ладно, – говорит, – пусть живут до первого декабря!»

Представляешь, какой уровень дискуссии сейчас на Президентском совете? Я сижу, переполняясь гневом. А Ельцин, правда: то ли водкой оглоушен, то ли еще что, но оглоушен здорово: этот пельмень все время на грани нервного срыва. Не забыл сукин сын, что двадцать пять миллионов людей за него вообще не явились голосовать! Его ж выбрали сорок миллионов из ста трех!

Раиса Максимовна качнула головой:

– Сорок миллионов идиотов… Сорок миллионов!

– Ты пойми, – оживился Горбачев, – если сейчас Союз государств не сделаем мы, его сделают они, «незалежные»! Встретятся подальше от Москвы, перепьются вусмерть и по пьяной роже бабахнут: Срочный Славянский Союз! Президентом будет Ельцин. Сразу новую карту нарисуют. Народу пообещают хлеб и мясо. Они большие мастера обещать. Водку дешевую! Ельцин уже заявил, что в декабре Гайдар полностью отпускает цены. Так Явлинский, я скажу, Григорий чуть со стула не свалился! Что будете делать, спрашивает, когда народ на улицы выйдет? Все молчат, и Ельцин молчит. Короче, так: додержаться, додержаться надо, это как конечная цель. Вина хочешь?

…Что, что случилось с Раисой Максимовной? Почему именно сейчас, в эти минуты, она остро, вот просто до боли поняла, все, о чем только что сказал ее муж, это даже не конец, хуже – это падение?..

Она смотрела на Горбачева с болью, свойственной матерям, вдруг переставшим понимать своих детей.

– Тебе не кажется, Миша: если до сих пор у нас что-то не получилось, значит, это не получится уже никогда?

Горбачев вздрогнул:

– Ты о чем?

– У нас с тобой путь на Голгофу, Миша… У нас с тобой, – повторила она. – Вдвоем. Иисус был один. А мы – вдвоем, нам легче.

– А мне наплевать, – махнул он рукой. – Раньше надо было бежать, раньше! Помнишь, ты тогда что говорила? Ты была против. Мы гуляли с тобой по саду, и я делился. А сейчас – поддаешься. Уже чуть не плачешь. Стоять, Захарка, так до конца. Скольжение будет, я не отрицаю, но… – Горбачев вдруг лукаво улыбнулся: – Я ж тут много хороших аргументов наскирдовал, и я – упрямый хлопец, ты знаешь…

– Да, останавливаться сейчас нельзя, поздно… – вздохнула Раиса Максимовна. – Сейчас поздно. Мераб всегда говорил: есть смерть, и есть – мертвая смерть.

– Мераб, да…

В Московском университете однокурсником Горбачева был один из величайших философов второй половины XX века Мераб Константинович Мамардашвили. В общежитии МГУ Мамардашвили и Горбачев пять лет жили в одной комнате, что, впрочем, не помешало Михаилу Сергеевичу забыть великого грузина в годы его опалы.

– Мераб… он как, ты не знаешь?

– Он умер, Миша.

– Как умер?! Когда?

– Еще зимой. У самолета. «Если мой народ выберет Гамсахурдиа, я буду против моего народа…» – знаешь, да? Он так говорил.

– Не знал…

– Мераб летел из Америки через Внуково. Грузины тут же его узнали, стали орать: «Да здравствует Гамсахурдиа!» Плевали Мерабу в лицо, загородили трап… Он – психанул.

Повернулся, прошел все летное поле, толкнул первую же дверь в терминал и упал: инфаркт.

– Да… – Горбачев задумчиво жевал листики салата. – Да…

– Ты правильно решил, Михаил Сергеевич: уходить глупо. Шли, шли… Всенародно избрались. И вдруг – уходить.

– Мераб, Мераб… – задумчиво говорил Горбачев. – Мераб… Буду о нем говорить, да…

Было слышно, как здесь, в столовой, идут настенные часы. Раиса Максимовна кивнула на бутылку вина:

– Ухаживай, Президент! Я пью за человека, который изменил мир.

– Ухты!..

– Именно так, – улыбнулась Раиса Максимовна. – возвысился над своим веком.

– Давай!

Красивая рюмка и красивый хрустальный бокал звонко тукнулись друг о друга.

– Рыбу будешь?

– Не сейчас!

– Михаил Сергеевич, рыба – это фосфор.

– Знаешь что? Я остаюсь с тобой. Здесь! – Горбачев смотрел на нее с обожанием.

– Ты не выспишься.

– Встань! Встань, встань… Подойди ко мне. Не бойся, никто не войдет! Да подойди же! Слушай, здесь действительно холодно, или мне так кажется?..

– Я соскучилась, – улыбнулась она, – я просто люблю тебя, Миша, я просто тебя люблю…

– Скажи, это трудно – любить меня?

– Мы с тобой делаем друг друга сильнее!

– Трудно? – повторил он.

– Да.

– Надо же…

Раиса Максимовна вдруг резко вскинула голову.

– Хватит играть в кругу близких! – крикнула она. – Такому дураку, как Ельцин, может проиграть только дурак!