Текст книги "Русский ад. Книга первая"

28

Встреча с Ельциным состоялась только на следующий день – 16 ноября 1991 года.

С утра Президент России гулял по тропинкам Завидова с Борькой, своим внуком. Они очень любили друг друга – дед и внук.

Михаил Сергеевич ненавидел охоту, потому здесь, в Завидове, было жуткое запустение. На дорожках то там, то здесь пробивались – через плиты – кустики живой травы.

Лес смотрелся ужасно; колючий, наполовину высохший, мокрый, хотя день был вроде бы солнечный и прогуляться – хотелось.

– Деда… – Борька тянул Ельцина за рукав. – Бог есть?

Ельцин остановился.

– Не знаю, слушай, – честно ответил он. – Очень хочу, шоб был.

– Дед, а если Бог есть, он на каком языке говорит? – напирал Борька.

– Ну, в России он… говорит по-русски, ш-шоб его понимали, значит, – уверенно сказал Ельцин. – А как еще?

– А в Америке?

– В Америке… Давай я тебя познакомлю с ним. Хочешь? Сам спроси.

Борька опешил:

– А ты с ним знаком, дед?

– Я… – хитро сощурился Ельцин, – я… со всеми знаком. Даже с Папой Римским. А с ним – самые добрые рабочие отношения.

– А это что за папа? – не понял Борька.

– Он? Всем итальянцам Папа.

– А нам-то он что? Мы ж не итальянцы.

– Правильно, Борис. Но дружить надо со всеми. Когда дружишь – легче жить.

– Деда, – Борька еле поспевал за Ельциным, – а если Бог есть, ты тогда зачем нужен?

– Как это… з-зачем? – опешил Ельцин. – Я – ш-шоб управлять.

– А Бог?

– Он контролирует.

– Тебя?

– И меня тоже… Всех. А как иначе, понимашь? Как в стране без контроля?

– Дед, – Борька за ним еле поспевал. – А зачем тебя контролировать? Ты что – вор?

– Почему… вор? – удивился Ельцин.

– Как это почему? Вон у тебя охрана… Как в кино. У воров. Значит, прячешься. А чего прятаться, если ты не вор?

…Никогда и никому Президент России Ельцин не признавался, что у него есть тайная мечта: он хотел, очень хотел, чтобы народ сам бы, по собственной воле, поставил ему в столице памятник.

И чтоб фонтаны вокруг памятника. Со всех сторон!

Лучше – в сквере Большого театра. Или вместо Карла Маркса. Редко кто так ненавидел Россию, как Маркс. А сколько гадостей сказал о России Энгельс?

Коммунист, победивший коммунистов. Памятник – как покаяние тех, кто травил и унижал его все эти годы. Кто смеялся над ним после Успенских дач, кто злобно шипел ему в спину, когда он положил на трибуну свой партбилет… – покаяние тех, кто не верил в него, в Ельцина.

– Пойдем, Борька, домой. Нагулялись уже.

– Дед, а охрана – это твои слуги? – не отставал внук.

– Почему слуги? Они… – Ельцин запнулся, – они… мои друзья.

– А че ты тогда на них орешь?

– Я ору?..

– Ну не я же… – Борька недовольно посмотрел на Ельцина.

– А-а… ш-шоб знали, понимашь…

– Они не знают, что ты Президент?

– Ну… – Ельцин остановился, – ну, шоб не забывали!..

– А забывают? – обомлел Борька.

– Ну-у… пусть помнят, короче говоря!

Ветер поднапрягся и вмазал по старым соснам. Они обиженно затрещали – уже из последних сил.

Неприятная особенность Ельцина резко, на полуслове, обрывать любые разговоры, даже с собственным внуком, была известна всем: Ельцин вдруг замолкал, предлагая подождать, пока он обдумает свои мысли.

Разговор с Шапошниковым, Баранниковым и Грачевым был назначен на час дня.

Ельцин решил говорить все как есть: на самом деле он побаивался своих генералов, особенно Грачева, больно уж Грачев шустрый, но интуиция ему подсказывала, что генералы боятся его еще больше, чем он боится их.

Да, солнышко шпарит по-весеннему, каждая елка – как Бахчисарайский фонтан, снег мгновенно, на глазах превращается в капель, красота неописуемая…

Ельцин тяжело поднялся по ступенькам каменного дома и открыл дверь. Первым вскочил Грачев, полулежавший в кресле:

– Здравия желаю, товарищ Президент Российской Федерации! В военных округах на территории России все в порядке! Боевое дежурство идет по установленным графикам, сбоев и нарушений нет. Докладывал Председатель Государственного комитета РСФСР по оборонным вопросам генерал-полковник Грачев!

Ельцин молча протянул ему руку. За спиной Грачева по стойке «смирно» застыли Баранников и Шапошников: они играли на бильярде, который стоял здесь же, в гостиной.

– Выйдем во двор, – сказал Ельцин. – Говорить будем там.

Его тянуло на свежий воздух, он еще с вечера сказал Коржакову, что он и генералы уйдут в лес без охраны, и рас порядился, «ш-шоб в кустах, понимать, никого «из ваших» не было».

– Вы один и будете нас охранять, – заключил он.

Коржаков понятия не имел, куда, в какую сторону пойдет Борис Николаевич. Чистых пней не было, присесть негде, а скамейки в Завидове были только у корпусов.

Ельцин шел быстро, за ним успевал только Грачев, даже Коржаков заметно поотстал: у него рос животик, предтеча будущего диабета, и пробивалась одышка.

– Я, Пал Сергеич, здесь сяду, – Ельцин кивнул на упавшую березу. – И вы, значит, тоже устраивайтесь!

Береза была почти сухая.

– Я мигом, мигом… Борис Николаевич… Разрешите, товарищ Президент?

Ельцин поднял глаза:

– Вы куда? Я не понял.

Подошли Баранников и Шапошников, а Коржаков держался поодаль (как полагалось по должности).

– Стульчики прихвачу, Борис Николаевич. По-походному

– А, по-походному…

Ельцин сел на березу и вытянул ноги.

– Давайте! – кивнул он Грачеву. – По-походному!

Грачев бросился в сторону каменного дома.

– Ну, – Ельцин внимательно посмотрел на Баранникова, – что творится в стране?

Баранников встал.

– По моей линии все спокойно, Борис Николаевич. Без происшествий.

– А другие… линии? – Ельцин медленно перевел взгляд на Шапошникова.

Министр обороны и генералы всем своим видом показывали Президенту России, что для них дождь со снегом не существует.

– В трех округах, – тихо начал Шапошников, – продовольствия, товарищ Президент, на два дня. Уральско-Приволжский, Киевский, Дальневосточный и – Северный флот.

– А потом? – Ельцин внимательно смотрел на Шапошникова.

– Одному богу известно, что будет потом. Вот так, Борис Николаевич. Хотя и можно себе представить… – добавил он.

Солнце спряталось, налетел дождик со снегом. Коржаков резко раскрыл зонт и встал над Ельциным, как часовой.

– А Горбачеву… известно? – нахмурился Ельцин.

– Я отправил рапорт еще на прошлой неделе. Никакой реакции нет.

Ельцин вздохнул:

– Не справляется Горбачев.

– Так точно! – согласился Баранников.

«Президент не любит разговаривать, – вдруг понял Шапошников. – Президент умеет задавать вопросы, отвечать, а разговаривать – нет, не умеет…»

На дорожке показался Грачев. За его спиной адъютанты катили огромную шину от грузовика, судя по всему, «КамАЗа», поддерживая ее с двух сторон.

– В гараже нашел, – радостно сообщил Грачев. – Садитесь, Борис Николаевич.

Ельцин кивнул, поднялся и пересел на шину, брошенную прямо у его ног.

– Начнем беседу. Еще раз здравствуйте.

Генералы разодрали старую желтую «Правду», принесенную Грачевым (тоже, видно, в гараже нашел), постелили газетку и уселись на березе, как воробьи на жердочке.

Дождь и снег закончились, сразу похолодало.

– Сами знаете, какая в стране ситуация… – медленно начал Ельцин. – И в армии… Народ страдает. После ГКЧП все республики запрещают у себя КПСС…

А что есть КПСС? – Ельцин выжидающе смотрел на генералов, как бы изучая их. – КПСС – это система. Если нет фундамента, если фундамент… взорван, сразу бурлят, понимашь, центробежные силы. Обязательно, – Ельцин поднял указательный палец. – Если Прибалтика ушла, то Гамсахурдиа, допустим, не понимает, почему Прибалтике можно уйти, а Грузии нельзя? Он же как волк, этот Гамсахурдиа. Власти хочет. Все норовит, понимашь… короче… – это совсем плохо и никакого просвета, – Ельцин волновался и обрывал сам себя. – И так везде. В Азербайджане – еще хуже. Я опасаюсь… имею сведения, што-о этот процесс может сейчас перекинуться на Россию. На нас, значит. Вот так, друзья!

– Не перекинется, Борис Николаевич! – вскочил Грачев. – Не допустим!

– Не перекинется, правильно. Вы садитесь. Я… как Президент… допустить такое не могу. Не дам! – и Ельцин стукнул кулаком по коленке.

Генералы молчали.

– Решение такое. Советский Союз умирает, но без Союза нам нельзя, значит, надо создавать новый Союз. Честный и хороший. Настоящий. Современный. Ш-штоб все было… как у людей, понимать. Главное – с порядочным руководителем. С серьезным человеком.

Для начала, я считаю, такой Союз должен стать союзом трех славянских государств, – продолжал Ельцин, нервно поглядывая на генералов. – На следующем этапе – все остальные. Славяне дают старт. И говорят республикам: посторонних здесь нет. Все братья! Создаем Союз, где никто не наступает друг другу на пятки, где у каждой республики свой рубль, своя экономика и своя, если хотите, идеология… вместе с национальным менталитетом и колоритом. Ясно?

Генералы растерялись. Все понимали, о чем этот разговор, почему встреча в лесу, подальше от Москвы, от Горбачева, и все равно растерялись.

«Интересно, – задумался Шапошников. – Президент России пьет. Если Президент пьет, это сказывается и на тех решениях, которые принимает Россия?»

Не на решениях Президента. А на решениях, например, его ближнего круга. Таких, как Грачев. И вообще: на решениях правительства?

Если никто из них, из того же «ближнего круга», не крикнет сейчас, во всеуслышание, что Президент пьет так, что это уже болезнь (может, давно), если все, наоборот, скрывают эту беду, где гарантия, что его решения, пьяные решения, больные решения, кто-нибудь остановит?

Если не сразу, в «зародыше», так сказать, то на следующее утро, когда эти решения становятся… для кого-то Указом, для кого-то – официальным письмом, «нотой» и т. д.

У гражданского самолета несколько систем надежности, дублирующих друг друга.

А у пьяного Президента? Тем более в такой стране, где все «закручено» на вождя и его мнение?

Хронический алкоголизм всегда виден невооруженным глазом, особенно на публике: откровенное панибратство с толпой, кукольная мимика лица, когда оратор, не справляясь с мыслями, с собственной речью, то и дело выкатывает глаза из орбит и отчаянно помогает (сам себе) жестами, гримасами, громким театральным смехом… – это ведь манера не только Ельцина, нет! То лихорадочное, пьянящее состояние, которое очень часто испытывал на публике Чубайс, его внутренняя потребность к ярким, вызывающим заявлениям, в которые, однако («два ваучера за «Волгу»»), верил только он, он один, все это есть ни что иное, как предтеча его будущих запоев…

Кто-нибудь из «ближнего круга» Чубайса сказал ему (тем более, публично), что «Волга» за два ваучера – это бред?

Ельцин, сидевший на шине «КамАЗа», был трогателен и смешон; он с головой уходил в немыслимую, огромных размеров куртку-тулуп, припрятанную, видно, еще с уральских времен.

– Если Азербайджану идеология позволяет убивать армян, – осторожно начал Шапошников, – а Азербайджан, Борис Николаевич, захочет вернуть Карабах…

– Ну и шта-а, – махнул рукой Ельцин. – Рос-сил… как старший брат, понимашь, сразу покажет… себя. И всех остановит… Посадит за стол переговоров.

– Зубы покажет, – вскочил Грачев. – Конечно!

– …и пусть они разговаривают, – Ельцин показал Грачеву, чтобы он сел. – Под нашим присмотром. Пусть разговаривают. Ско-о-лько нужно. Пока, значит, не найдут решение. А вы ха-тите, ш-шоб все было как с-час… што ли?., ни бэ, ни мэ?..

Если Борис Николаевич сердился, он начинал говорить как-то по-клоунски, – словно пародировал сам себя.

Дождь пошел сильнее, и Коржаков опять раскрыл над Ельциным зонт. Генералы от зонтов отказались и были уже совсем мокрые, но Ельцин дождя не замечал.

– То есть Россия все… равно центр, Борис Николаевич? – спросил Шапошников.

– А как? Только без Лубянки, Горбачева, понимашь, и… разных там… Госпланов. Это, – Ельцин поднял указательный палец, – суть! И Москва, понимашь, будет… центр здравого смысла. Как третейский судья!

Рычагов, товарищи, у нас достаточно. Захотим – прикрикнем на Карабах. Или, что? не умеем?! Разучились?.. Грачев, я спрашиваю: не умеем?!

Грачев вскочил, чтобы тут же отрапортовать, но Ельцин не дал:

– …да сидите вы! Сидите, Грачев!

И я хочу напомнить… всем. Мы – Россия! А если Россия когда и прикрикнет на кого, то с умом! А если с умом, это нормально и демократично. Армия останется единой, погранвойска – одни, МВД, внешняя политика. Почти все одно… короче говоря. Как и было.

Коржакову не хотелось прерывать это совещание – он задрал голову, оценивая все соседние березы. Вдруг какая береза грохнется, не ровен час, на Бориса Николаевича, ветер-то сильный?

– Возражения есть? – спросил Ельцин.

Налетел ветер – удар был такой, что Ельцин даже чуть покачнулся.

– Ну?..

Грачев подобострастно улыбался, хотя аргументация его тоже не убедила. В декабре 88-го Нахичевань, например, уже заявляла о выходе из СССР. – Заявила, а дальше что? Кто, какая страна или международная организация признали бы выход из СССР трех прибалтийских республик без согласия самого СССР?

Еще больше, чем Грачев, удивился Баранников: МВД остается, армия остается, а КГБ? Неужели Ельцин, презиравший «контору» и чекистов, сведет сейчас роль органов только к внешней разведке?

Шапошников осторожно огляделся по сторонам и тихо начал:

– Я, товарищи, долго служил на Западной Украине и знаю, как там, на Украине, относятся к русским. Если общие позиции ослабли, вокруг нас развернется такая полька – бабочка, что покрикивать… надо будет часто.

Ельцин насторожился.

– Ваши предложения, министр?

– Повременить… пока. Найти другое решение.

– Какое еще… другое? – не понял Ельцин, сжав зубы.

– Ну… – съежился Шапошников, – как-то иначе все провернуть.

– А как? Вы… знаете как? – прогремел Ельцин. – У вас есть рецепт?

Если Ельцин что-то решил, перебить его не представлялось возможным.

– Я не знаю, – развел руками Шапошников.

– И я не знаю! – отрезал Президент России.

– Вы, товарищ маршал, доложите Борису Николаевичу про разговор с Горбачевым, – вежливо попросил Баранников. – В деталях, пожалуйста.

– Не надо… в деталях. Горбачев, понимать, уже прибегал ко мне. Мигом примчался. Хотел, Евгений Иванович, вас в отставку отправить.

Ельцин выразительно, как умел только он (в самом деле: так – вдруг – выпучить глаза может не каждый клоун), – Ельцин выразительно посмотрел на Шапошникова.

– Сволочь Горбачев, – твердо сказал Баранников.

Шапошников встал:

– Так я и знал, Борис Николаевич… Сначала завтрак, потом сдают – Может, костер развести? – подошел Коржаков.

– Отставить, – буркнул Ельцин.

– Есть отставить, Борис Николаевич…

– Кроме того, – упрямо продолжал Шапошников, – если Россия выделяется, так сказать, в самостоятельное государство, нас, русских, ну… всех, кто сейчас в России, будет примерно… сто пятьдесят миллионов – я правильно считаю? Если не меньше. А американцев с их штатами… двести пятьдесят миллионов.

– Сколько-сколько? – не расслышал Президент.

– Двести пятьдесят.

– Много.

– Много!

– Ну и шта-а?..

– То есть даже по численности, Борис Николаевич, их армия становится в два раза больше нашей. Чтоб был паритет, нам придется увеличить призыв. Только призывать-то сейчас вообще некого. Не молодежь, а калеки идут. Да и доктрина нынче другая: сокращать Вооруженные силы, раз они не по карману стране, раз служить некому…

– Товарищ министр, вы не расслышали… – Грачев поднялся и встал рядом с ним. – Президент Российской Федерации нашу армию не трогает. Она, армия, и будет тем фундаментом, на котором мы выстроим сейчас новый Союз.

– Вам не холодно? – вдруг поинтересовался Ельцин.

– Никак нет! – Грачев вытянулся по стойке «смирно».

– Тогда сидите… – разрешил Президент.

– Да когда еще он образуется, Паша… – вздохнул Шапошников. – Но пока, я так понял, Союз трех. А я не уверен, что Снегур к нам присоединится. Я их тоже хорошо знаю.

– Зато Назарбаев присоединится, – твердо сказал Ельцин. – И быстро.

– Конечно, присоединится! – заулыбался Грачев. – Куда он денется?

Грачев все время улыбался.

– Он – умный, – вставил Баранников, и все согласно закивали головами.

– Но… – Ельцин помедлил, – все, шта-а говорит маршал Шапошников, он говорит… правильно. Мы по Прибалтике видим.

– А если Россия посыплется, Борис Николаевич, русские станут заложниками и на Кавказе, и в Якутии, и в Калмыкии – везде! – вскочил Грачев. – Нет, товарищи, план Бориса Николаевича – хороший план, извините меня! Раньше надо было, я так считаю. Раньше!

Грачев посмотрел на Баранникова. Тот согласно кивал головой.

– Я, конечно, не политик, – воодушевился Грачев. – Я простой десантник, но армия, Борис Николаевич, все сделает в лучшем, так сказать, виде… и все поймет как надо!

– Прибалтика – другое государство, – смахнул с носа капельку дождя Баранников. – А мы, славяне, обязательно разберемся между собой…

– Где разберетесь? – не понял Ельцин.

– Ну, в смысле дружбы, Борис Николаевич, – уточнил Грачев. – Виктор Павлович в смысле дружбы говорит…

Коржаков хмыкнул, причем громко, но его сейчас никто не слышал.

– И колебаться не надо, – продолжал Грачев. – Кремль для Горбачева – это ловушка. Как у Наполеона… А мы с Борисом Николаевичем… с Кутузовым нашим… до полной победы!

Ельцин, закутанный в полурваные тряпки, больше напоминал больную старуху, но аналогия была внушительной.

– А то Горбатый выдавит всех из Кремля, – вставил Баранников.

– Как? – не понял Грачев. – Зачем выдавит?

– А ты у министра поинтересуйся, какие у Горбатого планы! – вскочил Баранников. – И вообще: Ельцин – Президент и Горбатый – Президент. На хрена нам два Президента, Павел?

– На фиг не нужно, – согласился Грачев.

С Ельцина сполз тулуп, но Коржаков тут же заботливо положил его на президентские плечи.

– Ну, Евгений Иванович, – Ельцин повернулся к Шапошникову, – убедили они… – как? Что… скажете?

– А я «за», Борис Николаевич. Чего меня убеждать… – испугался маршал.

– Нет, вы спорьте, если… нужно, спорьте…

Шапошников промолчал.

– Операцию, я считаю, назовем «Колесо», – вдруг предложил Баранников. – Лучше и не придумаешь!..

– Почему «Колесо»? – удивился Ельцин.

– Как почему? Мы ж на колесе сидим, Борис Николаевич! – и он кивнул на шину от «КамАЗа»…

Засмеялся, кажется, только Коржаков.

– Я вас выслушал, – громко сказал Ельцин. – Спасибо. Окончательно я еще не решил. Но решу… – он опять поднял указательный палец. – Впереди у нас плановая консультация в Минске. Будет Леонид Макарович, буду я и… третий этот… Он что за человек, кстати? Кто знает? Шушкевич… – Президент вспомнил наконец его фамилию.

Генералы переглянулись. Никто Шушкевича толком не знал.

– Преподаватель вроде… – подсказал Коржаков. – В университете. Математик.

– …вот и пусть определятся, понимашь, – закончил Ельцин. – Што-о им лучше – в разбивку… или, значит, в кулак!

Ельцин облокотился на руку Коржакова, но встал легко.

– Хорошо посидели! – сказал Ельцин. – С пользой. Быстро управились, – и он опять обвел генералов глазами. – Спасибо.

Генералы вскочили. Они были совершенно мокрые.

– Товарищ Президент, какие указания? – спросил Баранников.

– Зачем еще… указания? – удивился Ельцин. – Указание одно: м-можно сейчас… в баню, понимашь, шоб… по-русски…

Как, Евгений Иванович?

– В баню – это здорово, – широко улыбнулся Шапошников. – В баню – это по-нашему, Борис Николаевич, по-генеральски!

Ельцин быстро пошел к корпусам.

Гулять вместе с Ельциным было сущим наказанием: никто, никто за ним не успевал! Коржаков окрестил шаг Ельцина «поступью Петра Великого»; вот так же, вприпрыжку, бояре носились по будущему Петербургу за могучим русским государем.

Шапошников и Грачев шли за Ельциным шаг в шаг.

– А летчику – хана, – Коржаков ткнул Баранникова в бок, кивнув на спину Евгения Ивановича. – Ты это понял, Виктор?..

29

Какая все-таки наглость: она уселась перед ним, любимцем нации, можно сказать, выставив вперед полукруглый зад.

Почесала ножку об ножку, замерла. И сидит, сволочь, на столе, тупо уставившись на Расула: ну что, дяденька, прихлопнуть меня хотел? Давай, не стесняйся, прихлопни! Попробуй, дотронься до меня, жду!

Вообще-то она яркая, зараза, крупная; налеталась, наверное, из кабинета в кабинет, устала, того и гляди заснет…

Интересно, они спят когда-нибудь, эти мухи? Спят, наверное, но где?

Расул ненавидел мух.

А головка у нее в самом деле несуразная. И глаза – как вилка от розетки.

На хрена они человечеству, эти мухи? Кто объяснит?

Муха была навозная, жирная. Почему-то только у навозных мух брюхо и зад переливаются, как северное сияние.

Как же просто испортить человеку настроение! Первое солнце, тепло, на улице такая благодать – жить хочется…

А тут они, эти пташки, их – целые тучи, окна же открыть невозможно, пропадешь!

Председатель Милли меджлиса Азербайджана Расул Гулиев не спал третьи сутки подряд. В Баку никто не спал в эту ночь, разве что маленькие дети… Домой, домой, на Апшерон… – неужели Гейдар Алиевич сам все это соорудил, – а? Он – великий иллюзионист, никто спорит, но если он, Алиев, автор идеи, автор этого грандиозного замысла… тогда кто же, спрашивается, режиссер? Кто исполнитель? Кто организовал всю эту массовку, разогрел Джавадова, ОПОН, убедил их, дураков, поднять руку на Президента страны?

В Баку Расул знал всех. Самых серьезных людей – поименно. Если человек (и неважно где, в какой «сфере» он авторитет, кто он, азербайджанец, армянин или русский) что – то из себя представляет, Расул никогда не выпускал его из поля зрения. И что же получается? Он знал всех – но… не всех? Так, что ли?..

В самый последний момент, у Президентского аппарата, Гейдар Алиевич разворачивает свой кортеж и мчится на телевидение. Там никого нет. Раннее утро. Сторож и дежурная бригада: парень-оператор еле стоит на ногах, по ночам здесь не работают, только пьют.

Алиев мгновенно, без всяких… заготовок, шпаргалок, без спичрайтера и советников записывает свое обращение к нации. Кассету Ильхам забирает с собой и не выпускает из рук – до вечера; Гейдар Алиевич считает, что главные события дня – впереди, надо их дождаться.

Он что, знал (была опережающая информация?), что вот-вот восстанет Гянджа? Он понимал, что этот дурак, Сурет, узнав о волнениях в ОПОНе, тут же вздрючит все знакомые армейские полки?

Все, что происходит следом, все… правда: как в американском кино. По подземному коридору от ближайшей станции метро, строившейся, кстати, как бомбоубежище, Гейдар Алиевич проходит в Президентский аппарат и сразу садится за телефоны, вызывает к себе всех силовых министров, ругается с ними, причем кто-то из «силовиков» ведет себя действительно по-идиотски…

Тем временем там, в Гяндже, Сурет Гусейнов (послал Аллах премьер-министра!) выбегает из своего кабинета, объявив охране, что с этой минуты его охраняют только его племянники, садится за руль частного «ауди» и – исчезает.

Где находится премьер-министр Азербайджана, – никто не знает. Турецкая разведка информирует посла Азербайджана в Анкаре, что танки Сурета уже завтра, возможно, будут в Баку…

И ровно в полночь Алиев выходит в эфир с обращением к народам Азербайджана.

Час величия Президента. Час его триумфа!

Будний день, точнее – ночь. Обычно Баку засыпает рано. Но Гейдар Алиев знает: если он, Президент Азербайджана, обращается к нации, сосед тут же разбудит соседа, отец и мать поднимут своих взрослых детей, люди развернут автобусы, кинутся в машины, приедут в столицу на телегах, на лошадях, кто на чем… здесь, на горе, у Президентского аппарата, мгновенно соберутся сотни тысяч граждан…

Почему, почему Алиев так уверен в себе? В силе своего слова? У Народного фронта в городе есть немало сторонников. В армии многие по-прежнему поддерживают Сурета: свой как-никак!

Баку – сложный город. Ленивый. А Алиева – что? Все любят, что ли?..

Нет, уверен! Люди идут (бегут!) со всех сторон, несутся на машинах, они развернули автобусы, кто-то вскочил на лошадей, этих жителей районов, наверное… за миллион, это точно. Вся площадь! Все соседние улицы. Алиев выходит к толпе. Один! Он что, знает… что никто его не убьет? Из толпы? Из-за чужих голов? Откуда такая смелость, черт возьми, у человека, который вырос не в окопах, на поле битвы, а в кабинетах?

Год назад именно он, Расул Гулиев, примчался за Алиевым в Нахичевань.

Он мог не ехать? Конечно! Но он – приехал.

Гейдар Алиевич колебался. Быть или не быть? Возвращаться в Баку или не возвращаться? Сумеет ли он собрать власть? Или… это сейчас нереально? Где гарантии личной безопасности?

Расул мог дать гарантии. Не было в Баку более влиятельного человека, чем он!

Гейдар Алиевич сказал тогда: пока Расул, лично Расул, не убедит его, Гейдара Алиева, вернуться в столицу, все старания его знакомых и незнакомых сторонников, его друзей – пустой номер.

Не может он принять такое решение без Расула Гулиева!

И Расул полетел в Нахичевань.

Какая деревня, Господи! Невероятно, но факт: прежде Расул в Нахичевани был только ребенком, но здесь, кажется, мало что изменилось!

Гейдар Алиевич жил в крошечном домике своей покойной сестры. Туалет на улице, вода из умывальника, то есть из колодца, участок – четыре сотки, хорошо хоть, что дом с верандой, есть где выпить чаю, сесть за стол…

Разговор был предельно серьезен. Гейдар Алиевич умел и любил слушать. Его вопросы, иной раз в чем-то даже наивные, поразили Расула: здесь, в Нахичевани, одиночество Алиева сразу бросалось в глаза, хотя обстановку в Баку он знал неплохо.

Потом Расул навестил маму Гейдара Алиевича! Ей – под, но как бодра: Расул всегда интересовался Сталиным, его семьей, читал (кое-что) о Като – Екатерине Георгиевне; мама Алиева, как казалось Расулу, чем-то напоминала мать Сталина. Покоем и простотой, наверное…

Она была против того, чтобы Гейдар Алиевич возвращался в столицу. Расул провел с ней почти весь день, жарил шашлыки, говорил тосты!.. Все, что было тогда, было абсолютно искренне. Чуть позже к матери приехал Гейдар Алиевич: их общий разговор затянулся за полночь.

Глупо думать, что Гейдар Алиевич не хотел бы вернуться во власть.

Очень хотел.

Это его миссия, это дело всей его жизни – руководить республикой.

Он боялся, что Баку сейчас – это ловушка. Расул разубедил. Поспорил. Доказал. Дал твердые гарантии.

Зачем?

Ясно зачем. Сурет набирал силу, за ним армия, ОПОН, он – премьер-министр. Как в этой ситуации сохранить свой бизнес? Главное, контроль над НПЗ?

Нужна переходная фигура, год-два – и Расул полностью окрепнет.

Алиев немолод, пережил инфаркт, плохо себя чувствует, до сих пор переживает свою отставку, бегство из Москвы…

Год не прошел, всего год, – как же боится Расул сейчас Гейдара Алиевича, как же он его боится…

Когда Алиев с телевидения возвратился в Президентский аппарат, он не знал, казалось, что делать. Долго отчитывал министра обороны, чьи танки блокировали базу ОПОНа; в самом деле – идиотом надо быть, чтобы вводить в город танки…

Расул был уверен: Сурет с Алиевым расправится так же легко, как быстро и легко он расправился с Эльчибеем. (А за это время он, Расул, расправится, если будет нужно, с обоими, пока пусть жрут друг друга – на здоровье!) И вдруг – весь город сейчас у президентского дворца, весь Баку…

Ночь, свечи, флаги, портреты Президента, люди идут с Кораном в руках…

Мохнатая черная тварь по-прежнему сидела на рабочем столе Председателя Милли меджлиса и внимательно его изучала.

Сука! Расул поднял папку с бумагами, прицелился. Сейчас, сейчас, момент… р-раз!

Твою мать, теперь эта хитрюга сидела в центре стола для переговоров.

Голову ломит, а тут еще эта сволочь!

Когда становилось совсем тяжело, Расул делал (сам себе) массаж головы. Запускал ладони в шевелюру, пальцы впивались в голову и – становилось легче…

Расул не доверял врачам, он – как многие талантливые люди – неплохо чувствовал свой собственный организм… научился сам себе помогать!

Неделю назад какой-то парень в «Заре Востока» написал, что личные доходы Председателя Милли меджлиса от нефти только за прошлый год составили четырнадцать миллионов долларов.

Расул сел считать. Считал сам. Внимательно считал. Потом жену посадил, считали вместе. Вспомнили все. Даже то, что продали. В позапрошлом году… Десять триста. Не получалось больше… Никак!

Уж не Гейдар ли… Алиевич за статейкой, а?

Расул вздохнул, взял пульт и подошел к телевизору. Пленка тут же встала «на ноль». Он вернулся к сейфу, достал бутылку виски, отхлебнул прямо из горлышка и снова запустил кассету; обращение Президента к нации Расул знал уже почти наизусть.

– Дорогие соотечественники, граждане Азербайджана! Братья и сестры, все, кому дороги свобода и независимость! Я призываю всех немедленно, невзирая на позднее время, собраться перед Президентским аппаратом. Я хочу вас видеть, граждан нашей страны, я жду от вас помощи…

Слышите, люди: Президент ждет, он не говорит «прошу», – нет, он говорит: «жду»! Он ждет тех, кто станет творцом его победы, ибо он не сомневается в своей победе. Он ждет тех, чье доверие – это уже победа.

Он был сейчас неузнаваем, Гейдар Алиев, в нем появилось – вдруг – что-то магическое.

Из восьми миллионов людей, включая всю страну, немаленькую страну, все ее районы, миллион – уже на площади. В истории бывают такие минуты, когда Президенту нужен каждый житель страны, когда каждый незаменим…

Расул остановил запись, отогнал пленку к началу и снова (в который раз, да?) услышал Президента:

– Дорогие соотечественники, граждане Азербайджана, братья и сестры, все, кому дороги свобода и независимость! Я призываю всех немедленно, невзирая на позднее время, собраться перед Президентским аппаратом, я хочу вас видеть, граждан нашей страны, я жду от вас помощи…

Наступил решающий момент, мы переживаем судьбоносное мгновение! Те, кому действительно дорог Азербайджан, должны быть сейчас рядом со мной! Все – в поселках и деревнях, районных центрах и городах… Все поднимайтесь на защиту независимости Азербайджана!

Дорогие соотечественники, граждане Азербайджана, еще раз обращаюсь к вам в эти тяжелые минуты…

Расул (почему?) вдруг ощутил дрожь.

Настоящий азербайджанец всегда гордится азербайджанцами.

Гейдар Алиев… красивый, безукоризненно одетый, при знаменитом (он никогда с ним не расставался) бледно-малиновом галстуке – последний подарок Зарифы-ханум.

Расул был моложе Гейдара Алиевича, намного моложе, хорошо его знал, но он сейчас (да и весь Азербайджан) видел перед собой какого-то другого Алиева, – кто поверит, слушайте, что этот человек только что перенес инфаркт?

– Заверяю вас, уважаемые сограждане, что буду до последнего дыхания, до последней капли крови защищать государственность Азербайджана, буду вместе с народом и сделаю все, что смогу, чтобы обеспечить безопасность нашей страны. В то же время я искренне надеюсь на вас, опираюсь на вас, я не хочу, чтобы пролилась кровь. Во имя мира и национального согласия я прошу вас выйти на улицы, объединиться вокруг меня, вашего Президента. Я обращаюсь к аксакалам Азербайджана! Я прошу вас проявить смелость, мудрость, патриотизм. Я обращаюсь к женщинам Азербайджана! Матери и сестры всегда были великими посредниками в деле достижения мира. Я обращаюсь к молодежи Азербайджана! В трудные для страны минуты молодежь всегда проявляла мужество и героизм, эти качества она должна проявить и сейчас. Одним словом, дорогие друзья, я обращаюсь ко всем и к каждому! В этот трудный день, в эту ночь прошу вас проявить стойкость, смелость, доблесть и честь! Я верю в вас, мои дорогие соотечественники! Я хочу видеть вас на площади перед Президентским аппаратом, и вы можете быть уверены, что я, Президент страны, всегда буду стоять на стороне азербайджанской государственности. Сейчас, когда решается судьба народа, я хочу быть рядом с вами и хочу, чтобы вы были рядом со мной, хочу, чтобы мой народ сам решил свою судьбу, хочу видеть ваши лица, ваши глаза и хочу, чтобы каждый из вас услышал, как бьется сейчас мое сердце…