Текст книги "Русский ад. Книга первая"

Еда деревенская, чистая, он любил все простое и ел молча, собирая ладонью упавшие крошки.

– Хорошие пельмени, – Александр Исаевич тщательно вытер салфеткой губы. – Удались на славу. Хорошо бы, знаешь, карасей… раздобыть. И в сметану!

– Какие зимой… караси?..

У них уговор: ни слова о работе, о текстах, если Александр Исаевич – молчит.

Он медленно, степенно встал из-за стола.

– Чай?

– Пошли в кабинет.

– А Полторанин? Если позвонит?

– Суесловие. У них там еще все сто раз переменится. У Полтораниных. Сами не знают, что строят. Ни проекта, ни плана…

Он махнул рукой, медленно пошел в кабинет, но в дверях вдруг резко обернулся:

– Пусть ждут, короче говоря. Докатим «Колесо», тогда и вернемся…

Полторанин позвонил на следующий день, и Наталья Дмитриевна сообщила, что Александр Исаевич сейчас очень занят, дописывает «Красное колесо», поэтому в ближайший год они вряд ли соберутся, хотя тоска по России – адская.

Полторанин сказал, что Александру Исаевичу будут созданы все необходимые условия для творчества.

– Спасибо, – поблагодарила Наталья Дмитриевна и положила трубку.

«Где в Америке найти карасей?» – рассуждала она. Впрочем, рыбу Солженицын не любил, иное дело – пельмени или картошка с салом по-домашнему, хотя сало в Кавендише – тоже проблема, надо за салом в Канаду ехать, к братьям-украинцам…

Спросить о сале можно было бы, конечно, в Москве, это не трудно, да и карасей, конечно, не так уж сложно послать, заморозить и послать, только это все хлопоты, времени нет, много, как всегда, литературной поденщины. Верстка, правка, корректура…

Это и есть сейчас главная работа.

15

Шапошников и Бакатин ушли.

Он просто кивнул им обоим – на дверь.

Самая мрачная эпоха, это сегодняшний день – честное слово! Михаил Сергеевич сидел как вкопанный… возвращаться в кабинет, за стол, совсем не хотелось.

Господи, какие же дураки! Почему вокруг него так много дураков?

И тут Горбачев тоже сделал глупость: позвонил Ельцину.

Они редко звонили друг другу. Раз в месяц, не чаще и только – по крайнему случаю!

Ельцин возвращался из «Макдоналдса» и был не в духе. Настроение изгадил Бурбулис, потом – «Макдоналдс».

Вообще-то Борис Николаевич был не любопытен, но в «Макдоналдсе», в этом скворечнике с кривой буквой «М», было для Ельцина что-то загадочное. Все мы «родом из детства», короче говоря!

А тут, на протокольном обеде, ему подали трехслойный бутерброд с котлетой. Ельцин покрутил головой: как его ость-то? Руками? Или, как положено Президенту, ножом и пилкой (на столе их не было)?

Коржаков ел руками.

Что делать? Президент Российской Федерации помедлил, взял «биг-мак» в руки… и – сразу обдряпался. Покрасней, Ельцин мигом запихнул биг-мак в рот, проглотил что-то еще (он даже не понял что), запил все это кока-колой и сразу почувствовал, что кока-кола вот-вот разорвется у него в животе, как динамит.

И зачем только он поехал в этот «Макдоналдс», – а?

Самое трудное в профессии Президента – научиться выслушивать идиотов.

Ельцин пытался вспомнить, кто же предложил ему – «вместе с внуком» – посетить «Макдоналдс» в день его открытия.

Но так и не вспомнил.

А вот Борька, внук, рассмешил:

– Человек рожден для счастья, а не для того, чтобы слушаться! – заявил он Наине Иосифовне, когда она, перед «Макдоналдсом», пыталась пораньше отправить его в кровать.

Шесть лет!

Ельцин… – да, Борис Николаевич – человек привычки, и к Бурбулису, увы, он уже привык. – …Куда, куда этот Бурбулис денется, кому он нужен, кроме него, Ельцина? Змей с птичьим голосом – в отставку, а? Нашел чем испугать Президента Российской Федерации!

Наина Иосифовна терпеть не могла Бурбулиса. На официальном банкете в честь победы Ельцина на президентских выборах Бурбулис напился, облевал стены, там же, в уголке, пописал и приполз обратно за праздничный стол!

Сегодня утром у Ельцина мелькнула мысль, что Бурбулис вообще относится к нему, как к своему инструменту.

«А вот возьму щас… и спрошу: где заявление? – рассуждал Ельцин. – Шта-а он ответит?..»

Кортеж машин объезжал Кремль, чтобы въехать через Спасские ворота. У Ельцина были слабые сосуды, мозг страдал от кислородного голодания, поэтому он никогда не смотрел в окно: кружилась голова.

«Шта, позвонить?»

Телефон пискнул сам. Ельцин вздрогнул: если в машине звонит телефон, значит, что-то случилось.

Александр Коржаков, начальник охраны, снял трубку:

– Служба безопасности.

Коржаков сидел впереди, рядом с Игорем Васильевым, любимым шофером Президента.

– Одну минуту, доложу. – Коржаков повернулся к Ельцину. – Это Горбачев, Борис Николаевич.

– Сам?

– Нет, телефонистка.

– Соединяйте.

Коржаков с миниатюрной телефонной трубкой в руке – как медведь с дамской сумочкой. Будет цирк: Горбачеву доложат, что Ельцин у телефона, Горбачев (как он любит поговорить!) тут же разразится длинным приветствием, Коржаков выдержит паузу и гордо ответит, что Президент России вот-вот возьмет трубку.

Нет, черта едва!

– Это кто, Коржаков… что ли? – поинтересовался Горбачев. – Рад тебя слышать, Коржаков. Как служба?

Коржаков растерялся.

– Одну минуту, Михаил Сергеевич.

– Твоя-то жизнь как? А?.. Чего молчишь?

Кортеж проезжал Гостиный двор.

Ельцин вяло взял трубку: – Да.

– Приветствую, Борис Николаевич! Как здоровье Президента России?

Горбачев стеснялся говорить Ельцину «ты», а звать его па «вы» не желал.

– Чувствую себя… изумительно, – сморщился Ельцин. – Вы по делу… ко мне?

– А как же, как же, по делу… конечно, по делу. Конкретно – по маршалу Шапошникову.

– А шта Шапошников? – не понял Ельцин.

– Так и я вот… удивляюсь, Борис… – засмеялся Горбачев. – Или Шапошников дурак, или провокатор, я так сказку! – Горбачев сделал паузу. Он интересно строил разговор – на паузах; быстро находил ключевые слова и тут же, почти по-мхатовски, ставил паузу, выделяя смысл. – Шапошников в армии коммерцию развернул. С мест вовсю сигналы идут. Я его с утра вызвал, поговорить хотел, потому что чувствую, Борис, он – под давлением. Так Шапошников такие речи завел, что мы с Вадимом Бакатиным, он тоже был, обомлели. Союз, говорит, надо срочно спасать! Намекает, что пора вводить военное положение. Как было в Польше когда – то. – Я, короче, все документы про коммерцию… подошлю, надо, чтоб Президент России сам бы во всем разобрался!

– Разберемся… – Ельцин помедлил. – А у вас… шта-а, есть кандидатура на министра?

– Нет, нет, – заторопился Горбачев, – если по кандидатуре, так это ж Россия должна продвигать, больше некому, все ж округа на ее территории…

Ельцин, кажется, пришел в себя.

– А по-моему, Шапошников – ничего, нормальный министр… Может быть, конечно, в чем-то слабоват, но надо подождать.

– Я думаю, Борис Николаевич… – Горбачев оживился. – А что, если мы встретимся, а? И переговорим?

– О чем?

– Как о чем? Обо всем!

– А, обо всем… – Ельцин насторожился. – А о чем?

– Ну что у нас проблем, что ли, нет?

– Проблемы есть, – согласился Ельцин.

– Ну вот! И хорошо!

– А где?

– Где заодно и когда угодно. Хоть сейчас. Пообедаем вместе.

– Я уже пообедал, понимать, – сморщился Президент России. – В «Макдоналдс» заезжал.

– Куда? – засмеялся Горбачев.

– В «Макдоналдс». Котлету с хлебом ел.

– И как?

– Неудобная… – сказал Ельцин.

Горбачев почувствовал, что напряжение разрядилось.

– Ну, чаю попьем… – а, Борис? – заискивал он.

Голос звучал надтреснуто.

– Так вы, понимать, опять за конфронтацию! – вдруг взорвался Ельцин. – О чем говорить-то? Вчера в «Президент-отеле» снова, значит, ругали Россию и Президента. А без России вам – никак!

– Слушай… ты с бурбулисами своими разберись, пожалуйста, давно ведь пора! Это ж они тебе подозрения подбрасывают! А я, наоборот, всегда тебя защищал! Возьми стенограмму. Проверь! Прислать стенограмму?

– Ну-у… я-то разберусь, – смутился Ельцин. – Об-бязательно…

Он не выдерживал лобовые удары.

– Вот я и предлагаю – наступал Горбачев. – Давай встречаться и расставлять точки. Разумное ж предложение! Без бурбулисов. Завтра Госсовет, надо все обсудить. Зачем нам… при всех?

– Любите вы келейно, – Ельцин засопел. – Любите… чайку попить, позавтракать…

– Не келейно, а по-дружески, – возразил Горбачев. – Ты проект Госсовета видал? Твои бурбулисы предлагают некий СССР. «Союз с некоторыми государственными функциями». Ты мне скажи: это что такое?

– А шта-б не было центра! – отрезал Ельцин.

– Так давай встречаться, давай разговаривать! Я ж «за»! Я тоже против центра, который опостылел, кто ж спорит? Но я требую, чтобы у нас оставалось одно государство. Или пусть будет нечто, похожее на государство, но с властными функциями!

– Нечто – это уже не государство, – возразил Ельцин.

– Вот и поговорим! Обсудим! Я действительно очень сейчас и очень озабочен.

– А где? – сдался Борис Николаевич.

– На Ленинских горах, например. Или – на Алексея Толстого.

Горбачев имел в виду особняк МИДа.

– Тогда лучше… у меня, – поморщился Ельцин. – А о чем, значит, будет встреча?

– Да обо всем, я ж предлагаю… Разговор нам взаимно понравится.

– Да? – не поверил Ельцин.

– Да!

– Хорошо, уговорились, – вдруг сдался он. – В пять… Чай мы найдем, не беспокойтесь!

Кортеж машин въехал в Кремль…

Да, тогда, в сентябре 91-го, все было именно так.

Ошибка за ошибкой, глупость за глупостью…

Горбачев встал, зажег свет и спустился вниз, на кухню.

На столе под абажуром стояла ваза с антоновскими яблоками. Горбачев выбрал самое большое, ярко-зеленое, присел на стул, да так и сидел – с яблоком в руке.

Его встреча с Ельциным была совершенно бесполезной, как и предупреждал Александр Яковлев, с которым Горбачев советовался сейчас во всем.

«Ельцин любит снимать людей с работы. Сейчас он хочет снять Горбачева», – улыбался Яковлев.

Плохая шутка, но…

Ельцин сидел за столом и перебирал бумаги. Когда вошел Горбачев, он сразу поднял голову, но не встал, не посчитал нужным.

Так-то вот!

– Ну… – помедлил Ельцин, – шта-а?

– Не понял, – сказал Горбачев, усаживаясь в кресло.

– А шта-а ж не ясно? – удивился Ельцин. – Вы вот, понимать, сидите сейчас у меня… значит, у вас существует какой-то вопрос…

– Я не на прием пришел, – вздохнул Горбачев.

Интересно, когда рядом с Горбачевым был Ельцин, ему становилось трудно дышать. Как если бы он обедал с палачом.

– Если вы хотите, понимать, моей любви, – выговорил наконец Президент России, чеканя каждое слово, – значит, уходите в отставку. Любви будет столько, что вы задохнетесь, о-бб-бешаю…

«Задохнетесь от счастья», – хотел сказать Ельцин, но не договорил, полагая, что его мысль изложена достаточно ясно.

Ельцин впился в Горбачева глазами. А Горбачев даже бровью не повел, так и сидел – с наигранно-добродушным, почти веселым лицом.

Как же он его ненавидел, Господи!

Интересно все-таки: в отличие от Горбачева, Ельцин никогда не был лидером мирового уровня – никогда. Но Горбачев тем не менее был (по самой природе своей) временщик, а Ельцин… Ельцин был царь.

– Судя по проекту, который официально внесла Россия, ты не согласен на конфедерацию государств…

– Где конфедерация, там и федерация, – отмахнулся Ельцин. – Не пойдет.

– Под корень нас бьешь? – заволновался Горбачев. – А что пойдет? Хорошо, назовем «конфедеративное демократическое государство». В скобках «бывш. СССР». Я же не цепляюсь за власть. И Президент пусть избирается всем народом. Ельцин – так Ельцин, Горбачев – так Горбачев…

Они глядели друг на друга, и каждый думал о том, как все-таки это мерзко – глядеть сейчас друг на друга.

– Надо же прагматично подходить к решению. Ты, Борис, вырос и сформировался на Ленине. И я… ты не возражай, – Горбачев поднял руку, – я тоже оттуда. Вместе мы. Из одной песочницы. Что ж получается? Ленин создавал. А мы с тобой разрушаем?

Ельцин разозлился.

– Это вы все разрушили, – рявкнул он. – Перестроились в никуда. Освободите дорогу! И будет вам Союз.

На столике был накрыт чаи с баранками, но к чаю никто не притронулся.

– Мы как два магнита, Борис, – тихо начал Горбачев. – Других, значит, притягиваем к себе… всю страну опять пополам разлупили, а соединиться не можем, отталкивание идет, сплошное отталкивание…

– Не надо переживать, это я советую… – Ельцин поднял указательный палец и закусил нижнюю губу. – Армию – России, КГБ – России, и не будет, значит, как два магнита. У России сейчас даже таможни нет!

– Ну тогда у центра ничего не остается…

– А центр будете вы с Раисой Максимовной, – скривился Ельцин.

Делая гримасы, Ельцин становился и смешон, и страшен, но Ельцин был уверен, что так он добивается большей выразительности.

Тишина… Такая тишина бывает только в кремлевских кабинетах.

– Я ведь все вижу, – тихо сказал Горбачев. – Президент Советского Союза нужен в Советском Союзе только для Запада. Ситуация неординарная, я согласен. Так и действовать надо не рутинным способом, а с учетом уникальности момента, хотя все правильные мысли появляются обычно в зависимости от ситуации!

Западу, – Горбачев встал и прошелся по кабинету, – Западу надо, чтобы у нас политика была бы предсказуемой. А Борис Ельцин непредсказуем. У Ельцина семь пятниц на неделе, ты не обижайся, это факт, значит, итожим: ты управляешь Россией, я не претендую. А у Горбачева пусть будут центральные функции, как у английской королевы, но несколько шире: единые Вооруженные силы, МВД, согласованная внешняя политика, единая финансовая система, общий рынок, пограничники и т. д.

Короче, это мне. Все остальное – твое. Сам видишь, это неплохо. Я и не к такому повороту готов, я готов поддаваться давлению, с Горбачевым, Борис, можно и нужно договариваться – милости просим!

«А шта он ходит? – подумал Ельцин. – Это ж, все-таки, мой кабинет!»

Горбачев отодвинул штору и посмотрел в окно.

– У меня ж все нормально с головой, – заключил он.

– Сядьте, – сказал Ельцин. – А то рябит.

Горбачев ловко присел на подоконник.

Он был чем-то похож на воробья.

– Спуститься с политического Эвереста, раскинуть палаточку у гор и безмятежно дышать свежим воздухом? Я пока не пенсионер. Мне рано, я считаю. И Запад тоже так думает. Вот как… английская королева, – повторил он – Никаких королев, – отрезал Ельцин. – Какие и-шшо королевы? Сейчас общее соглашение, потом досрочные выборы. Вы нам надоели, Михаил Сергеевич!

Ельцин округлил глаза и опять закусил нижнюю губу.

…Тоска, которая в последние дни все чаще и чаще мучила Горбачева, приходила сразу, внезапно, как приступ. Иногда ему казалось, что Россия – это такая страна, где человек вообще не может быть счастлив. Есть же на свете счастливые страны и счастливые народы! Вон на Кубе: жрать нечего, а люди с утра до ночи поют, пляшут и на барабанах играют – весь народ! Жизни нет, а счастья – хоть отбавляй!

Горбачеву показалось, что он у Ельцина в плену. «Князь Игорь, бл…» – мелькнула мысль.

– Я знал, Борис, что ты похеришь наши майские соглашения. Знал! Ты правильно… тогда… трусил, что твой Коржаков выдаст на публику наш сепарат. Если не по глупости выдаст, так по пьяни. Зачем ты держишь пьющих людей? Я напоминал тебе: твой электорат неприкасаем, мы для приличия выдвигаем Бакатина и Абдулатипова, а ветеранов, коммунистов и шизофреников мы разбавляем Макашовым, Жириновским и Рыжковым. Но если я, Горбачев, привел… под свою ответственность… тебя в Москву, значит, и ты, Борис, не отнекивайся! Надо платить по счетам! Сейчас платить, – Горбачев соскочил с подоконника и встал перед Ельциным. – Подошло это время. Думаешь, я не знаю, что перед твоей встречей с Бушем в Норфолке Бурбулис целую педелю в Штатах уговаривал американцев не мешать развалу Советского Союза?

– Не было этого! – твердо сказал Ельцин.

– Было! – махнул рукой Горбачев. – Ты всегда недооценивал Владимира Крючкова! Он потому и на Форос пошел, что когда Коржаков привозил тебя, пьяного, ко мне на дачу, Бурбулис вовсю шептался с американцами! Крючков по глупости решил, это Горбачев санкционировал переговоры…

Ельцин молчал. Он действительно ничего не знал о переговорах Бурбулиса.

– И еще учти, – Горбачев быстро взял себя в руки. – Если б мне было нужно, я б без сюсюканья, поверь, давно бы укрепил свою власть, ведь вокруг тебя одна зелень! – Я мог тебя отправить послом? Еще как. Были, не скрою, и другие варианты, Крючков мне вовсю намекал. Только таких, как Крючков, надо подвергать сомнению. И у меня, чтоб ты знал, есть огромное преимущество. Перед тобой, но я не собираюсь умирать на работе. Скоро мой срок выйдет. Пока не вышел. И если я сейчас уйду, все будут смеяться. И ты – громче всех. А я, извини, все-таки хочу оставить какой-то след в истории!

– С таким… как Шапошников, вы… след оставите, это факт, – твердо произнес Ельцин. – Весь мир, я скажу, откроет рты.

– Борис…

– Президент, а… хулиганите, Михаил Сергеевич! – подытожил Ельцин.

Да, конечно: он уже знал о встрече с Шапошниковым и Бакатиным. Сам Шапошников, пожалуй, и рассказал. Но где доказательства? Нет у него доказательств!

Президент СССР открыл бутылку с водой и опрокинул воду в стакан.

– Дело, конечно, не мое, – Ельцин прищурился и опять проглотил нижнюю губу. – Министр обороны… этот… к пресс-конференции сейчас готовится. Все изложит, понимать, про заговор там, какие… ну… условия, только мы, Россия, не вмешиваемся. Нам рано пока выходить. Чуть – чуть подождем, Ми-хаил С-сергеевич…

Горбачев стоял у окна, надменный и красивый.

– Хватит, Борис, не ломай комедию. Ты ж за неделю знал о ГКЧП! Знал, что Горбачева должен был временно, на месяц, заменить Лукьянов!

Ельцин вздрогнул.

Он всегда боялся Горбачева – всегда. Страх перед Горбачевым был у Ельцина в крови. Даже не перед Горбачевым, нет: перед всей выстроенной в СССР политической и карательной системой. Перед Горбачевым – как олицетворением этого архипелага.

– Так что о ГКЧП – не надо, – махнул рукой Горбачев. – Балалайка в малобюджетном концерте! И ввел, значит, в курс Нурсултана Назарбаева. Вспомни, что ты орал ему о Горбачеве днем 18-го! При всех орал, потому что выпил крепко… я ж – анализировал!

Ельцин молчал.

– Меня… меня ты валил, триумфатор! Но исподтишка, с коварством… – Горбачев нервничал, но он даже не брал, он тут же хватал себя в руки, – а сейчас… сейчас договариваться пора. Здесь прямо! Срочно! Ты посмотри: страна одна, а Президентов двое. Прямо шведская семья какая-то, поэтому давай без контраргументов и абсурда! Вот ты, Борис, должен знать… Кто, Бухарин… по-моему, всегда говорил, что Лев Троцкий – это Гамлет русской революции?

Ельцин покачнулся.

– Шта?..

– Да я философствую… в порядке размышлений: Троцкий – Гамлет, Ленин – гений… эпитеты какие, да? Интересно, их жизнь в Кремле тоже, как у нас, не жизнь, а сплошное… я скажу… отравление говном? Ведь проблема за проблемой подпрыгивает, страна в разносе, мы с тобой взяли лопаты, раскидываем… ты со своей стороны гребешь, я со своей… Гребем, гребем; руки пора уже друг другу протянуть, так нет же: сразу какой-нибудь бурбулис столкнет нас лбами и сунет обратно в говно: нате, жрите!

– В-вот, – Ельцин оживился. – Вы теперь-то поняли, шта… живете в незнакомой вам стране? И правильно делаете, что колбасу в закрома таскаете, Наина у меня тоже… запасливая.

Горбачев вздрогнул, но ничего не сказал, не ответил. Он вдруг как-то преданно, почти по-детски заглянул Ельцину в глаза.

– Я все понял, Борис, этой весной. Что? Я понял, что не все понимаю. Уникальность ведь в том, что никто не знал, что такое перестройка. Я ж в первые дни ускорение предлагал. Так Яковлев Александр засмеял: раньше, говорит, было «тяп», потом «ляп». А сейчас будет «тяп-ляп», «тяп-ляп»…

Ему вдруг показалось, что Ельцину нелегко дается этот разговор.

– Такая вот историческая ситуация, – вздохнул Горбачев.

– Вы теперь-то што от меня… хотите?..

– Уважения, Борис. Нужен диалог. Я его приветствую. И – гарантии.

– Тогда зачем вам быть Президентом СССР?

– Но у меня должна быть достойная работа!

Ельцин покачнулся:

– Работа? После ГКЧП вашего… республики, особенно мусульмане, бегут из СССР задрав штаны. Они ж не от Москвы, они от вас бегут, Михаил Сергеевич! Как черт от ладана.

– Союз, Борис, будет всегда. Демократы – они же, как бабы, Поорут и успокоятся. А ты сейчас под давлением. Надо выходить.

– А дальше што?.. – не отступал Ельцин. – Ш-шта… я спрашиваю? Россия тоже затрещит?!

– Россия не развалится. Не этот Союз будет, так другой!

Ельцин вскинул глаза:

– Какой другой? Вы там ш-шта, значит, с Бакатиным придумали?

– Мы… ничего, – вздрогнул Горбачев. – Что мы можем придумать? Но без Союза никак; Сталин, Борис, не дурак был, хотя Сталина, ты знаешь, я ненавижу, но об этом после. Ты… – Горбачев помедлил, – все-таки пойми: Президент Ельцин не может быть вором. Я власть не отдам. Значит, Борис Ельцин должен эту власть украсть! Помнишь, царь Борис у нас был, тезка твой. Он же как пошел? Мальчишку в Угличе зафиксировал. Ты, Борис, я вижу, тоже не спокоен сейчас, хотя у тебя выхода нет, ты – на большой политической дороге, но это опасно. Вот что такое украсть власть!

«А с ним, между прочим, пора закончить, – вдруг понял Ельцин. – Снимать с работы. Бурбулис прав: лучше ужасный конец, чем ужас без конца…»

– Ну «украсть» – это, конечно, метафора, я ж тут в общих чертах обрисовал…

Горбачев откинулся на спинку кресла и вытянул ноги.

– Если мы не договоримся, Борис, мы и Союз взорвем, и Запад нас не поймет, это факт.

– Не взорвем, – сказал Ельцин. – Обойдемся малой кровью.

– То есть? – насторожился Горбачев.

– А это метафора, Михаил Сергеевич…

…Огрызок яблока лежал на тумбочке рядом с кроватью.

Кто-нибудь догадался, что, разрушив Советский Союз, он прежде всего разрушил себя самого и свою семью?.. Кто-нибудь понимает, что придумав Форос, он убил Раису Максимовну? Кто-нибудь видит сейчас как это страшно и как он одинок?

Это чудо, если о сумеет заснуть сегодня ночью.