Текст книги "Сверхдержава"

ГЛАВА 2
ЧУМНЫЙ ГОРОД

Спецрейс осуществлялся длинной машиной в форме гигантской пятиметровой сосиски зеленого цвета. Краев никогда не видел таких машин в странах западной демократии, равно как и во всех прочих странах. Он даже не мог определить, было ли это механическое творение электрическим, бензиновым или еще каким-нибудь. Единственное, что мог он сказать вполне определенно – то, что передвигалось оно с невероятной скоростью, чему, безусловно способствовала его гастрономическая форма, просчитанная в аэродинамической трубе. Турбулентные потоки воздуха обтекали машину с невыразимым изяществом, как бы говоря: вот это вещь, достойная обтекания, облизывания, и даже поглощения…

Короче говоря, зеленая сосиска мчалась по необъятным просторам Родины, а внутри нее находился Николай Краев и думал о всякой чуши. Играл словами так и сяк, подкидывал их, как мячики для пинг-понга, составлял из них хитроумные комбинации, разрезая на приставки, корни и суффиксы и склеивал снова, получая что-то вообще уж хитроумное, но в то же время изысканно многослойное – нечто среднее между постмодернизмом и тортом «Наполеон». Краев любил играть словами. При всей своей внешней молчаливости он был настоящим виртуозом в области прикладной лексики и даже фонетики. Когда-то он применил свой талант на деле, создав одну передачу, а затем три книги. Эти три книги, как выяснилось позже, оказали огромное влияние на судьбу России, переставив ее на рельсы непостижимо быстрого развития, технологизированного во всем, включая процесс настройки человеческих душ. Теперь Краев пожинал отдаленные плоды своего труда, несясь на неизвестной ему машине в неизвестном направлении.

Снаружи удивительная машина не имела окон, но изнутри, как водится, имелись экраны, вмонтированные в стены. Часть из них гоняла все тот же осточертевший «Телерос», остальные заменяли окна и показывали вид снаружи. Вид, впрочем, был неинтересным. Сверхскоростная трасса, по которой пулей летел наш герой, была ограничена с обеих сторон высокими бетонными стенами, бесконечными как искусственные Кордильеры. Поэтому в течение часа Краев скучал и, как было сказано, играл словами. Когда он уже устал от внутреннего словоблудия и пришел к выводу, что оно является умственным эквивалентом рукоблудия наружного, машина совершила остановку и посадила сразу двух пассажиров.

Пассажиры оказались крепенькими мужичками среднего возраста – слегка поддатыми и веселыми. Они с удовольствием плюхнулись в кресла, запрыгали задницами на упругих сиденьях, как дети. «Домой, Савелий?» – заорал один. «Домой, Василий! – воскликнул другой, бородатый. – Домой, на зону!» Потом они хором исполнили куплет странной песни, в которой присутствовали словосочетания «Прощай, страна Барания» и «Так здравствуй, мама-зона, чумная вольница моя».

Краев сидел с открытым ртом. Мужички произвели на него неизгладимое впечатление.

– Ребята, вы – чумники? – спросил он.

– А что, по твоему, мы на баранов похожи? – заржал тот, кого назвали Василием.

– Нет, вроде бы, – неуверенно произнес Краев.

– Ну так значит, мы – чумники! А ты чего такие вопросы задаешь? – Василий посмотрел озадаченно. – Сам-то не чумник, что ли?

– Чумник я, – сказал Краев с удовольствием. – Самый что ни на есть чумовой. Только я из другого Врекара. Мы такую кликуху не применяем – бараны. Вы кого так называете?

– Этих… – Бородатый Савелий махнул рукой. – Правильных. Иммунных. Неагрессивных и перевоспитанных. То есть всех, кто не чумники.

– Значит, есть чумники и есть бараны?

– Ага. – Вася снова загоготал. – Они бараны, а мы – чумники. Они – хорошие и добрые. Неагрессивные. Мы – бяки, злые, но веселые. А у вас что, не так? Ты с какой зоны?

– С четвертой.

– А, вот оно что! – Василий понятливо качнул головой. – «Четверка» ведь строгого режима?

– Да, – уверенно сказал Краев.

– Говорят, у вас там дисциплина? Кого-то даже перевоспитать удалось?

– Да уж… – Краев тяжело вздохнул. – Совсем прижали. Менты поганые вздохнуть не дают.

– Ну ты загнул! – хохотнул Савелий. – Откуда ж на зоне менты?! Они ж там сдохнут! Зона – не тюрьма! Зона – это карантин. На зоне только чумовые!

– Шучу, – дал обратный ход Николай.

– Ну ладно! Добро пожаловать на «Семерку»! – Вася протянул большую руку, изготовленную природой на манер деревянной лопаты. – У нас – Врекар общего режима. Вольняшка! Уколы делают только раз в два месяца. Считай, тебе повезло. Как перевода добился-то?

– Интригами, – таинственно объяснил Краев. – Интригами, поголовным пьянством и безобразным поведением. Откусил соседу ухо.

– Наш человек! – радостно воскликнул Савелий. – Как зовут-то?

– Сергей Иванович.

– Выпьешь за знакомство?

– Выпью.

– Во! – Савелий извлек из кармана плоскую металлическую фляжку. – Мне один химик из двадцать третьей зоны нацедил. Умница парень, второй Менделеев! А может, даже и первый. Виски! Синтетика, конечно, но вкус божественный… Блю Вокер в подметки не годится. Да и где его теперь взять-то, настоящий Блю Вокер?

Савелий достал стаканчики – складные, но имитирующие стекло. Выпили, занюхали рукавами, блаженно откинулись в креслах.

– Зенки загасим! – Вася извлек из кармана пульт и поотключал все экраны, в том числе и окна. – Так спокойнее. Мне эти телевизоры на нервы действуют. Все время кажется, что за тобой подглядывают.

– Мне тоже, – признался Николай. – Слушай, Вась, как тебе удалось все выключить? Тут же не предусмотрено отключение. Я своим пультом пробовал.

– А у меня свой! – Василий подкинул прибор на руке. – Не смотри, что выглядит коряво. Отключит все, что захочешь. Сам изобрел. Мы ведь с Савкой электронщики. А ты кто?

– Лингвист, – почему-то сказал Краев.

– Понятно. В командировке был?

– Естественно.

– В самой Москве?

– В самой.

– Ну как там? Лет пять уж там не был.

– Да все так же. – Краев брезгливо сморщился. – Чистота, красота и дисциплина. Барания и есть Барания.

– Понятно… – Вася грустно вздохнул. – А все равно посмотреть хочется. На монорельсе прокатиться. Я ведь до чумы в Москве жил, на Петровке. Ты чего в командировке-то делал?

– Так я тебе и сказал!

– А я знаю! – произнес вдруг Савелий. – Подумаешь, секрет! У нас в отделе пяти лингвистам командировки в Калининград выписали. Так один мне проболтался, что они новую программу для «Телероса» составляют. Всякие там вербальные формулы. Ну, типа, технология словесного воздействия. Калининград ведь на Германию вещает. Ты прикинь, смотрит какой-нибудь немец наш «Телерос», передачку про зебр в Африке, а ему неслышно в подкорку вдалбливают, что нужно купить русский эмобиль. Продажа поднимается на пять процентов.

– Вранье все это, – сказал Краев. – В Германии очень строгая система тестирования телепередач, особенно иностранных. Суггестивные методы телевоздействия запрещены полностью.

– Ха! – Савелий хитро подмигнул. – Это немцы так думают, что они все это дело могут контролировать. Они ж не знают, что у нас здесь, в чумных карантинах могут сделать! Нам это все ихнее тестирование обойти – раз плюнуть!

– А может быть, потому нас в зонах и заперли? – грустно сказал Василий. – Нас, чумных. Ведь мы – интеллектуальный цвет нации, если подумать. Перевоспитать нас не получается. А вот мозги наши поэксплуатировать – это пожалуйста!

– Да… – Савелий почесал за ухом. – Вот говорят, что карантины – временные. Что изготовят новую прививку от чумы, введут нам, неиммунным, и отпустят всех по домам. Да только это «временное» сколько будет длиться? Восемь лет уже сидим в зонах. Причем в наших чумных городах Россия осталась самою собой. А вот снаружи, во внезонке, все изменилось. Каждый раз как в командировку выезжаю, как будто в другую страну попадаю. Ты как, Серега, что по этому поводу думаешь?

– Как на другой планете, – в сердцах сказал Краев.

– Во-во. У нас в отделе отказ за отказом идет. Не хотят чумники в командировки идти. Не желают покидать свои зоны – и все тут. Возвращаются все в депрессии. Ты помнишь – нам первые три года карантин чуть ли не тюрьмой казался. А теперь – дом родной. Я что-нибудь учиню, ей-богу, чтоб в командировки не ездить. На меня как эти бараны посмотрят – у меня дрожь по коже. Мне кажется, они только притворяются тупыми, на самом деле они умнее нас, чумников, стали. Они знают о нас все, мы для них – пройденный этап цивилизации. А мы о них знаем все меньше и меньше. Они не говорят нам чего-то, чего знать нам не положено. Создали нам в карантинах райские условия, хочешь – работай, хочешь в потолок плюй. Но на самом деле они просто отгородились от нас. Перевоспитать чумников не удается. И они откупились от нас, вот что! Вот вам, дорогие российские неиммунные чумники, все, чего душа пожелает! Жрите деликатесы до блевотины! Пейте свою вредную водку до зеленых чертиков в глазах! Трахайтесь, рожайте детей, купайтесь в бассейнах и смотрите телевизор! Только не высовывайтесь из своих временных зон. Вы ведь заразные, дорогие наши чумники!

– Как ты думаешь, чумники действительно заразные? – осторожно спросил Краев.

– Естественно! – Савелий горько усмехнулся. – У вас что, в «четверке» никто не умирает?

– Нет, вроде бы, – Краев недоуменно развел руками.

– Странно. У нас в седьмой – пять смертей за последний месяц. Чума, будь она неладна. Якутская лихорадка.

– Так почему же все не перезаразятся?

– Нет, ты в самом деле как будто с луны свалился! – Савелий посмотрел на Краева с подозрением. – А зачем нам уколы-то делают?

– А, ну да, – махнул рукой Краев. – Я не об этом. Это я знаю. Ладно… Не будем о чуме. Что-то грустно стало. Может, еще по рюмочке махнем?

Зеленая машина мчалась по сверхскоростной трассе в чумной карантин номер семь. Трое людей внутри нее молча пили синтетический алкоголь. Каждый думал о своем.

* * *

Краев ожидал, что чумной город окажется кусочком прежней России – родной и знакомой, какой он покидал ее восемь долгих лет назад. Но то, что он увидел, не походило ни на что.

Город был обнесен большой бетонной стеной, на которой огромными красными буквами было начертано: «ВРЕМЕННЫЙ ЭПИДЕМИОЛОГИЧЕСКИЙ КАРАНТИН N 7». Коротко и ясно. На пропускном пункте с Краевым разбирались недолго. Регистратор – бритый наголо парень с зеленой татуировкой на черепе – был явно не из «баранов». Сунул карту Краева в опознаватель, удивленно качнул головой, приподнял зеленые шестиугольные очки, всматриваясь в необычного визитера.

– Что, брат, из четвертого Врекара пожаловал? – поинтересовался он с ехидной усмешкой.

– Из него, родимого.

– Ну и как там?

– Поезжай, узнаешь.

– Да кто бы меня еще туда пустил! Говорят, там чумных научились перевоспитывать? Чуть ли не поголовную веру в Учителя вводят?

– Мало ли чего говорят… – уклончиво ответил Краев, и сразу стало ясно, что он знает намного больше, чем говорит.

– Ну ладно, брат, устраивайся. Встретимся скоро, я думаю. Поговорим по душам. Салем меня зовут. Запомнил?.

Запомнил, конечно. Запомнить было легко. На блестящем загорелом черепе молодого человека была изображена пачка сигарет «Salem» – ментоловых, зелененьких. Пачка была открыта и одна сигарета соблазнительно высовывала оттуда белый фильтр. Краеву сразу захотелось курить.

Краеву, конечно, хотелось поговорить по душам. Только боялся он такой беседы. Краев начал уставать от игры в загадки-отгадки. Конечно, он уже привык жить под чужим именем, и смена личности Шрайнера на личность Перевозова сперва не вызывала особых затруднений. Но все-таки между Шрайнером и Перевозовым было значительное различие. Немец Шрайнер был обычным человеком и жил в обществе более или менее обычных людей. Краев знал про Шрайнера все – он сам придумал его. Про Перевозова он не знал ничего, и не мог узнать. Покойный Перевозов был чумником, к тому же выходцем из четвертого Врекара, где, как выяснялось, все было как-то не так…

Краеву нужно было поговорить с кем-нибудь просто, по-человечески, без боязни быть разоблаченным. Но с кем? С чумниками? Пока он еще не знал, можно ли доверять им. Не знал…

– Встретимся, Салем, – сказал он. – Поговорим. Если ты захочешь со мной говорить. Я не люблю игры в одни ворота, Салем.

Поскольку Краев, он же Перевозов, был новоприбывшим, ему предложили на выбор список жилья, в котором он мог бы поселиться. В списке было около пятидесяти квартир и отдельных домов – в аренду или на продажу. За все нужно было платить, никаких общежитий не предусматривалось. Это было несколько неожиданно для Краева – он ожидал увидеть во Врекаре нечто вроде усовершенствованного социализма. Цены на жилье показались ему чудовищными – ни один немец не потянул бы такие огромные рублевые счета. Свинство какое-то! И это они называют жить на всем готовеньком?!. Однако, когда Краев проверил карту Перевозова в банкомате и получил информацию о его счете в банке, он воспрял духом. Денег там дежало столько, что можно было жить пару лет безбедно, не ударяя пальцем о палец. Перевозов, оказывается, при жизни был богатеньким. Интересно, чем он занимался?

Конечно, Краев мог бы снять деньги и со своего немаленького счета. Это было бы честнее, чем грабить чужого человека, пусть даже покойного. Но Краев прекрасно понимал, что это невозможно – в Москве давно обнаружили его исчезновение и теперь, само собой, землю роют носом в его поисках. Стоит только номеру личной карты Краева промелькнуть в сети… Он не успеет отойти и на десять шагов, как его скрутят.

Нет уж. Свобода дороже.

Николай не слишком задумывался о последствиях своих незаконных поступков. В конце концов, он совершил первое преступление, когда воспользовался чужой картой и выдал себя за другого человека. Какая разница теперь – одним преступлением больше, одним меньше. Если они захотят наказать его, то накажут и без вины. Если захотят простить – простят.

Почему-то в Краеве жила тупая уверенность, что в тот момент, когда Давила сказал ему: «Иди и разбирайся сам», то этим выдал Краеву некую лицензию на умеренно противозаконную деятельность. Законный способ разобраться во всем был только один – стать одним из них. Стать бараном. Этот путь Краева никак не устраивал. Когда-то он отказался стать одним из избранных. Теперь избранными стали большинство жителей страны. Значит, Краев должен был присоединиться к немногим оставшимся неизбранным – к изгоям, не подающимся перевоспитанию. К чумникам.

В настоящее время Николай сидел в бюро по найму жилья седьмого Врекара и изучал цветные проспекты с фотографиями домов и комнат. Он рассеянно перелистывал уже третий альбом подряд и думал о чем угодно, только не о том, чем следовало думать. Впрочем, девушка-клерк не торопила его – она полулежала в кресле, положив ноги на журнальный столик, курила и читала книгу. Что само по себе уже было приятно после вопиющей нелюбви к чтению и курению со стороны «правильных» московских людей.

Взгляд Краева остановился на фотографии интерьера одной из квартир. Комната с гладкими стенами интенсивно-синего цвета, круглые окна, похожие на иллюминаторы, светлая мебель простых геометрических форм. Во всю стену яркой белой краской был нарисован большой пароход. Задняя часть лайнера была прорисована в гиперреалистической манере – ютовая палуба, шлюпки, шлюпбалки, шпиль, кормовой якорь, вплоть до каждой заклепки на пузатом борту. Это больше напоминало фотографию, чем картину. Количество деталей картины уменьшалось по мере перехода к средней части парохода, а в носовой части корабль и вовсе превращался в детский рисунок – корявый, но милый, с дымом-спиралью, выходящим из трубы.

Краев стоял и обалдело хлопал глазами, не мог оторвать взгляд от парохода. Этот лайнер словно двигался во времени, самим своим устройством изображая эволюцию. Только двигался он в направлении, противоположном движению каждой человеческой особи и всего сообщества людей в целом. Корабль плыл от сложного (и даже нарочито усложненного) к простому. К естественному, как детство, восприятию жизни.

Краев всмотрелся в рисунок внимательнее, пытаясь найти тонкую мембрану, которую прорывал корабль в своем переходе из сложного в простое. Но четкой границы не было. Тысячи мелких, тщательно прописанных деталей постепенно теряли свою интенсивность и множественность, превращаясь в толстые примитивные линии.

Если бы этот пароход изображал Россию, то Россия плыла задом наперед.

– Это что? – Краев постучал ногтем по картинке. – Что за квартира?

– Это? – Зеленоволосая девчонка подвинула к себе проспект, бросила быстрый взгляд на фотографию. Краеву показалось, что она немного смутилась. – А, это однокомнатная. Первый этаж, в двухэтажке, улучшенная планировка. Дом новый, кибермодерн, две тысячи пятый год постройки. Комната одна, но по размерам будь здоров – пятьдесят квадратов. Во дворе бассейн…

– Кто это нарисовал? – Краев снова ткнул пальцем в пароход. – Эту вот картину?

– Старик нарисовал, – сказала девушка. – Ну да, Старик. Он же был художником – сам и нарисовал. Он везде рисовал шизовые картины на стенах. У нас их штук двадцать в городе.

– Старик? Кто это?

– Ну, Старик. Он жил в этой самой квартире.

– Как его звали?

– Не знаю. Извини, в самом деле не знаю. Да и никто не знал, по-моему. Просто Старик. Все его так звали.

– А как он выглядел? – Краев закусил губу, пытаясь скрыть волнение. – Ты видела его?

– Видела, конечно. Все его видели. Он любил зайти вечером в бар, подсесть к кому-нибудь, выпить водки. Старикан любил поболтать. А как он выглядел? – Девчонка неопределенно помахала в воздухе тонкими пальцами с ногтями, раскрашенными во все цвета радуги. – Ну так… Никак, в общем.

– Он был похож на индуса?

– На индуса? – Девушка задумалась. – Нет, кажется. Иногда мне казалось, что он негр. Но у него были голубые глаза, это точно. Или карие. И волосы такие длинные. Или короткие?..

Девчонка задумалась.

– Не понимаю, – громко сказал Краев. – Если он так необычно выглядел, почему же ты его не запомнила?

– Здесь же седьмой чумный город! – произнесла девушка, недоуменно уставившись на Краева. Правый глаз ее был ярко-золотого цвета, левый переливался рубиновыми оттенками. – Здесь у нас все выглядят каждый день по-разному. Я соседей своих не всегда узнаю – мода такая.

– Что у тебя с глазами?

– Ничего. Контактные линзы. Ты с луны, что ли, свалился – вопросы такие задаешь?

– Я из четвертой зоны.

– Из четвертой? – Огонек любопытства пробился даже через цветные пленки линз. – Круто! В первый раз вижу живого полумеха! А чего у тебя руки такие?

– Какие?

– Ну, обычные.

– А какие они должны быть?

– Ну… Ты что, не знаешь, какие руки должны быть у полумеха?

– Какие?

– Железные!

– Голова у тебя железная! – рявкнул Краев. – Напридумывали тут всяких сказок про «четверку»! С жиру тут беситесь! Линзы всякие понадевали…

– Да ладно, – настырная девчонка и не думала смущаться, – все знают, что на «четверке» живут ненормальные. Полумехи, параспосы и долгоноги. Ты кто?

– Я головорог, – вполголоса сообщил Краев, наклонившись к девушке для большей интимности. – У меня рога растут на башке. Они же – антенны. Посылают сигналы в космос. Я разговариваю с марсианами – на немецком языке. Эти тупые марсиане по-русски не волокут, представляешь?

– Да? – глупая девчонка вылупила глаза. – А покажи рога!

– Нету! – Краев взъерошил седую шевелюру. – Спилили перед командировкой. Для конспирации. Видишь, перхоть? – Краев наклонил голову. – Это опилки от рогов! Но это ничего. Рога снова отрастут – через пару недель. Приходи в гости, дам потрогать.

Девушка захохотала. Прикрыла ладошкой рот, покраснела вся так, что веснушки на курносом носу слились с общим пунцовым фоном. Это был настоящий, живой смех, не испорченный никаким воспитанием.

– А ты ничего, джанг! – наконец сказала она, вдоволь наржавшись. – Ты забавный. Заходи вечерком в бар «У моста», расскажешь еще чего-нибудь. У нас там компания продвинутая. Ты постригись только. У тебя причесон просто неприличный. Это ж надо, придумал… Рога!

Она снова хохотнула.

– Куда Старик делся? – спросил Краев. – Умер?

– Какой Старик?

– Который в этой квартире жил!

– А, Старик? Ушел куда-то. Ушел, и все. Больше его не видели.

– Куда? – опешил Краев. – У вас тут что, въезд и выезд не контролируется?

– Нет, так просто не уйдешь, – сообщила зелененькая. – «Правильные» ставят на учет всех. Но старикашка умудрился пропасть. Зашел к соседу, сказал, что уходит. «На, – говорит соседу, – тебе ключи от квартиры, отдай их в жилуправление. Пусть квартиру продадут. А я пойду, мне надо идти дальше». Сосед сообразил через пару минут, что происходит, выскочил за Стариком, а того уже и нету. Никто его больше не видел.

– Давно это было?

– Пару месяцев назад. Вот, теперь его квартира продается.

– Я возьму ее в аренду, – торопливо сказал Краев. – Других претендентов на это жилье нет?

– Нет. Никто не хочет жить в этой квартире, – откровенно сообщила девушка. – Странная она какая-то. Тебе не страшно?

– Не страшно. Я смелый.

– Ладно. – Девушка застучала разноцветными копытцами по клавишам компьютера. – Договор составляем?

– Да, давай.

Краеву не терпелось попасть в эту комнату и увидеть все собственными глазами.

Страна Чудес, да и только.

* * *

В чумном городе все звали друг друга на «ты». Это было фирменным знаком чумников, чертой их вынужденного братства заключенных. Но не самой удивительной чертой.

В чумной зоне все было удивительным. Собственно говоря, город, отведенный под седьмой чумной карантин, был велик для небольшого количества людей, проживающих здесь. Он был похож на пиджак пятьдесят восьмого размера, снятый с откормленного квадратного мещанина и наброшенный на плечи хрупкой утонченной девушки. Внутри мрачной бетонной стены, окружающей Врекар, процветала такая вычурная эклектика, что у Краева глаза лезли на лоб. Он шел пешком – оказался от аренды эмобиля. Честно говоря, он давно уже не водил машину – с тех пор, как его больное колено сделало невозможным безопасное управление автомобилем. Теперь, кажется, ноги были в порядке, но Краев еще не готов был взять управление транспортом в собственные руки. Он шел пешком и изумленно вертел головой, как подросток, впервые попавший на выставку авангардного искусства.

В городе чумников странно соединялись признаки заброшенности и помпезной роскоши. Дома немыслимой конфигурации, фантастической архитектуры и невероятной расцветки соседствовали с огромными кучами строительного мусора, небрежно отодвинутыми в сторону бульдозером. Жилые дома были окружены милыми заборчиками, внутри двориков на фоне зеленых аккуратных лужаек стояли белые статуи в античном стиле, росли кусты и деревья, подстриженные в виде скульптур. Потом улица вдруг превращалась в ряд заброшенных зданий – некоторые были относительно целыми, некоторые – с полуразрушенными стенами, обтянутыми серыми сетками, чтобы, не дай бог, кусок бетона не свалился кому-нибудь на голову. Главная дорога являла собою пример обычного российского порядка и ухоженности, боковые же проулочки зияли язвами провалившегося асфальта и кое-где были напрочь перегорожены упавшими деревьями.

На улицах царила удивительная пустота. Три часа дня – и ни души. За полчаса, пока Краев шел к центру города, лишь пара эмобилей прошуршала мимо него шинами.

Центральная площадь городка была вымощена неровными базальтовыми плитами, насечки на них образовывали узор, похожий на шумерскую клинопись. В середине площади находился удивительный фонтан – почти точная копия знаменитого брюссельского «Писающего мальчика». Только если оригинал статуи в Брюсселе был размером меньше метра, то монстр, который возвышался посередине чумной зоны, имел рост метра три с лишком. Писал он с пятиметрового постамента – черного, как ночь, струя его била мощно и уверенно, словно из пожарного брандспойта. Кроме того, время от времени тонкие струйки воды вылетали из ушей мальчика, что сопровождалось звуком, похожим то ли на ржание лошади, то ли на скрип гигантских несмазанных петель.

«Неплохо, – пробормотал Краев. – Совсем неплохо». Взгляд его уткнулся на изящную медную табличку, привернутую к стене. «Площадь имени Пети Стороженко», – значилось там. Краев пошел дальше по площади и обнаружил, что фонтан закрывает собой постамент поменьше – каких-то жалких три метра красного гранита. К постаменту была прислонена чугунная лестница, а по ней карабкался двухметровый металлический человек, отлитый из бронзы. Человек сей был одет как путешественник эпохи Возрождения – камзол с отворотами, кружевной воротничок, лосины, обтягивающие стройные мускулистые ноги, ботфорты выше колена. Благородную его голову увенчивала широкополая шляпа со страусиными перьями. Плечи человека были широки, талия узка. Человек улыбался и длинные остроконечные усы его победно топорщились.

«ОТ БЛАГОДАРНОГО ЧЕЛОВЕЧЕСТВА – ПЕТРУ АЛЕКСАНДРОВИЧУ СТОРОЖЕНКО, ИЗОБРЕТАТЕЛЮ ПОНЧИКОВ С АНАНАСАМИ» – гласили буквы, выбитые на пьедестале. Ниже находилась надпись поменьше: «По лестнице не лазить – уши оборву! Петя».

Краев почувствовал, что ему срочно необходимо освежиться. В смысле, тяпнуть чего-нибудь успокоительного, потому что бедные мозги его отказывались переваривать увиденное и услышанное за день. Сразу же за памятником находилось здание в неоготическом стиле, с красной черепичной крышей и остроконечными башенками, увенчанными петушками-флюгерами. На вывеске значилось: «Трактир имени Пети Стороженко». Краев потянул за латунную ручку и оказался внутри.

Длинные деревянные столы были пусты. В углу на помосте стоял большой стул из красного дерева с резными подлокотниками и спинкой. На стуле сидел пожилой пузатый человечек небольшого роста в тельняшке и брюках клеш. Лысую круглую голову человека увенчивала белая шапочка – нечто среднее между кипой и береткой. Человек курил трубку и с интересом смотрел на Краева. Клубы дыма плавали вокруг него, как возле маленького домашнего вулкана.

– Здравствуйте. – Краев деликатно кашлянул в кулак. – Скажите, у вас здесь алкогольная зона?

– У нас здесь чумная зона, братишка, – произнес толстячок неожиданно густым басом. – Это у баранов во внезонке выпить негде. А у чумников для хорошего человека всегда найдется чем промочить глотку. Ты как, хороший человек? Или нет?

– Человек я омерзительный, – сообщил Краев, забираясь на высокий табурет у стойки. – К тому же измученный воздержанием. Дай-ка, друг мой, чего-нибудь, чтоб по мозгам посильнее шарахнуло.

– Это как же так? – Человечек соскочил со своего деревянного трона, просеменил за стойку, изучил Краева прищуренным глазом. – То есть так, сразу, с улицы – и чтобы по мозгам? И чтобы покрепче? Позабористее? В три часа дня – и уже пить? Что же ты пьешь, моншер? Мескатоника, небось, потребуешь? А как насчет пончика с ананасами?

– Не надо мне мескатоника, – заявил Краев, с ходу отвергая напиток со столь подозрительным названием. – А вот пончик, пожалуй, съем. Ананасы свежие?

– Свежайшие, только сегодня с грядки. Сам растил. Никаких минеральных удобрений. Только натуральный навоз.

– Навоз тоже свой?

– Свиной.

– Ладно. Два пончика. И сто грамм водки. И пива, чтоб было чем эти пончики запить.

– Пончики запивают пивом только извращенцы, – сообщил толстячок.

– Я и есть извращенец, – веско сказал Краев. – Дай мне еще горчицы. Я буду макать в них твои пончики.

* * *

Пончики и в самом деле оказались вкусными. Пиво, как и положено, было холодным, водка – просто выше всяких похвал, хотя бы потому, что она просто была и можно было пить ее сколько угодно, не думая о здоровом образе жизни. Впервые за время нынешнего визита в Россию Краев почувствовал, что попал в место, где чувствует себя как дома. В место, где он хотел бы жить и мог бы жить. И это место называлось «чумной карантин».

– Слушай, а что это за памятник такой чудной там, на площади? – спросил он толстячка.

– Понравилось?

– Не то слово! – Краев показал большой палец. – Здорово, просто потрясающе! Такая, понимаешь ли, экспрессия! Ботфорты эти… И шляпа…

– То-то… – Толстячок удовлетворенно расправил пышные усы. – Это памятник Петру Стороженко! Великий человек этот Петя Стороженко, скажу я тебе! Ой, великий!

– А кто он такой?

– Это я! – человечек ткнул пальцем себя в грудь. – Петя Стороженко. Будем знакомы.

– Ты?! – Краев едва не подавился пончиком. – Так это… А кто тебе памятник поставил?

– Я сам и поставил, – сообщил Петя. – Площадь большая, чего ей пустовать-то? Сперва тут какой-то коммунистический деятель стоял – я из него писающего мальчика сделал. Помнишь, как Микеланджело говорил: «Главное – отсечь все лишнее». Лишнее я отсек, то, чего не хватало, приделал. Неплохо вышло? Правда, зимой воду приходится отключать – струя замерзает. А потом, получив общенародное признание, решил я поставить памятник самому себе. Я и жене своей памятник поставлю. Он уже почти готов – в виде Статуи Свободы. Только вместо факела в руке – швейная машинка. Женушка у меня портниха, а людей труда надо прославлять.

– Так тот мужик на лестнице… Он, вроде, на тебя не похож?

– Как не похож? – Петя попытался втянуть живот, нависающий над ремнем. – Очень даже похож! Как профессионал тебе говорю.

– Так ты выходит, скульптор?

– Заслуженный скульптор Российской Федерации Стороженко Петр Александрыч. – Толстячок приложил руку к груди и церемонно поклонился. – У меня три памятника стоят в Саратове, два – в Нижнем, два – в Омске, целых четыре – в Петрозаводске. Даже в Москве один есть, правда, маленький. Памятник Апельсинову-Сухрадзе. Может, видел?

– Нет…

– Будешь в Москве, посмотри. Улица Веденяпина. Херовенький памятник, честно говоря. Да в Москве-то разве разгуляешься? Нет, подумай, до чего жизнь – штука дурная! При коммунистах только Лениных ваяли, по три штуки за год, авангард был в полном загоне. Потом коммунистов скинули, свободу творческой мысли объявили, так денег не стало! Теперь и денег хоть отбавляй, и мозги еще не засохли, так нет – сижу в чумной зоне, наружу ни шагу. Я, брат, между прочим, до чумы все заграницы объездил! Даже в Аргентине был. А теперь жарю пончики и делаю памятники самому себе. Судьба-злодейка. Что тут скажешь?..

– А площадь кто в честь тебя назвал?

– Я и назвал. У тебя что, возражения имеются?

– Нет… Красивое название.

– Слушай! – Петя воодушевился. – Тут в городе еще три площади ничейные есть! Хочешь, одну в честь тебя назовем? Тебя как зовут?

– Сергей Перевозов.

– Вот! Я и памятник тебе сварганю! Только они это… неблагоустроенные площади. Там поработать надо будет как следует. Ну, это мы сделаем! Сашка нам бульдозером все разгребет. Плиты на складе выпишем, там еще тонн сто осталось. Крановщик у нас, правда, умер два месяца назад от чумы… Ну да ладно! Я сам за кран сяду! Я умею малость. Кранов у нас штук пять бесхозных стоит. Короче, будет у тебя своя площадь! Ты подумай, а? Площадь имени Сергея Перевозова!