Текст книги "Сверхдержава"

«Этого еще только не хватало. Изваять меня в виде троицы… Триамурти: Краев, Шрайнер и Перевозов. Три источника, три составные части расстройства личности».

– Нет, – сказал Краев. – Ни к чему это, обойдусь без площади. Извини, Петя.

– Вот, все вы так! – Стороженко удрученно развел руками. – Деградирует чумной народ. Вспомни, что пять лет назад было! Сообща город своими руками поднимали. Конфетку ведь сделали, а не город, получше, чем в любой Швейцарии. У меня заказов на скульптуры на год вперед было. А сейчас что? Раньше шести вечера ни одна собака не просыпается! Зажрались! Только до бара доползти, мескалина тяпнуть, чтобы потом слюни пускать да в потолке свои глюки выглядывать. Слушай, мне кажется, что бараны этого и хотят – чтобы у чумников поскорее крыша съехала.

– Слушай, Петя, – сказал Краев доверительно, вполголоса. – Вот ты «правильных» сейчас ругаешь… Баранов, так сказать. Не боишься, что за хибон тебя возьмут когда-нибудь? Кто-нибудь настучит…

– Настучит?!! – Петя загрохотал раскатистым басом. – Да я пойду сейчас и приварганю к моему писающему мальчику голову нашего президента! И лозунг напишу: «Да здравствует агрессия!» Никто и пальцем не поведет!

– Почему?

– А потому что бараны не могут применять к нам силовые методы! Мораль им не позволяет! – Петя шарахнул мягким кулачком по стойке. – Ты! Ты кто такой? Ты иностранец, да? Ты как в зону-то попал?

– С чего ты взял? – смутился Краев. – Какой я иностранец, типун тебе на язык.

– Ты не баран! На барана не похож. Но и про чумников ни черта не знаешь. Сразу видно, что ты в первый раз в чумную зону попал. Значит, ты иностранец!

– Я русский.

– Я не спорю, что ты русский. Только последние восемь лет ты жил где-нибудь за бугром. А потом вернулся на родину – ностальгия замучила. Тебе сделали прививку, провели тесты, выяснили, что ты неиммунный, и отправили в чумную зону. Ты что, думаешь, один ты такой олух нашелся? Мы таких иностранцами и называем! Ну, угадал я?

Николай съежился, по спине его побежали не то что мурашки – черные муравьи-убийцы. Он попался. Никак он не ожидал, что его раскроют так быстро. Болван. На что надеялся, гений конспирации? Первый же попавшийся скульптор по пончикам раскусил его, как мальчишку…

– Он не иностранец, – раздался голос за спиной Краева. – Он чумник. Из четвертого Врекара.

– Из четвертого?! – взвизгнул Петя. – Сукины дети! Я так и знал, что они додумаются до этого! Сами не могут с нами справиться, так подсунули сюда убийцу-полумеха! А я еще памятник ему хотел поставить! Я на твою могилу памятник сделаю! Руки вверх, падла! Тебе говорю!

Стороженко выхватил из-за стойки огромный черный ствол и направил его на Краева. Не милицейский электрошокер – скорее, крупнокалиберный пулемет – из тех, что оставляют в теле дырки шириной в полладони. Краев медленно поднял руки. В голове его было идеально пусто, только громкие удары сердца дрожью отдавались в коленках.

– Спокойно… – голос сзади определенно казался знакомым. – Не гони, Петя. Дай-ка я его потрогаю. Если начнет метаморфироваться – стреляй.

Краев почувствовал вдруг легкие удары по ногам, по ягодицам, по спине, по поднятым рукам. Его простукивали деревянной палкой, как простукивают мраморную статую в поисках пустот. Пустот, в которых могут быть спрятаны какие-нибудь сокровища. И не только сокровища. Кажется, тот, кто «трогал» Краева сзади, боялся ничуть не меньше, чем сам Краев.

– Я не полумех, – сказал Краев. – Я даже не знаю, что такое «полумех». Я надеялся, что вы мне это объясните, ребятки. А вы обращаетесь со мной, как с заминированным камикадзе. Не бойтесь, я не взорвусь. Максимум, на что я способен – испортить воздух.

– Ни черта не понимаю, – сказал человек сзади. – На полумеха ты действительно не тянешь – ни железа, ни пластика. Ты действительно из Инкубатора? Из четвертого Врекара?

– Да.

– Почему же ты ничего не знаешь? Почему так дико себя ведешь? Почему от нас не прячешься?

– Потому что мне затерли память, – произнес Краев. – Я понятия не имею о том, что это такое – четвертый Врекар. Возможно, я и был каким-нибудь полумехом, или долгоногом, или еще кем-нибудь. Но я не помню ничего за последние восемь лет – ни одного дня. Из моей жизни стерли восемь лет и отправили сюда, в седьмой карантин. На отдых, может быть?

– Сейчас посмотрим, на какой отдых тебя отправили. Раздевайся.

– Как? Совсем?

– Совсем.

Краев обреченно стягивал с себя одежду. Чувствовал он себя совсем униженно. Но куда было деваться? С таким пулеметом не поспоришь.

– Повернись.

Краев развернулся и сразу же смущенно прикрылся руками. Сзади него стояли парень и девушка.

Парнем был Салем. В руках он держал длинную деревянную палку, подсоединенную золотистыми проводками к черному ящичку, висящему на груди. Девчонке было чуть больше двадцати лет. Голова ее была обрита наголо, почти как у Салема, только посередине черепа шла тонкая косичка желтого цвета, с вплетенными серебристыми полосками. Косичка доходила до затылка и раздваивалась там на два хвоста, к каждому из которых был прикреплен светящийся шар, размером с бильярдный. Несмотря на столь оригинальную прическу, способную, по мнению Краева, изуродовать любое человеческое существо, девушка была красива. Большие глаза, обведенные черными линиями и фиолетовыми линиями на манер мишеней. Прямой правильный нос. Губы – накрашенные зеленой помадой, сжатые напряженно, и все равно красивые. Мускулистый подтянутый живот – полоской между короткой обтягивающей майкой и полосатыми бриджами. У этой девчонки все было на месте. На месте находился и электрошокер, направленный Краеву прямо в грудь. Девушка держала его уверенно – так, словно не выпускала из рук с самого рождения.

– Лиза, твое слово – последнее, – сказал Салем. – Этот тип – полумех?

– Нет, – произнесла девушка. И опустила оружие.

ГЛАВА 3
КРАЕВ МЕНЯЕТ ПРИЧЕСКУ

Краев наконец-то попал в свое новое жилище. К сожалению, не было возможности как следует рассмотреть его, хотя оно того стоило. Вместо этого Краеву пришлось принимать гостей.

Если говорить точнее, Николай Краев был отконвоирован до своей квартиры и подвергнут допросу. Давно Краеву не приходилось так туго.

Когда-то он свято соблюдал принцип – не лгать. Этим ограничением он неизменно ухудшал собственную жизнь и испортил ее до такой степени, что ему пришлось удрать из России. За последние шесть лет, с тех пор как Краев стал Шрайнером, он превратился в профессионального лжеца. Это намного расширило его пространство: узкий жизненный канал, по которому когда-то с трудом продирался его корабль, превратился в относительно просторную акваторию. Разумеется, она была заполнена мутной водой, над ней витали не самые приятные запахи, зато возможностей для маневра стало хоть отбавляй. Краев стал не просто лгуном – он стал игроком на сцене, почти профессиональным актером. В этом был своеобразный вызов: вот, мол, Россия, не захотела ты меня, прежнего Краева, увешанного самозапретами, так получай нового Шрайнера, сохранившего в душе высокие моральные цели, но не гнушающегося в их достижении никакими средствами.

И в этом была ложь перед самим собой. На самом деле Краев не так уж и изменился. Он вовсе не стал суперменом, ловко обходящим любые препятствия. Запреты все так же сидели в его сознании, не позволяли совершать подлость по отношению к другим людям – как к ближним, так и вовсе незнакомым. Начисто отвергали возможность предательства. И, самое главное, никак не давали поверить, что все в мире подчиняется циничному расчету. Стало быть, Краев был все так же слаб, хотя и скрывал свою слабину. И сейчас ему нужно было вести себя крайне осторожно.

Мебель в комнате радовала взгляд – как и ожидал Краев. Он доверился вкусу Старика, и Старик его не подвел. Вкус у него был отменный. Белый квадратный стол, белая прямоугольная кровать, белые шкафы, массивные белые стулья с высокими спинками. Все белое. Причем никакого пластика – дерево, обработанное неким составом, сохраняющим шероховатую фактуру лиственной породы. На западе Краев не видел такого никогда.

Вот только сиденье стула было жестковатым. Краев мог ощутить это в полной мере, собственной, пардон, костлявой задницей, потому что его прикрутили к стулу самым немилосердным образом. Усадили на стул, связали руки сзади за спинкой, а ноги обмотали клейкой лентой. Стреножили.

– Зря вы это, ребята, – заявил Краев. – Никуда я от вас не сбегу. Если вы даже выгоните меня взашей, снова проберусь к вам, потому что я очень любопытный человек. Я рад, что нашел вас.

– А вот нас это совсем не радует, – угрюмо сообщил Салем. – Потому что нет тут причин для радости. Когда до чумника добирается полумех из «четверки», радоваться чумнику не с чего.

– Я же сказал вам, что я не полумех. И что ни черта не помню о самом себе.

– Это хуже всего.

– Почему?

– Потому что ты сам не знаешь, для чего тебя сюда послали. А знает это только тот, кто тебя сюда закинул – в этом можешь быть уверен. Сейчас ты мирный и вежливый, но как только увидишь того, кого тебе положено убить, в твоем блокированном мозге сработает переключатель. Щелк! – Салем хрустнул пальцами. – А дальше ты перестанешь соображать, превратишься в оружие, в механическое средство уничтожения, и разнесешь в ошметки того человека, которого тебе запрограммировано убить. А может быть, и десять человек. Или двадцать – полумеху это вполне по силам.

– Блин, да объяснишь ты в конце концов, что это за хрень такая – полумех? – рявкнул Николай.

– Полумеханический человек. Киборг, созданный для убийства.

– Она же сказала тебе, что я не киборг, – Краев кивнул на Лизу, хладнокровно обследующую шкафы. – Чего тебе еще надо?..

– Она сказала… Она много чего сказала… – Салем подошел к Краеву и резко дернул его за волосы – так, что Краев взвыл и слезы выступили на его глазах. – Похоже, патлы у тебя настоящие.

– А какие еще? – зарычал Краев. – Синтетические? С жопы пересаженные?

– Сейчас мы тебя пострижем. Ой, пострижем. Оброс, как повстанец, – бормотал Салем, копаясь в своей большой сумке. – Сделаем тебе нормальную прическу, хоть на приличного человека станешь похож. Спасибо потом скажешь…

Он извлек портативную машинку для стрижки, нажал на кнопку. Машинка зажужжала как огромное насекомое.

– Не смей! Скотина! – Краев задергался, сделал попытку свалиться вместе со стулом, но парень уже навис над ним сзади, схватил одной рукой за плечо. Холодный металл чиркнул по черепу и первые пряди седых волос Краева упали на пол.

Краев затих. Внезапно он подумал, что нет унижения в том, что его простукали палкой, потом раздели, а теперь стригут наголо. Это просто необходимые процедуры, цель которых – не унизить его, пришельца, а просто обезопасить себя. Салем боялся Краева гораздо больше, чем Краев Салема. И, наверное, у Салема были для этого веские причины.

– Слушай, брат, – сказал Краев. – Ты все не сбривай, а? Посередине мне оставь волосы. Я потом гребень себе сделаю. В зеленый цвет покрашу – как у панка. Ты знаешь, кто такие панки, а, Салем?

– Знаю, – сказал Салем, ловко орудуя прибором. – «Анархия в Соединенном Королевстве». «Секс Пистолс». Сид Вишес убил свою подружку. Убил, закопал, надпись написал. Я еще помню кое-что из дочумной жизни, полумех. «Мама – анархия, папа – стакан портвейна».

– Сколько тебе лет тогда было?

– Двадцать. Я жил в Сибири, в славном городе Кемерово. Был помешан на компьютерах. Плевать мне было на чуму, и на смуту и на все прочее. Я даже не знал, что вокруг происходит. Мне нужно было доделать одну программу, поэтому две недели подряд я ел и спал рядом со своим компьютером. И обнаружил, что в мире что-то происходит только тогда, когда погас свет. Вырубили свет во всей стране, ты помнишь?

– Да.

– Гады. Выключили электричество. Бесперебойника у меня не было, и вся моя работа пошла к чертям собачьим. Мне пришлось очнуться и вспомнить, что в мире есть еще что-то кроме компьютеров. Я вышел на улицу, чтобы купить себе жратвы. Думал – на час. Но оказалось – навсегда. Домой я уже не вернулся.

– Что случилось?

– А ты не знаешь? С тобой что, по-другому было? Меня забрали и забрили. Сделали прививку от чумы, дали в руки автомат и отправили на «объект». И две недели я охранял какой-то склад вместе с тремя такими же как я мальчишками и одним пожилым майором в отставке. Обитали мы в блокпосте, сварганенном из железнодорожных шпал. Воняло там креозотом до тошноты. Три дня у меня была температура под сорок, я валялся на полу и подыхал. Ни у кого из других парней такой лихорадки не было, хотя им тоже только что сделали прививку. Все думали, что у меня чума. Но отнеслись ко мне по-человечески – пить давали, кормить пытались… Через три дня я неожиданно очухался и почувствовал себя как огурчик.

– От кого вы охраняли склад?

– От бандитов, от гопоты всякой. Я и сам не знаю, кто там всем этим командовал. Майор сказал, что мы – вроде как народное ополчение. Добровольное… – Салем саркастически хмыкнул. – А на наш склад могут напасть повстанцы. Так мы и куковали две недели. Никто на нас не нападал. Еду нам привозили через день – хреновенькую, но в достаточном количестве. Патронов было по рожку на брата. Скучали, байки травили. Вот тут я и начал замечать, что происходит с ребятками что-то не то. Сперва они дружно бросили ругаться матом, а когда я вворачивал какое-нибудь крепкое словцо, вздрагивали. Потом отказались от курева и боевых ста грамм – нам изредка привозили бутылку-другую водки. Автоматы эти придурки сложили в кучу и больше к ним не прикасались. Более того, они заявили, что людей убивать нехорошо, поскольку это противоречит заповедям божьим. Представляешь херню такую?

– Представляю…

– Короче говоря, мне стало не по себе. Майор еще держался пару дней, а потом и его скрутило. Его автомат оказался в общей куче. Я остался один нормальный в этой компании. Они почти перестали разговаривать со мной – смотрели на меня, как на какое-то чудовище. Сидели целыми днями на шпале с блаженными физиономиями и обсуждали то, как неправильно устроен этот мир и как они изменят его, когда закончится смута. Для меня это было дико. На нас не нападали, да. Нам везло. Но могло и не повезти, потому что в городе шла самая натуральная война, выстрелы слышалась со всех сторон. А эти… Подняли лапки, заранее сдались.

– Превратились в баранов?

– Да. Именно в баранов. А я – нет. Тогда я еще не знал, чем все это кончится. Я просто думал, что ребятишки свихнулись от страха, от неопределенности и постоянной вони. Что они спасаются от дурной жизни мечтами блаженных дурачков.

– И чем все это кончилось?

– Резней. К нам подкатила легковушка и из нее вышли четверо. Очень они мне не понравились: обвешаны оружием с ног до головы, на мордах черные маски. Пока мои барашки расчухивали что к чему, я схватил автомат и пару рожков, сиганул через заднюю дверь и спрятался за блокпостом. Эти, из машины, не увидели меня – повезло мне. Один из них гавкнул: «Всем выйти из укрытия, руки за головой». И что ты думаешь? Пацаны и майор вышли, как миленькие. Улыбались даже, идиоты. Мол, мир, любовь и все такое… Их построили у стены рядком и перерезали им глотки ножом – патроны, наверное, экономили. Перерезали как натуральных овец, на глазах друг у друга. И никто даже попытки не сделал сопротивляться или сбежать. Стояли и ждали, пока дойдет очередь подохнуть. Боже мой… Бедные тупые бараны…

Салем громко шмыгнул носом. Краев обнаружил, что машинка затихла – видно, Салем уже сбрил с его черепной коробки все лишнее. Колени Краева были усыпаны волосами.

– А что случилось дальше?

– Я убил этих бандюков. Убил их на хрен. Наверное, не стал бы высовываться, но они сами нарвались. Когда они расправились с пацанами, двинулись к складу. А я находился между стеной склада и блокпостом, и деваться мне было некуда – они увидели бы меня сразу. Поэтому, как только они поравнялись со мной, я начал стрелять – практически в упор. Свалил всех четверых с первой очереди. Один умер сразу. А потом я сменил рожок и добил остальных троих – в месиво. Я очень боялся их. Я не мог позволить им остаться в живых.

– А потом?

– А потом засел в укрытии. Все оружие собрал и зарядил. Я сидел в вонючих стенах и смотрел на мир через щель амбразуры, ждал, когда мир придет убивать меня. И готов был обороняться до последнего патрона. А восемь мертвецов валялись там, где им пришел конец – распухали и гнили на жаре.

– Сколько ты так просидел?

– Всего день. Но, знаешь, полумех, этот день был не самым приятным и коротким в моей веселой жизни, он длился целую вечность. А потом приехала машина – та, которая привозила нам жратву. Оттуда вылез капитан Лифанов – я знал его по предыдущим приездам. Он осмотрел трупы, пересчитал их, и понял, что одного не хватает. Вот такой он был умный дяденька, этот капитан Лифанов – все схватывал на лету. Он опустил свою пушку стволом вниз, повернулся к посту и крикнул: «Эй, ты там?» А я сидел и молчал. Я целился в его башку – знал, что если он сделает шаг в мою сторону или поднимет ствол, расстреляю его на хрен. Знаешь, что он сказал?

– Что он сказал? – хриплым эхом отозвался Краев.

– «Не стреляй, – вот что он сказал. – Сынок, я не баран, не мародер и не повстанец. Я такой же как ты, сынок. Я нормальный. Вылезай. С тебя достаточно, сынок».

Салем замолчал. Девушка Лиза, судя по всему, нашла то, что искала по всей квартире – полупустую бутылку какого-то пойла без этикетки. Она уже основательно приложилась к ней и теперь протянула Салему.

– Без галиков? – Салем с подозрением обнюхивал горлышко.

– Чистая, – произнесла Лиза. – Синтетика, конечно, но без дряни. Двадцать градусов. Пей.

Салем запрокинул голову, треугольный кадык его заходил вверх-вниз.

– Дайте глотнуть, – попросил Николай.

– Пока рано. – Салем вытер губы рукавом. – Напьешься, и все дельта-фазы мне смажешь.

– Что дальше-то было?

– Когда?

– Когда ты в блокпосту своем сидел?

– Странно ты себя ведешь… – Салем задумчиво качнул головой. – Странно. Если ты чумник, то ты сам должен знать, что тогда было. Если ты баран… Нет, ты не баран – это и так видно. Может быть, ты и вправду иностранец?

– Я чистой воды чумник. Только ничего не помню.

– Ты темнишь, джанг. Ей-богу темнишь. Ладно, сейчас мы все узнаем…

Салем извлек из сумки фолдер и установил его на столе. Достал две пластинки из толстой золотистой фольги, намазал их прозрачной гадостью, похожей на разведенный мед, и аккуратно приклеил к черепу Краева – по одной пластинке с каждой стороны темени. Расправил фольгу, отступил на шаг и полюбовался собственной работой.

– Знаешь, на кого ты сейчас похож? – спросил он. – На параспоса. Ты – вылитый параспос.

– Спасибо за комплемент, – буркнул Николай, прикидывая, что это за слово такое – «параспос». «Парашютист с постелью»? «Паразит с похмелья»? Впрочем, тогда бы это звучало как «параспох». А окончание «по х…» могло означать и кое-что другое. В любом случае, слово «параспос» не понравилось ему точно так же, как и «полумех». Не хотел он быть ни тем, ни другим.

– Сейчас я буду тебя сканировать, – сообщил Салем. Теперь он сидел за столом спиной к Краеву, пальцы его бегали по клавиатуре. – Если ты параспос, ты уже знаешь, что это такое. Тебе уже не раз делали такое.

– Я – параспох, – заявил Краев. – Это значит, что мне все по одному месту. Давай, Салем, сканируй. Я сделаю так, что у тебя на экране возникнет полный набор матерных слов – это и будет правдивой информацией. Тем, что я о тебе думаю…

Вдруг он почувствовал дурноту. Ему делали сканирование мозга совсем недавно, на станции эпидемконтроля, но тогда это было совсем по-другому. Тогда ему не брили башку, тогда он не чувствовал такого сильного головокружения. А сейчас ему показалось, что стул вместе с ним взмыл в воздух и начал раскачиваться самым подлым образом – очевидно, готовясь произвести фигуры высшего пилотажа. Краев собрался было возмутиться, крикнуть Салему, чтобы тот прекратил свои бесчеловечные опыты. Но не успел – в полу под стулом образовалось черное отверстие, и Николай ухнул туда, вниз, со скоростью метеорита, врезавшегося из космоса в верхние слои атмосферы.

* * *

– Привет, человек, – произнес Старик. – Решил навестить старого собутыльника? Ну что ж, садись.

– И как же я могу это сделать? – поинтересовался Краев. – Ты видишь, что со мной сделали?

Николай Краев парил в воздухе, все так же привязанный скотчем к стулу. Он болтался в свободном пространстве, в полуметре от острого края скалы, над глубокой пропастью. На треугольном дне ущелья, далеко внизу, ревел пенистый поток горной реки. Краев старался не смотреть на него. Конечно, все это было очередной галлюцинацией. Но Николай не захотел бы такого даже в бреду – пролететь двести метров, размахивая руками и ногами, грянуться всем телом об пики камней, окровавить их, и снова падать по инерции все ниже и ниже, уже бездыханным трупом, теряя с каждым ударом о скалы очередные части своего бывшего тела.

Старик устроился с комфортом. На широком, ровном и абсолютно горизонтальном выступе скалы стоял столик и два кресла, обтянутых белой кожей. Стол был неплохо сервирован: супница, салатница, горки изысканных блюд, украшенных зеленью и цветами, китайский фарфор, золотые бокалы на тонких ножках, пузатая бутыль вина в оплетке из виноградных прутьев. Сам Старик восседал в одном из кресел. Глаза его были устремлены в тарелку, в ней лежала зажаренная целиком небольшая птица, с коей Старик ловко разделывался ножом и вилкой.

– Ах, вот оно что… – Старик поднял голову и задумчиво посмотрел на Краева. – Тебя привязали к моему стулу. Хороший стул. Жалко его терять…

– А меня тебе не жалко терять? – выкрикнул Краев.

– Ладно. Ты сделал выбор. Избавимся от стула, а тебя оставим.

Старик поднял руку, рассек воздух ножом. Николай услышал скрежещущий звук, словно клейкую ленту, которой он был прикреплен к злополучному предмету мебели, перепиливали тупым зазубренным ножом. Лента лопнула, стул отделился от Краева, полетел вниз, кувыркаясь в воздухе, и раскололся в глубине пропасти на белые обломки.

Краев висел в воздухе в прежнем положении и боялся пошевельнуться.

– Что там со стулом? – поинтересовался Старик.

– Ра-ра-разбился, – зубы Краева громко стучали друг об друга. – Слу-слушай, Ста-старик! Спаси меня, а?

– Иди сюда. Здесь есть чем промочить горло. Сегодня моя очередь угощать.

– Ка-как идти?

– Ногами. Нижние конечности у людей, как правило, называют ногами. Вот и используй их, как положено.

Краев осторожно наклонился, перенес центр тяжести вперед, выпрямился и медленно встал. Все было так, как будто он действительно вставал со стула, находящегося на твердой поверхности. Только не было под ним ни стула, ни пола. Краев висел в воздухе.

– Давай, топай ножками, человек, – Старик взмахнул вилкой как дирижерской палочкой. – Перепелки остывают. Ты же не любишь размазывать застывший куриный жир? Сегодня у меня на редкость жирные перепелки.

Николай, несмотря на оцепенение, делал шажок за шажком и вскоре добрался до края уступа. После чего немедленно свалился на четвереньки и с воплями понесся прочь от ужасной пропасти, напоминая природной грацией африканскую обезьяну павиана.

– Я все же настаиваю, чтобы ты сел в кресло, – произнес Старик. – Я даже считаю, что это несколько неприлично с твоей стороны: я рассчитывал на приятную беседу, а ты носишься в четвероногом положении и кричишь подобно ослу.

Краев встал, отряхнул колени. В самом деле, что это он? Ну провалился сквозь дыру в полу, ну повисел над пропастью, ну прошел по воздуху аки по тверди земной. С обычными, нормальными параноиками и не такое бывает. Нет причин для расстройства. Николай наклонился над столом и омыл руки в чаше с розовой водой. Потом сел в кресло, взял накрахмаленную салфетку и положил ее на колени.

– И где же обещанная перепелка? – поинтересовался он.

Птица немедленно возникла на тарелке сама по себе, словно нарисовалась из воздуха.

– Я так и знал! – заявил Краев. – Все это обман. И жареное пернатое, и пропасть со скалой. Ты, обманываешь меня, Старик. Ты создал очередную иллюзию – к тому же банальную и истрепанную.

– Истрепанная иллюзия? – Правая бровь Старика едва приподнялась. – Оригинальное словосочетание. Что ты имеешь в виду?

– Ну все это… – Краев обвел рукой вокруг. – Что-то вроде виртуальной реальности, да? Почему все так стандартно? Эти горы, эта пропасть… Слушай, и почему ты ешь? Почему мы все время жрем, в конце концов? Этот стереотип уже навяз в зубах: я только что был в забегаловке Пети Стороженко, ел там пончики с ананасами и запивал их пивом, и, смею заметить, еще не проголодался с тех пор. И вот снова стол, снова еда, пережаренная перепелка. Терпеть не могу представителей отряда куриных – в живом виде, и тем более в мертвом. Не мог бы ты предложить мне что-нибудь иное? Например, томно извивающихся дев? Я оценил бы это…

– Как забавно устроены люди… – Старик усмехнулся, качнул головой. – Иногда я думаю: зачем я делаю все это? Зачем оказываю услуги людям, если они не в состоянии оценить их?

– Услуги? И какую же ты услугу ты мне оказываешь?

– Все очень просто. – Старик закончил обгладывать птичью косточку, положил ее на край тарелки и аккуратно вытер руку о полу халата, расшитого серебром. – Дело в том, что некий Салем сейчас сканирует твою память – там, в земной реальности. Это сканирование глубокое, в отличие от того, что тебе делали ранее. Более того, такое проникновение в твое сознание может нанести тебе вред. Скажу тебе по секрету, что оборудование Салема существует в единичном экземпляре – только в том городе, в котором ныне пребывает твое бренное тело. В сем городе, под названием Седьмой Временный Карантин, собрана элита электронных мастеров чумников, и в последние годы они изготовили множество уникальных приборов. Смею также заметить, что чумники не торопятся докладывать о своих изобретениях специальным службам вашей страны. Но спецслужбы догадываются об этом. Они боятся, что шаткое равновесие может быть нарушено, и в общем-то, имеют на это веское основание. В последнее время Салем очень испуган. Он знает, что специальные службы могут попытаться устранить лично его, как одного из главных нарушителей порядка. И в этом он тоже прав. Он думает, что ты – убийца, присланный, чтобы убить его. И если он обнаружит, что твоя память за последние пять лет не стерта, как ты это утверждаешь, то не станет с тобой церемониться, не станет разбираться, кто ты такой на самом деле – он просто убьет тебя, пока ты не пришел в сознание. Причем убьет так, что никто не заподозрит в этом насильственных действий. Тебя спишут как очередную жертву чумы.

– Так… – Краев помрачнел. – У меня есть шансы выжить?

– Ты сделал ошибку, когда затеял эту авантюру. Личную ошибку. Но люди – лишь винтики в огромном механизме. Каждый поставлен на определенное место, каждый вращается в определенном ритме, взаимодействует с другими составными элементами машины. Общая картина, кажущаяся на первый взгляд хаотичной, подчинена определенному порядку. Твоя роль очень важна. Если тебя убьют сейчас – раньше, чем положено, машина даст сбой и начнет двигаться в неправильном направлении. Потому я решил вмешаться.

– Спасибо, Старик! – произнес Краев с трогательной слезой в голосе. – Я ценю твою заботу. Особенно славно звучит то, что меня не убьют раньше, чем положено. А когда меня положено убить? И кто меня убьет? Ты не в курсе, случайно?

– Извини, не знаю. Обычно я не вмешиваюсь в дела людей, только общаюсь с теми из них, кто чем-то заинтересовал меня. Но сейчас я решил вмешаться: в течение того времени, пока мы беседуем, Салем будет находить в твоей памяти только пустоту. Надеюсь, это убедит его.

– Кто ты – ангел? Сам бог? Или, может быть, один из богов? Когда-то их много обитало на Земле…

– Боги никогда не обитали на Земле, – устало пробурчал Старик. – У богов своя обитель… Кто я? Никто. Один из Старых. Последний из Старых, который никак не может умереть. Что мне остается делать? Только наблюдать за людьми, и иногда пытаться помочь им. Хотя это не приводит ни к чему хорошему.

– Слушай, Старик… Твоя картина там, в доме… Этот корабль. Он производит потрясающее впечатление. Что ты хотел сказать этим?

– А ты что сам думаешь по этому поводу?

– Это путь, по которому нужно идти, и по которому мы не идем.

– Не совсем так. – Старик мягко улыбнулся. – Это просто инь, переходящий в ян. В моей собственной интерпретации – без Великого Предела. Я часто рисую инь и ян на своих картинах. Когда-то мы спорили с Чжоу Дуньи[5]5
  Чжоу Дуньи – один из основоположников философского течения неоконфуцианства (Китай, XI век н.э.)


[Закрыть] об инь и ян. Я утверждал, что между ними не существует границы, есть только плавный переход – состояние, которое является и тем и другим, причем это состояние и есть жизнь. А чистый ян так же мертв, как и чистый инь. Чжоу смеялся надо мной. Он говорил, что как движение, так и покой могут доходить до предела. Говорил, что мудрость древних мне недоступна. Но что он мог знать о древних? Он был просто мальчишкой…

– Ты так стар?

– Гораздо старее, чем ты можешь себе представить. Память моя вмещает тысячелетия, но и она не бесконечна. Мое прошлое скрылось в бездне забвения. Иногда хочется заглянуть в бездну, но от этого так кружится голова…

– Наверное, ты знаешь ответы на многие вопросы, Старик? Что происходит здесь, в нашей стране? Объясни мне!

– Это болезнь. Новая болезнь человечества. Последняя ее болезнь…

– И что? Мы все погибнем?

– Все люди когда-нибудь умрут, – веско сказал Старик. – Не умирают только бессмертные. Но, поверь мне, бессмертие – болезнь похуже смерти. Болезнь, от которой не избавляет даже смерть.

– Я хочу, чтобы ты объяснил мне все, – заявил Краев. – Всю эту белибердень, которая происходит на моих глазах. Ты объяснишь мне все, и я все пойму, и, может быть, решу, что мне нужно делать…

– Ты хочешь заменить свою жизнь суррогатом?

– В каком смысле?

– Познание – смысл твоей жизни. Ты пытаешься познать мир – рискуешь собой, совершаешь поступки, которые кажутся нелепыми, но упорно идешь своей собственной дорогой – шаг за шагом. Сейчас ты предлагаешь мне украсть отрезок твоего жизненного пути – просишь, чтобы я рассказал то, что тебе предстоит познать самому. Я не буду этого делать. Проживай свою жизнь сам, и не позволяй никому делать это за тебя.

– Нет, почему же? – Краев еще пытался сопротивляться. – Я только хочу получить от тебя некую информацию…

– Информация – не познание. Познание – это нечто большее. Иди, человек, иди… Ты слишком задержался здесь…

– Подожди! – выкрикнул Краев.

Поздно… Старик медленно исчезал, растворялся в воздухе вместе со столом, недоеденной перепелкой, горами и пропастью – как изображение на экране, занимающем весь мир. Потом что-то щелкнуло и изображение исчезло совсем. Краев остался в полной темноте.