Текст книги "Оккупация"

Ситуация, когда хочется протянуть руку давнему кровнику, не так уж проста. Нужен повод для примирения, необходим толчок для первого шага. Именно эти вещи и режиссировал в чужих сознаниях Дымов. И через совместные слезы люди стремительно очищались, в искусственно вызванном катарсисе постигая часть Большой Истины. А с ними вместе очищался и Вадим. И вновь случалось то, что происходило с ним много раз прежде. Люди, бывшие для него убийцами и врагами, чудесным образом преображались, приобретая вполне человеческие черточки. Далеко не ко всем он проникался чувством любви, однако искреннее сочувствие начинал испытывать к большей части своих пациентов…

Когда сеанс завершился, Дымова мутило от усталости. Энергии было по-прежнему хоть отбавляй, а вот внутреннее опустошение сказывалось самым неприятным образом. В голове плыл погребальный звон. От пережитого и невыплаканного хотелось зарыться в землю, нырнуть с высоты птичьего полета в синюю воду…

Поднявшись, он невидящим взором отыскал Бартона, кивнул в сторону обезглавленных тел.

– Мне нужна ваша помощь, профессор. Надо как можно быстрее похоронить ваших друзей. Когда дайки очнутся, трупы им лучше не видеть. Это может не самым лучшим образом сказаться на их психике.

– Что? – Стив изумленно приподнялся. – Вы печетесь о психике этих выродков?

– Они уже не выродки. – Тихо возразил Дымов. – Они люди.

– Да знаете ли вы, что они с нами вытворяли…

– Я все знаю, Стив. – Сухо прервал англичанина Вадим. – И все-таки они тоже люди. Сейчас мы даем им шанс. Право на новую жизнь. Можете не сомневаться, – они наверняка им воспользуются.

– И вы хотите…

– Я хочу, чтобы вы помогли мне похоронить убитых. А потом можете возвращаться в Томусидо.

– А разве сами вы направляетесь не туда же?

– Увы, мне нужно выручать своих товарищей, а их, видимо, уводили той же дорогой, что и вас.

– Хмм… Тогда я вас понимаю… – англичанин зябко передернул плечами. – Хотел бы составить вам компанию, но не могу.

– А я и не настаиваю. Всего лишь прошу, чтобы вы помогли мне закопать тела.

Скорее всего, упрямый англичанин так и не подчинился бы своему спасителю, и потому Дымов вновь воспользовался своим умением, чуточку поднажав на психику собеседника, силой вынудив к повиновению. Заторможено поднявшись, англичанин сделал первый шаг в направлении казненных. Глядя на сурово поблескивающие глаза и тонкие поджатые губы, Вадим пожалел, что не включил Бартона в список сегодняшних пациентов. Во всяком случае, не потребовалось бы этих объяснений, не потребовалось бы лишнего давления.

Глава 4

Они покачивались на спинах верблюдов, все дальше и дальше уходя от места расправы над европейцами. Где-то в высоте, распластав крылья парили ахназавры, однако попыток нападения зубастые ящеры пока не предпринимали. Мало-помалу солнце взошло в зенит, и палящее его тепло не самым добрым образом подействовало на голову Бартона, заставляя англичанина вновь и вновь возвращаться мыслями к пережитому. Дымов не уговаривал его ехать вместе с ним, но, видимо, англичанин пришел про себя к каким-то выводам, которые убедили его в рациональности совместного путешествия. При этом невооруженным глазом было видно, что ехать вглубь Дайкирии – по той самой дороге, по которой еще недавно его уводили в рабство – англичанину отчаянно не хочется. Тем не менее, в путь с Дымовым он все-таки тронулся, что немедленно сказалось на его настроении. Во всяком случае, всю дорогу, пока они ехали, он желчно нападал на своих недавних мучителей, попрекая Дымова за излишнее мягкосердечие.

– Всего-то и нужно было – взять в руки меч и прикончить их. – Сокрушался Бартон. – Не решались на это сами, дали бы оружие мне! Уж у меня-то рука бы не дрогнула!

– В сущности, я сделал то же самое, но чуточку иначе, – вяло оправдывался Вадим. – Я убил в них злодеев.

– Значит, отныне эти ублюдки станут вести ангельский образ жизни? – с сарказмом воскликнул англичанин. При этом голова его строптиво взбрыкнула, а в глазах блеснула неприкрытая ненависть. Судя по всему, в жилах Стива Бартона текла кровь тех самых белокурых бестий, что некогда сумели завоевать добрых полсвета. Во всяком случае, спорить цивилизованно он даже не пытался. Да и не хотелось Вадиму с ним спорить. Хотелось дремать под шлепки верблюжьих шагов, хотелось посапывать носом под собственные тягучие мысли. Однако и отмалчиваться было не слишком вежливо. События вроде недавней казни не скоро выветриваются из людских голов, – иные месяцами болеют, вены себе режут, стреляются – и хорошо, если, в конце концов, излечиваются. Как бы то ни было, но «синдром свежей крови» был знаком Дымову не понаслышке. Развлечения в стиле «милитари» просто так никогда не проходят, а потому не следовало удивляться тому, что весь мир уже на протяжении нескольких десятилетий ломал голову над реабилитационными технологиями бывших военных.

– Насчет ангельского характера не знаю, но убивать людей они точно уже не будут.

– Совсем, совсем?

– Пожалуй, что и совсем. – Дымов утвердительно кивнул.

Англичанин все еще пыжился, но злой блеск в его глазах чуточку потух.

– Надо полагать – что-то вроде кодирования?

– Вроде, да не совсем.

– Как это?

Вадим рассеянно пожал плечами. Развивать психотерапевтические темы его ничуть не тянуло. Тем более, что воинственный англичанин вряд ли готов был сейчас принимать теорию милосердия, в каком бы виде ее не преподносили. Бывает у людей такие состояния – в особенности после перенесенного насилия, когда мозг с сердцем попросту отключаются. Человек дышит исключительно местью, ни о чем другом не помышляя. Тоже, кстати, любопытный нюанс: хрупкие нежные женщины более устойчивы к стрессу, нежели сильные мужчины. Оттого-то мужские депрессии и затягиваются порой на десятилетия. Перенести насилие над собой мужчине неизмеримо сложнее, нежели женщине, и, наверное, это справедливо. В противном случае, род человеческий попросту не сумел бы выжить. Вот и этому англичанину тоже досталось, – наверняка, били не раз, и голодом морили, и поиздеваться успели вдоволь. А уж после того, как на глазах Бартона одного за другим казнили всех друзей, требовать от него веры в психотерапию было в высшей степени неразумно.

– Видите ли, – неспешно заговорил он, – перед тем, как стать взрослым, человек обычно переживает сотни побед и поражений, десятки раз плачет, ссорится, находит друзей, пытается подражать тем или иным кумирам. Это нормальная картина: он притирается к обществу, наугад перебирает наиболее симпатичные ему стереотипы поведения. Чем больше ошибок, тем больше уроков, и даже драмы играют существенную роль в формировании его характера. Словом, мозаика, в которой сам черт ногу сломит. Потому и нет до сих пор единой теории воспитания. Наверное, никогда и не будет… Тем не менее, тропку, которая способна определять главные черты человеческого характера, опытный психолог может при желании помечать маркером.

– Вы полагаете себя опытным психологом? – фыркнул Бартон.

– Возможно, не очень опытным, однако и слабым я себя назвать не могу. – Вадим невесело улыбнулся. – Этим, собственно, я и занимаюсь: помечаю нужные тропы и прогоняю по ним пациентов дважды и трижды. Иногда это очень важно – удачно пройти тот или иной жизненный поворот. Если этого не случается, из человека выпадает важное звенышко – некий ключевой винтик, без которого он превращается в садиста, убийцу, хронического неудачника или злостного неврастеника…

– Честно говоря, не очень понимаю… Причем тут какой-то маркер с винтиками? Мы ведь говорим о преступниках!

– Мы говорим о людях. – Поправил его Дымов. – Скажите. вы когда-нибудь любили?

– Что именно вы вкладываете в это понятие? – заносчиво осведомился англичанин.

– То же, что вкладывает большая часть человечества.

– Разумеется! Как у всех, были в моей жизни родители, замечательные партнеры, друзья. Впрочем, по отношению к друзьям это слово, наверное, не очень подходит… – Стив Бартон нахмурился. – Но если вы имеете в виду любовь к женщине…

– Я имею в виду самую обыкновенную любовь. – Перебил его Вадим. – Ту же воду можно подслащивать и подсаливать, но она все равно остается водой. Так же обстоит дело и с любовью. Не важно, на кого конкретно она распространяется, важно само ее присутствие. Если, скажем, я люблю природу, детей, то это и есть настоящая любовь – без оговорок и условий.

– Хорошо, предположим! И к чему вы ведете?

– Веду я к тому, что единства в понимании этого сильного чувства у людей нет по сию пору. Не потому, что они глупые и черствые, а потому, что они копируют своих родителей, наставников, опекунов. В данном случае эстафета работает сурово и безошибочно. Если любят тебя, будешь любить и ты. Если тебя бьют, потчуют пинками, а после учат отрезать у пленников уши и головы, то очень скоро предлагаемый стереотип поведения перейдет и к тебе.

– Вы хотите сказать…

– Я хочу сказать, что люди, над которыми я поработал, только тем и виноваты перед нами, что родились в чуждых для нас условиях. К примеру, вы уважаете овсянку с пудингом, а они едят жуков с ящерицами, вы предпочитаете, чтобы дама пришла к вам в постель добровольно, а они этого просто не понимают, предпочитая брать женщин силой. Для вас жизнь человеческая – высшая ценность, а для них – это расходный, не стоящий сожаления материал. Они по иному воспитаны – только и всего.

– Это демагогия! Все насильники и убийцы были когда-то и кем-то воспитаны. Но из этого вовсе не следует, что их надо щадить!

– Их нужно, прежде всего, понимать, Стив. Только тогда и будет получаться толк с каким-либо правосудием. – Дымов сочувствующе взглянул на раскрасневшегося англичанина. – Мне искренне жаль ваших товарищей, и я от души жалею, что не появился на месте казни чуть раньше. Я понимаю, что вы сейчас чувствуете…

– Да что вы можете понимать, черт побери! Если бы вы только знали, что эти мерзавцы вытворяли с нами, через какие муки нам пришлось пройти!..

– Я все знаю, Стив. – Тихо произнес Дымов. – Знаю про наказание плетью, про яму и цепи, про жажду, которой вас мучили, про виселицу в Эль-Паскаре, вырванные ногти и отрезанные пальцы.

– Вот как? – Бартон недобро прищурился. – Интересно, что еще вам известно про нас?

– Еще мне известно, что вы служите в разведке и сюда, в Томусидо посланы уже больше полугода назад. – Сухо ответил Вадим.

– Та-ак… – протянул англичанин, и в голосе не читалось никакой радости.

– Не бойтесь, никто не занимался вашим разоблачением и уж тем более не посылал меня по вашим следам. Просто на определенном промежутке времени наши задачи и наши судьбы в чем-то совпали.

– Да, но откуда вы это узнали?

– Оттуда же, откуда узнал про вашу несчастную спутницу Элизабет, погибшую в первый же день вашего пленения…

– Хватит! – дрогнувшим голосом выкрикнул Бартон. – Прошу вас – замолчите!

На глазах англичанина выступили слезы, и Вадим понял, что со своими увещеваниями несколько переборщил. Остановившись, он заставил Рыцаря развернуться.

– Наверное, не стоило затевать этот разговор, и все-таки, чтобы вас успокоить, я кое-что поясню. Так вот, милейший Стив: я действительно врач и психолог. А значит, могу отличить правду от лжи. Но угрозы для вас я не представляю, поскольку моя цель – не вы, а мои друзья, которых дайки увели неведомо куда. Что же касается ваших мучителей, то я погрузил их в сон, и в этом сне они видели картинки еще более чудовищные, нежели те, что сохранились в вашей памяти. Уж поверьте мне, я это умею. И они тоже сидели в земляных ямах, мучились от жажды и рези в животе, страдали от ран и побоев. Скажу больше – их сестер брали силой пришлые враги, а тех, кто отваживался перечить, сажали на кол. На головы им испражнялось пьяное воинство, а по ночам в яму подбрасывали гадюк, тарантулов и голодных крыс. Поверьте мне, уж я постарался им выдать по первое число, и мое наказание они забудут не скоро.

– Но ведь это всего лишь сон! Разве можно его сравнивать с жизнью?

– Еще как можно! Когда эти ребятки проснутся, головы у них будут наполовину покрыты сединой, а на телах своих они обнаружат самые настоящие шрамы.

– Значит, вы и это можете… – потрясенно прошептал Бартон.

– Могу, но это, безусловно, не главное.

– Что же главное?

– А главное то, что в своем мучительном сне они успели познакомиться с настоящей человеческой любовью. – Дымов на секунду смешался. – Возможно, вас это неприятно удивит, но именно Элизабет помогла им однажды ночью выбраться из зловонной ямы. Выведя на дорогу, дала узелок с продуктами. А позже, когда в джунглях они уже умирали от лихорадки, на них набрели вы…

– Я?

– Уж простите, к вашему образу мне было прибегнуть легче всего. Так вот, дорогой Стив, вы тоже проявили величайшее милосердие. Подобрали троицу этих извергов и одного за другим перетащили к себе в хижину, обтерли уксусом, дали напиться. Помощь ваша оказалась крайне своевременной, и, в конце концов, вы сумели их поставить на ноги. А когда до хижины добралась, наконец, погоня, вы с оружием в руках встали на защиту этих несчастных.

– Бред!

– Отнюдь! И главным результатом всей этой встряски будет то, что они крепко-накрепко запомнят: человеческое сердце – это далеко не пустой звук. А вас и Элизабет эти прозревшие бедолаги будут до конца жизни почитать наравне с богами. Когда некто жертвует собой ради тебя, это что-то да значит. Потому и следовало поскорее похоронить ваших друзей, чтобы не исказить общего внушения. КЕогда эти трое очнутся, они будут помнить только то, что внушил им я.

Некоторое время Стив Бартон молчал, пережевывая услышанное.

– Либо вы великий обманщик, – пробормотал он, – либо замечательный утешитель.

Вадим покосился на него с невеселой улыбкой.

– Вы заблуждаетесь, дорогой профессор. Я – ни первое и ни второе.

Отвернувшись в сторону, Бартон сердито пробурчал:

– Забудьте о профессоре, у меня совсем другое звание.

– Знаю, полковник, и все-таки позвольте мне величать вас профессором.

Англичанин вновь обратил свой взор на Вадима, брови сошлись на его переносице недоуменной птичкой.

– Кто вы, черт побери? Неужели из местных шерхов?

– Нет, Стив. Я тоже из рода людей. Как вы и ваши погибшие товарищи…

Глава 5

В селение Мальдун обитатели клеток прибыли ночью, а потому полюбоваться городскими достопримечательностями они просто не имели возможности. В любом случае, невольников не собирались селить в гостиницах или отдельных домах. Отперев замки клеток, конвоиры попросту собрали недавних пассажиров в одну нестройную толпу, которую и загнали без лишних церемоний в огромный, дурно пахнущий сарай. Вероятно, еще совсем недавно здесь содержали овец или свиней, теперь же по случаю войны здание было превращено во временное пристанище вывозимых из Томусидо невольников. Перегородки в сарае загодя убрали, а вместо кроватей все пространство густо заставили широкими скамейками. Здесь же красовался груботесанный стол, за которым поместиться все разом, конечно же, не могли. А потому старожилы сарая с первых шагов подвергли вновь прибывших суровой дискриминации, отведя самые скверные места и не подпустив к столу вовсе.

– Ох, как мне знакома эта житуха! – оживленно завертев головой, Танкист по-собачьи принюхался. – Что бараки на зоне, что сарай – не велика разница.

– По мне так разница все же есть… – проворчал Шматов. Он передвигался уже вполне самостоятельно, хотя и старался избегать резких движений.

– Не дрейфь, оперчасть! – Танкист лихо ему подмигнул. – Если в кандеях сиживали, выдюжим и здесь. Всяко лучше, чем на сорокаградусном морозе. А в бытность Лаврентия Палыча, помнится, так и выживали. Выгружали народишко в голой степи и заставляли с нуля строиться – землянки, бараки, колючку. Все сами, считай, сооружали. А то, что половина при этом на смерть замерзала, так отца народов этот факт мало трогал.

– Ты-то откуда знаешь о тех временах? – фыркнул Серега Миронов.

– А ты думаешь – в лагерях одни неучи парятся?

– Ну, неучи не неучи, а книжки на досуге вряд ли читают

– Да мы и без книг все науки знаем! – возмутился Танкист. – Есть кому и о прошлом рассказать, и о жизни с политикой. Ты на наш счет не сомневайся, – на зонах тоже свои академики имеются. И профессоров с доцентами хватает. А, Шурым? Ты-то как считаешь? – Танкист что есть силы хлопнул по широченной спине недавнего противника Миронова. Широкоскулый дайк с забавным именем Шурым что-то добродушно хмыкнул.

Самое удивительное, что недавняя схватка в корне изменила отношение дайков к россиянам. Верно говорят: бывшие недруги проще простого становятся друзьями. Вот и Миронов совершивший акт великодушия по отношению к могучему дайку, убил разом двух зайцев: наглядно показал всем, на что способен «хлипкий» выходец из Томусидо, а во-вторых, приобрел надежного союзника. Как бы то ни было, но Шурым действительно проникся к Сергею особым уважением, со вниманием прислушивался к его речам и уж конечно, не позволял никому из своих задевать чужаков. Вражда худо-бедно завершилась, и бывшие иноземцы в короткие сроки успели стать своими. Притерпелись к ним и старожилы, допустив, наконец-то, к общему столу. Более того – кое-кто из дайков уже довольно уверенно произносил некоторые русские слова – конечно, не самые приличные, но это уже было на совести свежеиспеченных учителей. Шустрый Танкист тоже пытался болтать на дайкирийском, и, к общему удивлению, получалось у него не так уж плохо. Правда, прислушивавшийся к его трепу Виктор говорил, что это какая-то несуразная смесь русского мата и дайкирийских ругательств, однако местный контингент понимал Танкиста прекрасно. А уж Шурым, внимая Танкисту, просто закатывался от смеха. Всю свою недолгую жизнь этот выходец из сельской местности добросовестно проработал вышибалой. Сначала в придорожном трактире, а после и в заведении более интимного толка. Сил у паренька хватало с лихвой, а вот смекалкой природа явно обделила. Так и не выучился молодец понимать, чьи морды бить можно, а чьи – очень даже не рекомендуется. Как позже объяснил переговоривший с Шурымом Виктор, скуластый вышибала по наивности своей полагал, что порядок в заведении – один для всех. Потому и выставил со спокойной душой постояльца, вздумавшего крушить столы и стулья, огромным своим тесаком вознамерившегося зарубить не угодившую ему чем-то малолетнюю танцовщицу.

– Как же он с ним справился? – удивился Потап.

– Говорит, что скатерть на него накинул, а пока тот выпутывался, схватил в охапку и вышвырнул в окно. А там второй этаж был и мостовая. Словом, постоялец ногу сломал и зубы вышиб. Все бы ничего, да только потом примчалась стража, и вышибалу тут же связали по рукам и ногам. Оказалось, он не просто забулдыгу покалечил, а одного из местных чиновников. Тут, понятно, никто и разбираться не стал. Хозяин заведения еще и в воровстве Шурыма поспешил обвинить. Дескать, цыганил вышибала у пьяненьких постояльцев денежки. Так и угодил в кандальные ряды.

– Что ж, стало быть, наш человек. – Сергей Миронов подмигнул широкоскулому дайку. – Такой же борец с коррупцией и неправдой!

– Это менты-то – борцы с коррупцией? – Танкист расхохотался. – Да они, считай, первые коррупционеры в мире! А настоящих борцов – на цепь сажают! Что у нас, что в этой зачуханной Дайкирии… Ты, Шурым, ментов не слушай. Они власть караулят – все равно, как цепные псы. А власть всех нормальных людей в подкову гнет – таких, значит, как ты и я… Эй, Витек! Ты сопли не жуй, переводи все, как положено. Будешь у меня, типа, толмача.

– Почему это у тебя?

– Да потому, что со мной вам и тут будет, в натуре, сытно и сладко. Мои зоны считать – у тебя ресниц не хватит!..

Самое удивительное, что во многом бывший российский уголовник был прав. По крайней мере, с дайкирийскими урками он сходился легче легкого. Верно говорят – рыбак рыбака видит издалека. Даже когда в первые часы прибытия возникли проблемы с местом ночлега, Танкист на пальцах что-то объяснил парочке бедового вида детин, и те очень скоро отыскали пустующие скамейки вблизи зарешеченного окошка. При этом понять, что же именно втолковывал Танкист угрюмым дайкам, не мог разобрать ни Виктор, ни даже Шурым. Как бы то ни было, но в сарае они с грехом пополам устроились, и дальше двух-трех несерьезных стычек дело не пошло. В конце концов, делить жителям барака было нечего. Все они на теперешний момент влачили одно и то же незавидное существование, пребывая в статусе, хуже которого человечество еще не придумало. Они были рабами.

Как ни прискорбно, но работорговля в Дайкирии представляла собой один из мощнейших рычагов экономики. В каком-то смысле, рабы являлись в этой стране главной ценностью. В мирное время стоимость рабов возрастала, в военные периоды стремительно падала. Свободные дайки – даже самые бедные – считали за грех трудиться на собственных полях. Не любили они и что-либо строить. Для этого вполне годились рабы, и не беда, что в роли последних подчас оказывались свои же собратья, волею случая проданные в рабство за долги или просто по произволу того или иного чиновника. Впрочем, недавние пассажиры знали со всей определенностью, что большая часть их пойдет не в услужение местным князьям, а на увеселение публики – в боевые цирки. Над допотопной экономикой Дайкирии можно было вволю подтрунивать и смеяться, однако технологиям ставок и разномастным тотализаторам дайков могли позавидовать и российские мошеники. В отличие от древнего Рима, где публику просто веселили, отвлекая от политики и бедственного положения, в Дайкирии подход к гладиаторским боям был более рачительный. У каждого цирка и каждой арены имелся свой князь и свой хозяин. Ему же поступала и львиная часть всех прибылей от поединка. Воинственность дайков тоже порой становилась доходной – особенно тогда, когда из походов привозили сотни и тысячи возов с награбленным товаром, когда вереницы рабов начинали брести по улицам и горным тропам Дайкирии. Именно тогда открывалась великая пора боев. Люди приходили в нездоровое возбуждение и со всех сторон притекали в города, располагающие своими аренами. Возможно, гладиаторские бои потому и пользовались столь большой популярностью, что иных радостей в этой стране не водилось. Даже самые нищие горемыки и те, кому не досталось места в цирке, вольны были вытряхивать из кармана последние грошики, делая ставки на тех или иных бойцов. Да и почему бы не сделать, если всем известно, что Фортуна – дама капризная, и истории, когда вчерашние попрошайки в течение считанных дней превращались в немыслимых богачей, передавались из поколения в поколение, обрастая десятками фантастических подробностей.

Так, например, рассказывали, что одноглазый Фактим, большую часть своей жизни проведший с жестяной кружкой на паперти, однажды не поленился проделать долгий путь пешком и заявился в столицу всех боевых арен – в достославный Вальрам. Именно там в первый же день, наглядевшись на будущих претендентов, Фактим поставил все свои сбережения на понравившегося ему раба с престранным именем Вильгельм. Грянули бои, и изо дня в день, раб, выбранный нищим попрошайкой, валил наземь лучших бойцов Дайкирии. Валил кулаками, разил кинжалом, рубил мечом. В конце концов, удивительное все же случилось, удача улыбнулась нищему Фактиму. Заявленный им раб вышел в финальный поединок, где и сокрушил на арене лучших бойцов Дайкирии, после чего вступил в схватку с диким ахназавром и, потеряв одну руку, другой рукой все же сумел нанести чудовищу смертельную рану. Нечего и говорить, все ставили на фаворитов и на воинов с именитым послужным списком, о Вильгельме же никто из дайков не знал. В итоге сумма выигрыша старого попрошайки оказалась поистине огромной. Обезумев от счастья, Фактим купил колесницу с верблюдами, обзавелся десятком телохранителей и в компании лучших красавиц Вальрама пировал больше недели, зазывая за стол всех встречных и поперечных. Закончилось все тем, что, не выдержав обильных возлияний, сердце старого Фактима остановилось. Говорят, он умер, прямо за столом, пытаясь обнять молодую вальрамку. Всего-то и вышло у бедолаги пороскошествовать около десяти дней, однако везунчику Фактиму завидовала вся Дайкирия, и даже о смерти, случившейся с обжорства и перепою, говорили с нотками благоговения. Все-таки не от срамной болезни умер старик и не от голода на грязной улочке. И конечно же, нет более сладкой смерти, чем та, что приходит во время застолья или соития с женщиной. Это не та смерть, что настигает воина на поле брани, однако для бывшего нищего желать более завидной участи было просто невозможно. Кстати, однорукий Вильгельм тоже не потерялся. Обретя свободу, он продолжил бойцовую карьеру, обучая воинскому ремеслу молодых дайков, а со временем стал начальником охраны самого верховного шерха. Словом, сказки – сказками, но и тут таилась своя загадочная правда, позволяющая иной раз простому рабу превращаться в могущественного военачальника, а нищему попрошайке получать мешок с деньгами.

Вот и обитателей сарая собирались пропустить через мясорубку арен. При этом никто пленников не тренировал, не пытался обучить хотя бы воинским азам. Да и зачем, если народишку без того хватало? Как объяснил Виктору один из старожилов (а таковых здесь было не так уж мало), слабые и неумелые со временем отсеются сами. Начнутся первые поединки, и через неделю-другую все придет в норму. Балласт отсеется, и в переполненном сарае снова станет вольготно. Тех же, кто останется в живых, учить чему-либо будет уже не нужно…

Старый вояка оказался прав. Уже через пару дней их вывели во двор и, скоренько построив в одну большую шеренгу, начали суровый отбор. Рослый дайк, судя по бирюзовым нашивкам – сотник-суфан, двинувшись в сопровождении вооруженной охраны вдоль строя, принялся отбирать первых поединщиков. Пристально всматриваясь в лица рабов, он неспешно продвигался вперед и время от времени указывал рукой. Стражники немедленно выдергивали указанного раба, отводили в дальний конец двора. Это и были те, кому предстояло в первых рядах испытать себя на прочность. Шматова и Танкиста строгий взор суфана обошел стороной, а вот Миронову, Шурыму и президенту «Уральских Сладостей» повезло значительно меньше. Все трое попали в список бойцов, получив в руки отточенные мечи. Взглянув на оружие, Миронов закрыл глаза и мысленно взмолился. Молил он вовсе не о том, чтобы судьба проявила к нему благосклонность и оставила в живых, – Сергей просил о том, чтобы в соперники ему не достался кто-нибудь из друзей…

* * *

Как выяснилось, беспокоился Миронов напрасно. Их выпускали действительно на арену, но драться им предстояло не друг с другом, а с бойцами из соседнего барака. Только по утру они сумели разглядеть, что на огражденной каменной стеной территории стоит несколько сараев. Вероятно, и впрямь бывшие овчарни, поскольку здесь же красовались и остатки желоба, по которому от колодца в сараи поступала вода, а на дальнем конце периметра простиралась огромная, заполненная нечистотами яма. Судя по всему, когда-то в нее перегружали навоз и старую упревшую солому. Может, развозили потом по полям, а то и продавали сельским труженикам. О теперешнем назначении силосной ямы Миронов мог только догадываться, хотя догадки эти были столь мрачными, что в них попросту не хотелось верить.

Как бы то ни было, но всю их группу отвели именно к этой яме, вблизи которой обнаружился довольно ровный пятачок земли. Никакой ограды не понадобилось, – бряцая оружием, по периметру пятачка вытянулись вооруженные щитами и копьями дайки. Группу пленных провели на участок, и только здесь Миронов рассмотрел выставленных против них бойцов. Такие же, как они, одетые в разношерстное тряпье люди, многие из которых явно держали в руки мечи впервые в жизни. Если судить по одежке, были здесь и томусидиане, и дайки, и люди совершенно неизвестных Сергею племен. Двое или трое подобно Миронову были одеты в гражданские костюмы, что, конечно же, бросалось в глаза. Надо признать, пиджак и брюки смотрелись среди пестроты ветхоньких халатов, шароваров и цветастых тюрбанов более чем нелепо. Свой собственный пиджак Миронов поспешно снял, рукавами связал на талии, соорудив, таким образом, что-то вроде набедренной повязки. Кое-кто из собравшихся на площадке, обходился вовсе без одежды. Возможно, в этом был свой резон, и Сергей пожалел, что не догадался раздеться до трусов чуть раньше. Сейчас же на это уже просто не было времени. Что-то предупреждающе выкрикнул суфан, и стража дружно застучала древками копий по щитам. Очевидно, это было что-то вроде сигнала, потому что группы пленников тотчас двинулись друг к другу. Вместе со всеми вперед зашагал и Миронов. А секунду спустя, в рядах противника пронзительно заверещал голый по пояс мужчина, и орава поединщиков ринулась на группу Миронова.

Было что-то ненормальное в том, что три десятка взрослых мужиков собирались средь бела дня резать друг друга сабельным железом. И не просто резать, а пластать на куски, словно свиные туши на рыночной плахе. Тем не менее, именно так они и собирались поступать. Пожалуй, не будь в прошлом у Миронова многолетней службы в рядах милиции, он давно бы ощутил слабость в коленках, но как говорится – видывали и не такое. Хотя, конечно, кривой меч – далеко не резиновая дубинка, а фанатизм, сверкающий в глазах размахивающих оружием людей, мог бы смутить и человека более отважного.

С лязгом сомкнулась сталь, раздались первые крики боли. Но озираться Миронов не мог просто физически, – на него наседал коренастый крепыш, норовя рубануть своим ятаганом по руке, держащей меч. Действовал он довольно ловко, но все же недостаточно внимательно. Поэтому, подгадав момент, Сергей вскинул ногу, поразив противника в пах. Сипло задышав, крепыш согнулся крючком, а к Миронову тут же метнулся второй соперник. Сергей не стал долго ломать голову, и очередного атакующего также встретил ударом ноги в грудь. Воспользовавшись коротким замешательством дайка, подбил его колено и жестко приложился локтем в висок, послав в безмятежный сон.

В следующий миг сражающийся рядом поединщик из родного барака неожиданно споткнулся и булькающе засвиристел горлом. Меч выпал из его руки, а рассеченная шея выплеснула целый фонтан крови. Несколько капель угодило Миронову в глаза, и оттого он не сразу разглядел убийцу. А когда разглядел, пора было уже поднимать меч, отражая первый хлесткий удар чужой стали.

В отличие от того же Шамура этот дайк был худ и жилист, однако в движениях его угадывался опыт бывалого забияки. Но больше всего Миронову не понравилось выражение его глаз. Ни испуга, ни наркотического блеска, ничего. Одно только злое спокойствие, холодный расчет, позволяющий с безошибочной быстротой наносить удары. Увы, сам Миронов искусством фехтования на мечах не владел совершенно. Даже те несколько способов атаки и защиты, что успел показать ему Шматов, по большому счету погоды не делали. Хорошо, хоть не дал зарубить себя с первых минут, хотя по всем статьям должен был бы уже лежать в силосной яме…