Текст книги "Оккупация"

Глава 5

В гости к Хану Вадим собирался при общем молчании. Один только Зулус, личность нервная и крайне неуравновешенная, время от времени вскакивал с места и начинал истерически метаться между койками.

– Не ходи туда! – сиплым голосом умолял он. – Ясно же, что они собрались тебя мочкануть. Сначала тебя, а после и меня.

– Так ты о себе, значит, печешься? – фыркнул кто-то из зеков.

– Само собой. Что ему Лепила!..

– Да вы чего, братцы! Мужики!.. – Зулус затравленно огляделся. – Я же всегда с вами!

– А не пошел бы ты, братец куда подальше…

– Хватит! – шикнул Вадим. Произнесено это было совсем негромко, однако все тут же умолкли. – Никакой паники и никаких свар! Дело с Ханом я улажу.

– Послушай, Лепила, – это уже подал голос худосочный Шут. На правах бывшего вора он исполнял здесь роль бригадира. – Я эту публику знаю – Хана, Кардана, прочих прихвостней. Уж ты мне поверь, лучше бы их поостеречься.

– Ничего, Шут, как-нибудь переживем.

– Ты зря хорохоришься. Они давно на тебя зуб точат, а там, считай, половина тамбовских. Слыхал, небось, как они в Москве пировали? Вершили голимый беспредел! И смотрящий, кстати, тоже из Тамбова.

– Значит, будет, о чем потолковать.

– Да о чем, в натуре, толковать с ними! Это же волки! – от волнения Шут снова начал перхать и задыхаться. – У Хана звезды на плечах! У Беса с Чугунком тоже. Они с тобой и разговаривать не станут.

Вадим взглянул на бригадира с суровым холодком.

– Слово «Тамбов», да будет вам известно, сударь, означало когда-то Божий город. Дословно – город, где живет Бог. Там-Бог, сообразил?… А все остальное – сплетни и досужие домыслы.

– Может, и так, но зачем же рисковать? Если надо, давай пойдем вместе. Меня там все-таки еще помнят.

– Спасибо, не надо! – на этот раз в голосе Вадима прозвучал явственный металл. Даже беспокойный Зулус испуганно вжал голову в плечи и торопливо опустился на корточки. Шут, судя по всему, тоже сдался.

Более полусотни пар глаз следили за тем, как Лепила неспешно зашнуровывает туфли. В краю ватников, серых дерюг и разношенной кирзы эти самые туфли смотрелись более чем дико. Поначалу они служили объектом насмешки, потом откровенной зависти – и вот теперь превратились в элемент явной аристократии. Иными словами, Вадим позволял себе то, что не могли позволить даже коронованные авторитеты. Он обитал в бараке, как все осужденные, однако расхаживал по зоне в сугубо штатском одеянии. И мало кто задумывался над тем, что к странности этой зона привыкла на удивление быстро. И ведь действительно привыкла! У тех же, кто наблюдал Дымова ежедневно, более всего вызывала удивление блеск и сияние черной кожи. Никто никогда не видел его чистящим обувь, однако туфли Дымова неизменно сохраняли зеркальный глянец. Конечно, Вадим не валил лес и не клал кирпичи, но он тоже вынужден был ходить по общей территории, которая никогда не отличалась особой ухоженность, а потому здравого объяснения данному факту никто из обитателей барака дать не мог.

– Будет шум, оставайтесь на месте. – Предупредил Вадим. – В любом случае, Хан вас не тронет, это я гарантирую.

Это самое «гарантирую» сорвалось с языка совершенно непроизвольно. Поначалу к лагерной «фене» Дымов относился с внутренней усмешкой, а позже и сам незаметно для себя стал вставлять в собственную речь барачные словечки. Не вызывало ни малейшего сомнения, что в ближайшие полсотни лет в российский лексикон наравне с англицизмами и германизмами вольется немалое количество жаргонных терминов. В отличие от апологетов строгого фонетического академизма Дымова это абсолютно не пугало. Может, потому и не пугало, что лучше многих других он знал, насколько слаб и несовершенен человеческий язык. Сам он предпочитал музыку и телепатию, иными словами – то, что не требовало орфографии вовсе. Увы, к подобным реформам люди были еще совершенно не готовы.

После того как Лепила покинул барак, кто-то из сидящих на койках горестно вздохнул.

– Вот и гикнулась наша крыша…

– Если он не вернется, – угрожающе проворчал рослый зек, – мы тебя, Зулус, сами сожрем. Со всеми твоими гнилыми потрохами.

– Ша! – сиплоголосо рявкнул бригадир. – Лепила сказал: никаких свар, значит, так и живем.

– А долго ли проживем? Без Лепилы-то?

Вопрос повис в воздухе. Ответа на него так и не последовало.

* * *

Между тем, собираясь на сходку, Вадим думал вовсе не о Хане с его тамбовской свитой, – он думал о маленьком и беззащитном Осипе Мандельштаме, вот также угодившим однажды в один котел с отпетыми головорезами. Наверное, страшнее места для поэта не придумать, нежели зона. Вот и сгинул в каком-нибудь из северных поселений. Может, от голода умер, а может, просто оказался проигранным в карты. Для блатных карты – те же иконы, а карточный долг более свят, нежели вся родня вместе взятая. Кто знает, может, и бедолагу поэта вызвали в один из вечеров на улицу, объяснили «расклад», полоснули «мойкой» по шее и разошлись. Так и пропал бунтарь – следочка не осталось. Одни лишь километры стихов. Впрочем, такой «следочек» повесомее иных будет. Собственно, если задуматься, одни только художники и оставляют после себя видимые следы. Все прочее сгнивает и сгорает бесследно…

Выйдя из барака, Вадим тут же подобием парашюта распахнул над собой мантию, включил панорамное зрение и позволил лимбам беспрепятственно скользить по земле. Вне барака для него мало что изменилось. Крыши и стены зданий давным-давно перестали быть для Дымова серьезным препятствием. Стоило ему прищуриться, и окружающие дома тут же превратились в подобия аквариумов, позволяя видеть своих многочисленных обитателей и весь интерьер до мельчайших подробностей.

Смешная вещь – стены! Визуальная прослойка меж частных, сморщенных в миниатюрное ничто территорий. Только для того, верно, и выдуманы, чтобы можно было с полным правом говорить: это мой санузел, а это твоя кухня, я не слышу бренчания твоих кастрюль, а ты не чуешь моих ароматов. Собственно говоря, изначальная тяга к изоляция была вполне объяснима: человек рвался ощутить себя свободным и независимым – хотя бы условно, хотя бы на крохотном клочке земли. И немудрено, что такую свободу он рано или поздно обретал. Но коли так, еще более странным казалось суждение о том, что пребывание в одиночных камерах является одним из самых страшных наказаний. И столь же странно, отчего на свою святую, отгороженную со всех сторон территорию люди с такой охотой допускают посторонние телеобразы и совершенно чужие радиоголоса? Почему дискриминационное обособление не трогает разума, касаясь исключительно физических тел?

Впрочем, насчет последнего Вадим тоже мог бы поспорить. Уж ему-то было отлично известно, что метатела людей в массе своей просто не вписываются в стандартные объемы. Даже сейчас можно было видеть, как выпирают из стен местного лазарета блеклые мантии пациентов. Погрузившись в дрему, люди ведать не ведали, что на треть, а порой и на половину продолжают спать под открытым небом.

Этажом выше, мучаясь бессонницей, бродил туда-сюда мужчина. Его зеленоватое метатело свисало чуть ниже пола, то и дело пересекая люстру спящих внизу соседей, но он об этом, разумеется, не знал, что, впрочем, не освобождало его от смутного беспокойства. Так уж выходит, что опасность могут представлять даже самые незримые вещи – вроде тех же магнитных бурь, колебания атмосферного давления, пространства, до предела насыщенного радиоволнами, излучением сотовой связи и УВЧ-печек.

Стараясь не задеть ненароком чужих метател, Дымов чуть подобрал лимбы. Подобные прикосновения – да еще в стадии крепкого сна – просто так не проходят… Только оставив лазарет за спиной, он несколько расслабился и подобием паруса распахнул на собой метакорону. Встреча предстояла не самая простая, и ему не мешало подзарядиться. Даже здесь, в таежной глухомани, от всевозможных радиочастот чувствительно пощипывало позвоночник, однако для настоящей подзарядки этой мелочи было, конечно, недостаточно. Поэтому, дотянувшись незримым щупальцем до воздушных проводов, Вадим в несколько емких «глотков» пережег пятидесятиамперные предохранители местной подстанции. Подпитка тут же дала себя знать. Метатело раздалось ввысь и вширь, приобрело упругость накаченного дирижабля. Мантия превратилась в подобие брони, и наконец-то стало возможным включить «слепое» вещание, застилающее глаза всем встречным и поперечным. Этому фокусу Вадим также научился сравнительно недавно. Раньше он ограничивался адресным внушением, даже не догадываясь, что повышенные мощности метаполя позволяют накрывать огромные площади. Он не исчезал и не испарялся, однако глазная сетчатка людей переставала отражать действительность, улавливая лишь те картинки, которые посылало им поле экстрасенса. Возможно, в подобной предосторожности не было особой нужды, однако в кармане Вадима покоился свеженький накопитель, а мантия светилась от энергетического переизбытка. О намерениях смотрящего зоны Дымов был уведомлен заранее, а потому понимал, что мирной беседой встреча не завершиться. Впрочем, и уничтожать элиту здешних уголовников он не собирался. С некоторых пор убийство стало казаться ему действом еще более отвратительным. Сильные просто обязаны находить иные пути решения проблем. Если у них это не выходит, значит, никакой реальной силой они в действительности не обладают. Себя же Дымов не без оснований считал сильным, – потому и предстоящую беседу намеревался превратить в подобие хорошо срежиссированного спектакля.

В самом деле, если в несколько сеансов ему удавалось превращать трусов в храбрецов, а злостных наркоманов – в праведных тружеников, почему не попробовать провести нечто подобное и с Ханом? Будет, конечно, забавно, когда этот зубастый зверь одномоментно превратится в робкую мышь, но и такие эксперименты следовало время от времени проводить. В конце концов, смысл всякой реинкарнации в том и заключается, что в последующей жизни клиент получает воздаяние в виде собственных овеществленных грехов. Однако нечто подобное можно было делать и в течение одной-единственной жизни, не дожидаясь костистой подруги с косой. Собственно, этим, если вдуматься, как раз и занимаются гипнотизеры с психотерапевтами всего мира. Этим занимался и он в своем «Галактионе».

Вадим неслышно подплыл к «наблюдателю», надзирающему за третьим бараком. Зек торчал у кустов уже немалое количество часов и явно притомился. Разумеется, приближения экстрасенса он не заметил. Да и не следовало ему ничего замечать. Дымов поднял руку и накрыл наблюдателя незримым колпаком. Веки уголовника тотчас сомкнулись, голова упала на грудь, колени дрогнули и подломились. Пришлось подхватить его под руки, чтобы мягко уложить на землю.

– Вот так, дорогой товарищ, спи и ни о чем не думай! Тем паче, что и ночь на дворе… – Дымов огладил ласковой волной стриженный затылок, голову зека уложил щекой на землю. – И пусть тебе приснится твоя мама…

Панорамное зрение продолжало оставаться включенным, а потому шевеление на вышке он не пропустил. Кажется, обеспокоился сегодняшний вертухай – крепыш с вульгарной ряхой и столь же вульгарным прозвищем Жбан. Разумеется, Жбан не мог увидеть Вадима, но чуткий солдатик заметил падение зека. Пришлось выстреливать эластичным щупальцем и в его сторону. Раскрутившись на добрых полсотни метров, невидимая нить коснулась груди вертухая, и часовой тотчас осел на ослабевших ногах, сомлевшим взором уставился в собственные колени. Установку он получил от Вадима ту же самую, а потому можно было не сомневаться, что оба заснувших видят сейчас одну и ту же картину – пожалуй, лучшую из всех возможных, поскольку свидание во сне с родной матерью у взрослых людей происходит, к сожалению, не часто.

Словно перископ Вадим взметнул ввысь все тот же эластичный лимб, получив возможность кругового обзора. Теперь он мог обозревать разом всю зону – пятачок земли, окаймленный спиралями колючки, подпираемый вышками и развешенной между столбами сетью из стальных колец. А далее – безлюдные сопки и редколесье Ухтинского края. Как ни крути, а неуклюжий дизайн административных зданий, вольеры для собак и ряды однотипных бараков в чем-то даже стыковались с чахлой природой севера. Все было серым и навевающим бесконечную тоску. Конечно, не Маутхаузен, однако и не ласковая Феодосия. И следовало только удивляться тому, что в этом суровом краю Дымов неожиданно ощутил себя на своем месте. При этом он ничуть не кривил душой, когда признавался самому себе в том, что хотел бы здесь задержаться. Правду говорят, что человек счастлив там, где он более всего нужен, а в этом месте Вадим был просто необходим. Пожалуй, только славной секретарши Аллочки ему и не хватало здесь для полного счастья…

Дымов поневоле взгрустнул. Со своей юной подругой он не поддерживал связи с того самого дня, как его забрали чекисты. На этот раз в нем говорил уже не мазохизм, а элементарное чувство порядочности. Аллочка была много моложе Вадима, и, намеренно оставляя ее в одиночестве, он просто давал девочке шанс найти себе иную более «человеческую» пристань. Действительно, на кой черт сдался ей старый колдун? Риска – сверх головы, а удовольствия – на грош. Ну, а то, что он умеет лечить, – так ей-то с этого никакой прибылм. Пусть уж лучше найдет себе какого-нибудь розовощекого студента с крепкими бицепсами и менее затейливыми прожектами в голове. Возможно, будет немного скучно, зато и более надежно. Ну, а Вадим… Уж он-то эту разлуку как-нибудь переживет. Чай, не впервой умирать и порывать. С жизнью, с людьми, с миром…

Опустив «перископ», Дымов приблизился к кочегарке еще на десяток шагов и снова разглядел вертящуюся поблизости стайку глонов. Серые и мохнатые, они подобием табора окружили приземистое здание кочегарки. Вели они себя, в общем-то, спокойно, но именно в этом спокойствии проще простого угадывалась зловещая уверенность. Умеющие заглядывать в завтрашний день, они точно знали где и чего ждать. Собственно, глоны были явлением для зоны не столь уж и редким, однако в таком количестве Вадим видел их впервые. Значит, снова учуяли кровушку, снова учуяли смерть! Иначе просто не слетелись бы сюда стаей стервятников.

Как бы то ни было, но кое-какой опыт в общении с этими тварями у Дымова уже имелся, и лучше других он знал, что в предчувствиях своих автохтоны планеты редко ошибаются. Маскироваться от них было бессмысленно, а вот о людях стоило подумать уже сейчас. Сделав угрожающее движение, экстрасенс заставил серые тени глонов отплыть в сторону, после чего в несколько качков создал под собой подобие метаподушки. Ноги его тотчас оторвались от земли, и Вадим приподнялся над землей на добрый метр.

Теперь он продвигался между бараками бесшумными рывками, напоминая этакого шахматного коня. Бросок вправо, тут же челночное движение влево… Самое забавное, что на подобное крученое движение энергии тратилось чуть ли не вдвое меньше. Воистину природа не любит ничего прямолинейного, – оттого и придумала штопор, оттого и придумала вертлявые необузданной силы смерчи. Вадим тоже мог бы изобразить смерч, но до калифорнийских исполинов, разваливающих целые поселки и поднимающих в небо по десятку машин, ему было, конечно же, далеко. Впрочем, необходимости в подобном превращении не было. Да, Хан не был маленьким и беззащитным Осипом Мандельштамом, однако в разговоре с ним Дымов все-таки надеялся ограничиться более скромными ресурсами.

Глава 6

Больше всего Хан ненавидел насекомых. То есть, на свободе он еще как-то с ними мирился, а вот на зоне всякий раз убеждался, что хуже и злее зверя нет. Как бы то ни было, но мелкие эти твари изводили его нещадно, не испытывая к авторитету ни малейшего почтения. Так или иначе, но в барачных помещениях, в массе своей возведенных еще в годы советской власти, разнообразной живности, включая шерстистых грызунов, клопов, блох, вшей и тараканов, хватало с избытком. Плановая дезинфекция особых результатов не давала, и тело авторитета чесалось практически постоянно. Возможно, именно это обстоятельство становилось причиной его частых и необузданных вспышек гнева. Хан мог без видимых причин ударить любого оказавшегося вблизи осужденного, мог наброситься с кулаками даже на собственную охрану. Дело осложнялось тем, что некогда Хан проходил школу Панкратиона и даже успел поучаствовать в паре престижных чемпионатов, на одном из которых он нокаутировал знаменитого Зверя, маститого кикбоксера и бесспорного кумира Голландских кулачников, а на другом заработал серебряный кубок и оставил на ринге треть своих зубов. Таким образом, перекосы в настроении Хана редко проходили без печальных последствий, и местный лазарет как минимум раз в неделю принимал пациентов со сломанными носами и ребрами, с выбитыми зубами и челюстями. Глядя на смотрящего, резвились и главные его помощники – Чугунок, Кардан и Бес. Забава была не только приятной, но и полезной, поскольку для большей части «синего братства» кулачные развлечения давно превратились в подобие тренировок. Правда, в отличие от залов, где каратисты с боксерами обрабатывали набитые опилками груши, татуированная братия предпочитала испытывать те или иные приемы на живых людях. Всегда считалось эффектным, когда зек «опускал» противника на землю с одного стремительного удара. У самых опытных это получалось почти всегда, что выдавало свою секретную школу, в чем-то напоминающую древние традиции Китая и Японии. Разумеется, водились в лагерях и свои мастера, из поколения в поколение передающие приемы воровского боя, карты болевых точек, способы метания безопасных бритв и технику нанесения смертельных ударов обычными швейными иглами.

На этот раз они собрались узким кругом в кочегарке. Кроме Чугунка, Беса и Кардана подошла более мелкая масть – Дог, Гамлет и Гек. В отгороженном от рабочего пространства закутке специально для них чисто подмели и помыли, вокруг широкого стола расставили лавки с табуретами. Именно здесь паханы частенько собирались на деловой ужин – хлебнуть свеженького чифиря, распить парочку-другую пузырей, а заодно обсудить насущные дела неволи. Сегодня, впрочем, ужина не готовили. Хозяева зоны заявились сюда с иной целью – они собирались обсудить судьбу Лепилы, человека, который уже на протяжении двух месяцев волновал умы всех обитателей зоны. Он был не просто аутсайдером, а аутсайдером, открыто заявившим о своей независимости от кого бы то ни было. Лепила не подчинялся администрации и игнорировал воровскую иерархию, он не носил рабочей робы и не работал в цехах, однако и об отказе своем никогда не заявлял открыто. Он вел себя не просто странно, а в высшей степени вызывающе. Потому и стал головной болью местных паханов.

О главном, впрочем, заговорили не сразу. Сначала обсудили недостаточную регулярность поставок на зону алкоголя с ширевом, обменялись дежурными новостями с воли. Кто-то рассказал пару анекдотов про баб, Чугунок припомнил веселую историю из собственной жизни. Вконец расслабившись, Дог, мужчина с щеками, напоминающими собачьи брыли, простодушно посетовал на свой нательный крест.

– А что у тебя с ним?

– Так темнеет, зараза! Каждую неделю приходится пастой зубной чистить.

Компания весело загоготала.

– Так ты, чудила, никак серебро на себе таскаешь?

– Ну да…

– Нормальные пацаны, – наставительно произнес смуглолицый, до подбородка разукрашенный татуировками Бес, – носят только золото. Вкурил, соловей? И не смеши больше ребят, отдай свою серебряную бирюльку какому-нибудь фраерку…

– А вот еще, рассказывают, – припомнил Кардан, чернявый вор из Симферополя, – что столичные менты в штатах заказ сделали. Типа, значит, выклянчили партию наручников. Ну, им и подарили чуть ли не целый вагон. Только наручники оказались не обычные, а разовые.

– Как это?

– А вот так – типа, значит, жвачки. Поносил и выкинул.

– Так на фига?

– А это чтобы, значит, болячками друг друга не заражать. Но самый прикол в том, что наручники, в натуре, из пластика.

– Да ты гонишь!

– Кучер гонит, а я правду говорю!

– Так их же скинуть проще пареной репы!

– Ага, скинул один такой. Они покрепче железа будут, и сбросить их невозможно. Там что-то вроде узла. Один раз затянешь – и все!

– Как же они снимаются?

– Да никак. В тюряге их потом специальными кусачками скусывают. А обрывки, типа, в помойку отправляют.

– Шикарно жить стали – уроды!

– А ты как думал! Я слышал, и пальцевые наручники уже появились, – то есть, значит, не на кисти надеваются, а на пальцы. Говорят – гадость еще похлеще будет.

– Это что! Кореш знакомый в маляве писал, что скоро всем коронованным датчики под шкуру будут вживлять.

– Это еще зачем?

– А чтобы реально знать, где ты находишься, и слышать каждое твое слово.

– Во, звери! Это ж в какие щели хорониться от них будем!

– А ни в какую! Скоро нас всюду доставать станут. Только бабками и можно будет откупиться…

– Хорош трепаться! – к столу подсел Хан, и присутствующие тотчас умолкли. – Пора за дело покалякать.

– Так чего калякать? Все вроде ясно. Надо, чтобы он сам пришел. Тогда и спросим по полной программе.

– А по мне – так и спрашивать нечего. Удавку на шею – и в печь.

С любителем удавки тут же заспорили, – у присутствующих имелись другие точки зрения. Подобно Сталину Хан не спешил высказываться – прежде терпеливо выслушивал всех собравшихся, давал возможность выговориться.

– Да не придет он, ясное дело! – Убеждал всех Кардан. – Он же не враг себе – знает, зачем зовем.

– А ты сам-то знаешь? – фыркнул Чугунок, человек не столь именитый, как Хан, однако своей рассудительностью давно заслуживший среди блатного люда почтительное уважение. – Я это к тому веду, что, может, и не стоит его кончать? Как ни крути, польза от него немалая.

– Это какая же польза?

– Как это, какая! Если хорошо просим, – людей поднимает, раны штопает, лечить не отказывается…

– Вот именно, что просим! – взорвался смуглолицый Бес. – А кто он такой, чтобы его просить? Мы – масть, а он – ноль! Штоф пустопорожний! Да он на цырлах должен сюда приползать по одному нашему слову. И делать все, что скажут!

– Точно, – поддакнул жирный Гек. – У меня давеча пацан пику от вольных словил. Нормальный такой пацан – Рапан кличут. А лазарет полный, пришлось кое-кого выставить из палаты. Так этот урод пришел и снова всех вернул на свои места.

– Что, и Рапана выбросил? – изумился один из слушателей.

– Да нет, Рапана не тронул. Просто уплотнил всех в одной комнатешке. У меня там Шерстистый на стреме стоял, так он Лепилу по-человечески попросил: дескать, зачем вмешиваешься? Пацану покой требуется, тишина с телеком, прочие дела…

– А он что? – заинтересовался Бес.

– Да ничего. Лепила его, в натуре, окучил и все оставил, как есть.

– Ударил, что ли?

Гек поежился.

– Хрен его знает. Я у Шерстистого спрашивал потом, да только он ничего сказать не мог. Их там трое было, и Лепила всех разом приморозил. То ли приемом каким, то ли еще чем. Но глаза потом у всех чумные были, и языки едва ворочались.

– Чего ж ты раньше не рассказывал!

– Так пацаны тоже помалкивали. Стыдились, видать.

– Так, может, нам тоже его поостеречься? – Чугунок покосился в сторону Хана, и тот немедленно отреагировал.

– Значит, уже меньжанулись? – хозяин сходки с усмешкой оглядел собравшихся, нагловато подмигнул. – А ведь дельце-то плевое. Всего-то на два хода.

– Так-то оно так, только вдруг он ответит?

– Не боись, Гек, у нас тут десяток торпед – и не чета твоим гопникам. Один Валик семерых Шерстистых стоит.

– Да я-то ничего, только скользкий тип – этот Лепила. Как бы чего не вышло.

– А сам-то что думаешь? – осторожно поинтересовался Чугунок у Хана. – В смысле, значит, про Лепилу? На пики будем его ставить или просто потолкуем?

– Хочешь знать, что я думаю?… – Хан снова выдавил из себя усмешку. Его слов ждали, затаив дыхание, и это ему нравилось. Тем более, что речь сейчас шла не просто о жизни человека. Приговорить лоха – дело нехитрое, и совсем иное – сознавать, что от сегодняшнего твоего решения может круто измениться жизнь всей зоны. Еще и другие черепушки могут полететь, да и администрация наверняка встанет на дыбы. Лепилу, как ни крути, обычным фраером не назовешь. Действительно кое-что делал и делает. И лечит куда как круто. Вон и кума успел приворожить. Даром, что бегает к нему в кабинет чуть ли не каждый день. Кроме того, неделю назад с воли малява приплыла, – дружки рассказывали, что пытались узнать про Лепилу побольше информации, а в результате выловили массу мутного. Дескать, шум был в Екатеринбурге. Хороший шум, с трупарями и несколькими взрывами. В итоге кто-то потрепал наркобарыг и прикончил Аксана с Маршалом. Хан этих двоих лично не знал, однако кое-что про них слышал. Люди были не маленькие, и абы кто с ними хлестаться бы не посмел. И в той же маляве поминался слушок про участие в тех делах Лепилы. Ничего конкретного, но дыма без огня, как известно, не бывает, а потому пренебрегать Лепилой, конечно, не следовало.

– Я, братцы мои, вот что думаю… – Хан снова выдержал значительную паузу. По части пауз он давно уже стал мастером, сообразив что настоящему авторитету куда важнее уметь молчать, нежели складно чесать языком. Тишина напрягает и заставляет думать. Иных бакланов можно ставить на место и вовсе без слов…

– Я, Чугун, про пчел сейчас думаю.

– Каких еще пчел?

– В том смысле, что они тоже вынуждены жить в одном улье. Конечно, тесно, несытно и душно, но все равно – это одна семья, живущая по своим неписанным законам. Когда же на свет рождается сразу несколько пчелиных маток, самая первая выбирается наружу – и знаете, что делает?

Слушатели продолжали почтительно безмолвствовать.

– Прежде всего она убивает своих сестер. Всех до единой. Чтобы не было бузы и конкуренции. Чтобы сохранить в улье прежний порядок.

– Красиво! – негромко пробормотал Кардан.

– Это ты верно сказал: красиво. Только ведь и мы не глупее пчел! Тем более, что Лепила за ссученных начал вступаться, за доходяг с мужичьем, а это уж совсем западло. Еще немного, и нас попросту отожмут в сторону. А тогда, если даже доходяги нас не кончат, то задумается кто-нибудь из смотровых на воле. И обязательно соберет сход вроде нашего. Только обсуждать будут уже не Лепилу, а нас с вами.

– Точно! – выпалил Бес. – А после пошлют сюда команду чистильщиков и наведут всем решку!

– Грамотно меркуешь. – Хан снисходительно кивнул. – Поэтому выхода у нас нет. Двум хозяевам на одной зоне не жить, вот и решайте, как быть.

Некоторое время авторитеты молчали.

– Ну? – спросил Хан. – Надумали?

– А что тут думать, – Гек пожал широченными плечами. – Ты сам уже все надумал. Кончать будем Лепилу. Здесь и сейчас. А после и весь третий барак на уши поставим. Хватит эту плесень на зоне терпеть.

– Правильные слова! – Хан одобрительно кивнул. Жестом подозвал жилистого, стоящего на почтительном отдалении от стола зека. – Ты, Роха, у нас сегодня будешь главным. И знаешь почему? Да потому, что сегодня сделаешь Лепилу. Лично сделаешь! Все понял?

На лице Рохи не дрогнул ни один мускул. Меланхолично он перекатил во рту незримый жевыш – от одной щеки к другой, чуть разжав губы, блеснул бритвенным металлом.

– Как делать, Хан? Удавкой или мойкой?

– Это ты сам решай – чем работать. Хочешь – мойкой, а хочешь – пикой. Но учти, с ним надо ухо востро держать, так что и ребят своих предупреди.

Роха каменно кивнул, давая понять, что заказ принят. На совести этого нетопыря была не одна загубленная жизнь, так что очередной заказ его ничуть не взволновал. Между тем, Чугунок беспокойно поглядел на часы.

– Однако пора. Что-то задерживается наш покойничек.

– Гамлет! – позвал Гек. – Что наружка сообщает?

При этих словах Гамлет, стоявший возле узкого оконца, зябко поежился.

– Пока ничего, – пробубнил он. – Никто из третьего барака не выходил, Лепилу не видели.

Порыв раскаяния заставил его покраснеть, однако рассказывать авторитетам о подробностях своего визита в «чумной» барак он не рискнул. Впрочем, уже в следующую минуту никто бы его слов не услышал, поскольку события в кочегарке приняли совершенно неожиданный оборот.

– Может, чифирнем, пока суть да дело? – Кардан выставил на стол пузатый термос, бросил на стол несколько пакетов с чипсами и орешками, вопрошающе глянул в сторону Хана.

– Можно, – авторитет вяло кивнул.

– Тогда подставляйте стаканы! – Кардан поднял термос и тут же истошно заблажил. Обжигающий кипяток угодил ему на пальцы, термос гулко опрокинулся на стол, и черная жижа брызнула во все стороны. Ойкнул Гек, выругался и сам Хан, которому горячий чифирь угодил на колени.

– Ты чего, в натуре! Ослеп?…

– Да причем тут я! Вы на термос посмотрите!

– Еханый бабай! – пробормотал Бес. – Расплавился!..

– Вот так финт! – ошпаренным пальцем Кардан изумленно указал на упавший термос. Все заметили, что рука у него дрожит. И было с чего. Бес ничуть не преувеличивал, – металлический трехлитровый термос с цветастыми финтифлюшками на боках действительно шипел и растекался по столу. От него разило нестерпимым жаром, и уже вовсю дымили деревянные доски стола. Лужа расплавленного металла продолжала медленно растекаться, и все присутствующие смотрели на нее, не мигая.

Как бы то ни было, но именно из-за нее они не сумели вовремя разглядеть появление долгожданного гостя. Он возник у стены словно призрак, вынырнул из-за спины плечистого охранника и сразу направился к столу. При этом присутствующие не слышали, чтобы кто-то перешагивал через порог или открывал дверь. Темная фигура возникла, казалось, из ничего, проявившись, как изображение на погруженной в химический раствор фотобумаге. Кто-то из Зеков задушено втянул в себя воздух, кадык самого Хана трепетно дернулся под подбородком. Между тем, Лепила шагнул под свет свисающей с потолка желтой лампы, склонившись над столом, аккуратным движением ладони смахнул на пол расплавленный металл.

– Так-то оно лучше, верно? – гость обезоруживающе улыбнулся.

Никто не сдвинулся с места, и, впервые взглянув в лицо Лепиле так близко, Хан почувствовал, что у него стремительно отнимаются руки и ноги…