Текст книги "Вила Мандалина"

Старик Тико усмехнулся и поудобнее уселся в своём кресле с резной спинкой.

– Возможно, какая-то бумажка ещё гуляет по свету, – рассмеялся он, – а может быть, тихо покоится под спудом в какой-нибудь архивной богадельне, если не истлела раньше под таким вот дождём. – И он указал рукою на окно, ставни на котором стучали под градом тяжёлых капель.

– Нет, Йозе, – возразил я, – вовсе не так. Это вы сами и есть тот Верона. Просто Господь отпустил вам лишние двести лет, и теперь вы морочите голову доверчивым людям вроде меня. А что ещё делать в непогоду? Чем себя развлечь? Портвейн тоже надоедает.

Тико встретил моё предположение самым весёлым смехом, однако в глазах его затаилось что-то уклончивое.

– Кстати, – вдруг вспомнил он, – как ваша камелия?

– Живёт, – лаконично ответил я.

– Спросите-ка у неё? – подзадорил он меня.

– Да она всё больше молчит, – признался я и даже посмотрел в сторону, дабы скрыть свой позор. – Даже и не знаю, кто всё это выдумал.

– Да ну? – удивлённо протянул Тико и расхохотался. – Кто бы ни выдумал, думаю, – с неким превосходством, за которым читалась ревность, заявил он, – такой историей она вас не потешит.

– Как знать? Сведущие люди утверждают, что особенным красноречием она отличается в пору цветения.

Тико глянул на меня с осуждением, а может, даже с обидой.

– Сведущие люди, – уточнил он, – это не тот ли ваш приятель-пастух, с которым вы куролесите у «Нектара» на глазах у наших честных матрон, выгуливающих перед сном своих пуделей?

Я не знал причины неприязни капитана к моему безобидному Бане и взял на заметку выяснить это при случае, а в ту минуту ограничился следующим замечанием:

– Некогда пастухам принадлежал мир… – И я обратил его внимание на рисунок в верхнем левом углу его карты. – Одна незадача, – добавил я. – В это время года – я здесь редкий гость.

– Значит, кто-то подслушивает ваше сокровище во время вашего отсутствия, – логично заключил Тико.

Я пожал плечами.

– На здоровье.

Снаружи порыв бури в который уже раз ударил в стену. И в который раз оба мы невольно повернули головы туда, где раздался удар, некоторое время проведя в молчании.

* * *

Капитан Тико предложил подвезти меня на своём видавшем виды «Фольксвагене», служившем ему ещё со времён социалистической Югославии. Я было отказался, не желая лишать старика покоя и тепла, но и верно – шагать под таким ливнем добрых половину часа представлялось пыткой, да и ехать было всего ничего.

Пока хозяин ушёл возиться с машиной, которая заводилась через раз, до поры оставив меня одного, я приблизился к карте и ещё раз отыскал то место, где якобы развернулись события, поведанные капитаном. Надпись Casе del Bizanti я нашёл, а обозначение дома Вероны отсутствовало.

Наконец явился хозяин, готовый к поездке. Это только в кино режиссёры наряжают старых капитанов, если таких предусматривает сценарий, в их старые морские фуражки с белыми тульями и шитыми якорями.

Мой был облачён в старый залатанный дождевик, а на голову была напялена несуразная вязаная шапка.

– Ах, сокровище, клады, богатства! – такими словами встретил я его. – Гораздо интереснее то, что в Горном селении, ну, том, что над Врдолой, в церкви святого Ильи хранятся работы Джузеппе Томинци, и никто-то их не видит. Церковь вечно закрыта, и сколько уж лет я не имею возможности туда проникнуть, а мой сосед и приятель Антоне Сбутега только и кормит пустыми обещаниями. Вот на них я бы взглянул.

– Ну, это я вам устрою, – пообещал Тико и повёл к автомобилю. При имени Антоне он махнул рукой с таким же значением, которое минутами раньше придал Бане.

* * *

На дороге из-под фар разбегались змеи, свитые из потоков воды, позлащённые упрямыми фонарями. За одним из ближайших поворотов восстал, как видение, в сетке дождя, как в кольчуге, дворец Антуана Верона, превращённый в отель, и остался на месте, скрывая в своих недрах измученных постояльцев, если они, конечно, там были. Дождь как будто ещё усилился, и в его шуме я даже не услышал, как разворачивается капитан в нашем проулке. К моему удивлению, станкина Блонди вовсе не сидела в будке, а стояла позади неё, положив тощие передние лапы на крышу домика, и зорко наблюдала за происходящим, мужественно снося мучительную непогоду.

Проходя по двору и поравнявшись с камелией, терпеливо мокшей в этом аду, я всё же шутя погрозил ей пальцем. Войдя в дом и плотно затворив за собой дверь, я провернул ключ на два оборота, чего обычно за мной не водилось. Я был уверен, что этой ночью вовсе не жду незнакомца с половиной цехина и с фразой, способной придать жизни обратное вращение. Меня не интересовало золото. Я и по сию пору убеждён, что не так уж много людей им одержимы. Загадка в другом: для чего мы так любим истории про него?

* * *

Внутренность дома безнадёжно отсырела. Печка потухла, и возиться с ней не было сил. Кое-как я устроился под влажным одеялом и постарался заснуть. Можно было думать, что столь красочная и драматичная экскурсия в прошлое, полное загадок, одарит меня во сне образами Главка Вероны или магистра Томмази, а то и вещим видением, способным привести к разгадке той тайны, наличие которой, невзирая на вполне понятные разногласия свободных умов, мы с капитаном Тико всё-таки прозревали. Но, может быть, именно потому, что в ту ночь я не молился святому Иакову, не сподобился ни того ни другого.

Только дрёма охватила меня, как в дверь постучали. На пороге стояли двое мужчин, и один из них протягивал мне двухевровую монету, аверс которой украшал благородный профиль Данте. Я вынес точно такую же, и мы ими обменялись. Один из незнакомцев поёжился. «Как вы только можете спать? А ветрище-то какой? – Он удручённо покачал головой. – Слишком холодные ночи». – «Здесь не поспоришь» – «А вы, значит, по старинке возите? В дукатах да талерах? Да, так можно половину резервного фонда вывезти» – «Берите пример с нас – карта «Мир», слыхали?» – «Именно, «Мир». «Todo el mundo» – Сказавший это коренастой фигурой напомнил мне футболиста Марадону. «А вы хитрец, – усмехнулся второй и шутя погрозил мне моей же двухевровой монетой, – сами чуть не в сарай забились, а на берегу-то какая избёнка стоит – загляденье! Уверен, что ваша». – «А название-то какое? – вмешался его спутник: – «Вилла «Мария». Что же это за женщина, именем которой называют виллы? Вот бы посмотреть». – «И яхты тоже называют, – уточнил его приятель. – А вы как считаете, – обратился он уже ко мне, – действительно есть такие женщины, в честь которых стоит называть такие вещи?» – «Если назвали, значит, есть», – отвечал я и просыпался в монотонный шум дождя.

С усилием скидывая этот морок, я поднимал глаза к окну, с ненавистью смотрел на вертикальные дождевые потоки и снова проваливался в томительный мутный сон, полный нелепых видений.

* * *

К утру дождь прекратился, перестал этот изнуряющий недельный марафон. Скоро сквозь заметавшиеся в панике над заливом облака проклюнулось солнце, и, вскарабкавшись на трон, изгнало влагу в какие-то мгновения ока – тут это не диковина.

Здесь бы и радоваться, здесь бы и удариться в запой освобождённой жизни, здесь бы и поддаться дивному восторгу Клеменса Брентано, – как это у него: «Сладкий май, стопами света всё живое обнимай…»

Но непотребные сны гадким осадком отравляли долгожданное возрождение мира из мрака и хаоса. И внешне, и внутри я был подобен своей изгвождённой подушке, измученному матрацу и мятому одеялу.

Такое всеобъемлющее смятение требовалось разгладить. Думая, с чего начать, я полез в карман за зажигалкой, но вспомнил, что во время ночной поездки передал её капитану Тико, а забрать забыл.

Всё просто

Где-то я обмолвился, что одинок, но, возможно, состояние это определяется не количеством окружающих тебя людей, а совсем иными вещами.

Однажды утром я отправился в Тиват оплатить интернет, а когда вернулся, Станка сказала мне, что меня спрашивал какой-то русский. Я было обрадовался, что наконец-то прибыл Алексей Артамонович, но описание не подошло, а Юру, конечно, она бы назвала по имени.

Заинтригованный, я спустился по проулку, перешёл, вернее, перешагнул дорогу, настолько она узка, и спустился к воде небольшого пространства, которое слева ограничивалось стеной виллы «Мария», а справа миниатюрный галечный пляж, истончаясь, как клинок, вонзал остриё в пористую кладку под самым Юриным домом.

На приступке в тени разлапистого инжира и нескольких акаций сидел человек и, набирая в одну руку крупной гальки, другой размеренно и как-то меланхолично один за одним бросал камушки в воду, время от времени переводя взгляд то на проходящее мимо плавсредство, то на австрийскую крепость, словно получил предложение выбрать что-то одно.

«Сладкий май, ты дар прекрасный», – мигнуло у меня в голове, как фонарь маяка. На бетонной приступке сидел Кеша. Суд состоялся в феврале, срок дали условный и даже меньше ожидаемого, я, согласно обещанию, честно сидел в зале на деревянной отполированной скамье, и поскольку его спасительница-начальница не сочла необходимым пополнить ряды публики, домой мы возвращались вдвоём, а потом в моей квартире отпраздновали как умели счастливый исход. Тогда-то я и пригласил его погостить у меня во Врдоле, нимало не сомневаясь, что этого не случится никогда. Он порывался затащить меня к себе, но я напоминал про маму – бывшую стюардессу, а здесь нам создавали помеху непрекращающиеся звонки начальницы и спасительницы, и вот от этого совсем некуда было деться. Она отличалась многословием и неторопливой дотошностью, и получилось так, что большую часть нашего торжественного ужина я невольно слушал чужой разговор.

– Но как ты меня нашёл? – изумился я, и изумление моё казалось мне совершенно справедливым. Едва ли с десяток домов во всей Врдоле имеют таблички с номерами. Жители не обременяют себя подобными пустяками, да и к чему? Все друг друга знают, почтальоном всегда работает кто-то из местных. В общем, особой надобности в наружной нумерации нет, хотя, конечно, она и существует где-то в бумагах кадастрового отдела. Но эта невинная беспечность создаёт огромные трудности приезжим, иногда прямо-таки непреодолимые. Если на первой линии, используя некоторые характерные приметы, ещё можно разобраться, то дом, стоящий на склоне, без провожатого найти сложно.

– Что же тут сложного? – не менее меня изумился Кеша. – Ты же мне дал подробную инструкцию: после жёлтой гостиницы слева вилла «Мария», – он выбросил из ладони гальку и несколько театрально указал на виллу, – а чуть дальше почти на её уровне проулок, ведущий наверх. Метров через пятнадцать справа будет площадка, крайний к проулку дом – мой. – Кеша помолчал, не зная, как быть ему со своими чувствами. – По-моему, всё просто. Я бы сказал, проще не бывает.

Кеша путешествовал налегке – всего лишь со средних размеров рюкзаком. По нему-то он и похлопал рукой, утверждая свой взгляд на вещи.

Поднявшись к дому, мы разместились на террасе.

– Кстати, – припомнилось мне, – как там группа компаний «Фиг»?

Кеша скривил подбородок и пояснил:

– Да не так просто оказалось с группой компаний «Фиг». Нашли их люди у Люськи дом в Хорватии, в Ровине, ещё один в Тоскане, да ещё один в Архангельском, в запретной зоне… В общем, он меня умыл, – без особой досады и без признаков переживаемого унижения признался Кеша.

– Она прям у тебя географ какой-то, – сострил я.

– Она не у меня, – недовольно отрезал Кеша. – Она – сама у себя. Ну, об этом мы потом потолкуем.

Выражение моего лица выразило неподдельное огорчение, и, заметив это, Кеша поспешно сказал:

– Но мы нашли решение.

Чувствуя, как падает сердце, я дожидался продолжения.

– У него есть жена. А у жены есть папа. Папа работает в мэрии. У папы есть дворец, наподобие тех, о которых говорится в «Тысяче и одной ночи»… Скажи-ка, есть здесь такое место – Луштица?

Действительно, после событий на Украине и санкций, введённых странами Запада, воспоследовал указ верховной власти, запрещающий государственным служащим владеть недвижимой собственностью в заморских странах, и много домов разного достоинства стояли пустыми по всему побережью, но вот что удивительно: ни на одном из них так и не появилось уведомление о продаже.

– Дворец, конечно, принадлежит не ему, а той самой жене. Здесь может что-то получиться, – кивнул сам себе Кеша и тут же на минуту ушёл в себя.

– И вот ты здесь, – закончил я с ноткой разочарования.

Не то чтобы я не был расположен к нему, но мне так хотелось, чтобы кто-нибудь приехал не пожить в моём доме, используя его как бесплатную гостиницу, а специально ко мне, ради меня самого. Наверное, на моём лице Кеша успел прочесть эти мысли, потому что отвёл глаза.

– Знаешь, старина, когда-то в детстве мы оба собирали железную дорогу. Это сильно объединяет. Это как рыцарский орден.

– Он тебя умыл, – хмуро сказал я.

– А помнишь, был такой экстравагантный генерал? Как он там говорил? «И не будет на нашей земле больше не мэрии, ни пэрии, ни херии».

Генерала я помнил, но ответил не слишком любезно:

– Возможно, сказано и задорно, но ты здесь ни при чём.

Кеша согласно и безропотно кивнул головой, охотно признавая, что мяч не прошёл.

– Знаешь, будь это рядовой случай, я бы забыл. Но тут дело особое. Оно касается лично нас, и я решил, пусть он теперь заплатит вдвойне.

– Лично нас? – переспросил я с усмешкой.

– Он построил небоскрёб на том самом месте, – взорвался Кеша, – где стояли наши дома, где мы родились, где провели столько лет своей жизни. Да, квартиры были тесноваты, но они были кооперативные, а следовательно, являлись нашей собственностью. Мы, конечно, сами простофили, что не захотели превратить эту собственность в неотчуждаемую, поленились оформить землю. И чем мы любуемся теперь из наших окон? Неужели чудесной берёзовой рощей? Нет, мы смотрим на чудовищного бетонного уродца, который закрывает нам мир, как будто на декорацию из фильма ужасов про инопланетян… Не ты ли сетовал на это?

Такая сентиментальность оросила меня умилением. Поэт Серебряного века Балтрушайтис говорил, что так не любит дробления души и воли. Сколько раз мне приходилось сталкиваться с подобным в нашем мире деятелей искусств! Кеша бы понравился поэту Балтрушайтису.

– Я ходил и смотрел, как они там господарят, у меня же было два часа прогулки, и расстояние позволяло.

– Ты ходил туда?! – воскликнул я. – И я тоже. Мы мазохисты?

– Да, чёрт возьми. Несколько раз. Стоял и смотрел. Хотел увидеть, как они это делают.

Это признание мгновенно развернуло мои чувства. Я сходил в дом за картой Боки, разложил её перед Кешей, провёл по ней неправильный овал и сказал:

– Луштица – вот она.

Посмотрев на Луштицу в первом приближении, Кеша в моём сопровождении совершил маленький вояж по нашей площадке, в официальных документах громко именовавшейся улицей, сунул нос во все щели, дважды обошёл дом Слободанки, который она давно и безуспешно пыталась продать, после чего поднял глаза на лагерь.

– Место хорошее, но лагерь всё портит. Могу себе представить, что они тут устраивают. Девки визжат, парни гогочут, небось, и гитаристы не переводятся… И звон стекла… – сладострастно положил он последний мазок.

– Не то слово, – сказал я, – и это круглосуточно. Но летом меня здесь не бывает. Я наслаждаюсь иными звуками.

Кеша посмотрел на меня вопросительно.

– Музыкой наших газонокосилок и бензиновых пил, ведомых памирскими барсами.

Кеша понимающе покивал.

– Высылать их надо, – просто сказал он. – Как чехи, – добавил он и немного отвлёкся. Видимо, что-то интересное намечалось для него и в Чехии.

* * *

Не помню, заходила ли речь о том, что во врдольском доме имелся третий этаж, куда вела обводная лестница из сваренной арматуры. Он постоянно пустовал, и я редко туда заглядывал, даже после той лютой зимы, принёсшей столько разрушений, – разве что взять какой-нибудь нужный инструмент. Как мне сказали, больше двух тысяч водосчётчиков лишилось только наше побережье, и мой тоже был в числе пострадавших. Понятное дело, счётчик пришлось заменить, а вот проверить третий этаж и в голову не пришло. Мебели, за исключением кровати и дивана, там никакой не было. Хотя время от времени кто-то из московских знакомых и порывался навестить меня, точнее Боку, что-то этого никак не случалось. И вот под мою кровлю ступил первый гость за многие годы, причём совсем не тот, кого мог бы я ожидать в первую очередь.

* * *

Там-то я и решил разместить Кешу, для чего пришлось включить водопроводный кран, полностью перекрывавший этаж, вот только мои открытия оказались не из весёлых. Из-под напольной плитки стала прибывать вода.

Мы перекрыли воду, а Кеша решил лечь на первом этаже, где была небольшая каморка. Благо, ночи стояли не слишком холодные.

Утром я попросил Станку вызвать сантехника. Трубы были вмурованы в стены, но схемы их расположения на третьем этаже не было, и сантехник с моего позволения наугад проштробил стену над раковиной и действительно обнаружил лопнувшую зимой трубу. Он отрезал повреждённый участок и запаял его.

Получив вознаграждение, сантехник уехал, мы облегчённо вздохнули, но, как говорится, не остыли ещё его следы, как вода опять стала прибывать, сочась из плиточных стыков на полу.

– Дом невелик, да сидеть не велит, – очень кстати припомнил Кеша. Думаю, что эта русская пословица приложима всюду, где только есть дома.

В общем, этим днём сантехники не переводились у нас: кроме первого, их перебывало ещё четыре, и все они только прибавляли очередную лепту к нашему недоумению. Провозились мы почти до самого вечера, так ничего и не добившись. Если бы мы решили не бросать дело на произвол судьбы, утром нам предстояло вскрыть все трубы, а для этого пришлось бы отколоть и плитку. Угнетённый нежданной проблемой, я всё же уселся за статью, предоставив Кеше полную свободу. Внезапно тишину вспороли звуки заработавшего перфоратора.

Последовав наверх по наружной лестнице, я даже в наступающих сумерках сумел различить тёмные потёки на стене со стороны жилой комнаты, возле которых возился Кеша. По всей вероятности, в те годы, когда капитан Тико только готовился им стать, владельцы дома оборудовали здесь небольшое помещение для сдачи внаём, а трубы вели к раковине. Задачке, перед которой отступили опытные сантехники, Кеша относительно быстро нашёл решение.

Кеша продолжил танец с перфоратором, и куски влажной штукатурки легко отставали от стены. Наконец Кеша расчистил достаточно места, открыв тонкую пластиковую трубу, я повернул кран, и вода забила из неуловимых глазом щелей. Убедившись в Кешиной правоте, я немного прибрался, оставив последующие работы для более подходящего времени суток, и спустился вниз.

– Ни за что бы не догадался, – честно признался я, с восхищением глядя на Кешу. – Но как тебе это в голову пришло?

– Озарило, – пошутил он. – Да всё просто: когда ходил на балкон, то бросились в глаза эти потёки.

– Но как же так, – даже расстроился я. – Сколько раз видел эти торчащие из стены заглушки, а ведь и мыслью не задался.

– Это как раз нормально, – успокоил меня Кеша, уплетая сардины, ибо на что-то более серьёзное нас уже не хватало. – То, что рядом, как будто и не замечаешь вовсе. А потом оказывается, что в нём-то и причина.

В дальнейшем я убедился, что Кеша превосходил меня едва ли не во всём, за что ни брался, и, удивительное дело, открытие это нисколько не огорчало меня, нисколько не заставляло ощутить себя непутёвым недотыкомкой, а словно бы срочно реанимировало силы и способности, которые за невостребованностью давно встали в очередь на эвтаназию.

* * *

Чтобы выполнить свою миссию, Кеше требовался неброский автомобиль. Мой же только и удовлетворял одному этому требованию. Дело было и в российских номерах, и в доверенности, на которую в силу первой причины тратиться не было никакого смысла. Покончив наконец с хозяйственной головоломкой, мы отправились в аэропорт Тивата, где располагались несколько автопрокатных контор. Там работал мой знакомый по имени Иван, который помимо машин фирмы, неофициально предлагал ещё пять собственных по сниженной наполовину цене.

Мы выбрали маленький юркий «Сузуки», и на нём Кеша приступил к решению своей задачи. О ней можно сказать, что она была одновременно до смешного проста и почти невыполнима.

Несколько раз я бывал на Луштице: любовался открытой Адриатикой и ездил в Рыбарско село, откуда можно было видеть старинные укрепления хорватского берега, рассмотреть крепость Мамулу, некогда возведённую турками, монастырь на недалёком островке и прибрежные каверны, в которых нежилась зелёная вода.

Туристический бизнес обратился к этому уникальному полуострову в самое последнее время, и на моих глазах огромными экскаваторами срезались целые склоны, расчищая место для посёлков нового типа.

У Кеши были свои информаторы, но Луштица прихотлива и не очень-то удобна для разъездов, и понадобилось два дня, чтобы Кеша уверился в том, что они ничего не перепутали. В конце концов ему удалось отыскать дом чиновника московской мэрии, однако хотя охрана и встретила его подобру-поздорову, но вот проводила чуть не тумаками.

Увиденное на Луштице поразило его в такой же степени, как и меня.

– Да, – приговаривал он, запихивая в себя пршут с красной фасолью, – господарят они там крепко.

Это слово он употребил уже второй раз.

– Откуда оно к тебе прилепилось? – поинтересовался я.

– Дед был белорусом, – пояснил Кеша. – Они там так говорят. С детства помню.

* * *

Делать было нечего – пришлось идти на поклон к Антоне. И, право, я не знаю, преуспели бы мы, если бы не то случайное обстоятельство, которое чудесным образом всё разрешило.

Антоне не изменял своему стилю. Он долго впустую растрачивал драгоценное время, ссылаясь на массу хозяйственных забот и прикрываясь какими-то совершенно посторонними обстоятельствами, и конечно, согласился, когда мы пообещали не оставить его без вознаграждения.

Прокатная машина охранникам была уже знакома и только бы прибавила им злости, посему отправились на машине Антоне, которую он приобрёл после того, как отсёк сколковской Наташе кусок своей горы.

Узнав Кешу, охранники поначалу и слышать ничего не хотели. Антоне проявлял чудеса убеждения, и гортанные голоса, которыми вообще отличаются обитатели залива, сплетаясь, витали над нами в неистовом борении долга и наших дерзких поползновений. Вдруг Антоне замер и обратился к одному из спорщиков:

– Слушай, не твоя ли сестра работает в киоске «Stampa», который напротив «Врмаца»?

Лицо того мгновенно преобразилось, и подозрительную недоброжелательность тут же сменило такое же искреннее благодушие. На нашу удачу, Антоне угадал, и они, отложив все недавние противоречия, пустились в долгие разговоры относительно этой сестры, неудачника-мужа и наконец вообще всей породицы. Солнце припекало, но мы с Кешей терпеливо ждали.

В какой-то момент увлечённый разговором охранник вспомнил про нас, обернулся и указал на открытые ворота, приглашая войти, причём на лице его читалось искреннее удивление, почему же мы до сих пор этого не сделали.

Кеша пошёл один, а я отправился искать надёжную тень. Антоне с охранником не скоро насладились, перемывая косточки знакомым.

Чтобы не привлекать внимания, мы с Антоне устроились в тени старого тополя. Синее чистое полотно Адриатики не позволяло отвести от себя глаз. Какое-то огромное судно, ослеплённое солнцем, нечётким миражом шло параллельно горизонту, и контуры его были размыты дрожащим маревом. Антоне первым оторвался от этой чарующей картины:

– Пора бы и на крепость, – сказал он мне со значением. – Якоб готов.

– Успеется, – покосился я на него. – Скажи лучше, кто может открыть церковь в Горном селении? У кого ключи?

– А, ты про этого художника, – не очень заинтересованно догадался Антоне и принял какой-то озабоченный вид, точно я коснулся государственной тайны. Если за труды навьюченного Якоба можно было надеяться выручить какой-никакой грош, то брать деньги верующему католику за демонстрацию своей святыни представляло камень преткновения.

– Скажи хотя бы, как это выглядит? Этот художник писал на стенах?

– Нет, – ответил он, – там просто очень большие картины.

Конец разговору положил появившийся Кеша.

– Всё, поехали, – издали крикнул он, – как говорится, снято.

Лицо у него было довольное.

* * *

То, что показал Кеша, вызывало неопределённые чувства. Прямоугольное здание без окон, похожее на казарму и облицованное голубоватой плиткой, венчал синий купол, напоминавший навершие мусульманского храма, на нём стоял позолоченный олень, раскинув во все стороны неестественно огромные рога. – Но зачем? – только и спросил я. – Не думай, – отмахнулся он. – Мы всё равно не поймём. – Понять можно всё, – возразил я. – Но иногда за это дорого берут.

* * *

Одним утром Кеша куда-то уехал. Странным было не то, что он уехал, а то, что в первый раз за всё время, что он у меня гостил, он не сказал, куда намерен податься.

Вернулся он уже в темноте, уставшим, но всё ещё возбуждённым.

– Ну, и куда носило? – недовольно поинтересовался я.

– Сейчас расскажу, – пообещал он, тяжело опускаясь на плетёный стул. Его измождённость бросалась в глаза. – Хоть бы чайку какого, – попросил он и стал смешно озираться.

Я спустился вниз и скоро доставил всё необходимое. Кеша залпом выпил поллитровую бутылку «Ямницы», а потом бухнул:

– На крепость поднялся. Вон на ту, – и он показал рукой на австрийскую крепость.

– Да ты что! – выдохнул я и от неожиданности выронил боснийское лакомство «Choco banana», вприкуску с которым начал вкушать кофе.

Кеша молча смотрел на крепость, видимо, перебирая в сознании подробности своего приключения.

– Но как тебе это удалось? – совсем уже упавшим голосом спросил я.

Услышав такой вопрос, а главное, тон, которым он был уснащён, Кеша преобразился: измождение улетучилось, а на его место явилось напористое противодействие. Моя вялая нерешительность относительно всего, очевидно, уже давно раздражала его.

– Да очень просто! – сказал он, с трудом сдерживая раздражение. – Приехал в Пераст, поднялся до церкви, ты знаешь, до какой, там чуть не дорога, серпантин, кладка королевская, нашёл тропы на гребень, выбрал ту, которая показалась, добрался до верха и вышел чуть не прямо к ней… Вот и всё, – угрюмо помолчав, прибавил он с вызовом. – Кем ты меня считаешь?

– Меня-то почему не позвал? – обиженным голосом буркнул я.

– Да как тебе сказать? – смущённо объяснил Кеша. – Не хотел напрягать. Ты-то небось там всё облазил. Охота ноги там сбивать на солнцепёке лишний раз?

С невыразимым стыдом я опустил глаза, но Кеша этого не видел. Он снова обратился к крепости, прищурился и удовлетворённо сказал:

– Смотри ты, ещё горит. Всё по плану.

Только тогда я заметил у подножия крепости алое пятнышко огня. Оно то уменьшалось, сникало, то возрастало и некоторое время сохраняло себя в таком виде. Оказалось, что Кеша натаскал сухих сучьев к самой стене, обложил камнями, чтобы огонь не ушёл за положенные ему пределы, и перед уходом поджёг эту груду. Ему было интересно, успеет ли догореть костёр до его возвращения.

Я вынес подзорную трубу, и мы принялись ловить её оком догорающее свидетельство. Немного повозившись в мутной темноте, нам удалось поймать крепость в окуляр, но картина изменилась не сильно, разве что алое пятно стало побольше.

– Ну и что там? – допытывался я.

– Да ничего особенного. Обыкновенный блокгауз. Одно меня удивило: почему они его так неудачно поставили? Там чуть левее метрах в двухстах распрекрасная площадка на высоте. Я, конечно, не инженер, но это странно.

– Кладбище там есть? – спросил я, но Кеша отрицательно поводил головой.

– Нет, да и быть не могло. Там гарнизона было человек двадцать. Если что, увозили вниз… Да, мы, конечно, лапти, но от австрийцев не ожидал. Или чего-то я не понимаю. Видно, все одинаковые.

* * *

Часто бывает так, что нечто считается неисполнимым. Но является человек, который об этом не знает, и исполняет неисполнимое, и только потом узнаёт, что совершил что-то необычное. Эту мысль тут же сменила другая: как бы не узнал об этом Юра. С полным основанием я был убеждён, что подобное известие приведёт его к душевному расстройству.

Но Юра узнал. Скоро мы услышали в проулке торопливые шаги, и я только успел шепнуть опешившему Кеше:

– Только ничего не рассказывай. Потом объясню. Умоляю, ни слова о крепости. Ты там не был.

– Видели? – спросил запыхавшийся Юра. – Огонь у крепости горит. Там кто-то есть… Но ничего, меня обещали познакомить с одним охотником, Лука Данич его зовут, он часто туда ходит. И медведи ему нипочём. С ним и пойдём. Этот огонь, может, он и зажёг.

– Да ничего необычного, – равнодушно сказал я, выразительно глядя на Кешу. – Там на склоне постоянно огонь вспыхивает сам собой, точнее, от солнца.

– Да нет, – вообразил Юра полную нелепость, – там натовцы уже пост поставили. Лука сказал, прилетали туда, высматривали. – И испытующе взглянул на Кешу, чтобы уяснить себе его политическую позицию. Но Кеше до такого рода вещей вообще не было никакого дела, и он сохранял полнейшую невозмутимость. Думаю, если бы стало известно, что Черногория присоединилась к союзу свободных астероидов, он бы и бровью не повёл.

Когда, полный новых замыслов Юра покинул нас, мне волей-неволей пришлось посвятить Кешу в нашу эпопею и признаться в неудачах, которые нас преследовали. Когда поток моего красноречия, а лучше выразиться, сдавленного косноязычия, иссяк, Кеша деликатно покашлял в кулак:

– Ну, ребята, как говорят у нас в Одессе, мама с вас описалась, – только и нашёлся он, что сказать, а я разозлился.

Но потом неожиданно задумался. Мысли его прерывались отчаянной зевотой, но спать он не торопился. Пока он пребывал в этом состоянии, я следил за угасающей точкой огня на противоположной гряде и даже мысленно видел, как копоть оседает на её замшелое основание.

– А что, – поделился он своими мыслями, – может, и правда кто-то или что-то не пускает вас туда?

Я не ожидал от его чересчур трезвого разума такого заключения и даже вздрогнул. Но дальше произошло такое, от чего я задрожал.

– Знаешь что, – сказал Кеша и сделал паузу, то ли собираясь с духом, то ли в последний раз спрашивая себя, имеет ли он право на тот совет, который намеревался дать. – Никогда не связывайся с женщиной, которая могущественней тебя.

– С женщиной? – в лживом недоумении переспросил я.

– Ты филолог, оцени слово, которое я подобрал.

С женщиной всё было понятно, точнее, понятно, но ещё не до конца. Он подразумевал превосходную степень прилагательного «могущественная». Слово он действительно подобрал самое подходящее, но я смолчал.

– Счастье будет, но горя будет больше. Оно придёт потом. Потом выяснится, что то, что ты принимал за счастье, вовсе и не оно и называется по-другому.