Текст книги "Вила Мандалина"

* * *

Но вернёмся к своим баранам. Благодаря подробным справочникам, которым был снабжён номер, вкупе с некоторыми консультациями вышколенного портье, найти клинику, куда коллеги поместили Весну, не составило труда. Учреждение располагалось на северной окраине в районе Doljani, сразу за парком Zlatica.

Весна сидела на кровати в ночной рубашке. Волосы её свободно спадали на плечи, глаза были устремлены в пол. На тумбочке рядом с кроватью стояли бутылка минеральной воды «Князь Милош» и персиковый сок в прямоугольном пакете.

Некоторое время она не обращала на меня ни малейшего внимания, как будто и не заметила, как я вошёл, но спустя минуту подняла глаза.

Когда долго не видишь человека, которого плохо знаешь, то при встрече неизбежна поправка: глаза были совсем не те, которые я хранил в своей памяти, и всё-таки именно теми они и были.

– Вы доктор? – спросила она после того, как оглядела меня с головы до ног с какой-то детской любознательностью. – Позволите сесть?

– Да, конечно. Почему вы спрашиваете? – удивилась она. – Ведь стул и создан для того, чтобы на нём сидеть. Вы доктор? – повторила она свой вопрос, когда я сел.

Я шмыгнул носом, потрогал пальцами ноздри.

– Нет. Всё ещё кандидат… Знаете, когда я защищался, то понял, что формализм рано или поздно отнимет мою жизнь, и я попросту не успею содеять того, что себе наметил.

Говоря это, я смотрел в сторону. Вид Весны меня потряс. Растерянность и замешательство овладели мной. Чудесная женщина, мысленно произносил я другие слова, вот при каких обстоятельствах довелось нам встретиться. Не ты ли некогда, поигрывая царственным камнем на царственном персте, не отказала мне в чём-то, похожем на мудрость, но кому мне и расточать её, если только не возвращать тебе, если такое возможно?

Сказав это, я перевёл взгляд на неё и поразился её реакции. В её как будто потухших глазах заострилась сталь, которой она пронзала меня в Доброте, и это заставило меня снова почувствовать себя пациентом, или подозреваемым.

Тут я обратил внимание, что руки её были свободны от каких бы то ни было украшений, включая и то кольцо, заворожившее меня волшебством работы и собственными свойствами.

– Где ваш аквамарин? – спросил я.

Весна посмотрела на свою руку.

– Меня попросили его вернуть.

– Вернуть? Разве оно принадлежало не вам?

– Видимо, нет, – смиренно сказала она.

Я моментально вспомнил своё состояние в больнице Котора. Под воздействием тех обезболивающих препаратов на вопрос: «Кто автор «Антона-Горемыки»?» я вполне мог ответить: «Дружинин», и назвал бы невежей того, кто уличил бы меня в ошибке. «Проклятье, – подумал я, – что же ей колют?» В моём случае всё было оправданно, здесь же на меня дохнуло умыслом.

В самом деле, число дипломированных специалистов значительно превышает количество рабочих мест; молодые люди едут учиться в Белград, а то и дальше, и далеко не всем удаётся устроиться по месту обучения.

– Кому же тогда? – вернулся я к кольцу.

– Как ваша камелия? – вместо ответа спросила она весьма дружелюбно, и в глазах её промелькнули весёлые искорки. Я оторопел и молча потягивал носом, видно, и впрямь немного простудился. Пользуясь моей растерянностью, она задала следующий вопрос:

– И почему вы здесь? – И опять стальные клинки, взыскующие истины, померещились мне.

Я поднялся со стула и стал в свободный угол, опершись плечами о стены, так что между нами образовалась диагональ. Это заставило её повернуть голову.

– Весна, – начал я и моментально осёкся. Она ждала. – Сотрите меня в порошок, вышлите из страны, но я и сам этого не знаю.

Она посмотрела в окно, и я последовал за ней взглядом. Крона прикрывала его чуть не сплошь, за ней угадывались возвышенности, и на одной из них – недавно обновлённый монастырёк.

– Только камелию не трогайте, – сказал ещё я.

Она отвернулась от окна и улыбнулась. В этом мимическом жесте слились грусть, навеянная воспоминаниями, и покорность своей судьбе.

Я убеждён, что единственная причина, по которой мне позволили посещение, заключалась, как это ни покажется странным, в амбициях главного врача. Если был сговор, то появление русского посетителя неизвестного положения, ранга, словом, загадочного незнакомца, ставило под сомнение полноту откровенности того соглашения, которое они заключили. А это неприятно задевало.

* * *

Главным врачом состоял господин по имени Домагой Костаница. При первом же на него взгляде я понял, что моя догадка верна.

Надо было задавать вопросы и получать правдивые ответы, и что-то мне подсказывало, что Домагой на известных условиях не против удовлетворить моё непонятное ему любопытство. Мне стало ясно, что с «Hemera» придётся распрощаться. Хорошо ещё, что при въезде в город я додумался залить полный бак бензина.

Домагой благоразумно предложил покинуть клинику и поговорить где-нибудь в городе. В итоге мы оказались в Вароше, в довольно милой харчевне рядом с небольшой мечетью. Неподалёку от входа в кафе, привалившись к жёлтой стене дома, на корточках сидел давно небритый человек, перед которым стояла початая бутылка «Никшичко». При виде этой картины Домагоя передёрнуло, я же, напротив, испытал тоску по той свободе, которой отличается подобное состояние. Об образе жизни я бы так не сказал.

Устройство кафе сильно отличалось от того, к чему я привык в Боке, но мы прибыли сюда не за атмосферой и деликатесами, а совершенно с иной целью.

Чебуреки я любил, кофе тем более, и то, что было подано под этими названиями, нечто вроде самсы, пришлось мне по вкусу.

– С чего начать? – отвернув в сторону голову, сам себя спросил Домагой. – Не так давно, по-моему, в декабре, Весна получила пациентку. Это была студентка Морского факультета в Которе. Её привели родители. Она уверилась в том, что является вилой, и, придавая себе соответствующий вид, разгуливала по ночам вдоль залива. Как-то их задержали вместе, ночной патруль. Весна объяснила всё так, будто опробует новый метод лечения. Но метод методом, а когда прижали девчонку, то всплыло, что та обучает её каким-то штукам.

– Штукам? Что ещё за штуки? – заинтересовался я.

– Чему-то такому, чем экстрасенсы приманивают людей, – пояснил Домагой.

– Вон оно как! – присвистнул я, а Домагой недовольно поджал губы. Складывалось впечатление, что ему не слишком улыбалась эта история, в которую его, скорее всего, просто втянули.

– Так что не так там всё просто, – подытожил он.

Сочетание «не так всё просто» заставило меня задуматься, а что бы сказал Кеша, окажись он здесь? Уверен, он согласился бы с Домагоем. В данном контексте слова «не так там всё просто» означали бы для него именно то, что на самом деле «всё просто».

– А со студенткой-то что?

– Сейчас всё в порядке. Учится. Кафедра делового администрирования на морском транспорте, если вам это важно.

– Откуда она?

– Где-то за Рисаном, Моринь, если правильно запомнил.

В окне мелькнули фигуры двух мусульманок, захваченных оживлённой беседой. Платки на них были однотонные, а одежда модная, хотя и чересчур цветастая.

– Начиталась Вука Караджича? Или социальные сети?

Домагой уклончиво повёл головой.

– Послушайте, – сказал я, – а чем пугает людей Бела Вила? Вот я, к примеру, объявлю себя Иваном-царевичем, претендентом на российский престол. Напудрю себе косичку и уеду в Альпы. Или вернусь из Египта в сером сюртуке поверх гавайской рубашки. Знаете, сколько у нас таких? Однако пока я не совершаю действий, направленных на подрыв конституционного строя, судить меня некому. Если, конечно, я не совершу чего-нибудь, на что облизывается уголовный кодекс… Да любая газета забита объявлениями такого рода: что у вас, что у нас. Порча, сглаз, приворот, несчастная любовь.

– Но половину-то всегда упекают. Это точно, – со знанием дела парировал Домагой. – Вы знаете, я в затруднении, как ответить на ваш вопрос.

– Кто принимает такие решения?

– Врачебная комиссия. Там, кстати, была судебная экспертиза, и все эксперты оттуда, из Доброты.

– Так дошло до суда? – удивился я.

– А как же, – сказал Домагой. – Вовлечение, и всё такое.

– Разве они позволяли себе что-либо противозаконное? – спросил я, и тут же перед глазами встала безжизненная рука «Марадоны», свисавшая из окна полузатопленной «Альфа-Ромео».

Домагой вместо ответа согнал муху, нахально ползавшую по клеёнчатой скатерти.

– Да что бы они ни делали, – сказал он, убедившись, что муха улетела. – Просто людей пугает такое, – и этого достаточно.

– Да не-ет, – продолжались мои сомнения, – наверняка что-то там было эдакое.

– Ну, было, – Домагой уставил на меня чуть выпуклые голубые и правильно-круглые глаза, как будто их специально точили на станке. – Полицейские показали, что им подменили обоймы.

Я растерянно замолчал. Это было уже серьёзно.

– На что?

– Камушки вместо патронов, – усмехнулся Домагой. – То есть обоймы остались те же, там же, где и были, и патроны там лежали… – Прежде чем дать окончательный ответ, Домагой своими кругляшками снова готовил меня к очередному повороту. – Патроны те же, да вот только не настоящие, а из камня. Каменные копии.

Я насторожился.

– Вот как можно такое проделать?

– Только при непосредственном контакте, – предположил я.

– Вот именно, – ещё более мрачно подхватил Домагой. – И что это был за контакт?

– А что же родственники? – спохватился я. – Адвокат?

– Их нет, – ответил мой собеседник. – Родители умерли, замужем она не была, детей не имела. От адвоката отказалась.

– Ну, а другие, более дальние, второго ряда?

– О таких ничего не слышно. Никто здесь не появлялся, кроме вас… А кофе хорош. Единственное место, где ещё не разучились готовить настоящий турецкий кофе. Я бывал в Стамбуле, но, кажется, рецепт утерян.

– Домагой, – доверительно сказал я, непроизвольно надвинув рукав рубашки на часы с треснутым стеклом, купленные в том самом городе за двадцать лир, которые я продолжал носить, – держу пари, что вас распирает от интереса, кто я такой, почему явился сюда, по какому праву пытаюсь принять участие в судьбе этой женщины…

– Совершенно нет, – начал было он, но я жестом руки решительно пресёк лживые возражения, которые он намеревался выдвинуть.

– Я скажу сам. Некогда доктор Весна Подконьяк с профессиональным рвением пыталась выяснить, не сошёл ли я с ума. Ей хватило здравого смысла, чтобы отвести от меня эту ересь.

– Вы лежали в Доброте? – с удивлением спросил Домагой.

– Пришлось, – вздохнул я, но тут же подавил в себе нахлынувшую ностальгию.

– И был повод? – в его голосе прозвучал профессиональный интерес.

– Меня подозревали в том…

– Неужели тоже обрядились в женское платье и шатались по дороге?

– Нет, до этого не дошло, – усмехнулся я, – там было другое. Объяснить детально сложно, это отняло бы у нас драгоценное время.

Мне показалось, что вот-вот ситуация переломится, вопрос лишь в количестве нулей, как говорят на моей родине. Перед глазами встали «вечерние посетители» с их трезвым взглядом на вещи и сказочным предложением. Какой шанс я упустил!

– Я понимаю ваше положение. И всё-таки, какая сумма может положить конец этой бутафории?

– Не в сумме дело, – ответил Домагой резким голосом и с досадой отодвинул от себя кофейную чашечку размером с напёрсток.

Я понял, и меня передёрнуло. Было душно, и я ощутил на спине испарину.

– Значит, – сказал я с деланой шутливостью, – прав был Трамп, назвав черногорцев агрессивным народом.

– Да бросьте вы эту дребедень, – серьёзно сказал Домагой. – Настоящие черногорцы или давно извелись, или живут по своим горам. Остальные просто граждане, которым вольно называть себя как угодно.

– Можно ещё кофе? – спросил я.

Домагой попросил кофе и счёт, а когда девочка в платке принесла чек, я положил, что было положено, дождался, пока девочка не унесёт это, затем вынул купюру зелёного цвета, выложил её на салфетку и спросил ещё:

– Могу я увидеть её снова?

Некоторое время Домагой смотрел на купюру какими-то осоловевшими от духоты глазами, потом прижал указательным пальцем угол салфетки и медленно потянул на себя.

– Пожалуйста, – сказал он каким-то упавшим голосом, неожиданно посулившим надежду.

Ещё минуты назад я обречённо думал, что война проиграна, едва начавшись. Но этот голос дал мне понять, что потеряно не всё, но промыслить, что именно осталось, проницательности мне не хватило.

В пустых узких улицах квартала застоялась солнечная тишина и залегли угловатые тени. Кое-где в глухих дворах, надёжно ограждённых от мира сплошными стенами, виднелись цветастые одеяла, вывешенные хозяйками под жар солнцепёка; откуда-то изредка доносились мелодичные стуки скобяных предметов, не то замков, не то задвижек, не то ёмкостей для воды, но звук их держался недолго – всё здесь скрывали и прятали от посторонних глаз.

Это непривычное для такого часа состояние квартала чарующе убаюкивало, ноги отказывались переступать, и мне хотелось лишь одного: найти какой-нибудь караван-сарай, – должен же здесь быть хоть один, пусть и без бордовой обивки на кроватях, зато с узорчатыми коврами или плотно сбитыми кошмами, – завалиться на их душный, пыльный ворс и заснуть без сновидений. А потом выйти в пряный воздух пробуждающегося квартала, подышать розовым воздухом, дождаться «луны-персияночки», или «турка-месяца» в теряющем голубизну небе, и всё забыть…

* * *

И всё же, невзирая на непосильные траты, которые навязывал слишком модный отель, я вернулся в «Hemerа». Теперь бар «Библиотека» представлялся мне тихой пристанью от житейских бурь.

Утренняя деловая женщина, чем-то напоминавшая мою московскую соседку Мару, была тут как тут и решала какие-то очередные дела с высокими элегантно одетыми мужчинами. Писатель не появлялся, и слава Богу. От кофе, который нахваливал Домагой, меня тошнило до сих пор. Мне припомнился бедолага, сидевший в Вароше у жёлтой стены. Я оглядел полки с книгами, застывшими, как персонажи в фильме «Вечерние посетители», и почувствовал, как опускаются руки. «Да, – припомнилось мне уже из другой картины, – всё не так, как в твоих романах». Дальше вы, может быть, помните. Со стены в зал скалилась плотоядная морда какой-то огромной кошки. Округлостью и завитыми прядями, торчащими над ней подобно лучам, как у Александра Македонского или Немейского льва, это существо действительно напоминало солнце, но плотоядно сощуренные глаза, приплюснутый монгольский нос, выступающие скулы и хищно распахнутая пасть заставляли усомниться. Если и солнце таково, думал я, то дела хуже некуда. Здесь-то и пришли ко мне временно забытые строки, с умыслом покинувшие меня на облупившейся лавке Marcov rt: «Вон как вдруг запорошило… Будем умирать».

Перебирая глазами, как чётки, корешки затаившихся книг, я понимал, что надо примириться. Но понимание приходило медленно и неохотно, и примирение не наступало. Всё просто, сказал бы Кеша. Оно не наступало, потому что это я не хотел мира, а он упрямо твердил, что он – единственное решение. «К чёрту, – подумал я. – Будь что будет. Чего уж там, оно как-нибудь. Авось что-нибудь да образуется. Или в полковники, или в покойники». Скоро эти родные заклинания, так часто выносившие из бездны, отводившие от края, но быстро иссякшие, претворились стихами Мережковского: «Надежды нет, и нет боязни, наполнен кубок через край». Слово «кубок» не так пугало меня, как «бокал» или «кружка». Оно дышало суровым благородством «Круга земного» и скандинавских саг. Но, если не ошибаюсь, там куда чаще переводчик отдаёт предпочтение слову «чаша». Что ж, с исторической точки зрения оно и верней.

Я распахнул барную карту недрогнувшей дланью и подозвал официанта. Крепких напитков я не употреблял уже много лет, а пиво было такое, которое не совсем мне подходило, но идти отсюда в другое место после всего я не имел никаких сил. Подгорицу я ненавидел. Бокал доставили мгновенно. Недостатки вкуса умерялись ледяным его состоянием. Следующий потребовался быстрее, чем мог ожидать официант, он посмотрел на меня с интересом.

* * *

Из «Библиотеки» я вышел на улицу, добрался до первого магазинчика, где теплилась горькая ночная жизнь, и выбрал то, что оказалось более-менее по душе. Приняв от милой девушки увесистый пакет, я вернулся в номер, и, утопив взор в тучных прелестях фресковых красавиц, написал Кеше просто и ясно, чураясь любого непрошенного сантимента: «Переведи денег». «На трубы?» – пришёл ответ. «Да. Но только на иерихонские», – намекнул я. Чуть позже прилетело искомое: «Что-то случилось?»

«Всё сложно». – Я чувствовал, что говорить нам во имя успеха моего предприятия сейчас не стоит, и мы продолжали общаться сообщениями.

«Всё просто. Проще пареной репы. Но чувствую, что ты куда-то вляпался».

Кеша соображал быстро, и скоро мобильный банк показал мне сказочную сумму, при виде которой во мне воспрянула надежда.

Я открыл окно и, еле облокотившись на узкий декоративный подоконник, выглянул на улицу. В «Берлине» начиналась вечеринка, и я наблюдал за тем, как съезжаются её участники. Чёрные машины одна больше другой лихо подкатывали ко входу, въезжая на тротуар и заграждая проход. Из них выходили атлетически сложенные парни, напоминавшие то ли ватерполистов, то ли баскетболистов, то ли просто юнаков, почти все в тёплых спортивных костюмах. Было уже прохладно, – я отметил это, когда ходил в магазин. Слишком холодные ночи: приглашённые тоже об этом знали. Черногорцы, или сербы, или кто они там на самом деле, – что бы они ни делали, кем бы ни были, очень красивый народ.

* * *

Едва забрезжило утро, я был уже на ногах. Откровенно говоря, я и сам не могу понять, ложился ли я вообще в объятья красной кровати. Наскоро подкрепившись известным способом, я спустился в холл к банкомату и долго насиловал его, дрожащими руками распихивая купюры по всем имевшимся карманам. От меня наверняка несло перегаром, но мне было наплевать.

Детективы я читал только в детстве, позже – никогда. Портье вызвал всю свою невозмутимость и ещё такси, и просыпающийся город в нереально сжатые сроки промелькнул пустотой в автомобильном стекле.

К моему приезду Домагой уже приступил к своим обязанностям. Словно камень свалился у меня с души. Я был развязен и вошёл в его кабинет прямо с бутылкой в кармане, но это его не смутило. Думаю, по-настоящему занимало его лишь то, не граната ли это? Усевшись напротив в кресло для посетителей, я сказал как можно членораздельней:

– Сегодня случилась такая история. Весна попросилась подышать свежим воздухом. Вы не зверь и не тюремщик, поэтому позволили ей это. Ведь сад у вас действительно прекрасный… Охранник, ответственный за уличную калитку, куда-то отлучился, и Бела Вила улизнула. Обнаружив это, вы обратились куда следует, но с опозданием. Причину его придумайте сами. А дальше пусть рассудит удача.

Произнося всё это, я вытаскивал из карманов мятые бумажки, наспех расправлял их, придавая им приличную форму, а Домагой наблюдал за моими действиями довольно цепко, видимо, уже начав подсчёт.

– Этот сценарий написал я и хочу продать его вам, – тут я назвал сумму.

В глазах Домагоя закружилось деятельное раздумье.

– За это ведь не убьют? – предположил я.

– За это – нет, – пресным голосом ответил он.

– Ну зачем она вам? С ней одни проблемы, – сказал я и как можно убедительней пообещал: – И я – не последний.

– А репутация клиники?

– Об этом пусть болит голова у её владельца. А вы лечите людей. Лечите больных, а не здоровых.

– Но зачем она вам? – вдруг спросил Домагой. – Я по-прежнему не знаю, кто вы, но вы ведь не скажете, а сам я ни за что не догадаюсь. Если, конечно, полиция вас не задержит. Но… она действительно больна.

Я не придал значения этим словам, хотя и отметил тот оттенок искренности, которыми они выделялись в этом нашем разговоре.

– Я вас предупредил, – повторил Домагой ещё раз. – И вот ещё что: здесь есть ещё одна калитка. Какой-то пьяный проник на территорию, и я попросил охранника его выпроводить. Скорее всего, именно в это время больная и сумела выйти в город. Это небольшая поправка к вашему сценарию.

«Не обман ли это, чтобы нас разлучить?» – испугался я, но тут же сообразил, что если Домагой уже вызвал полицию или кого-то ещё, разлучены мы будем ещё быстрее. Он просто добавил то, что недодумал я.

– Прекрасно, доктор, – ободрил я своего сообщника. – У вас несомненный талант, а фантазия хоть куда, и, работая на «Парамаунт», мы бы не пропали… И ещё одно: этот пьяный ни в коем случае не был иностранцем, и уж тем более русским.

– Это само собой разумеется, – подтвердил Домагой.

* * *

– Собирайтесь, Бела Вила, – приказал я, оказавшись в палате, – мы уезжаем в солнечный мир. – Зачем вы здесь опять? – не слишком приветливо спросила она.

– Затем, – отрезал я, – что я питаю к вам бесконечное уважение. Вы показали мне мир заново, а ведь я уже собирался его покидать.

Она смотрела на меня во все глаза. – Другой одежды нет? – Сдала под расписку.

Об этом-то я и не подумал. Конечно, Домагой не мог отдать ей одежду без риска навлечь на себя подозрения. – Есть тут что-нибудь, что ты хотела бы взять? – Как-то незаметно мы перешли на «ты».

Она снова превратилась в дурочку, озирая палату бессмысленными глазами. Я отвернулся и в досаде смотрел в окно. Вот в эти мгновенья и появился на её руке чудесный аквамарин. Проглядел, откуда она его достала.

– Итак, сейчас мы выйдем отсюда, ты пройдёшься по парку, будешь трогать ветки, ласкать их свежесть, а потом окажешься у главной калитки. Пойдёшь медленно, как бы прогуливаясь. – Я подвёл её к окну. – Вон у того дома под красной крышей я буду тебя ждать.

– Вы идёте первой. – С этими словами я вытолкал её из помещения.

Выждав немного, я вышел следом, плотно прикрыв за собой дверь. На лестнице мне никто не попался, но на улице при входе охранник меня уже ждал. Как говорится, подхватив под белы руки, он бесцеремонно поволок меня за собой, подтащил к запасной калитке и вышвырнул за пределы клиники.

– Пся крев! – ожесточённо и почему-то по-польски выругался я, но с сознанием выполненного долга, поглядывая по сторонам, отправился по тенистой дорожке к своему посту. Со стены бежевого забора на меня смотрело граффити Путина в пилотке подводника. Однако ж локоть я ушиб, и, переживая своё самоотречение, думал не без печали об охраннике: такой ещё в утробе матери был за НАТО – к бабке не ходи.

* * *

Я занял позицию на углу частного дома, чтобы в обзор попадали сразу две улицы. Несколько минут ожидания заставили меня понервничать, но она показалась.

Наблюдая за её приближением, я прикидывал, как же всё-таки это выглядит: вот в утренний час пустынную улицу пересекает женщина в ночной рубашке и шлёпанцах, обняв себя обеими руками. Быть может, прохладное утро, а рубашка тонка? Что бы подумал я, если бы был посторонним свидетелем? Да ничего особенного. Несмотря на алкоголь, нервы мои были на пределе, и я успокаивал себя философски, иначе просто бы не смог действовать. «А мы и знать не знаем, что нас кто-то может искать… Понятия не имею, – говорил я кому-то неизвестному. – Первый раз слышу». Кеша вот не знал, какие препятствия могли встретиться на пути в крепость, и забрался туда. А если бы его запугивали и отговаривали, не отступился бы он, даже вопреки своему характеру?

– Полако, полако, – то и дело повторял я, крепко держа её за руку, чувствуя, что она готова побежать, и торопливо выяснял размер её обуви и одежды.

Всё это время я не сводил глаз с улицы в надежде, что покажется пустое такси. Водители других машин, редких в этот час, смотрели на нас довольно равнодушно или вовсе не обращали никакого внимания.

Наконец это произошло. Я велел пожилому водителю везти нас в Новый град. Всё-таки, вопреки моим заклинаниям, наш вид вызывал вопросы, и уже несколько раз наши с водителем глаза сходились в стекле заднего вида.

– Русские? – наконец не выдержал он, убавив звук радио.

Возражать не имело смысла.

– Они самые, – как можно веселее ответил я.

– Первый раз в Подгорице? Бывали уже здесь?

– Да уж какой там первый, – залихватски сказал я, посмотрел на Весну и легонько толкнул её плечом, будто выводя из нетрезвой дрёмы или наркотической задумчивости. Она мне подыграла на славу: не раскрывая рта, безнадёжно махнула рукой, и этот жест заставил водителя улыбнуться.

Предположить, что приметы разошлют по таксопаркам – для этого не надо было быть Пинкертоном. Поэтому я завёл разговор о политике, справедливо постановив, что людям, дрожащим от страха в чрезвычайных обстоятельствах, едва ли придёт в голову обсуждать вступление Черногории в НАТО.

– Осенью пятнадцатого года, – начал я, – что у вас тут творилось!

– Вы здесь были тогда? – оживился водитель.

– Да нет, – несколько разочаровал я его, – смотрели по телевизору.

– Да уж, – провёл он ладонью по голове, – битка была добра. Лично я – против. Всегда были с русскими, и тут на тебе. Зачем оно нам сдалось? Наверное, чтобы Джуканович не угодил в Гаагу со своей табачной контрабандой, – иронично предположил водитель. – А я вам так скажу, – понизив голос, быстро обернулся он к нам, успев заглянуть в глаза и мне и Весне. – Думаете, русских они боятся? Чёрта с два! Кого они боятся, так это албанцев. Вон как они Косово-то к рукам прибрали. А за Ульцинем на границе были? Дырка, а не граница. А они всё идут и идут.

Мы переехали мост через мутную Морачи и въехали в Новый град. Здесь магазины шли сплошной чередой. Юрина жена часто приезжала сюда присмотреть что-нибудь из одежды.

Я купил туфли на низком каблуке и летнее платье, в соседнем магазине взял ещё спортивный костюм и кроссовки, и, немного поколебавшись, захватил шляпу – точь-в-точь такую, как у дедушки Мариуса, алкавшего мандаринового мороженого. Но это уже для себя. Лучшую маскировку придумать было трудно.

Действовал я исключительно по наитию. По моей просьбе мы с таксистом, вручив Весне обновки и оставив её одну на заднем сиденье, покинули салон, чтобы дать ей возможность переодеться.

Сверх счёта я накинул всего два евро, чтобы не слишком переборщить. Он зажал монету в кулак и потряс им в воздухе.

– Не уступайте американцам, – таков был его завет. – Всё одно мы сильнее. Ума бы нам ещё побольше.

Переоблачилась она быстро. Таксист глянул на меня с пониманием.

– Хорошо платьице, – оценил я приподнятым голосом и, игриво ему подмигнув, процитировал: «эта ткань не прядена, не шита», но тут мой собеседник меня не понял.

Забрав обувные коробки и пакеты, я тут же в киоске заплатил за первую попавшуюся газету и всучил ей вместе с покупками.

– Поди сядь вон на ту лавку у фонтана, – указал я на конец пешеходной зоны, – и делай вид, что читаешь. Или читай.

А сам, напялив шляпу, устремился в гостиницу. Девушка в форменном сером костюме, сменившая вчерашнего юношу, посмотрела на мою обновку одобрительно. Я забрал из номера вещи и долго уснащал свою речь любезностями и комплиментами.

– Потолки у вас бесподобные, – возвёл я глаза и всучил ей пять евро. – А уж библиотека…

Девушка спрятала улыбку и вызвала служащего, выкатившего мою машину с гостиничной парковки. Только оказавшись за рулём, я обрёл малую толику спокойствия. А может быть, подействовало золотое правило отрешения: мы и знать не знаем, что кому-то интересны и кто-то желает нас обнаружить. Едем мы в Боку, и нам вовсе не одиноко. День рождения встретили, как и хотели, вдвоём, отгородившись от нуждающихся недоказуемо чистыми деньгами и скупыми торопливыми ласками. Слишком холодные ночи не позволили крови воспламениться. Но, конечно, не было ничего этого: это очередная химера атаковала меня. Настоящие знатоки английского языка утверждают, что он краток, точен и непротиворечив, как боксёрский хук. Воспитание препятствует мне разделить это мнение; я по-прежнему получаю наслаждение от наших хитросплетений, от их порой барочного излишества, и, рискуя впасть у читателя в немилость, поправлю себя, пока не поздно: химера не атаковала – я подвергся её нападению. Пусть немного длиннее, зато уже ближе к строгой ясности ампира. А отсюда и до хука недалеко.

* * *

Главную опасность представляли посты на выезде из города, но не то Домагой промедлил, то ли должностные лица решили, что сбежавшая сумасшедшая – недостаточный повод покидать свои казённые норы, только мы без помех катили по блёклой равнине, уставленной редкими домиками, чьи интерьеры, надо полагать, разительно отличались от фламандской эротики роскошной «Hemera». – Запах невыносимый! – пожаловалась Весна и опустила стекло.

– Я не вила Мандалина, чтобы еженощно омывать свои чресла, – ответил я раздражённо.

Услыхав это имя, лицо её исказилось, и она с такой силой вцепилась мне в правую руку, что я чуть было не потерял управление.

– Отпусти руку! – вскричал я и взмолился. – Не мешай мне делать свою работу.

– Работу? – чуть не с издёвкой прозвучал её голос. – А в чём она заключается? – Я пишу книгу, – со злостью отвечал я. – Книгу? О чём она?

– Так, о двух дуракинцах, которые вообразили, что в этом мире можно жить как заблагорассудится. Которые отчего-то решили, что им всё по плечу.

– А разве это не так? – усмехнулась она с вполне здоровой интонацией.

– Знаешь, я даже уже и не пьян, я просто засыпаю и не могу вести машину. Мне бы окунуться. – Сейчас ещё слишком холодно, окоченеешь. Давай поведу я.

Но море, стелившееся слева, куда я тоскливо косил взглядом, манило и казалось голубой отрадой. – Где ты жила? – спросил я. – Где твой дом? – Там, в Доброте.

– Туда нам нельзя, – заметил я, неутомимо соображая, куда направиться.

– Никак? – умоляющим голосом спросила Весна, и здравая интонация испарилась, как туман над скадарскими тростниками.

– Ну вот, – сокрушённо покачал я головой, – говорю же я: книга о двух дуракинцах.

Сам же одновременно думал: так хук или авось? Что более отвечает замыслу жизни? В первом случае всё действительно кратко и последствия предсказуемы; во втором всё загадочно, безбрежно, скрывает ворох вариантов, а главное, таит чудо… Надо сознаться, что я заболтался и прошу снисхождения…

Сердце моё не улеглось и в пустынной местности у рыбацкого посёлка, смахивающего на фавеллу. Потом мы ехали вдоль каких-то заброшенных железнодорожных путей; в невысокой воде на тонких ногах безучастно стояли серые цапли, и неизвестные белые птицы беспрестанно перемещались с одного залива озера на другой.

Не знаю, что предпринял Домагой, но полиция попалась нам лишь раз: при выезде на прибрежную трассу, и тут-то российские номера сыграли нам на руку. Несколько остановленных машин стояли вокруг двух полицейских, и те не только вертели в руках водительские документы, но и заглядывали в багажники. Завидев нас, один из стражей сделал несколько шагов в нашу сторону, но недовольно помахал жезлом, требуя, чтобы мы не мешались и быстрее проезжали. Он принял нас за туристов.