Текст книги "Вила Мандалина"

– Есть разные способы, – пояснила она, оторвавшись от морщинистого ствола и вглядываясь вниз. Внезапно воздух огласился таким диким криком, что у меня кровь застыла в жилах, и мне вспомнились стихи, которыми когда-то потчевал меня Бане. Стволы дубов, у которых мы стояли, мелко задрожали, ветки их рисковали переломиться, а под нами остатки стены осыпались, как пустые картонные коробки под ветром. Я пригнулся и прикрыл уши руками.

– За что ты их так? – прохрипел я.

– А то ты не знаешь, – усмехнулась она.

– Так где же он всё-таки похоронен? Может быть, там его могила?

– Нет, у тебя. Это правда. Если бы было так, как ты сказал, им пришлось бы ещё хуже.

Мы молча постояли в темноте, прислушиваясь. Вокруг было тихо, и мы не чувствовали постороннего присутствия.

– Тридцать два дерева, каждое из которых старше любого из них. На моих глазах они росли. Я ещё помню, как высоко поднимала ноги, чтобы не наступить. Для Флебодии они были как дети, а она была мне сестрой.

Я сделал несколько шагов и прислонился к дубу с другой стороны.

– Но если так, почему ты не воспрепятствовала им?

Весна горестно вздохнула.

– Если не забыл, однажды я говорила тебе, что время течёт и для нас. Вместе с ним нечто убывает.

Это я действительно припоминал.

– Он любил юную девушку, которой было подвластно гораздо больше, чем сейчас. – Она опять припала к корявой коре дуба, словно ища опоры. – А ты…

– А я? – не сдержался я.

– Ещё я говорила, что хотела бы знать всё, как раньше. Но время отнимает наши способности. Понемногу, но лишает их. Когда они начали, я была на полдороге к Дурмитору, где меня ждала Равиола. Узнать-то мы узнали, но поспеть уже было не в наших силах.

– Равиола здесь? – спросил я.

– Здесь рядом. В нашем старом доме, который над Горной Врдолой.

– Там, где озеро? – спросил я.

– Там, – сказала она и провела ладонями по своей рубашке, по бёдрам.

* * *

На стройке появились геодезисты, трудившиеся не за страх, а за совесть. Они не нашли никаких подвижек почвы, вообще ничего, что хоть каким-то образом объясняло падение стены, но на всякий случай предложили перенести её вглубь участка. Так и сделали. Но когда стена обвалилась в третий раз, власти закрыли стройку и назначили экспертизу используемых материалов. Больше всего поражало то, что арматура не просто ложилась под тяжестью раствора, а местами ломалась в руках экспертов как хворост. Проверили поставщика, но качество материала, предлагаемое этой организацией, было выше всяких похвал, и отзывы прочих клиентов подтверждали это.

Проходя мимо, я избегал смотреть на бессмысленно развороченное пространство, пластавшееся высоко в гору сужающимся клином, и на неубранные кучи распиленных стволов и веток, но голова поворачивалась сама собой и билась над вопросом: с какой целью свершилось это варварство? Быть может, архитектор планировал возвести здесь ещё какие-то здания, или готовили место для бассейна небывалых размеров, однако бассейн как будто уже был, так что последнее предположение отпадало.

Я давно отправил свой текст для круглого стола, но мыслями часто возвращался к этой теме. Заданный формат не позволял коснуться всего. В статье «Патриот» (1774), которая имела подзаголовок «Обращение к избирателям Великобритании», Джонсон предостерегал избирателей своего века: опасайтесь деятелей, озабоченных «не благом собственной страны, а осуществлением своих преступных замыслов». Он подчёркивал: «Не может быть Патриотом человек, который хотел бы видеть, как у его страны отбирают права».

Едва ли не каждый день приходили известия о новых санкциях, налагаемых на Россию. У моей страны отбирали права, а я вовсе не смущался этим и считал это справедливым. С детства я был убеждён, что на лжи нельзя построить ничего прочного, но с удивлением видел, что у них получалось. Эта жизнь в раздвоенности истомляла, изводила, иссушала, вызывала протест, довела меня до греха, но конца ей было не видно. Вопреки бравурным речам оптимистов, принимавших закат за скорый рассвет, темнело быстро.

Тревога

После недолгих разбирательств на месте, Луку передали белградским врачам, перед которыми встала задача не менее сложная, чем до того перед полицией. Туда же вызывали и его жену, брали анализы, выполняли исследования, однако перед ними были абсолютно здоровые люди как в смысле физиологическом, так, что уже совершенно заводило в тупик, и в душевном.

Иоахим Пински, по слухам, лежал без движения, читая многочисленные интервью, которые волей-неволей приходилось давать Луке направо и налево, и каждое его слово опровергало теорию маститого искусствоведа. На помощь другу из Швейцарии прилетел Карл-Хайнц Клейнмихель, ещё один всемирно известный авторитет в области прекрасного. Ночи напролёт, пополняя кассу «St.Oberholz», они ломали голову в попытках увязать случившееся с искусством, но в итоге отступились, вернувшись к обычным своим занятиям.

Сам же Лука, как я уже сказал, человек с крепкими нервами, ничуть не изменил свой образ жизни, по-прежнему часами разбирал и чистил своё оружие, несколько раз выходил на охоту, как ни в чём не бывало бражничал со своими побратимами из Ораховаца – всему причиной был флюид забвения, которым, несомненно, наделила его Весна.

Но забвение иногда ничуть не мешает проявлению блестящей в своей последовательности мысли. Было время, когда я опасался, что чей-нибудь проницательный ум свяжет каменные патроны, которые обнаружили в обоймах своих пистолетов патрульные полицейские, столкнувшиеся с Весной и Анжеликой, и Луку, превращённого в камень, но, к счастью, тогда такого человека не нашлось. Зато сейчас он всё-таки появился, и им оказался не журналист, не полицейский следователь и не пронырливый блогер: это был охотник Лука.

По его связям с полицией история с патронами была ему известна, сам он, несмотря на флюид забвения, уже в подробностях знал и свою историю и поднимался к австрийской крепости смотреть на собственное изваяние. Как ни странно, та двусмысленная поза, в которой он себя застал, не вызвала в нём никакого озлобления, а только погрузила в раздумья. Он долго осматривал своё изображение и даже поинтересовался фамилией скульптора.

* * *

Один из знаменитых романов Иво Андрича посвящён мосту через Дрину, на который нанизаны эпохи, а лучше сказать, по которому они переправлялись. В этом суть произведения. Строительство моста приписывали легендарному Радо Строителю, который, как замечает писатель, должен был жить не одну сотню лет, чтобы возвести всё то прекрасное и вечное, что есть на сербских землях. Идея же моста принадлежала великому визирю Мехмед-паше, мальчиком увезённому в Стамбул из этих мест. Но вила, хозяйка реки, воспротивилась строительству и ночью рушила воздвигнутое днём. Так продолжалось до тех пор, пока Раде Строителю не был голос из воды, который повелел сыскать двух новорождённых близнецов и замуровать их в средние опорные быки. Этой легендой начинает Иво Андрич своё повествование.

Когда же строительство моста началось в реальном историческом времени, тяготы, павшие на окрестное население, оказались настолько непосильны, что райя вспомнила старое предание и распустила слух, что вила, недовольная строительством, вмешалась в людскую затею и из этого начинания ничего не выйдет. На строительстве стали происходить непонятные порчи запруд и даже каменной кладки, а земляные насыпи обваливались и осыпались. Но Абид-ага, руководивший строительством и не веривший в нечистую силу, со временем дознался, что «русалки эти вполне зримы и слетают на мост не с облаков». Проделки крестьян были вскрыты, и строительство продолжилось.

Не уверен, читал ли Лука Иво Андрича, но в школьную программу тот включён. На первый взгляд это казалось маловероятным, однако книги на то и пишут, что иногда кто-нибудь их читает. А может, этот сюжет ему пересказала жена, предположить внимание к литературе в которой можно было с большей вероятностью. Не исключён и вариант, что в детстве от своих стариков Лука слышал что-то подобное в виде сказки – сюжет был архетипичный. Как бы оно там ни было, но в его голове все события, как случившиеся с ним, так и почти одновременно разыгравшиеся во Врдоле с незадачливой стройкой, уложились в довольно логичную картину. К тому же неизвестно по каким причинам, будучи в своём уме, он, в отличие от Абид-аги, верил в вил, а после убийства Флебодии вера превратилась в знание. И если Иво Андрич понимает легенду о русалке только как легенду, то у нас-то всё было взаправду. Только мало кто об этом догадывался.

* * *

Как раз около этого времени к Данке весьма кстати приехал её сын Николай – проведать маму и немного отдохнуть, благо перелёт от Белграда до Тивата забирает около пятидесяти минут. Данка познакомила нас, и мы вели с ним интересные беседы, которые неизбежно скатывались в политику.

– Знаете, – сказал он мне как-то, – когда началась эта ваша война на Донбассе, ни один черногорец не поехал воевать за Россию. Только за Украину. Я понимаю, вам обидно… – Мне – нет, – перебил я его с грустью в голосе. – Мне стыдно.

Николай являл собой образец воспитания вопреки той профессии, которую избрал, и я наслаждался его обществом.

Оказавшись в эпицентре событий, он первым послал в «Политику» репортаж о том, что творится на подопечной ЮНЕСКО территории. Сербские газеты подхватили эту тему, и некоторые даже прислали в Боку своих корреспондентов. Сербов в первую очередь интересовали не те неудобства, которые создало строительство и которые так тягостно отразились на повседневной жизни жителей залива, их мало интересовала мистическая сторона вопроса: прежде всего они хотели назвать личность владельца злополучного участка.

И тут, конечно, правда выскочила, как чёрт из табакерки. Журналисты быстро установили, что участок стоимостью в несколько миллионов евро принадлежит одному из членов сербского правительства, признанному главе прозападной партии. Белградская пресса начала настоящую травлю, заставившую министра подать в отставку и даже выехать из страны. Где он отсиживался, пока было неизвестно, но у нас всё оставалось по-прежнему. На стройке наконец-то появился представитель бывшего министра и взял дело в свои руки. Судя по его действиям, дело это было решено довести до конца. Однако власти не давали разрешения на возобновление строительства, и представитель министра проводил свои дни не на замороженной стройке, а в поездках по инстанциям, где рассовывал взятки. Но дело не двигалось.

* * *

Спустя несколько дней после возвращения Луки, о котором возвестил местный телеканал, сидя в «Centar», я правил статью, как подкатил Мариус, и мы по уже заведённой привычке обменялись «любезностями». – Не помешаю? – спросил он, уже заняв место напротив меня.

– Ты всегда кстати, – ободрил его я, точно так же ещё не оторвав глаз от статьи.

– Мотаюсь по делам, – сообщил он как всегда уныло и озабоченно, но прозвучало это как-то наигранно. – Теперь вот труба у камина забилась. Небойшу бы надо, вот и езжу по всей Боке, ищу его. А его поди найди! Руки золотые, а как у кого чего сделает, так надирается, что три дня потом нужно, чтоб работать мог.

– Жизнь из дел и состоит, – отозвался я, вычёркивая строку, к которой долго примеривался, и вот теперь присутствие Мариуса словно придало мне решимости.

– Тут вот какое дело, – внезапно сменил он тему, и из того, что последовало дальше, я понял, что предыдущий разговор служил лишь завязкой и прикрытием для главного.

– Милан, – сказал мне Мариус, – ну, тот, что байдарки у нас сдаёт, у него дядя в Ораховаце. В общем, он к нему на днях ездил, а там этот Лука… В общем, сказал, что убьёт Белу Вилу. Говорил, одну уже убил. Теперь и этой конец.

– Кто это – Бела Вила? – спросил я, чувствуя, как под столом задрожала левая нога.

– Слушайте, – сказал Мариус, – нынче бензин уже больше евро. Зачем бы мне тратиться понапрасну?

– Мариус, – уняв дрожь, как можно спокойней спросил я, – а почему ты решил, что именно мне необходимо об этом знать?

Мариус украдкой глянул на мои руки, которые в это время истязали сигарету: при этом известии она как будто сама выпрыгнула из пачки и протиснулась у меня между пальцев.

– Понимаете, мне и самому чудно говорить такое, – он даже отвернул лицо и с преувеличенным вниманием наблюдал, как девушки из «Аромы» перебирают ящики с фруктами, – дед приснился мне и велел передать вам то, что я узнал от Милана. И сон был такой чёткий, а дед – ну прямо как живой. Так уж я подумал, сон не сон, но уж лучше сказать, если такая канитель пошла. На всякий случай. Мне ведь несложно рот открыть, а уж вы сами решайте, ваше это дело или нет.

Я думал, что, передав мне новость, он тут же меня покинет и умчится на своём «Дукати», но он продолжал сидеть и даже заказал чашку эспрессо.

Я молчал, и глаза мои, как у затравленного зверя, блуждали по всем предметам, которые только находились в поле нашего зрения. Мариус с самым серьёзным выражением лица наблюдал это смятение, потом покачал головой и сказал:

– Так дело не пойдёт.

Все окружающие звуки утеряли свои контуры и слились в какой-то бессмысленный гул. Его голос вывел меня из этого состояния потерянности.

– В смысле? Куда оно не пойдёт? – спросил я и с силой провёл ладонью по лицу.

– Туда, куда он хочет, – сказал Мариус, и я узнал интонацию капитана Тико.

– А что она ему далась? – спросил я.

Он усмехнулся.

– Туда пригласили этого Лазаря, который следит за стройкой, и Лука ему сказал, что может сделать так, что стена больше не упадёт. Мне кажется, откуда-то он знает, что это вила рушит им стену. Но Милан не слышал, чтобы он такое говорил Лазарю. Я думаю, потому так, что после того, что с ним самим случилось, заведя такую тему, в два счёта можно прослыть сумасшедшим. А кто с ним тогда свяжется? Лазарь спросил, какие гарантии, потому что он уже так раскошелился, что, может статься, министру этому проект придётся переделывать. И Лука поставил свой дом. Представляете? Свой собственный дом положил в залог! Так и сказал: если стена упадёт, мой дом станет твоим. Я тебе его подарю. Вот тебе гарантия.

– А ты веришь, что существуют вилы? – спросил я, только сейчас поджигая сигарету.

– Да как сказать? – склонил он голову набок. – Много есть чудес. Я, например, ничему не удивлюсь. Помню в детстве, когда дед приходил из плаванья, сажал меня на колени и пичкал всякими рассказами. Что там было правдой, а что нет – откуда же мне знать? Слово-то сказано.

– Слово-то сказано, – задумчиво повторил за ним я, – это ты хорошо заметил.

К «Ароме» подрулил их фирменный грузовичок, и теперь мы вместе, не глядя друг на друга, следили за разгрузкой товара.

– Помните, ночью вы взяли меня на гору? Честно вам скажу, всё что угодно готов был увидеть. Так уж дед приучил. Если видишь своими глазами что-то необычное, не думай сразу, что с тобой всё не так. Может, это просто то, чего ты никогда не видел. Так он мне однажды сказал. Один раз сказал, а я вот запомнил.

Мне нечего было ломать комедию, ведь уже и тогда, когда я позволил ему идти со мной на гору, я рисковал своей тайной.

– Любимая, зачем же ты это сделала? – подумал я, а на самом деле в забытьи выговорил вслух с такой неизбывной горечью, что Мариус посмотрел на меня как будто со священным уважением.

– Вишь оно что, – сказал он, растягивая слова. – Так это она с ним сделала?

– Ну не сам же он с собой это сделал? И ведь не мы с тобой?

– Не мы, это точно. Но мы сделаем. Мы тоже кое-что сделаем… Мика, ещё эспрессо.

Мимо проплывала байдарка, в которой сидели писатель и Анна, и в знак приветствия они одновременно подняли вёсла.

* * *

Ночь я провёл на пне спиленной пальмы рядом с камелией и упрекал себя в том, что не принял подарка Весны. А ведь она была мудра и всё, что дарила мне, с самой первой нашей встречи, включая жалкую мою жизнь, – всё, всё шло мне на пользу. Но теперь получалось так, что этот подарок значил для неё самоотречение, и всё потому, что я не выпил из этого контейнера. Так кого она спасала, приготовив этот настой или отвар? Нас обоих. Я уже давно не боялся своих чувств, а к её не привык.

«В темноте осенней ночи, ни луны, ни звёзд кругом, но ослабленные очи видят явственней, чем днём», – шептал я стихи Случевского. Зачем он их писал, если не верил в их силу? Я находил лишь одно объяснение: не иначе, сила сделала его своим избранником.

Сколькими разлуками отмечен её бесконечный путь? А может быть, по-настоящему всего-то одной? И я перевёл свой взгляд, застывший на освещённом куске стены виллы «Мария», набок, налево, где стояла камелия, под которой дремал покой, древнее достоинство. «Мы умрём так безропотно, так обречённо», – с тупой покорностью подумалось мне. Зато вместе.

Один из нижних листиков камелии подломился на черешке и свисал к земле заострённым краем. Я никогда этого не делал, но сейчас машинально оторвал его в желании пресечь его мучения. И в этот самый миг камелия сказала внутри меня: «А как край мой родимый впусте лежит, а я в капусте себя нашёл…»

Вот как открылся её секрет. «Безрассудный! То, что ты сеешь, не оживёт, если не умрёт». Таков закон жизни, и следовать ему предначертано всему живому. И ещё она сказала тоже внутри меня: здесь не так страшно. Напрасно ты боишься…

Из-за возвышенности Врмаца величаво всплыла почти полная луна, и серый её свет тут же осыпал камелию и преобразил всё вокруг, выведя нас из кромешного мрака. Я погладил её по упругим веткам. – Доченька моя родненькая, – сказал я.

«Дикий цветок»

Если вскарабкаться в поднебесье и добраться до церковных ворот святого Ильи и обойти слева серую стену, узенькая тропинка выведет на укреплённые камнями террасы, уступами спускающиеся по склону. Тут, окружённые безымянными кустарниками, растут айва, абрикосы и одичавший гранат, а дальше начинаются целые рощи масличных деревьев и между их серыми, свитыми в косы стволами синеют куски залива.

Трава ещё бродила своим соками, и мы легли прямо на землю. Листва пестрела, местами окрасившись уже жёлтым и красным, но трава была безупречно зелена и усыпана какими-то новыми цветами, которые здесь никогда не переводятся. Солнце припекало как в июне, и мне вспомнился день отъезда.

– Ну зачем ты это сделала? – простонал я.

– Ты же пишешь эту книгу, ты так хотел, – пояснила она.

На этот раз мне не пришлось копаться в себе, я твёрдо знал, что не желал того, что она мне приписывала.

– Нет, Весна, нет, – сказал я, подняв торс. – Это твоя затея. Я пишу совершенно другие книги.

– Ты не выпил траву забвения, – сказала она.

Я помотал головой над согнутыми в коленях ногами.

– И не собираюсь. Хотя уверен, что ты способна влить её в меня силой.

– Я этого не сделаю, – усмехнулась она, но как-то печально.

Серого спортивного костюма не было и помину, одета она была неброско, но со вкусом, видно, Равиола накупила ей вещей, и я, думая об этом, снова испытал жгучую ревность за брошенное ею у Бане платье.

– А тебе расхотелось жить, – заключил я. – И глаза у тебя цвета липового мёда.

Молниеносным змеиным движением она перевернулась на живот.

– Послушай, ты в самом деле думаешь, что какому-то недоумку так просто убить меня? – И рассмеялась так непосредственно, что это меня успокоило.

– Расправился же он с Флебодией, – всё-таки напомнил я угрюмо. – И беда в том, что он далеко не недоумок.

– Флебодия была беззащитна, – поникшим голосом ответила Весна и снова легла на спину, следя прищуренными глазами черепашье движение ослепительно-белых облаков. А во мне звучали стихи:

 
Мы вышли за грань на мгновенье,
Нам воздух казался жгуч —
В этот вечерний час,
Кто-то забыл про нас
И двери замкнул на ключ.
 

На этой продолговатой террасе, взятой в кольцо масличными стволами, мы и впрямь были как в помещении, ограждённые и в то же время открытые миру и пронизанные им. И ключ был только у нас…

Синяя-пресиняя вода залива ровно лежала под нами, и напротив австрийской крепости болталась байдарка таких же ярких цветов.

– Послушай, – задал я вопрос, не слишком уместный в такой обстановке. – Ты можешь сказать, зачем они это сделали?

Весна довольно долго лежала молча, словно мои слова и не звучали вовсе.

– Ничего не вижу, – сказала она с деланой весёлостью, подняв голову и утопив меня в своих каштановых глазах. – Смотри, как стареют прекрасные женщины.

– Но ты по-настоящему прекрасна, – сказал я.

– Ничего не вижу, – повторила она уже расстроенно. – Не вижу, зато соображаю, и соображение моё таково: им нужно, чтобы подходы к дому просматривались. Возводить там ничего не планируется. Это место так и останется пустым. Ну, если они не устроят там минного поля. Так что скорее всего сделали они это для безопасности. Кого-то они опасаются. Того, кому однажды вздумается спуститься с горы проведать их.

– Но кого здесь можно бояться? – наивно изумился я. – Вон Александр живёт на отшибе, совсем в лесу…

– Александр не был министром, – резонно ответила Весна. – Кроме обыкновенной шантрапы ему ничто не угрожает. Но от такого никто не застрахован. К тому же она здесь и не водится… А там дело совсем другое, и скорее всего боятся они не зря.

– Журналистов?

– Возможно, кого и пострашнее, – усмехнулась Весна. – Вроде твоих весенних гостей.

Я обдумывал её слова, погрузив взгляд в воды залива, голубые от солнца.

– Зачем так жить? – спросил я с сомнением.

– Спроси у них, – ответила Весна металлическим голосом.

– Где ты живёшь? – поинтересовался я.

– Дома, – сказала она.

– В Доброте?

– Нет, конечно. Там, выше, за Горной Врдолой. Я тебе уже говорила. Остальные ушли к Дурмитору. Горы там выше, леса глуше. Там спокойно, почти как раньше… Но моё место здесь.

– Рядом с ним? – спросил я.

– И с ним тоже, – ответила она честно, но мне и этого было через край.

– А дом, где озеро?

Она поднялась на ноги.

– Сейчас я пойду, – сказала она просто и непререкаемо, – но ты не сделаешь за мной ни шага.

Отчуждения от запрета я не почувствовал, скорее наоборот.

– Этот молодчик любит там шататься, – сказал я. – Вернула бы ты всё обратно.

– Знаю, – с коротким смешком ответила Весна, – видела уже его с его котами. – Котами она называла его собак.

Точно ступая на белые камни, она устремилась вверх по тропе, и не сбросивший ещё листву кустарник быстро скрыл её гибкую фигуру. Я тоже стал спускаться. Уходящее солнце медью ложилось на дубовые листья. «Сами мы иногда не знаем, чего хотим», – вспомнились мне вдруг слова философствующего покупателя, окончившего дни в разбитой машине.

* * *

Уже когда я подходил к самому дому, в проулке показались писатель с Анной, тащившие байдарку. Вид у них был немного уставший, но счастливый.

– Угостишь чаем, хозяин? – добродушно крикнул писатель, но, приблизившись и вглядевшись в моё лицо, озабоченно спросил: – Ничего не случилось?

– В этот вечерний час кто-то забыл про нас и двери замкнул на ключ, – проговорил я и отвернул лицо, ибо не смог сдержать слёз.

– Да что с тобой? – и он даже потормошил меня. – Какой ключ? Потерял ключи? – Да ничего, ключи на месте, – в доказательство я погремел связкой и принялся было хлопотать над предстоящей трапезой, но то спотыкался, то путал предметы, так что роль хозяйки пришлось взять на себя Анне.

За столом самообладание вернулось ко мне в полной мере, поэтому странности, которые со мной происходили, незаметно забылись.

– Ну-с, – спросил я, весело посмотрев на своих гостей. – Этот вечер – он был или не был?

Они озадаченно переглянулись.

– Что ты там делал? – спросил писатель, указав на гору.

– Молился, – ответил я. – Я там молился.

Они опустили глаза.

– А позволь спросить… – начал писатель. – Говорят, что та камелия, что растёт у тебя во дворе, умеет говорить. Что она рассказывает разные истории.

– Говорят? – Я постарался изобразить на своём лице удивление, как можно более убедительное, словно в первый раз услышал такое. – Так говорят? – и перевёл взгляд на Анну. – Да нет, обыкновенное растение.

– Жаль, – расстроился писатель. – А я уж думал, по шелесту её листьев, как по шелесту листьев Додонского дуба, можно угадывать судьбы земли.

Тут уж я расхохотался.

– Да если б это было так, то я бы давно уже был хозяином мира.

Но на Анну мой аргумент не произвёл того эффекта, на который я рассчитывал.

– Может, ты плохой толкователь и всё дело в этом?

Я поперхнулся собственным смехом.

– Ну хорошо, чего-то она, конечно, там лопочет своими листочками, особенно под ветром. Если разберёшь, да ещё истолкуешь, то героям слава. И потом, разные истории, как выразился твой друг, – это ещё не предсказания. А к Додонскому дубу, насколько мне известно, приходили не за разными историями.

Анна молча встала и спустилась по лестнице. Пока её не было, мы с писателем обсуждали очередную книжную новинку.

Вернулась она бледная и без того сдержанного задора, с которым отправлялась на свой эксперимент, и за стол села как-то боком.

– Кто-то должен умереть, – сказала она.

– Это она тебе сказала? – спросил я чуть ли не со злобой.

Анна кивнула.

– На каком языке? – продолжил я допрос.

– На таком, – посмотрела она прямо на меня, – какой я поняла.

– Мужчина или женщина?

– Это неизвестно.

– Как это может быть неизвестно? Мы мыслим не словами, а образами. Образ рождает понятие, а не наоборот, и пусть тысячи лингвистов вроде Сепира тщатся доказать обратное.

Понятно, почему я злился. В свете того, что я узнал от Мариуса, каждое лишнее доказательство приводило меня в отчаяние.

– Ну, Сепир умница, – возразил писатель. – Хотя ты, наверное, прав.

Когда они ушли, кто-то вбивал мне в голову давно забытые слова, автора которых я даже не мог назвать:

 
Ночь голубая!
Вот я – нагая,
Смуглая, дрёмная,
Дочерь твоя.
Сладкоголосая,
Простоволосая,
Мать моя тёмная,
Пестуй меня!
 

* * *

Я ворочался в постели, иногда вставал и выходил на террасу курить. Час сменял час совершенно неприметно. Длинная стрелка уже перевалила за два. Вот примерно тогда и раздались выстрелы: сначала один, потом с небольшой паузой ещё два. Здесь часто стреляют в горах, но так близко слышать пальбу мне ещё не приходилось. Если это была охота, то моё движение запросто могло сойти за шум, производимый каким-то зверем, и стреляли бы уже в мою сторону.

У меня оружия не было, поэтому, наспех переобувшись, я прихватил с первого этажа мощный фонарь.

Человека я застал на тропинке, соединяющей церковь с домиком Александра. Он обернулся на звук моих шагов, и свет фонаря выхватил из мрака лицо Луки.

У него тоже был фонарик, но гораздо меньше моего, и, насколько я успел заметить, с его помощью он, сидя на корточках, рассматривал что-то, лежащее на земле у него под ногами.

Вглядевшись, Лука меня узнал, ведь весной нас обоих принимал у себя Юра, планируя роковое восхождение к австрийской крепости.

– Хороша добыча? – спросил я, направляя всю мощь света на распростёртую лису. – Жене на воротник.

– У нас это не в моде, – усмехнулся Лука.

У Александра в окнах зажёгся свет, и скоро он присоединился к нам с озабоченным лицом.

– Близко у жилья стреляете, товарищ, – попенял он Луке. Его можно было понять: в Косово он натерпелся всякого.

– Я разборчив, – вежливо успокоил его Лука.

Самодовольный тон, которым он это произнёс, бросил меня в пот. Я уже не знал, была ли то обыкновенная лиса, то ли это Весну постигла участь сестры её Флебодии. Пока они вели свой разговор, я, направив фонарь на оскалившуюся лису, обшаривал её глазами, со страхом отыскивая на её тушке что-нибудь необычное, вроде золотого копыта Флебодии, но так ничего и не приметил.

* * *

С Весной мы не договаривались о встрече, но мысль о том, что она для чего-то обернулась лисой и сделалась для Луки лёгкой добычей, всё сильнее овладевала мной. Но как это было узнать? Да очень просто, вдруг сказал мне словно бы голос Кеши. Строительство-то не началось. Вот если начнётся, тогда будь уверен, что её больше нет. Ну как такая элементарная мысль не пришла мне сразу? Но у этой простой мысли могло оказаться столько непредвиденных поправок, что волнение охватило меня с новой силой. Я принялся думать о том, чтобы сходить к Бане и забрать его ружьё, но эта старая берданка, которой не пользовались уже десятилетия, не внушала никакого доверия.

Утром я позвонил Мариусу и попросил заехать. Он появился к обеду.

Отдавая себе отчёт, что ошарашу его, тем не менее я выдавил из себя: – Вот какое дело… Нужно оружие.

– Ха! – издал он какой-то сложный по значению звук и откинулся на спинку стула.

Я впился в него глазами. Всё это выглядело нелепо, но было уже неизбежно.

– У деда был бельгийский карабин, – сказал он и вопрошающе на меня посмотрел.

– Нет, не подставляйся, – отверг я это предложение. – Слишком прямая улика. Погорю. – Господи, он даже и не зарегистрирован, – сказал Мариус и посмотрел на меня, как на малое дитя. – Да это мелочи. Вот что меня интересует: как он её узнает и где найдёт? Это уже похоже на какую-то сказку.

– Дело в том, – сказал я, – что одну он уже убил, так что опыт есть.

– Да ну? – удивился Мариус. – Вот не знал, что наши леса кишат вилами. Сколько живу, ни одной не видел. И дед не рассказывал. Ну и что в них такого?

– С виду обыкновенные женщины.

– Ну, а эта? Зачем она ходит тут по ночам?

– Она свершает мистический круг. То, что внутри него, – за всё это она в ответе.

Мариус почесал в затылке.

– А за что там отвечать? И перед кем?

– Сам не знаю, – ответил я.

– А за что же тогда отвечает наш муниципалитет? – резонно спросил он.

– Видишь ли, – сказал я, – у них разные компетенции. Если так будет понятно.

– Конечно, понятно не очень, но если другого ответа нет, то и этот сойдёт.

– Знает он, где её найти, – сказал я с прискорбием.

– Тогда, чтобы её уберечь, на её маршруте надо через каждые пять метров ставить полицейского, – усмехнулся он.

– Вот как раз они-то были бы очень рады с ней повидаться.

Мариус был озадачен.

– Проще его самого убить, – сказал наконец он.

– Не говори глупостей, – осадил его я, хотя он был совершенно прав: выследить и убить Луку для нас было несравненно легче, чем ему уничтожить Весну.

– А знаете, – оживился вдруг Мариус, – выход есть. Там, в Сельяново, у меня дружок, живёт почти напротив этого ублюдка. Так вот: как только он увидит, что Лука вышел в горы, он тут же звонит мне, и мы выдвигаемся.

– Да, это идея, – согласился я. – Звонит, если не проворонит.

На это Мариус только развёл руками, снимая с себя ответственность за подобный исход.

– Достать можно всё, – сказал он на прощанье. – Но проще всего автомат.

На этот раз я ничего не сказал, только глянул на него исподлобья.

* * *

К моему облегчению, стройка не возобновлялась. Иногда туда приезжал Лазарь и уныло бродил, проверяя сохранность завезённых материалов.