Текст книги "Вила Мандалина"

Дух архаики

В таком положении были дела, когда в моей почте появилось письмо от главного редактора одного московского альманаха, который напоминал мне о данном ему обещании статьи «Поэтика «перехода» в лирике Константина Случевского». Отчаявшись увидеть меня воочию, он даже уточнял, не принял ли я решение навсегда остаться в Черногории. Однако чрезвычайные обстоятельства, на живописание которых я кладу все доступные мне краски, сильно препятствовали созданию «Поэтики». Я оказался в затруднительном положении. Впервые я очутился на грани позора нарушения данного слова, а ведь именно моя пунктуальность вкупе с другими, менее скромными достоинствами, долгое время приносили мне стабильный и довольно приличный доход.

Вдобавок Юра пригласил на кофе: во время церемонии должно было состояться знакомство с охотником Лукой, обещавшим сводить нас на крепость.

В силу известных причин, мне не улыбалось заводить с ним дружбу, да и крепость больше не манила, но Юра наседал, как егеря полковника Книпера на остров Курцало, и волей-неволей приглашение пришлось принять.

Лука охотился не ради добычи, как говорят у нас в России, а ради забавы. Можно было подумать, что ему просто нравится убивать. С голоду он не пух, и, в отличие от старика Душана, рыбака-фаталиста, трофеи в продажу не пускал. Жил он в Сельяново, где владел небольшим придорожным магазином садовой мебели.

Лука мне не понравился с первого взгляда, особенно глаза. Они были у него какие-то оловянные, одержимые.

– Лишь бы ночка выдалась потеплее, – сказал он на прощанье. – А то днём печёт, спасу нет, а ночи почему-то ещё слишком холодные. Да мы ненадолго, – успокоил он Юрину жену, – посидим под звёздами, а к полудню спустимся куда-нибудь в Ораховац.

Ещё совсем недавно на памяти древних стариков убить человека в Черногории, а в Албании, говорят, и посегодня, – значило навлечь на себя кровную месть, а уж покуситься на вилу – такое, как уверяет сербский эпос, если кому и сходило с рук, то одному лишь Королевичу Марко.

То, что говорила мне Весна про вилу Флебодию, я принимал за правду, и в то же время нет. Если восстановить в памяти те плохо объяснимые обстоятельства, при которых состоялась наша встреча, моё взвинченное состояние, её противоречивые речи и потуги собственного разума, то легко понять его метания.

И когда я прощался с ними, какое-то нехорошее тревожное чувство глодало меня.

* * *

Случаются состояния, когда затворничество не только не способствует работе, которая, казалось бы, самой своей природой взывает к уединению, но, напротив, тормозит её парадоксальным образом. Так вышло и со статьёй для альманаха. Порой умеренное течение не касающейся тебя жизни создаёт необходимое сосредоточение.

Иванка повезла Андрея в Сербию к тем родственникам, к которым регулярно отправлялся трубач Борис. Таким образом в списке оставался один «Centar». Навещать более людные места Тивата или Котора желания не было, а был опыт, что именно там и существует главная опасность похерить всё дело, на довершение которого уже иссякли всё отпущенные сроки.

Когда я вышел на последний бой в пользу альманаха, это был как раз тот день, когда Юра с Лукой намеревались закончить путешествие. Я сообщил Юре о своих планах, и мы условились, что я буду ждать его в «Centar», куда на обратном пути завернут и они с Лукой, а потом Лука по дороге в Сельяново развезёт нас по домам: благо, всем было по пути.

В «Centar» я явился незадолго до полудня. Работа спорилась. Время от времени я отрывался от записей и посвящал несколько минут созерцанию идущей под парусом яхты, или игре волн, или следил за входящим в бухту круизным лайнером, давая отдых истомлённому мозгу. Поглядывал я и в сторону горы, где стояла крепость, но, как я уже сказал, отсюда крепость была не видна.

Обратившись к тексту, я записал в подкрепление своего вышеследовавшего рассуждения: «Слова бессильны дать существованье, как нет в них также сил на то, чтоб убивать…»

Вот на этих-то строках и вынырнул из-за поворота рычащий мотоцикл и будто проехался по моим листам, оставив на каждом грязный след протектора.

Мотоциклист усмирил своего скакуна и поставил его у пекары, а когда снял шлем, то оказался Мариусом. Приметив меня, он немедленно подошёл: – Можно к вам? Что поделываете?

– Да так, – неопределённо ответил я. – Пишу по-русски. Кое-что… А ты?

– Да вот, заехал за буреками. Здесь всегда дешевле.

– Практичный ты парень, – заметил я, взглянув на часы. Подходило к половине пятого, а Юра с Лукой всё ещё не появились.

– Ты бы лучше присмотрелся к карте, которая от деда осталась, – подал я ему совет. – С её помощью можно такой клад найти, что не придётся экономить на буреках.

– Как же? – задумался он. – Они там указаны, что ли?

– Да нет, тут придётся попыхтеть. Просто внимательно изучай её и ищи места, где раньше были дома и селения, которых теперь нет. Обязательно что-нибудь найдёшь. Практика показывает, что прятали недалеко от домов, а часто и в них самих.

Мариуса, казалось, действительно захватила подброшенная мною мысль.

– А кстати, – воспользовался я случаем, – где он её раздобыл?

– Нигде, – удивился Мариус. – Она всегда была. Осталась от наших предков, – заявил он с достоинством. – Говорят, стоит она о-го-го – целое состояние. Катерок можно купить… Но сейчас с ремонтом трудно, – вдруг поник он и кисло сказал. – Снесу-ка её к Меле, а то конца-краю не видно.

– Не вздумай! – вскричал я, услыхав этакую глупость. – Это святотатство! Клянусь, если ты сотворишь такое бесчестие, твой дед поднимется из могилы, чтобы удушить тебя собственной рукой.

В негодовании я переставил подносик с солонкой и зубочистками, а меню переложил на то место, где он стоял. Проследив эту труднообъяснимую рокировку, Мариус опешил, но совладал с собой. Его беспечный нрав неизменно брал верх над обидами и помогал выйти из неловких ситуаций, половину которых, говоря по правде, сам он и создавал.

– Знаю, что вы зарились на неё. Да только разве у вас водятся деньги? Чтобы заполучить её от Меле, вам придётся полдома за неё отвалить, да только кому он нужен?

– Может, кому и нужен… – задумчиво проговорил я вслух свои мысли, которые ведь так и не получили разрешения. – Не поверишь, – усмехнулся я, – но этой весной мне предлагали семьсот тысяч – за весь.

Мариус посмотрел на меня недоверчиво и где-то даже презрительно.

– И вы не продали? – спросил он, обдумывая лишнее доказательство моей никчёмности.

– Даже и не подумал, – ответил я. – Есть же вещи, которые не продаются?

К моему удивлению, он принял мои слова без присущей ему особенности всё свести к шутке.

– Ну, не знаю… – неуверенно промямлил он.

– А вдруг там клад зарыт? – предположил я таким тоном, дававшим понять, что здесь не без тайны.

– А знаете что? Пошутил я, конечно. Не отдам я её Меле ни за какие деньги. Я выделю для неё отдельную комнату и буду пускать вас туда по понедельникам. Приходите и любуйтесь, сколько душе угодно, раз уж она так вам нравится.

Сперва я принял всё это всерьёз, но когда он добавил, лукаво улыбнувшись: «А вот выносить не позволю. А то свищи вас потом», – от возмущения у меня перехватило дыхание. Я пробежался взглядом по столу, выискивая, чего бы ещё переставить. Напуганный моим видом, Мариус торопливо пробормотал:

– Да ну вас. Ведь это шутка! Какой же вы смешной!

– А ты ещё смешнее, – сказал я, когда обрёл дар речи, пресечённой подобным нахальством. – А доживёшь до возраста твоего второго дедушки, то тут и слова не подберу.

– Да, – сокрушённо согласился Мариус, подперев подбородок ладонью. – С этим совсем беда… Мандариновое мороженое. Никогда о таком не слышал.

– Да сделайте вы его сами, – сказал я в досаде. – Ведь их тут пропасть, этих мандаринов.

– Сделать-то несложно, – ответил Мариус, – так ведь он потребует чего-нибудь ещё. Это уж такое заболевание. Не в мандаринах дело.

– Мариус! – окликнули его из пекары. – Забирай, готово!

– Эх, – вздохнул он, поднимая со стола свой тяжёлый шлем, и с неподдельным чувством признался: – И забавно же с вами поболтать, да ехать надо.

– Ну, если так, – сказал я, – подбросишь меня до Врдолы. Во имя искупления своей наглости.

– Это можно, – согласился он и терпеливо наблюдал, как я укладываю в папку свои исписанные и исчёрканные листы и убираю в сумку компьютер. – Не боитесь без шлема?

– Без шлема поедешь ты, – ответил я. Такой ответ ему понравился и возражений не вызвал.

* * *

Дома Юры не оказалось. Дети спали, а Вика, Юрина жена, представить которую по имени я упускал на протяжении всего повествования, не находила себе места.

– Юра говорил, – начала она с этого, – что у Луки есть рация, она настроена на полицейскую волну. Я им звонила, в смысле, в полицию, но они сказали, что на связь никто не выходил.

– Ну, – успокоил её я, – тогда и волноваться нечего. Этот Лука человек опытный, если б что, то давно бы стало известно.

– Наверное, – согласилась она, но не слишком уверенно.

– Остаётся только ждать, – сказал я на прощанье.

У меня не было рации, настроенной на полицейскую волну, но был мобильный телефон с местной сим-картой, а в нём – тот номер, по которому иногда, по настроению, отвечал Бане.

– Чао, – прогудела моя трубка его вязким голосом.

– Чем занят, брат? – спросил я.

– Доим коз, – коротко отвечал он.

– Как она? Гулять не выходила?

– Да вроде нет. Тоже доит.

В трубке послышались шорохи, обычно возникающие в результате возни при передаче аппарата другому человеку.

– Дою, – голос Весны сменил в моём микрофоне голос Бане. – Думал, не умею? Умею, я всё умею. Да с ними интересно, – вдруг сказала она совсем другим тоном, даже тембр поменялся. – Они такие здоровые. По крайней мере, здоровее нас с тобой.

– Это точно. Скоро увидимся, – пообещал я и дал отбой.

Немного успокоившись, я перечитал статью, остался доволен и отправил её в заждавшийся альманах. Однако, пройдясь по двору под тусклым фонарём, я внезапно сделал открытие, что вовсе не так спокоен, как только что себе казался. То гнетущее чувство, посетившее меня при первой встречей с Лукой, снова заявило о себе. Чтобы отогнать его, я строил разные варианты. В конце концов решил, что они всё-таки спустились, завернули в «Centar», где не в меру вознаградили себя. Ещё вероятнее был план Луки, о котором он говорил Юриной жене: сложно было представить, что в Ораховаце не нашлось бы у него каких-нибудь друзей, утопивших их в объятиях гостеприимства. В общем, все эти вероятности не выходили из порядка вещей, если б Юра хотя бы позвонил домой. Но отсюда раскручивалась вереница новых предположений и их комбинаций: они не спустились в Ораховац, кто-то подвернул ногу, телефон выпал из рук и залетел в такую трещину, что извлечь его оттуда оказалось невозможно, село зарядное устройство, Лука забыл рацию, произошёл сбой на линии, – даже перебирать их было невмоготу. И по одному из самых непостижимых законов жизни, ни один из них не имел бы места в действительности, а случилось бы что-то такое, о чём и помыслить не додумалась бы ничья голова, принадлежи она хоть Маймониду.

Бездействие начало меня истомлять. Вдобавок я заметил, что камелия трепещет, будто под знобким ветром, а ветер-то как раз и стих. Я ещё раз набрал Юрин номер, и в который уже раз услышал неутешительные слова оператора.

В Ораховаце делать мне было нечего, только зря жечь бензин, а вот «Centar» был открыт до полуночи, но иногда закрывался, как говорится, с последним посетителем. Пешком до кафе было полчаса, на машине минут шесть. Я забрался в неё и подрулил к стоянке как раз тогда, когда Мариус показался из того угла здания, где располагались уборные. Он стоял в вертикальном прямоугольнике беловатого неонового света на фоне салатовых стен и, опустив лицо, вытирал руки куском бумажного полотенца с тем грациозным тщанием, которое я замечал у его деда, – того, которого уже не было с нами.

* * *

– Что за притка? – изумился он, когда пространство столкнуло нас. – Стоило о вас подумать, и вот вы собственной персоной. – Но моя озабоченность от него не укрылась, и свой игривый тон он временно отложил. – Давно ты здесь? – уточнил я.

– Да уж порядком, – сказал он и стал перечислять свои дела. – Вас отвёз, вернулся отдать буреки. Там прораб сказал, что срочно нужен кабель, кабеля не хватает – помчался в Тиват, купил им кабель. И то не сразу нашёл. Аж до Опатово доехал. Знаете там этот рынок? Но сейчас уже всё, отдыхаю.

– Послушай, не приходили сюда двое, один должен был быть с охотничьим ружьём, второй русский?

– Пока я тут, никого похожего не было, – ответил Мариус без колебаний. – А кто они? – Всё-то тебе надо знать, – поддел его я. – Ну… – протянул он. – Вы же спрашиваете.

Мозг, между тем, тормозить и не собирался, а только набирал скорость. А если кто-то из них получил травму, сломал ногу, куда-то сверзился? В одиночку тут не справиться. Но все эти гадания целиком, как попона лошадиный круп, покрывал главный вопрос: почему молчала рация?

– Что-то вы затеяли, – уверенно констатировал Мариус, пристально на меня глядя. – Видишь эту гору? Мне предстоит туда забраться. – Что, прямо сейчас?

– Думаю, ещё не решил, – ответил я откровенно.

Он тоже подумал.

– А можно я с вами? – нежданно-негаданно вызвался он. Может, мельком подумал я, всё ещё грезил о кладе.

Предложение Мариуса стало неожиданностью, но с ним никогда не угадаешь, шутит он или говорит всерьёз. Лишний человек не помешает, тем более что парень он был крепкий. Тем не менее согласно сложившимся между нами правилам, я скептически оглядел его фигуру.

– Тут потребуется не только желание. Тут ещё нужны крепкие ноги.

– Самые крепкие ноги второго состава клуба «Бокель», – заверил меня Мариус и для пущей убедительности притопнул поочерёдно своими ногами, обутыми в специальные мотоциклетные ботинки.

– Так правда составишь мне компанию? – уточнил я. – Предупреждаю, будет непросто.

– Да я хоть сейчас, – сказал Мариус. – Но лучше переждать. Пусть хоть немного рассветёт, а то сами там останемся.

– На моей поедем или на твоей? – уточнил я.

– Это вы про дедовский «Фольксваген»? На мотоцикле туда точно соваться не стоит. Не будет мотоцикла. А «Фольксвагена» уже нет: сбагрил тут одному по дешёвке.

– Кому же это? – удивился я, что кто-то позарился на такую рухлядь.

– Да кому, кому? Антоне Сбутега.

– Да ну! – рассмеялся я.

– Ну да! Свою продал, а эту купил. Теперь ковыряется с ней, эконом.

Он обернулся на шум проезжавшей машины и бросил водителю приветственный жест.

– Цыган он и есть цыган, – констатировал он, – пусть и с припрятанными миллионами.

* * *

Рёв Мариусова мотоцикла раздался ещё в предрассветных сумерках. Мы закатили это чудовище в нижний этаж, закрыли там на ключ, и, пересев в мою машину, покатили к Котору. Бьянка, открывавшая «Нектар», с любопытством посмотрела нам вслед.

По дороге я рассказывал Мариусу, как весною Кеше, истории наших злоключений, связанных с попытками попасть на крепость.

Иногда с человеком можно разминуться в собственном доме, даже в квартире, что же сказать о горах, пусть и имеющих ориентир, однако попадаются и прямые линии, хотя жизнь чаще видится произвольно скомканной салфеткой.

Но мы его нашли. Убиваться долго не пришлось. Балансируя на неровных камнях, он спускался прямо на нас. Заслышав производимые им звуки, мы взяли его в два фонаря, сумерки почти рассеялись, но он продолжал спуск, игнорируя свет и как будто даже нас и не видя. Штормовка его со старым шевроном «ССО – МАДИ» в нескольких местах была разодрана колючими кустами.

Юра смотрел на нас совершенно дикими глазами и молчал.

– Да, плохо дело, – озадаченно сказал Мариус. – Не иначе, что-то там стряслось.

Мне и добавить было нечего.

Всё оставшееся расстояние до машины он проделал, вцепившись в мою руку, и даже у собственного дома долго не отпускал её.

Сама Вика не могла добиться от него ни слова. Он только очумело бродил по комнате и пил много воды. Никакой предложенный нами алкоголь, ни еда его не соблазнили, и это множило наше недоумение.

* * *

Странно, но о пропаже Луки первой заявила его жена. В полиции Юра тоже молчал. Прожив в Боке столько лет, он так и не удосужился выучить язык приютившей его страны, и, по его собственному признанию, упорствовал в этом принципиально. Помню, как меня это удивило, и помню, что я тогда сказал: «Не в плену же ты? Дети твои ходят в школу в Прчани». Конечно, у полиции нашёлся переводчик, но дела это не продвинуло, ибо причина лежала в другом.

Всем было ясно, что человек пережил какое-то страшное потрясение, однако его упрямое молчание исподволь рождало и другие версии: охотники разошлись в поисках дичи, в сумерках по треску валежника один принял другого за дикого зверя и спустил курок: сколько смертей принесла эта древняя как мир забава именно таким образом! Возможен был и другой вариант: какая-то причина внесла между ними разлад, и Лука попытался убить Юру, но неудачно. Юре удалось скрыться, а покушавшийся на убийство боится спускаться вниз, зная, что его ожидает.

Но какую из этих версий мог подтвердить или опровергнуть сам Юра, по-прежнему оставалось неясным. Его обязывали являться для дознания ежедневно, участок был совсем неподалёку, на окраине Муо, примыкающего к Шкаляри, в общем, там, где больница, но пока не арестовывали. Вика показала, что оружия у него не было ни с собой, ни в доме. Можно было предположить, что какой-то ствол одолжил ему сам Лука, однако при осмотре его арсенала в сельяновском доме все орудия смерти, отлично известные его жене, оказались на своих местах.

* * *

Тем утром я получил письмо от редактора альманаха, полное благодарностей. Но едва успел насладиться ими, как прикатила на велосипеде Юрина жена. – Кажется, – сообщила она, – он им что-то сказал. – Что?

– Сама не знаю. Но сказал что-то такое, отчего они забегали как угорелые. Один мне шепнул по секрету, что будут вызывать вертолёт. – А тебе-то он что сказал? – задал я главный вопрос.

– В том-то и дело, что ничего. Он сказал, что лучше мне этого не знать. – Она по-прежнему стояла внизу, выставив для устойчивости вперёд одну ногу и держась обеими руками за велосипедный руль. – На лице её блуждала чисто женская, супружеская обида. – Представляешь, майору Милетичу лучше знать, а мне, матери его детей, лучше не знать.

– Да всякое бывает, – уклончиво ответил я. – Кто его знает, может, он прав и лучше не знать.

Она мотнула головой с решительным несогласием.

– Это уже не семья, а чёрт знает что такое. Мне – и не знать. Да всё равно узнаю. Все узнают. – Вот это точно, – весело подхватил я.

Она постояла ещё немного, осмысливая происходящее, потом резко развернула переднее колесо. – Ладно, я поеду, детей в школу отвезу. А ты заходи.

* * *

Вика была права – узнали бы, конечно, все, не исключая и меня. Но что я должен побывать там раньше официальных лиц, опередить их и не узнать, не услышать, а увидеть воочию, – то была не навязчивая идея, а приказ, раздавшийся из недр прикровенности. Я догадывался, откуда шла эта убеждённость, гнавшая меня на вершину, и лихорадочно повиновался ей. Собирался я как в горячке, и, как ни странно, это помогало.

Спустя час я карабкался по неровным глыбам, поросшим оранжевым лишайником, и скоро достиг такой высоты, что, когда оглядывался назад, уже видел жирные синие куски залива. Я следовал точно тем маршрутом, на котором был найден Якоб Эренталь. Оказалось, маршрут запомнился мне хорошо и не было ничего сложного, а было всё просто.

Подъём отнял три часа, но конец июня сулил ещё многие часы светлого времени. На мне была белая майка, но меня совершенно не заботило, что кто-то заметит меня снизу: я был уверен, что мне предстоит увидеть нечто такое, нечто столь несопоставимое с самыми дерзновенными помыслами как отдельной личности, так и коллективного разума, что это ни под каким предлогом не бросит на меня и тени подозрения. Разве что отгонят как зеваку, поэтому я спешил.

Когда я ступил на самый гребень и с него открылись Балканы, пришло осознание, что я здесь пока первый. Прислушиваясь, не раздадутся ли где голоса спасателей, я начал поиск.

Долго искать и не пришлось. Гребень был полностью открыт, и даже мелкий предмет хорошо обнаруживался издали. Наитие вело меня не к крепости, застывшей в нескольких десятках метров, а от неё. Чуть ниже, на том скате, который клонился к бухте, из каменистой почвы торчали кусты можжевельника. В их прорехах сквозил очередной камень в половину человеческого роста, и я прошёл дальше посмотреть, что там, ибо следов людского присутствия не было никаких.

Если б я заранее не догадывался, что встречусь с чем-то из ряда вон выходящим, то увиденное тоже, быть может, заставило бы меня замолчать, хотя и не так надолго, как Юру. Но всё же я увидел лишь последствия, а Юре выпало наблюдать процесс.

Как я и предполагал, ещё внизу полностью доверившись невесёлому наблюдению Иво Андрича над человеческими способностями, выяснилось нечто такое, что превосходило всякое воображение.

* * *

Картина была ясна. Лука отошёл по нужде, здесь-то она его и настигла. Наверное, она поглумилась: сидя на корточках со спущенными штанами, каменея и не в силах подняться, он звал на помощь Юру, и тот, без сомнения, бросился на его зов, но то, что предстало его взору, надолго отняло у него речь.

Не заметил, сколько прошло времени от моего прибытия и до того момента, когда где-то в стороне в воздухе раздались характерные звуки подлетающего, но ещё невидимого вертолёта. В несколько прыжков я подался до соседней поросли и залёг на горячую землю за выступающим камнем. И снова белая майка среди белых камней оказалась выгодней камуфляжа – я только осыпал её несколькими пригоршнями бордовых прошлогодних листьев.

Из своего укрытия я отлично видел все свершаемые действия, и прятаться мне пришлось довольно долго. Сначала искали истукана, а найдя его, обступили всем кагалом, тщательно его разглядывали, заглядывали в лицо, а кто-то даже пнул его ногой, проверяя на прочность тот камень, из которого он был изваян. Наконец по чьей-то команде дебаты прекратились, и в работу вступили фотографы и разного рода криминалисты, и всё никак не могли закончить, потом я наблюдал, как дюжие парни из парка Ловчен, развалившиеся на выгоревшей траве в ожидании, закрепляли тросы на этой фигуре, застывшей в непристойном положении, с открытым ртом, и мне припомнилась Гемера в подгорицком отеле, если то и вправду была она, а не одна из горгон. Потом скульптуру лебёдкой подняли на борт, куда следом попрыгали дюжие парни, завращались вертолётные лопасти, и машина, неуклюже оторвав от земли передние колёса, медленно пошла вверх. К незакрытой дверце протиснулся какой-то человек в городском костюме и, ухватившись за поручень, долго ещё смотрел вниз, что-то выискивая.

Сообразив, что в обозримое время больше гостей не будет, я выбрался на открытое место. Слева насупился австрийский блокгауз, так долго манивший нас своими загадками и ставший причиной стольких бед. Как будто только сейчас впервые заметив его, я обошёл вокруг его тёмные серые стены. Даже на такой жаркой высоте из чёрных бойниц тянуло кислой влагой.

Спускался я теми самыми тропами, которыми спускался Кеша. Собственно, для того они и были когда-то приспособлены. Вериги целиком покрывала густая рябь солнечного света, как будто там пыталась всплыть гигантская рыба, подставив солнцу свою блестящую чешую, но застряла в узких берегах, и, любуясь на это, сгибать ноги было веселей.

Добравшись до набережной, я снова оказался в том кафе, где мы с Юрой после встречи с медведем пили холодный кофе. На этот раз кофе был горяч, и можно было спокойно подумать.

* * *

Впервые прочитав Грина, я всё гадал, где находится Зурбаган, и вот, надо же, сейчас сидел в самом его центре. Помню, я пересматривал кучи открыток, слайдов, пересматривал сотни картин, но, как сказал Пушкин устами Лепорелло, «воображение проворней живописца».

Не подходила ни Португалия, ни Испания, ни тем более Лазурный Берег – ничто из того, что составляет славу Средиземноморья. Не подходил и Севастополь, вопреки Паустовскому. Пытливое воображение влекло меня дальше, через могучие океаны, но колониальные постройки островов Карибского бассейна, Сан-Доминго и Барбадос – всё это было не то.

Когда же по чистой случайности, за компанию, судьба занесла меня в Боку, одного взгляда хватило, чтобы узнать, наконец, этот навеянный воображением мир, хотя красные паруса перевелись здесь ещё со времён мальтийских галер.

В тот год никто в заливе ещё и не слыхал о виллах стоимостью в несколько миллионов евро, ни об океанских яхтах с их показным величием, и, помимо собственно местных уроженцев, в своих скромных домиках летние дни проводили белградские пенсионеры. О сетевых магазинах не было и помину, и Которский рынок обилием предлагаемых товаров сильно отличался в лучшую сторону от того, во что превратился из естественной жизненной потребности: в простую достопримечательность. Я даже помню, что в самом Которе на весь город имелся всего один сувенирный магазин.

В 2006-м, когда черногорцам взбрело в голову жить собственным государством, понемногу бухту стали покидать многие из её сербских приверженцев. Были месяцы, что Бока держалась за счёт нескольких переформатированных детских лагерей, с приходом сезона неизменно наполнявшихся шумной детворой, которой нет других забот, кроме моря, солнца да разных проказ.

В обособлении Черногории чувствовался недобрый знак, Балканы всегда тлеют, недавняя война не изгладилась из памяти тех, кто её пережил, и старые дачи с бутовыми стенами расходились совсем недорого. Покупали их, конечно, не ради них самих, а ради драгоценной земли, которую они занимали. Новые хозяева не скупились на отделку построек, однако время понеслось так стремительно, что и от этой роскоши и модной новизны уже осталась одна добротность.

От деда в неплохом районе Москвы мне досталась однокомнатная квартира. Сперва я думал было её сдавать, но времена были тучные, стоимость нефти только росла, работа не переводилась, и казалось, так будет уже всегда.

С моей бабушкой они расстались ещё в тридцать девятом, сразу после рождения моей матери. Он прошёл всю войну, вернулся орденоносцем, однако и это их не примирило. Были у него потом какие-то женщины, и, кажется, ещё разок он был женат, но недолго. Я измучил бабушку расспросами, но она так и не захотела назвать причину их разлада. Так я её и не узнал. Не это ли одиночество оставил он мне донашивать, как ненадёванный пиджак?

Суммы, вырученной от продажи квартиры в Москве, на мою покупку достало с лихвой. Возводить что-то другое вместо скромной дачи социалистической эпохи мне и в голову не приходило. Многое, конечно, пришлось переделать и вообще привести в порядок, но эти труды обладали таким бодрящим весельем, что врезались мне в память как один из самых счастливых периодов моей жизни.

Подновления требовало почти всё: как-то со страшным грохотом отлетела та сварная железная лестница, по которой с риском свернуть шею забирались на третий этаж. И чтобы её укрепить, мне посоветовали залить бетоном участок земли, подступающий к задней стене…

Клонилось к вечеру, но мне хватило времени рассмотреть свой берег. Поведя взором от жёлтой гостиницы налево, я нашёл и наш пригорок, расчленённый проулком, и даже фрагмент дома, выступивший из буйной зелени. После гибели пальмы его всё же можно было разглядеть.

В Горной Врдоле над нами в доме рядом с церковью Святого Ильи уже зажёгся и мерцал единственный огонёк, но колокольня стояла ещё без подсветки, почти сливаясь с темнеющей массой беспросветной листвы. В это сложно поверить, но электричество туда решили провести только недавно, и завезённые столбы будущей линии лежали вдоль угловатой дороги, столь искусно выложенной из камня. Лишний довод в пользу того, что время способно придавать и себе, и нашим жизням абсолютно любую скорость. Вот только по чьему желанию и из какой нужды?

Брошенные дома с белыми и зелёными крышами стояли на склоне уступами. Скоро своей воздушной походкой туда поднимется Весна. И до сего дня я не сомневался, что по ночам она свершает ночные обходы, а после того, что увидел сегодня, решил ей больше не препятствовать, и Бане сказать то же самое. Да и что могли мы с ней поделать?

Ещё я подумал о запертых в церкви полотнах Джузеппе Томинци, на которые всё никак не удавалось посмотреть. Её, что ли, попросить отворить мне двери? Но оруженосец ей не требовался.

За этими разнородными занятиями меня застал закат. Красное солнце показалось между двух нисходящих к воде хребтов, точно фигура в проёме двери.

Два других вертолёта влетели в залив оттуда, где тонуло измождённое солнце, и, судя по звуку, понеслись к крепости. Оно и понятно, подумал я рассеянно, дело-то выскочило не рядовое.

* * *

– Ну как? – спросила Весна. Ни торжества, ни подлинного любопытства, ничего не слышно было в её голосе – одна лишь усталость.

Она сидела в углу в том же кресле, что и в прошлый раз. Ещё до её прихода я предупредительно убрал с его сиденья свои комом наваленные шмотки и навсегда освободил от скверны этот трон.

Вместо ответа подушечкой безымянного пальца правой руки я потёр уголок правого же глаза – такой интеллигентский жест, подумал я, и вот опять некому его оценить.

– Тебе понравилось? – снова в солнечной тишине раздался её голос и на время перекрыл робкие пока ещё трели птиц, примеривавшихся к своему вечернему отделению. Часовая стрелка круглых настенных часов давно уже обосновалась около пяти, а длинная минутная упорными толчками подвигалась к двенадцати.

– Мне? – вскинулся я возмущённо, но тут же сник. В моём голосе тоже появилась усталость. – Мне-то? – уже по-деловому переспросил я, кашлянув, чтобы прочистить гортань. – Да как тебе сказать… Ты же говорила, что он стрелял в косулю, а не в человека.

– Можешь считать, что ему не повезло. Но дело не так просто. Как-то в Ораховаце среди таких же бравых стрелков он похвалялся, что застрелит вилу.

Мне снова пришлись кстати предостережения Домагоя, и я возразил:

– Весна, ну кто в наши дни верит в вил? Для этого ему пришлось бы предъявить человеческий труп. Иначе кто бы ему поверил? И, повторяю, кто бы поверил, что убитая им женщина – вила? Тюрьма ему грозила за исполнение такой похвальбы. – Необязательно. У Флебодии правое копыто было золотым.

– Можно отлить что угодно, не только копыто – было бы золото. К тому же, говорю это в третий раз, кто сейчас верит в вил?

– Золото копыта Флебодии было особенным, такого сейчас нет. Поэтому он и не стрелял в человека. Так что они бы узнали.