Текст книги "Дырка от бублика 3. Байки о вкусной и здоровой жизни"

Виктория
(День шестой)

Ущелье ещё было погружено в густую синь занимающегося утра. Осторожно раздвигая ветки и стараясь не оступиться, по нему пробирался Дурной Пиджак. Он явно что-то искал, так как всё время зыркал по сторонам и подсвечивал особо тёмные места фонариком. Наконец послышался рык радости и аккуратно раздвинув притропиночные кустики, начальник уставился на предмет… м-м… м-м… А! Скажем, как оно есть: на использованный презерватив!

Удостоверившись, что это действительно не воздушный шарик, не соска и не порванная часть перчатки или напалечника, начальник выпрямился и начал чесать фонариком затылок. Ни фамилии, ни имени, ни хотя бы адреса владельца на презервативе не было и это раздражало. Наконец тяжкий вздох сожаления вырвался из груди Дурного Пиджака, а поддетый веточкой свидетель и участник вчерашних радостей нырнул в речушку и… гордо поплыл в сторону сладко спавшего лагеря. Начальник засуетился и забегал туда-сюда. Он понял, что поступил опрометчиво…

Поскользнувшись и встав обеими ногами в центр речушки, Дурной Пиджак сплюнул в сторону уже растворившегося во тьме противозачаточного диверсанта и, снова вернувшись на тропу, начал вытряхивать из туфлей воду. Бессонная ночь с кислыми предчувствиями, да ещё и холодная ножная ванна действовали не лучшим образом. Голова замутилась, и, направляясь к арке, он начал разговаривать сам с собой.

– Первый автобус от автостанции отходит в шесть… или в полседьмого… Нет, в шесть. И улик никаких… А тут ещё и эта сволочь на развод подала… Вот стерва!.. Диктатор я, понимаешь ли… Я – муж! Мужчина! Голова!.. Цветочков ей не приношу… понимаешь ли… Один уже натёрли, чёрт бы его побрал! Орёт днём и ночью, гадёныш! Цветочки… На могилках родителей!.. Спиногрызы-захребетники!.. Высерки проклятые!.. Вон их целые газоны пованивают… Атмосферу портят… Демократы сопливые!..

Противно чмокая мокрыми штиблетами, Дурной Пиджак перешёл последнюю досточку перед лагерем и завернул в сортир. Справив своё мелкое дельце, он на всякий случай зыркнул в очко и остолбенел. На поверхности, простите, не очень эстетичной жижи топорщился ещё один… ну, пусть «белый лебедь»! И так как рассвет ещё не совсем занялся, то Дурной Пиджак воспользовался фонариком и, едва не клюнув от старания носом, всё-таки разглядел, что это была не та птица, которую он выловил в кустах. Ну, то есть – совершенно не та! И даже не оте-чес-твен-ная! Это хорошо было видно, так как такого он вообще никогда не видел, а только слышал, что подобное существует там… за границей! И используется, в основном, для лечения женской фригидности.

– «Петушиный гребень!» – заворожено пропел Дурной Пиджак, и слюна капнула из раскрытой от изумления пасти. – Ну и лагерёк! Комсомольского презерватива!.. Ах вы, активисты-рецидивисты!.. А там что плавает?.. Ага! Сигареты «Космос», похоже… Вертеп!

Судорожно вытащив из кармана точно такие же сигареты и закурив, начальник ещё раз, но уже без помощи фонарика, взглянул на нахально пузырящееся чудо и быстро пошёл к арке. В голове его гудели и ритмично пульсировали в такт шагу знаменитые строчки одного из почти что смирновских шедевров:

 
Зацвели и тополь и акация.
Я иду, улыбки не тая.
У меня сегодня менструация.
Значит, не беременная я!
 

Прошло не так много времени, и раннее утро, несмотря на происки наивных и фанатиков, перешло в позднее.

Удивительно, как может один человек поставить всё с ног на голову! А ещё говорят, что личность – тьфу! Это те, кто говорят, – тьфу! А личность – это всё! Как отрицательная, так и положительная. И если все личности, то это уже не публика, которая почти всегда – дура, а именно тот народ, на который вся надежда. Вот уехал Дурной Пиджак – и опять как будто больной зуб вырвали. Правда, его утренние бдения пробудили к жизни какой-то, непознаваемый пока для смертных, механизм, и определённые концентрации обычно разрозненных явлений наблюдались, но это погоды не делало. Тем более, что самое неадекватное распространилось среди малышей.

Первое, что увидели Микельбанд, Савельев и Андросик-старший, – это свадьбу. Дело в том, что этим ребятам, плюс ещё Андросику-младшему, сидевшему в другом месте и тоже в засаде, было поручено поймать с поличным ставшего совершенно неуловимым и до чёртиков всем надоевшего Диму-Саранчу и доставить его в первый отряд на проработку. Ни Аполлон, ни Марина, ни воспитатели не имели никакого отношения к этому мероприятию, так как ребята решили не тревожить их по такому пустяку.

А зря!..

Итак, Микельбанд, Савельев и Андросик-старший стали невольными свидетелями второго после похорон по пышности и торжественности явления, да ещё и в полевом варианте. Человек пятнадцать разнополых малышей сидели на траве, как за столом, и, строго придерживаясь ритуала и считаясь на очередность пар, проводили процедуру бракосочетаний. Кульминацией этого языческого застолья и чревоугодия было, конечно же, знаменитое «горько!» с деловыми и совсем не застенчивыми, а натуральными поцелуями жениха и невесты.

Вероятно, на этом почти пасторальная картинка и закончилась бы, если бы не Дима. Он появился на третьей паре и сразу же заявил, что какая же это свадьба, если после неё нет детей.

– Это разврат, а не свадьба! – уточнил он.

Ребята притихли.

– После свадьбы жених и невеста идут спать, – с видом бывалого заявил Дима и добавил: – А когда они спят, то…

В общем, Саранча сказал, что они делают, но нелитературно. Впрочем, если автор не посмел обозначить открытым текстом этот нецензурный глагол в детской части повествования, то сами дети ничуть не смутились. Они только спросили Диму:

– А как?

– Обыкновенно! – удивился наиву сверстников Саранча и с умным видом проговорил знаменитую в неформальных детских кругах таблицу умножения: одиножды один – приехал гражданин, одиножды два – его жена, одиножды три – в дом вошли, одиножды четыре – свет потушили, одиножды пять – легли на кровать, одиножды шесть – он её за шерсть, одиножды семь – он её совсем, одиножды восемь – доктора просим, одиножды девять – доктор едет, одиножды десять – ребёнок лезет!

Ребятишки опять притихли, и ободрённый Дима тут же для уточнения и закрепления, видимо, из соображений эстетики, спел на мотив «Цыплёнка жаренного» ассимиляционный рекламный ролик:

 
Цыплёнок уточку в одну минуточку
В сарайчик тёмный заволок.
Нащупал дырочку, воткнул пупырочку
И наслаждался, сколько мог!
 

– Ну, это полагается без гостей делать, – разочарованно махнула рукой одна девочка. – Я и покруче знаю:

 
По блату, по блату
Дала сестричка брату.
И он, как по привычке,
Засунул по яички!
 

Пример такой, почти бескорыстной, родственной любви почему-то тоже никого не вдохновил, и поэтому девочка тут же предложила:

– А давайте лучше в роды сыграем! Там и врачей много, и сестёр…

– А за границей даже и мужья есть! – поддержал какой-то мальчик.

– Ты чё? Мужиков нельзя! Мужикам не положено на это смотреть! – возразил Дима.

– Нет, положено! Я в журнале читал… – упрямо стоял на своём мальчик.

– Иди ты со своими журналами! – выругался Дима. – Тут как в жизни надо, а не как в журналах!

– А я песенку знаю, которую старшаки поют! – пискнула ещё одна девчушка.

– Ну! Давай! – сказал Дима и сел, сложив ноги калачиком.

 
Танцует муха на стекле па-де-де.
Влюблено смотрит на неё па-у-чок.
Он хочет с ней иметь тет-а-тет.
На ниточке повис – и молчок!
 

– Во-во! – похвалил Дима и похлопал в ладоши:

 
Вдруг какой-то старичок-паучок
Нашу муху в уголок по-во-лок!
 

Классика! Это была хоть и вырванная из контекста и использованная в спекулятивных целях, но классика! Дети смотрели на Диму завороженно…

– Вот дерьмо! – выругался шёпотом Микес.

– Просветитель! – подтвердил Шоблов. – Разгоняем?

– А что толку? Они в другом месте соберутся, да ещё и с большим энтузиазмом, – задумчиво пробормотал Андросик-старший. – Тут надо клин клином. Интерес – интересом!

И Шоблов с Савельевым появились одновременно с востока и запада. А когда Дима рванул на юг, то на его плечо упала тяжёлая ладонь Андросика-старшего.

– Тихо-тихо! – громко сказал Андросик-старший и тут же добавил: – Чего испугались? Мы с шефской помощью! Играть с вами будем!

– А чё с нами играть? Мы сами… Не маленькие! – буркнул Дима.

– Правильно! – подкупающе весело поддержал Диму Савельев. – Ещё неизвестно, кто с кем будет играть – мы с вами или вы с нами. Я лично не против, чтобы со мной поиграли. Во что вы здесь сейчас играли?

– В любовь! – пискнула девчушка и испуганно умолкла.

– В папу с мамой, что ли? – очень компетентно и спокойно спросил Шоблов.

– Нет, мы ещё до этого… – доверчиво ляпнул мальчишечка.

– Ну-у! Разве это игра? Скука! – шибко тоскливо протянул Андросик-старший. – Поцеловались, пообнимались, дитё народили – и вся любовь! Одно и то же, одно и то же! Тоска! А вот мы предлагаем сыграть в фильм «Отроки во вселенной».

– У-у, мировая картина! Там такие роботы – кайф! Свистят вот так!.. – сразу горячо подхватил один из малышей и начал насвистывать.

– Это что! – махнул рукой Савельев. – Мы новые приключения придумаем. С путешествием к Чёрному камню. Там как будто другая галактика…

– А нам не разрешают за территорию! – пискнула ещё одна девчушка, но Савельев её успокоил:

– С шефами можно!

Андросик-старший и Шоблов уставились на него.

– Чё моргаете? – сплюнул Савельев. – Дурного-то нет! Что, мы инициативу проявить не можем?

– Можем! – в голос выдохнули сразу всё сообразившие товарищи, и игра началась.

Автор не будет описывать её, но можете поверить, что штабисты на этом деле не одну собаку съели, и импровизаций у них было – хоть отбавляй. А поскольку малыши, тут же раскрепостившись окончательно, начали очень натурально действовать в предлагаемых обстоятельствах и тоже подкидывали одну идею за другой, то и шефам и подшефным в конце концов действительно стало обоюдно интересно. Взаимоотдача – великий двигатель! Андросик-старший даже плюнул на Диму, который, увидев, что инициатива у него вырвана с корнем, тут же испарился. Впрочем, зря Саранча рассчитывал на безнадзорность. Андросик-старший, прежде чем плюнуть, по-разбойничьи свистнул, и тут же с ответным свистом из кустов испарился Микес. И для него шум и гам быстро остались позади, а впереди маячила вертлявая спинка наполовину лишённого детства, но неунывающего Димы.

– «Ты куда, Одиссей? От жены, от детей? Милый Одиссей! Милый Одиссей!» – пела душа Микеса.

Он чувствовал, что Саранче каюк (он же кырдык, он же карачун). А так как маршрут Димы пролегал мимо засады Андросика-младшего, то, с появлением напарника, это чувство перешло в уверенность.

И точно! Преследование продолжалось недолго. Убеждённый, что «хвоста» за ним нет, Дима тут же стянул с верёвки вещественные доказательства – девчачью юбку и колготки и, конечно же, был схвачен и доставлен на самодеятельную экзекуцию.

Затравленно озираясь и правильно чувствуя приближающееся будущее, Дима обдумывал, как бы понатуральнее изобразить припадок эпилепсии или обморок. Однако когда он рухнул на пол и начал кататься, то тут же был облит холодной водой из ведра. Завизжав, как поросёнок, Дима полез под кровать и уже оттуда, стуча зубами, начал давать показания.

– Вот зачем ты взял юбку и колготки? – начал Микес.

– От солнца хотел закрываться!

– Колготками? – спросил Юра, и все грохнули (рассмеялись).

– А зачем ты стаканы мочой обрызгал? – сквозь смех товарищей послышался злой голос одного из «трудных». – Зачем западлу сделал?

– Это не я, не я! – завизжал из-под кровати Дима. – Это Микельбанд! Он жид!

– Я не жид, Димочка, а ев-гей! – вспыхнув, быстро скартавил Юра.

– А какая разница! – завопил ещё громче Дима. – Все вы одинаковые, я знаю!

– Нет, не знаешь… – засопел Микес и, выдернув из-под кровати ногу Саранчи, начал крутить её.

– А-а! – уже совсем громко закричал Дима, и несколько ребят бросились отрывать его от Микеса.

– Ты чё, Юрыч? На кого реагируешь? – кричали они.

– Достал, сука!.. Ну, достал!.. – плачущим голосом выговорил Микес и отпустил ногу.

– Я убью тебя, Микельбанд! – завопил из-под кровати Дима. – И тебя, Шукшин, тоже убью!..

– И меня тоже? – спросила очаровательная Стернина Аня.

– И тебя-я! Всех убью, а потом сам убьюсь!..

– На! – вдруг сказал Шукшин и протянул Диме верёвку.

Все замерли.

– Неудобно… – послышалось через некоторое время из-под кровати. – Я лучше дома повешаюсь…

Все облегчённо вздохнули.

– Ребята, а может, он нормальный человек? – спросила Стернина. – Может, он ворует потому, что у него ничего нету?

Идея сразу же была оценена Димой.

– Да! Да! – завопил он. – Я потому ворую, что у меня ничего нету!..

– Как же ничего нету, если ты мне говорил, что у тебя дома столько вещей, что на всю жизнь хватит! – возмутился Микес.

– Ничего я такого не говорил! – отбрыкнулся Дима и вдруг уже совершенно по-детски спросил: – А как лучше убить себя – повешаться или по башке камнем?

Все опять замерли.

– Такому, как ты, лучше по башке камнем, – зло прошипел Микес и кинул под кровать осколок гальки.

– Ой!.. Ой!.. – сразу же раздалось оттуда. – Ты меня хотел уби-ить! Я бы сам себя убил! А-а!..

Все опять облегчённо вздохнули.

– Ой, голова болит! Ой!.. – продолжалось из-под кровати. – Ой, температура поднимается!..

– Ну, Микельбанд, разве так можно? – укоризненно сказала Стернина и подмигнула Микесу. – Смотри, какой Дима красный!

Услышав это, Дима ещё больше поднатужился, и, ей-богу, если бы у него сейчас померили температуру, то она была бы не меньше тридцати восьми.

– Ой!.. Ой!.. – совершенно натурально ещё сильнее заохал он, и ребята, изобразив, что очень испугались, вытащили Диму, положили на кровать и начали хлопотать вокруг него.

– Ну, зачем ты воруешь? Такой хорошенький! Такой голубоглазенький! – причитала Стернина. – Весь дачный посёлок обчистил. И у нас вот… Надо амидопирин ему, ребята!

– Да! – подтвердил Шукшин. – В тройной дозе! И если он врёт, то умрет! Сильное лекарство!

– А у меня амидопирин есть! – вдруг радостно выкрикнул Микес. – А ну, дайте водички запить!..

– А-а-а! – истошно завопил Дима и вдруг совершенно спокойно добавил: – Не надо. У меня уже температура стала меньше. И сердце сразу успокоилось… И ноги не ноют…

– Как? У тебя ещё и ноги ныли? – ахнули все.

– А как же! Отнимались! Но всё равно что-то есть ещё…

– Тогда нужно банки на сердце поставить, – очень серьёзно вступил в разговор Скоблов – здоровенный детина, занимающийся тяжёлой атлетикой. – Сразу моментом пройдёт. А если не болеешь, то сердце вытянет.

– Ой! – пискнула Стернина, и Дима ещё больше испугался.

– Уже проходит! Уже проходит! – отчаянно заголосил он.

– Ну ладно, – успокоила Саранчу Аня. – Не будем мы тебя сегодня лечить! Но как ты умудрился продать мне мою же расчёску? Гипнотизёр ты, что ли?

– Это не твоя! Это мне мама подарила!

– Говори-говори! Там у меня отметина.

– Он и мне загнал гребешок. За сорок копеек. Его ему наверняка папа подарил. Рукоятка такая… в виде охотничьей собаки. Вот он! – сказал Савельев и показал необычный прибор для расчёсывания волос.

– Мой! – ахнул Микес. – Ну, Дима!..

Ребята снова возмущённо загудели, и Дима потихоньку начал сползать под кровать.

Но тут за закрытой дверью послышались громовые раскаты, и, снеся, как былинку, стоявшего на шухере здоровенного орла, в корпус влетела Зайра.

– Где?.. Где мой Димочка?.. – истерически завопила она, и Дима тут же бодро нырнул под крыло своего ангела-спасителя.

– Мадонна с младенцем! – мрачно буркнул кто-то, но на него зашикали.

– Целый?.. Слава Богу!.. А мокрый какой!.. Пытали, изверги!.. Идём, Димочка, идём… Сейчас ты расскажешь, как они над тобой издевались…

Зайра машинально потрогала лоб дитяти и ещё более восторженно ахнула:

– Да у тебя температура! Ну, это…

Уже на пути к пионерской она узнала, что половина её отряда пошла к Черному камню, да ещё и с первоотрядниками. Дополнительное сообщение малолетнего агента привело комсомольскую даму уже в совершеннейшую эйфорию.

Впрочем, зря она так шибко обрадовалась, так как тут же следовавший за ней по пятам Микес, как пантера, бросился в джунгли. Тут же малыши были проинструктированы и равномерно рассредоточены по территории лагеря в марширующие под руководством старшаков группки. Накануне Микес с такой же оперативностью вовремя вернул первоотрядников в свои постели, что хотя и не скрыло от «сторожа» истины, но для Дурного Пиджака и девушек было фактом, который, как известно, вещь шибко упрямая. Правда, не обошлось и без благоприятного совпадения – как и сейчас, заговорщики не успели далеко уйти. Но всё равно, если бы не Юра, то их обязательно бы застукали.

Теперь ребята не стали испытывать судьбу. Сразу же после ухода Зайры они посовещались и решили, что пора не ускользать, а принять бой в открытую. Бесшумной рассредоточенной цепью они с разных сторон направились к столовой, где нос к носу уже стояли две легковые и «пазик».

– «Корчагинцы» на белых «Волгах» прикатили! – ляпнул кто-то из «трудных» и тут же получил пинком под зад, так как «корчагинцы» вместе с заведующим районо и методистами той же конторы были слишком рядом и их надутые физиономии не предвещали ничего светлого. Дурной Пиджак червяком крутился вокруг начальства и сыпал, и сыпал, и сыпал… Весьма убедительно сыпал, так как все согласно кивали головами и возмущённо пожимали плечами.

Воспитатели и Марина, которые стояли тут же, восприняли это как полное поражение и настолько упали духом, что вообще перестали реагировать. Федя, весь взъерошенный, пытался вывести их из ступора и шипел, что не может быть, чтобы на этот раз Аполлону ничего не удалось, но даже Света лишь отмахивалась. Правда, когда Зайра переполошила всех своими пропавшими и развращаемыми комсомольцами у Черного камня детьми, которые неожиданно оказались на территории, да ещё и так мило для сердец руководящих марширующие, лица воспитателей немного оживились.

Но вот всех пригласили на заседание с разбором ультиматума-жалобы, и взоры педагогов снова потухли. Однако если взрослые опустили руки, то ребята – наоборот! И коль скоро смелость, действительно, – воспоминание прошлых побед и лишь иногда глупость, то хотя побед ещё и не было в достатке, но смелость уже присутствовала. Именно смелость, а не отчаяние! Вместе со спокойным разумом, выдержкой, корректностью и вежливостью это произвело ошеломляющее впечатление на… Марину и воспитателей. А вы что, думали – на начальство? Ну, да-а! Ждите! Жёстко и безапелляционно те требовали сосуществования…

И так бы тянулось до бесконечности, если бы после трех часов сидения огромной массы людей в маленьком помещении один из них не свалился в обморок. А когда его достали из-под стола, то оказалось, что это председатель совета лагеря Булат Дарментаев. Естественно, что ребята и воспитатели всполошились и, приведя его в чувство, попытались вывести на воздух. Но начальство и тут не дрогнуло. Опытное оно было и потому судило обо всём только по себе.

– Ну, это же Марина Марсовна сидела с ним рядом! Она сказала ему упасть, и он упал для того, чтобы жалость вызвать какую-то, – сказал Дурной Пиджак, и все понимающе заулыбались такому детскому приёмчику юных воспитателей.

Вот это-то и оказалось перебором. В принципе, можно было бы инсценировать и падение в обморок, и кое-что другое, дабы положить конец совершенно пустой говорильне, но не председателя же совета лагеря грохать. Тем более что у того было больное сердце.

– Чушь! – закричали ребята. – Булат не такой дурак, чтобы падать в обморок по чьей-то указке!

– Эти так называемые воспитатели и курят, и спят с комсомольцами. Вот почему у них такое единодушие, – начал быстро-быстро выплёвывать в ухо секретаря райкома Дурной Пиджак. – И ведь все они проходили утверждение в районо…

Дурной закусил язык, но было поздно. Заврайоно, которая сидела рядом, побледнела и начала подниматься. Камень, брошенный машинально, угодил в её огород, и инстинкт самосохранения сработал блестяще.

– Позвольте!.. – начала она. – Вы это видели своими глазами? Ну, то, что дети курят… спят!.. У вас есть свидетели?

– Есть! – машинально ляпнул комиссар-«сторож» и Дурной Пиджак похолодел.

– Где они? – очень жёстко сказала заврайоно и парализующе посмотрела на комиссара.

– Вот!.. – сказал тот и вытащил из карманов две пачки презервативов. – Первый корпус, отделение девочек, вторая тумбочка направо от двери!

Ах, какое наступило молчание!

Око тайфуна глянуло на пионерскую!

– Это не свидетели! – ничуть не смутилась заврайоно. – Как вы докажете, что они не ваши или не подкинуты вами специально?

– Да там ещё три коробки противозачаточных таблеток… – продолжил было комиссар, но был прерван.

– Ничего там нет и не было! – многозначительно метнув взглядом в сторону Марины, обрезала заврайоно, и Микес испарился из пионерской. – И вообще, попрошу всех ребят и воспитателей выйти! Тут действительно душно. Перерыв!

Видели бы вы и слышали бы, в каком молчании и с какой стремительностью пионерская опустела и какой крик там поднялся после этого. Не-ет, это надо видеть, это надо слышать!..

Лагерь замер.

И не зря!

Через удивительно небольшой период времени шум в пионерской стих, и в полном молчании оттуда вышли покрытые красными пятнами все руководящие лица. Не обращая никакого внимания ни на кого, приехавшие сели в «Волги» и укатили. Дурной Пиджак, Зайра, Алма и комиссар-«сторож» разбежались по своим спальным местам, и через пять минут все, кроме «сторожа», так же, не говоря ни слова, полезли в «пазик».

Машина заурчала и тронулась.

– Стойте! Стойте!.. – расколол тишину страшный крик.

Через линейку, наперерез машине, бежал комиссар – «сторож».

Глаза у него были белые…

Машина продолжала ехать…

– Откройте! Откройте!.. – застучал кулаками в дверцы преемник лучших из лучших.

Судя по уровню страха, он прекрасно осознавал цену своего вклада в заварушку.

Створки дверей заскрипели, и «сторож» прямо на ходу прыгнул в автобус.

– Улю-лю-ю! Эге-ге-гей!.. – засвистел и закричал лагерь, и «пазик» скрылся за поворотом.

– Вернутся, – безнадёжно сказала Марина.

– Ну и пусть! – ответили ребята и ещё теснее окружили своего лидера.

– Тогда Савельев, Андросик-старший и Стернина, как и в начале смены, – на отряд Зайры, а Микельбанд и…

– Осокина! – лукаво подсказал Юра.

– Ну, пусть Осокина… на отряд Алмы! Остальные по своим местам. Справитесь?

– Ну, Марина Марсовна, рассмешили! – удивились ребята и тут же разошлись в разные стороны.

Что ж Аполлон? Где он – всесторонне одарённый потенциальный победитель? Впрочем, как современные человечки считаются с природой читатель прекрасно знает на примере надвигающихся экологических ужасов. Так что… Да-да – Аполлон опять был недоволен. Передавая утром ультиматум ребят адресатам, он использовал всё свое обаяние и красноречие, но лица ответственных не дрогнули. Даже наоборот: «черный гонец», как и в древнейшие времена, особой симпатии не вызывал. И здесь особенно рельефно выпятилось то, чего смертельно боялись ответственные – они боялись ответственности! И это какой-то заштатный лагерёк! В масштабах же государственных… Да что там говорить! И никто никуда не хотел ехать и ничего разбирать, пока Аполлон не пошёл на крайность: через своего дядюшку он организовал несколько звонков из горкома, минпроса и даже ЦК партии.

Надо отдать должное преподлейшей структуре, не нами выдуманной, – она сработала чётко. Страх большей ответственности выбил страх меньшей, и, как мы уже знаем, лагерь посетили… И опять же только страх, и только он, сработал в пользу ребят и их руководителей. Аполлон же, поняв, что ничего больше сделать не в силах, не очень торопился возвращаться. Он сидел в своем кабинете и, обхватив голову руками, так же, как когда-то Наум Аркадьевич, раскачивал ей из стороны в сторону. Когда же приступ отчаяния пошел на убыль и, вместе со скрежетом зубовным, вновь закипела кровь, Аполлон взмахнул рукой, встал, закрыл кабинет и вышел из ДК. В голове звучали давнишние юношеские рифмы:

 
Я смеюсь – мне смешно и больно!
Я привык жить свободно и вольно!
Мне того, что имею, – довольно!
Я бедняк, но пою я – сольно!
 

Решительно открыв дверь автошедевра и обнаружив в салоне Смирнова, «бедняк» не удивился, а лишь хмыкнул.

– Привет! – сказал «известный». – Открыто было! Караулю, чтоб не повредили чего! Ничего, что без спроса?

– Своим – можно, – ответил герой и вытащил из «бардачка» жалобу на рецензента. – Спасибо… Повеселились от души…

– Мелочь! – деланно небрежно бросил Ваня и, возмущённо сопя, объяснил свое неожиданное появление: – Прицепился тут ко мне один… Я, понимаешь ли, его макакой обозвал… Довёл, собака!.. Обезьяны!.. Папуасы!.. Жили-жили, ели червячков, кенгуру, баранов и не знали, что они папуасы… И вдруг узнали!.. И сразу же оскорбились!.. Ты знаешь, где-то я читал, что один мужик воспитал обезьяну… Обучил её английскому языку, научил вращаться в обществе, ухаживать за дамами. И всё бы хорошо, но временами обезьяна в обезьяне просыпалась. А он, для того чтобы усмирить её, потуже затягивал на её шее галстук. И один раз так затянул, что та взбесилась! Оказывается, надо было не затягивать, а наоборот… В морду мне присветил, сволочь… Ты им культуру, а они тебе в морду!

– Зато налицо торжество национальной политики! – рассеянно сказал Аполлон и вставил ключ зажигания.

– Подожди, не заводи! Я никуда не поеду! Я только ещё немного посижу… Ты сейчас куда?

– К детишкам. В пионерский лагерь.

– Во! Можешь им рассказать про это торжество. Недавно, после проверки успеваемости в школах, выяснилось, что приличный средний балл выводится только за счет детей неказахской национальности. Ну и, чтобы не ударить лицом в грязь, тут же резко стали завышать оценки казахам. И хилые вчерашние троечники сразу стали твёрдыми ударниками. А кое-кто и в отличники попал. В институтах – тоже!.. На производстве – тоже!.. В общем, торжество налицо!

– Ну, это дети не поймут… – ускользнул от прямой реакции Аполлон.

– Тогда они поймут вот это, – зло сказал Ваня и выдал:

 
Все ниже, и ниже, и ниже
Наш папа снимает трусы.
Сейчас вы, увидите, дети
Четыреста грамм колбасы!
 

– Да-а… – так же рассеянно и думая о чём-то своём, протянул Аполлон. – Недавно в филармонию приезжал дирижёр-англичанин. Сунулся в туалет, а там нет туалетной бумаги.

– Ну-ну! – обрадовался Ваня.

– Он в «Волгу» – и в свой номер по нужде…

– Культура! – цокнул языком поэт.

– А зимой швейцарский дирижёр гастролировал… Так тот сорок пять минут подирижирует, рубаху снимет – и духами себя! И туалетной водой!.. Все в оркестре одурели от запаха! А один скрипач, похоже, даже по фазе сдвинулся. Сморщил, как бурундук, нос, след в след за дирижёром ходит и мелко-мелко так нюхает, нюхает… Вот-вот в обморок упадёт!

– Культура! – ещё раз цокнул языком Ваня и обмяк. – Эх, сиганул бы я туда! Вот где бы нажрался!.. Прочесть моё новое… лирическое?

– Давай!

– Романс «Осенний гон»!

 
О как он яростен – осенний гон-н!
Под лето бабье – в пору листопада
Я пожирал её глазами, как питон-н.
Она кокетливо крутила задом!
 

И припев:

 
Осенний гон-нн! Осенний гон-нн!
Как много дум-м наводит он-ннн!
 

– Мда-а…

– Подожди… Ещё второй куплет…

 
Железными пятёрками звеня,
Завел я в дом лукавую кокетку.
И вдруг она напала на меня,
Как с островов Гавайских людоедка!
 

И опять припев:

 
В её объятиях издал я тяжкий стон-нн!
Как много дум наводит он-нн!
Бом-мм! Бом-мм!
 

Можешь на музыку положить!

– Ну! Что ты! Тут Глинка нужен! Или Бородин!..

– Хороший ты парень! – проникновенно сказал Смирнов и вытащил из-за пазухи бутыль. – Давай! Плодово-выгодное! «Слёзы Мичурина»! Всего четыре процента сахара.

– Я за рулём.

– Да-да… Ну, я сам… немножко… За Абрама!

– Моисеевича?

– Ну, а за кого же ещё? У вас один Абрам, и, похоже, он прав – все мы подлежим эмиграции. Не за кордон, так на тот свет! – и Ваня забулькал прямо из горла. – Так вот… – сказал он после того, как насытился, – подхожу я к секретарше главного, а она мне:

– Смирнов, а у нас новый «главный»!

– Ерунда! – говорю, и только в кабинет, а та и просит:

– Прочтите что-нибудь из Фета!

– Пожалуйста! – говорю:

 
Я пришел к тебе с приветом —
Рассказать, что что-то встало!..
 

– Гы-гы-гы!.. – говорит.

– Молодая, а уже с достаточным чувством… Ну, я вламываюсь к «главному» и сразу с порога: «За строку рубль пятьдесят шесть!». Он: «Я не знаю… Я человек новый…». «А я старый член!» – говорю я. – «И оплодотворять массы меньше, чем за рубль пятьдесят шесть, не буду!». Заплатил!..

– Ну, ещё бы!..

– Твой худрук, я слышал, книгу написал?

– Да… – неопределённо махнул рукой Аполлон.

– И про что? – сделав сильно равнодушный вид, ревниво стрельнул Ваня и впился глазами в Аполлона.

– Про патриота, который сидит в дерьме и радуется, что его в ещё большее дерьмо не посадили, – тоже нарочито безнадёжно и небрежно ответил Аполлон.

– Вот непонятно… Конечно, понятия «родина» и «нация» существуют лишь для войны и штурмов… Кому как не мне это знать… – очень трезво начал Ваня и спохватился: – Ерунда! Не напечатают! Издательства – ещё те дамочки: «И всё шептала шёпотом: „А что потом? А что потом?..“ И всё шептала шёпотом: Куда суёшь? Ведь жопа там!»

– А может быть, что-то… – попробовал было Аполлон, но Ваня прервал его:

– Блажь! Чтобы напечатали что-то, надо писать то, что надо! А про такое… Никогда! Кое-какие способнишки у него есть, конечно… Прислушивался бы ко мне – я бы его поднатаскал…

– Ну, мне пора! – сказал Аполлон.

– Да… Мне тоже… – мрачно откликнулся Смирнов.

Он вышел из машины, достал бутыль и добулькал её до конца. По новой испорченное настроение постепенно заволакивалось винными парами, и вскоре опять послышались знаменитые «Пф!», сопровождаемые механическими и поэтическими соловьиными пощёлкиваниями:

 
Я лежу в постели графом —
                     чуть не Львом Толстым!
С папироской рядом Марфа.
                     над постелью дым.
Синий дым от папиросы
                     тянется в окно.
Марфа с каверзным вопросом —
                    «Будем пить вино?».
«Нет! С похмелья пью я кофе.
                    приоткрой-ка грудь!».
Я смотрю на Марфин профиль
                    ниже пупа чуть.
Марфа, полная соблазна,
                    смотрит на часы:
«Хоть поэт ты несуразный, —
                    я сняла трусы.»
Привалилась пышной грудью
                    к моему плечу:
«Ещё будешь иль не будешь?
                    Я ещё хочу!».
Груди давят, словно гири.
                    Чувствую – конец!
Прошептал ей, что я лирик,
                    а не жеребец!..