Текст книги "Дырка от бублика 3. Байки о вкусной и здоровой жизни"

Опыты
(День тот же)

Марина оказалась права. Где-то часа через два после отъезда всей камарильи возвратилась одна из «Волг» с заврайоно и несколько вызывающе эффектной дамой с филологической фамилией Словарь. Райком, но теперь уже не комсомола, а самой что ни на есть коммунистической партии, оставлял её вместо Дурного пиджака и его окружения.

Однако, как только «Волга» отчалила, дама всех успокоила:

– Я только так… для виду! Что, мол, вы не без надзора остались! Вы мне не мешаете – я вам! – сказала она и, взяв одеяло, полезла на гору загорать.

Словарь оказалась толковой. А вернее, весь этот детский лепет ей был до фонаря. Она в своё молодое время в таких партийных передрягах и оргиях участвовала, что сейчас желала лишь забыться и заснуть. Это и подтвердил Аполлон, полезший вслед за новым начальником и уточнивший до деталей ситуацию. Он приехал несколько раньше и, ещё совсем недавно буквально облепленный возбуждённо кричащими ребятами, затыкал указательным пальцем то одно ухо, то другое.

– Мы преклоняемся перед вами! – кричала белокурая девушка.

– Очень плохо! – неожиданно жёстко сказал Аполлон, и ребята недоумённо притихли. – Никогда ни перед кем и ни перед чем не преклоняйтесь! Даже если это бог Саваоф, Аллах, Будда, Христос и всё царствие небесное со всеми своими обитателями и вчерашними и сегодняшними земными пророками и просветлёнными. Всякое преклонение унизительно! Это – тормоз! Можно уважать, любить, но ни в коем случае не преклоняться. Согласны?

– Согласны! – радостно завопили все. – Мы вас очень, очень уважаем!..

– Как и я вас. Ну, полная взаимность и гармония! Хорошая совместная работа – ох, простите, я хотел сказать хороший совместный труд – приятные воспоминания! А с этой системой тотального взаимоунижения и давильни пора кончать. Один её микрокусочек сегодня сдох. Смерть идиотизму!

– Сме-ерть! – радостно и совсем не страшно ахнуло по лагерю.

– Ну, вот и всё, – сказал Аполлон, когда все точки над «и» были поставлены и на горе, недалеко от очень привлекательно загорающего «толкового Словаря», остались лишь он, Федя и Серёжа. – Устал я…

– Ничего, что грудь впалая, – зато спина колесом! – отозвался Серёжа и вытащил из-под одеял банку сока манго. – Будете?

– Будем! – ответили друзья, и Серёжа начал продырявливать жестянку.

– Разрешите войти? – раздалось со стороны тропинки, и в кадре появился Микес.

– Входи. Соку хочешь? – предложил Серёжа.

– Спасибо, – сказал Юра и отрицательно покачал головой.

– Зря отказываешься, – заметил Федя и достал четыре стакана. – Сегодня у Серёжи праздник – у него есть собственность! А это существенная предпосылка для немалой части свободы.

– Правильно! – подтвердил Серёжа. – Свобода начинается не с болтологии, а с экономической независимости. Смотри, как я независим: целый арсенал!

– Слишком приторный… – буркнул Юра и так посмотрел на гору банок, что сразу стало понятно, что это не очень большая беда.

– Так мы же его минералочкой разбавим! – радостно успокоил Юру Аполлон и выкатил тоже откуда-то из недр наваленных в кучу одеял три бутылки «Сары-Агачской». – За вашу победу!

– И за вашу тоже! – добавил Юра и взял стакан.

– Нет, братец, мы тут постольку-поскольку. А победили вы! Да и с таким бойцом, как штабист Калининского района, нельзя было не победить!

– Да ну… чё смущаете… Я там тоже постольку поскольку. Там такие ребята… И потом, я и здесь-то не очень… Вот разве что профессиональным осведомителем чуть было не заделался… А вообще, вот все говорят: Калининский, Калининский! А чё Калининский? Там у них, знаете, в штабе как?

– А как? Ну-ка, ну-ка!.. Интересно… – сразу же загорелся Федя.

– Когда я понял, что такое районный пионерский штаб, а потом и комсомольский, я за голову взялся: «Бли-ин, куда я попал?» – начал Микес. – Такая хитрая организация – вы себе не представляете! Вот на вид комсомольцы, пионеры… всё такое… Вроде, просто тебя берут… вроде, хороший мальчик там… утю-тю-тю! А выйди, попробуй! Особенно, если тебя посвятят в штабисты. Я пробовал, поверьте! Позору не оберёшься! Гороно, районо… Вплоть до исключения из комсомола.

– Как же это они умудряются? – удивился Федя. – Дело-то, вроде, добровольное?

– О-о! Это – шесть секунд! Вначале добровольное, а потом подневольное! Там такая организация подпольная! Если вам рассказать до ниточки, чем там занимаются и как обрабатывают каждого…

– Ну-ну, рассказывай! Время есть! – сказал Аполлон и поудобнее устроился на одеялах.

– Всем заправляет Светлана Евгеньевна. Она по профессии литератор. Умная такая, тонкая женщина. Талантливая. Она когда из школы уходила в Дом пионеров, так дети аж плакали… Вот что есть, то есть – дал бог человеку! Отбирает она пять или шесть человек, начинает при них курить, планы свои раскрывает, тайны… Ну, кто в Москву поедет, кто в будущем в совете штаба будет… Стихи читает, истории разные рассказывает… то да сё… Ну, чистая атаманша! И через некоторое время те уже полностью свои люди. Тогда она им уже говорит… Ну, кому-нибудь: «Слушай, такой-то и такой-то – хороший парень, умненький, но ещё какой-то не такой… Не штабист! Пойди, отведи его в сторону и поговори с ним. Сделай его своим человеком!». Ну, так же как наркоманы проверяют: пацан – не пацан! Там: «Сними джинсы с того пацана и отдай их мне!». Как отдал, так всё – друг! Ну, вот я, например, иду и делаю его своим человеком…

– Наркомана? – хихикнул Серёжа.

– Да нет! Слушай, говорю, друг, знаешь штаб? Это такое… Ты не представляешь, что мы там делаем!.. О делах рассказываю, человек загорается, я его привожу в компанию, и его быстренько посвящают в штабисты.

– Пока не остыл, – опять усмехнулся Серёжа.

– Да, пока не остыл, – согласился Юра. – А потом уже всё! Время пролетело, годы прошли – всё! Уже свой человек! Посвящённый! И просто так не уйдёшь. С таким позором…

– А зачем уходить? Почему уходить должен? Перегружают? – спросил и неожиданно сам же ответил Аполлон.

– Ой, ужас! – воскликнул Микес. – Это ужас, что делается там! Я так уже на пределе там был. Не успеешь от одного мероприятия отдышаться, а уже второе валят… Потом третье, четвёртое… Как выжатый лимон!

– Что ж вы там такое глобальное запузыриваете? – недоверчиво буркнул Федя.

– А какая разница, какой масштаб применения. Главное, что выжимаешься на всю катушку. На всяких сборах выступаем… Дни рождения у педагогов, у медиков каких-нибудь… Дни именинника для каждого члена клуба «Радуга»… И всё творчески и на полном выдохе готовим. Каждый день вот так приходишь, она рассаживает нас по группам – и пошло выматывание… Ужас! Уже ничего не идёт в голову… Сердце барахлит… У нас обычное дело – сердечные припадки от перегрузок. Но попробуй уйди… И все штабисты знают, что уйти – это ой-ё-ёй! Насилие, но изощрённое! Вот Туляков ушёл из штаба. Казалось бы, вот просто нате – и ушёл. Не-ет! Сначала его на совет штаба пригласили. Почему он уходит, выясняли. Потом собрали полностью штаб. Это уже человеку как-то, знаете… Он уже перед всем штабом отчитывается. Ну, как скажешь, что изматываешься? Ах, скажут, трудностей забоялся? И поэтому тут человек начинает врать. А ему: «А где ты это видел?». То да сё… Ну, он и сыпется… И в самом что ни на есть неприглядном виде предстаёт. И потом с ним в школе ни один штабист не разговаривает, потому что он уже считается дезертиром. Всё – дезертир! Бойкот! Всё! Ты – чужой!..

– А сама ваша руководительница? Как она такие перегрузки выдерживает?

– Не знаю, – пожал плечами Юра. – Вообще – это ужас! Она ночами не спит, больше всех пашет и знает, что это слишком уж, но менять почему-то ничего не хочет. Я пытаюсь понять почему, но не могу. Может, потому что муж ушёл, а энергии прорва… Да и какая семья это выдержит – целые сутки жена на работе… Но вообще-то мощно работает. Мощно! В каждой школе есть её штабисты и одна или две пионервожатые, которые ещё вчера были штабистами. Все они теперь «Советом друзей» называются. Вот она их собирает и говорит: «Нужны ребята в штаб. Хорошие. Умные». Ну, какие надо! Пионервожатые ищут, приводят – и всё. Раз-раз – механика элементарно делается. Она девочек-штабисток к новым мальчикам, мальчиков-штабистов – к новым девочкам, и человек за день обрабатывается и штабистом становится. Смеётся, пляшет, танцует в кругу – свой парень! А раз его завлекли, ему понравилось, его посвятили, то раз-раз! – посвящают в штабисты. А посвященный клятву даёт перед всеми, и уж если уходить решил – стыдно. Уже на нём и значок висит… А если она хочет избавиться от кого-то, то даёт ему невыполнимые задания, и всё происходит само собой. Но это бывает редко. Раз-два – и обчёлся. Потому что, в основном, отобранные приходят. Вот как-то зашли дикие: Штырьков Руслан и Дёма. Дёма – тот сразу унюхал, чем это пахнет. Тот наркоша! Тот – не-ет, не пойдёт! «Комсюки – это всё!». Ушёл сразу. А Руслик уши развесил… И Светлана Евгеньевна его сразу в комнату – и пошла потрошить! Он: «О, люблю стихи там… такие… знаете… в которых можно помечтать… Для себя читаю!». Ну, она ему – книги, стихи… На выступлениях даёт читать… Тот захлёбывается. Ему нравится это! Тогда она ему для закрепления Ижогину подбрасывает. Ижогина завораживает – и всё! Он влюбляется в Ижогину срочно. Всё! Свой человек! И всё вроде шло мазя, как вдруг Ижогина не выдержала и от ворот поворот дала. Патриотизм – патриотизмом, а жизнь – жизнью! Он даже растерялся сначала, но всё-таки умный парень попался – не лопух. Он думать начал! Его надо было ещё сильнее закрутить, тогда бы он, может быть, до конца свой человек был. А потом уже Ижогину давать. Ижогина – это уже как на растерзание. Ижогина уже на последней стадии должна идти. Но если уже и Ижогина не срабатывает, то Евгеньевна Песнёву обычно дает… На этот раз она почему-то проворонила. А Песнёва – что-то сверхъестественное! Ну, полностью соответствует своей фамилии! Песнями всякими обрабатывает. Да так проникновенно поёт, что человек ничего не поймёт, что с ним делают. Голова кругом! Ну, чистая сирена!.. А тут какое-нибудь районное дело, а это значит – ответственность. Песнёва внушает это и, чтобы усилить эффект, обрабатываемого, как я уже говорил, садят в девчачью группу и делают так, чтобы он работал. Мыслил! И ему нравится это. А как же! Всё, что тебе нравится, – пожалуйста! Поэзия… любовь… В общем, обрабатываемый ходуном ходит… и голова кругом. Ходуном! Ну, ничего не поймёт! Ну, свой человек! Самый ярый там!.. На него возлагают… всю ответственность. Он такими глазами доверчивыми смотрит: «Нигде меня не считали таким человеком умным! В школе вообще – двоечник и двоечник! А тут на тебе – человек! Личность! Выявилась!». Ну, это же и с Русликом произошло. И на тебе – Ижогина не сработала. И всё полетело. «Надоел ты мне!» – сказала Ижогина, и всё. Руслик смекнул, смекнул и – к Диме. А тот ему: «Ну, видишь? Баба – это самое последнее дело. Уходить тебе надо!». И Руслик стал уходить…

Юра замолчал.

– Ну-ну! Что остановился? Давай дальше! Интересно! – вывел Юру из задумчивости Аполлон.

– Да… – опять заговорил тот. – Руслик умным мужиком оказался. Как он уходил умно! Не то, что остальные – раз, и больше не приходят. И их вышибают потом с позором… А у Руслика срочно сотрясение мозга сделалось. Сначала днями стал пропускать, потом неделями, потом месяцами… Евгеньевна сама говорит, что выводить его из штаба надо, а ей-то неохота. Вроде бы уже пацана обработали. Уже завлёкся полностью. Уже свой. Столько труда! Какой бы ни был, а это труд. И через меня ему на совесть давить начали: «Что ты? Мы тебе всё дали. Ты выступал уже. Тебя за своего уже приняли… Ты уже…». Ну и так далее… А он как замашет на меня руками: «Что ты, что ты?! Я наркоман! Стал курить! Всё!..». Хорошо вышел из штаба! И он так рад, что его не успели посвятить в действительные штабисты, – вы себе не представляете! А я не ушёл… Не получилось…

– Жалеешь? – спросил Серёжа и протянул стаканы и ещё две банки с соком трём парням и девушке, подсевшим к компании.

– Чёрт его знает!.. Тогда сильно жалел, а сейчас вроде перерос, наверное… Сил, что ли, больше стало…

Я и гири жать начал, и турник… Вообще-то все, кто до конца в штабе, – ребята ой-ё-ёй. Но идиллии нет.

– В школе-то, чай, вообще зевотой рот раздирает? – уже веселее сказал Аполлон.

– Это уж точно! – тут же откликнулся один из парней. – Школа – это крах!

– Да-да! Это верно! – сразу же подхватил Микес. – Я в этом году пробовал там хоть что-то закрутить… Думал оставить след!

– Как же так? – возмутилась девушка. – Как же это мы об этом ещё ничего не слышали? А ну, Микес, давай, рассказывай! Вы знаете, – обратилась она уже к взрослым, – из него так и сыпется. Мы его просто раскрыв рот всегда слушаем. Наверное, писателем будет. Вот погордимся-то, что рядом сидели!

– Прекращай! – смутился Юра и зарумянился.

– Давай-давай, Юрыч, не стесняйся, когда тебя объективно оценивают, да ещё и в твою пользу! Не ты, так я зафиксирую при случае… – подмигнул Федя.

– Хы! – усмехнулся Юра, видимо, вспомнив что-то весёлое, и локомотив бытописания тронулся. – Решил я создать в школе клуб по интересам. И первая у меня цель или мысль была такая – светлый след! Почему другие могут, а мне нельзя, а? И я решил сделать то, что никогда не делали… Но, оказывается, всё когда-то уже все делали. Это я потом убедился, попозже…

– Ха-ха-ха!.. – захохотали слушатели, а Аполлон даже смахнул слезу.

– Вот именно – «ха-ха-ха!» – неожиданно совсем невесело заметил Микес и продолжил: – Две-три ночи я не поспал, сделал план клуба, где каждое воскресение и субботу будут работать кружки, секции… потом всякие там, знаете… дискотеки… В столовой – кафе… Свои! Понимаете? Зачем куда-то ходить, когда всё под носом. Хотел сделать людям добро.

– Но с выгодой для себя, – подковырнул Серёжа.

– Да, не отрицаю – с выгодой. Чтобы оставить след в школе. Чтобы они делали и после меня, и помнили, что это начал делать Микельбанд, а не кто-нибудь другой. Что это была эра Микельбанда! А что, плохо?

– Что ты, Юрыч! Нормально! – подбодрил Аполлон: – Давай! Давай дальше!

– Ну, подготовил писанину и подхожу к директору, – продолжил Микес. – Как раз была контрольная, и мне нужно было до неё это сделать быстренько. Ну, чтобы я не пошёл на контрольную и у меня было алиби, что я был у директора, а не у кого-то там… Мы всегда подбираем себе какую-нибудь работёнку во время контрольной. Делаем так, чтобы кто-нибудь попросил… какой-нибудь парторг… А тут я пошёл к директору. На совещание. Это же внушает…

– Ух, Микес!.. – теперь уже забулькал Серёжа. – Ну, ты…

– Да, я! – развёл руками Юра. – А что сделаешь, если никто больше!.. В общем, пришёл я туда. А там уже педсовет собрали. Малый! И прихожу я со своими предложениями. Ну, у нас директриса вообще… Тут эта очередная шумиха по стране катится… Партийная!.. И тут, на тебе, товарищ пришёл с предложениями. Да ещё с какими! Да ещё из народа!.. Им это нужно, понимаете? И я это знал и специально пошёл туда. Делаю умный вид, сажусь… Весь при галстуке… Всё чин по чину. Рассказываю всё, как будет… Всем интересно-о! Сидят тоже с умным видом. Кто-то там пишет… Записывает! Потом на меня рушатся вопросы. Ну, как всегда это делается! Рушится, значит, вопрос… тут дискуссия… я защищаю свой проект, то да сё, пятое, десятое… Утвердили!

– Можно было бы даже и не приходить! – опять забулькал Серёжа.

– Точно! – согласился Юра. – Сунул бы свою бумагу, и всё равно бы утвердили. И я знал, что верняк, потому что никто ничего никогда не предлагал, а я предложил. И это надо было обязательно утвердить. Понимаете? Это же элементарно!

– Да мы-то понимаем… – теперь уже смахнул слезу Федя.

– Ну вот. Пришли все вместе в столовую. Договорились. Там, значит, бармены будут, там ансамбль… Всё! Ребята загорелись – ужас! Во-первых, никогда такого в школе не было. Во-вторых, опять же, не надо никуда ходить. И, в-третьих, можно кого хочешь привести из своих знакомых. В общем, в ближайшее воскресенье решили начать… Пришло шесть человек.

– Шесть? – ахнули все.

– Шесть, – подтвердил Микес. – Хотя все горели желанием. Директор говорит мне: «Ты не расстраивайся. Мы на следующий раз всё пересмотрим. Может, чего-то там не добавили?». Опять созвали малый педсовет. Сидим. Выясняем, почему мало пришло. Кто-то сказал там такие умные вещи – мол, надо работать сначала с меньшинством, а потом всё это будет возрастать. Ну, просто эти люди из народа будут рассказывать, как это было интересно, и остальные тоже потянутся… Ладно! Подходим всем малым педсоветом к этим шестерым, которые были, и говорим им: «Всё! Всё теперь будет строго-настрого!». В следующий раз и те шесть не пришли. Они, наверное, подумали, что опять комсомольская работа какая-нибудь. И так у нас всё затихло…

– Ну, ты повеселил! – утирая слёзы, сказал Аполлон.

– Так это не всё ещё! Не всё! – воскликнул Микес.

– Не всё? – удивились все.

– Ну да! Через некоторое время опять ко мне директор подходит: «Понимаешь, Юра, тебе нужно ещё с каким-нибудь предложением на педсовет выйти. Никто не приходит, кроме тебя, ёлки-палки! Это получается, что я как директор бездействую? Нельзя так! Что это за осенний бал ты предлагал? Может, его и не надо? Предлагай что-нибудь ещё…». Ну, я ночь не поспал – делаю бумагу. Самое нелепое и затёртое предложение оформляю: каждую субботу и воскресение – дискотеки. Прихожу в школу – меня сразу же на педсовет. Там то да сё… музыку надо… расходы… да чтоб школе не в ущерб… «Ну, хорошо, – говорю, – только помещение давайте». Тут на меня, конечно, сразу опять груда вопросов, и все требуют, чтобы поручился. Ладно – поручился! Тут тоже можно было не приходить, а только бумагу сунуть. Всё равно бы утвердили.

– Да-а… Механика! – цокнул языком Федя.

– Железная! – махнул рукой Микес и продолжил: – Делаем дискотеку. Первые четыре недели ходит масса народу. А потом людям надоело. Неинтересно. Не ходят люди! Срочно созывают педсовет, и опять Микельбанд сидит и свои мысли высказывает. Объясняет, почему ничего не получилось. «Ну, – говорят учителя, – ты и башковитый мужик! Как своё предыдущее предложение отрицаешь! Ну, предлагай другое, раз это не годится!». Завтра, говорю, принесу свои новые мысли, так как не могу так сразу… в такой обстановке. Ухожу домой и на следующий день такой план предлагаю: неинтересно, мол, ребятам просто так топтаться. Нужно, чтобы отдых влиял на их развитие. Воспитывал! Нужно готовить всякие мероприятия, а не только эти дрыганья. Что-то развлекательное и к тому же поучительное. Ну, ничего нового не предлагаю, но все, конечно, гут же: «Да-да!». Записали мои умные фразы и всё такое… Понимаете? Ну, то же самое! Можно было бы опять сунуть эту бумагу – и всё равно утвердили бы! Пошли со мной в комитет комсомола. Говорят: «Вот тут Микельбанд предложил, и директор тоже принимает самое активное участие…». Комитет повесил объявление. А на нём внизу сначала подпись директора, а потом моя фамилия. Провели пару раз – надоело! Директор ко мне, а я ему говорю: «Не надо так часто! Тот же эффект, что в штабе получается, только там ребятам деваться некуда, а здесь все добровольно ходят». А она не соглашается. Тут, говорит, в чём-то другом дело… Думали мы, думали… уже без педсовета… и, в конце концов, решили – оставить всё по-старому. Вот. От чего бежали, к тому и прибежали! И на том закончилось всё. Раз в четверть стали проводить мероприятия, и люди ходят. И всем интересно. Тем более, что уже немного поднаторели кое в чём…

– И всё это потому, что редко, – подвёл черту Федя.

– Ну, как я говорил! – подтвердил Микес. – Часто, оказывается, не надо. Надо, чтобы человек успел созреть. Чтоб у него накопилось желание. А для плана это мало. Мало! И директриса опять закопошилась… А так как эра Микельбанда закончилась, то теперь Тажибаева Мухтара на педсоветах выдаивают. Его эра пошла…

Некоторое время все молчали и пили сок.

Юра сосредоточенно жевал и, остывая от второго рассказа, возвращался к анализу первого.

– Нет, – говорил он. – Всё равно Евгеньевна что-то не то делает… или не так. Понимаете, человек насилует сам себя, потому что должен. Бодрячество! Искусственный коллективизм! Мы зарефлексованные становимся, пока туда ходим. Роботы! Хоть и качественные, вроде бы. В этой операции нужно действовать так, а в этой этак… С этим человеком так говорить, а этому нужно руку обязательно подавать… Из нормального человека лепят машину. Да и она сама, как электровеник, работает. У неё же всё расписано. Всё! Когда разбегаемся на месяц, а потом опять встречаемся, то вроде совсем другие люди. А потом опять начинается закомплексовка. Налаживается эта машина. Постепенно, постепенно – глядишь, и уже то же самое отвращение, что и до этого было, опять появилось. И сказать про это открыто невозможно. Запрещённая тема! Этот вопрос зажимается полностью. Сразу донесут ей, и пошло…

– Неужели и ей доносят? – удивился Федя.

– Каждый второй, и, причём добровольно! Как она это делает – не знаю…

– Что ж, совсем ничего искреннего нет между вами? – опять спросил Федя.

– Почему? Есть, но не во всём. Есть запретные темы. И вообще, они какие-то закапсулированные. Сами в себе, и лучше их нет. Если кто-то что-то своё делает интересное без их подачи или благословения, да ещё и в другом районе, то они не радуются, а завидуют. Злятся! Стараются всячески подковырнуть. Унизить! И всё это с улыбками. Да они не способны радоваться радости других! Талантливые они, но не добрые. Хотя и притворяются ну очень уж добрыми. Если у кого-то что-то слабо сделано – они норовят пальцем в рану ткнуть. Пальцем! Чтобы себя ещё выше ощутить. Я видел это! Видел! И всё это с улыбками. С улыбками! Они только делают вид, что хотят кому-то помочь, а сами только себе, только себе! Если кто-то не за нас, значит, против нас. Вот их принцип! Шовинизм! Домопионеровский шовинизм – вот что это! А снаружи кажется, что тут-то уж полная демократия и прогресс…

– Расскажи ещё что-нибудь, Микес! – попросила девушка.

– Да ладно, пойдём, – одёрнул её один из парней. – Хворост для костра собирать надо.

– А что… можно… – задумчиво проговорил Юра.

Взгляд его зафиксировался на фирменной олимпийке одного из парней с этикеткой «Адидас», и воспоминания потекли по иному руслу.

– Этим летом мать меня хотела на склад ЦУМа грузчиком пристроить. Ну, и я пошёл знакомиться, что и как…

Приподнявшиеся было парни сели.

Юра продолжал:

– Захожу на склад, смотрю – хачик идёт, кроссовки несёт. Ну, тоже «Адидас». Вот как у тебя. Госцена что-то около пятидесяти, а на «барахле» – сто пятьдесят.

– Что это ещё за хачик? – спросил Федя, и Серёжа так удивился, что ответил за Микеса:

– Фарцовщик! Спекулянт! Но кавказско-еврейской национальности. Ну, Федя, в какой ты стране живёшь?

– Вот, – продолжал Юра. – Подходит к нему мужик и говорит: «Алик, „Адидас“ костюм можешь достать?». Ну, это госцена рублей семьдесят, а продают за двести-триста. «Что просишь – могу, – говорит хачик. – Зайди завтра – там он будет лежать». – «Спасибо, Алик! Деньги будут там же», – говорит мужик.

Я иду так машинально за этим Аликом, уши развесил… Где деньги?.. Что?.. Никак не могу врубиться… Наконец, врубился и говорю этому Алику:

– Здорово!

– Здорово, – отвечает он.

– Отойдём в сторону?

Ну, молодой парнишка этот Алик! Лет двадцати пяти. С меня ростом.

– Новенький, что ли? – спрашивает он.

– Да, – говорю я.

– Из наших?

– Хачик! – ляпаю я.

– Кто отец? – ничуть не удивляется он.

– Грузин, – говорю я и попадаю в самую точку, так как он тут же спрашивает:

– Где работает?

– В совхозе.

– Слушай! – вдруг загорается хачик. – Овёс надо! Коней кормить надо!

Все рассмеялись.

– Что ты, Алик? – изумляюсь я так натурально, что сам себе верю. – За чем дело стало? За овсом? Всё будет. Три мешка хватит?

Он так подумал-подумал…

– Нет, – говорит. – Маловато будет…

– Ну, тонну.

– О! – восклицает. – Тонна пойдёт. Что хочешь?

– Кроссовки вот такие, – ляпаю я.

– Всё, – говорит он. – Приходи завтра – кроссовки будут уже на месте.

Ужас, как быстро дело у них делается!

– А где же ты собирался ему овёс искать? – ухмыльнулся Серёжа.

– Я не знаю, где овёс надо искать, – пожал плечами Микес и рассмеялся вместе со всеми. – Я после разговора с ним пошёл узнавать, где это особое место, куда нужно деньги положить и откуда товар брать. Интересно же…

– Нашёл? – опять спросил Серёжа.

– Нашёл. Обыкновенный подвал. Там сидит затрапезный такой старичок. И вот через него всё и делается. А по совместительству он ещё и следит, чтобы грузчики лишнего чего не уволокли. Вот как я это увидел, так и подумал: издеваться – так издеваться! Говорю старичку так непринуждённо-непринуждённо: – Алик ничего не просил передать?

– А ты кто? – спрашивает тот.

– Хачик! – опять ляпаю я и аж отшатываюсь, так как старичок вдруг побагровел весь, затрясся – да как рявкнет:

– Щ-щ-щегол! Уйди отсюдова! Уйди!..

Ну, я смылся, конечно… Тем более, что грузчики тоже, на меня, как на падаль порушились… Не тот пароль ляпнул! Выскакиваю из подвала, смотрю – Алик около машин с товаром прохаживается.

– Что привезли? – спрашивает грузчиков.

Те отвечают ему. Негромко, но мне слышно.

– Это мне забросишь, – говорит он одному. – Посмотрю, может, нет у меня дома.

– Алик! – удивляется тот. – Я и то знаю, что у тебя это уже всё есть.

– Α-a, ясно, – кивает Алик и вдруг у другой машины сам удивляется: – Это что? Игрушки? Почему не сказали? Оставьте мне партию заграничных. Мне надо…

Потом уже мне мать рассказывала, что туда ни одного человека с улицы не берут. Если кого нужно, Алик только своего приводит, тут же консультирует, и на другой день тот уже как свой ходит. Че-ло-век!

– Кем же он работает? – спросил Федя.

– О! – религиозно воскликнул Микес. – Он главный по складам! Отчёты пишет. Всё знает! Что получили, что вытащили… Сначала ему кладовщики свои отчеты о проделанной работе поставляют, а потом он свои катает. И одет – с иголочки! Вплоть до халата. Ну, казалось бы, халат, как халат – чёрный. Ан – нет! У него тут на халате итальянская такая фигня… Фирма! Италия! И у всех разговоры только вокруг Алика: «Алик достанет! С Аликом нужно поговорить! Алик… Алик…». Вот так налажено всё.

– Что ж, – тебя не взяли? – спросил один из парней и, облизнув сохнущие губы, хлебнул минералки из бутылки.

– А какие у меня анкетные данные? – усмехнулся Микес. – Только на учёте в милиции состоял, да и то недолго.

Серёжа выкатил из-под одеял новые банки с соком, но ребята вежливо отказались и ушли.

Юра тоже направился было за ними, но вернулся.

– Я ещё побуду с вами… Можно?

– Спрашиваешь! – радостно воскликнул Федя и протянул Микесу новую и уже продырявленную банку. – Бери-бери! Это экспедитор Кеша от радости, что комиссии не по его душу, на всех через Серёжу выделил.

– Хотел ещё лично меня пузырями отоварить, но я отказался… Ну их… – буркнул Серёжа.

– Ну, садись, садись! Рассказывай что-нибудь ещё! – азартно продолжил Федя.

– Да что говорить… – опять засмущался Юра. – Нечего говорить… Я вот только хотел спросить… Если, конечно, это удобно… Аполлон Александрович, вы кто по национальности?

– ЧЕЛОВЕК! – сразу же откликнулся Аполлон.

– Нет… я не про это… – сосредоточенно, серьезно и очень быстро проговорил Юра. Я вот еврей и не стесняюсь об этом говорить в открытую.

– И я не стесняюсь. Я – ЧЕЛОВЕК! И это тоже, как сказал классик, звучит гордо! – ответил Аполлон. – Я совершенно серьёзно, Юра. Я ведь и не знаю, какой я национальности. Может быть, поэтому с этим комплексом у меня полный ажур!

– Как это? – изумился Юра, а с ним вместе и Серёжа.

– А так. Я дитя незаконнорожденное. Байстрюк! И кто был по национальности мой папа или дедушка, не знаю. Может быть, еврей, а может быть, и турецко-подданный, который тоже в двадцатых годах мог вполне оказаться евреем. Некоторые торговые евреи Одессы принимали в то время турецкое подданство. Оно освобождало от налогов. А мама моя хоть и писалась «русская», но у неё в крови как минимум пять, а то и весь добрый десяток наций. Так что пишусь русским, но признаю себя только ЧЕЛОВЕКОМ!

– Но вы же Александрович?

– По матушке, Юра, по матушке! Саша она у меня была, Саша!

– А вот я – чистый!.. – уже растерянно пробормотал Юра.

– Ерунда! – махнул рукой Федя. – Чистого в природе ничего нет. В живой природе, по крайней мере.

– И не надо, чтоб было! – подхватил Аполлон. – Живое и рафинированное – понятия несовместимые!

– Вам легко говорить, а у нас, знаете, как следят за этим!..

– Арийцы, дворяне, избранные – всё это всегда кончается вырождением, Юра! Как бы они ни хотели быть лабораторией и концентрацией всего лучшего для других (или не лучшего!). В конце концов получается, что всё это только для себя и весь мир под себя. Да ты же сам это понял, судя по твоему рассказу о комсомольском штабе. Тут любое благотворное и созидательное сравнение незаметно для талантов и гениев переходит в противопоставление. А любое противопоставление – разрушительно. Это не я так считаю, а жизнь. История, наконец, что тоже – жизнь, и ещё неизвестно – прошедшая ли?

– И всё-таки евреи – толковые люди! – заметил Серёжа.

– Толковый разум любой нации, расы и галактики – толковый, а дурак и сволочь – везде дурак и сволочь! – резко откликнулся Аполлон.

– Но у них особенно много толковых! – не согласился Трезвяк. – На Земле, конечно, на Земле…

– Ерунда! – в свою очередь теперь уже не согласился Федя. – Тот, кто убегает, почти всегда умнее того, кто догоняет! У него вопрос жизни и смерти, а это мощный стимул для мозгов. Но это только в процессе действия, а не навечно в генетике. Исторически так сложилось, что евреев давили и гоняли с места на место все, кому не лень. Вот они и самоутверждались не силой, а золотом, умом и талантом. И эволюционировали большинство в денежный мешок, для чего большой ум и сердце не обязательны, но эффект очень убедительный. А вот поцелованные Богом стали научной и творческой интеллигенцией.

– И все вместе, и каждый в отдельности, разделились на разрушителей и созидателей. То есть на некрофилов и биофилов, – усмехнулся Аполлон. – Над этим разделением эволюция бессильна. Здесь сам человек должен работать. Причём при недоборе, каждый раз рождаясь по новой. Вот Фёдор Петрович, например, законченный биофил, хотя фотокарточка у него не ахти какая весёлая, а экспедитор Кеша и тот, который шумел тут, – ярко выраженные некрофилы, хотя рты у них в интересах бизнеса почти всегда до ушей, как разрубленные. Некрофил, Юра, это тот, для кого мёртвое важнее живого и человека в том числе. Барахло, деньги, машины, идеи… А биофил на первое место всегда ставит живое.