Текст книги "Дырка от бублика 3. Байки о вкусной и здоровой жизни"

Микес задумался.

– Если судить по вашей классификации, то мои родственники не из этих… как их… биофилов, – сказал он через некоторое время. – Например, младшая сестра мамы в магазине работает. А почему? Потому что достает колбасу на всех. Сметану. В общем, продовольствие. На всех своих, конечно… Вторая сестра – в прачечной. Бельё всем стирает. И бабушка подарила её мужу машину с таким расчетом, чтобы он белье её в прачечную возил задарма. А другой зять сам работает на машине. Только на грузовой. Там, что привезти тяжёлое… перевезти – пожалуйста! Один родственник работает на «скорой помощи». Тот лекарства всем достаёт. Один – прораб… На стройке. Представляете – советский еврей на советской стройке! Кому-то там деньги заплатил – на повышение пошёл… Какой-то там начальник стройки теперь. Все стройматериалы, какие надо, – всегда! Третий на заводе работает. Думаете, пролетарий какой-нибудь? Ничего подобного! Шишка какой-то тоже. Что там надо сделать – всё! Четвертый, уж не знаю, какой по двоюродности, родственник – лётчик. Билеты на самолёт куда хочешь и в любой сезон. Вот такая семейка…

– Что ж плохого тут? – удивился Серёжа. – Дружно живёте! Типичные эти… Биофилы! Всё для людей!

– Дружно? Противно! Для каких людей? Всё только для себя! – махнул рукой Юра. – Какие они биофилы? Ничего за просто так никто друг другу не делает. Обязательно с какой-то выгодой для себя. То есть на любого другого человека им наплевать. Будь он хоть сто раз их родственник!

– Бедные люди… – вздохнул Федя, и Трезвяк посмотрел на него, как на сумасшедшего.

– О-о, это такие!.. – с ожесточением процедил Юра. – Вот, например, тот, что не заводе работает… Вы извините, он вообще… Он сейчас на пенсии, но на заводе продолжает работать. И весь завод знает его как еврея! В смысле того, что не даст никогда никому никакую самую завалящую железку. Он лучше выкинет, но другому никогда не даст. И везде, где бы ни ходил, у него корзиночка такая, а в ней бутылка из-под молока. Тут сверху золотинка… а в ней мускат налит. И время от времени он оттуда потягивает… Не может без муската. Мускат – это всё! И, конечно, его он тоже никому не даёт. Даже в гостях… «Вы пейте водочку, а я мускатик! И больше мне ничего не нужно!..». Да-а… – сделал паузу Микес. – Как выпьет, нос краснеет и то ли больше становится, то ли растет куда-то сюда, но лицо сразу такое узкое-узкое. И морщинами, морщинами… И только мускат любит… Нет, вру! Ещё жену! Он за своей Линочкой, как хвостик… «Линочка, тебе нужна шубка – пожалуйста!»

Идёт, покупает шубку.

– Ой, – говорит Линочка, – тут что-то не так… Тут давит…

– Всё будет, Линочка, сделано!..

– Вот видишь, не такой уж он плохой, раз так любит, – заметил Аполлон.

– Так это тоже потому, что Линочка его собственность! – возмутился Юра и продолжил: – Они, конечно, внешне – как две лапочки молодые, но как-то всё остальное в них это каким-то фальшивым и нечистым, что ли, делает… Купила мать тумбочку, а ножки у неё болтаются. Ну, наша тумбочка – не из-за кордона! Бабушка и позвонила ему… Пришёл… «Ну что ж вы так купили тумбочку – без ножек?» – говорит. А сам радуется. «Я, конечно, сделаю вам ножки… сделаю… И у вас будет совсем другой вид…». «Сколько возьмёшь?» – спрашивает бабушка. «Две бутылки мускатика. Всего две!». Но бабушка знает, что этим не обойтись. И хотя там работы на две минуты, но он обязательно сделает плохо и будет неделю ходить, переделывать и есть. А как он ест! Вы бы видели!.. Потом звонит по телефону и спрашивает – «Валя! Валя, у меня живот болит. Ты откуда брала мясо на котлеты? С базара?.. Это хорошо… Значит, это не от этого… Ох… ох… ох…».

Как-то мама сказала, что в магазине взяла… мол, денег нет… так он так разорался – ужас! «Сволочи!» – кричал. – «Накормили меня гадостью! Я им добром, а они, сволочи, – „денег нет“! Бедного родственника накормить не могут!..».

Я говорю маме: «Плюнь на него! Говори, что с базара. Надоел уже. А ножки я сделаю. А ты скажи, что хорошо держатся, чтоб он больше не приходил».

Вот звонит он, а мать и говорит ему это. Так он так удивился! «Это кто тебе насоветовал так говорить?» – кричит. – «Я же это плохо делал! Я же сам знаю, что с браком это сделал!..».

Тут он опомнился и уже совсем по другому запел «Слушай, я видел у тебя там ещё стол разваливается! Вода, наверное, на него бежала. Сейчас всё равно приду… Душа болит за родственников!..».

И опять мама для него готовит… А если не приготовишь, то вся Алма-Ата будет знать, что мама плохо встречает своих родственников! А он понюхает-понюхает, выберет, что ему понравится, нажрётся – и всё равно потом дома с животом маяться будет. И мало того, в последнее время как меня увидит, так и сватать!

– Сюжетно живёшь, Юрка! – в восхищении воскликнул Аполлон.

– Ещё бы, – безрадостно буркнул Микес. – «Какой ты красивый!» – заливает. – «С каждым разом красивей и умней! А у меня внучка – прелесть! Ну, лицо, конечно, некрасивое, но если с ней ходить постоянно, то будет симпатичной казаться. Ну, а какая умная!.. Французский язык знает. Интеллигентная! Может, сходишь с ней в кино? Я билеты уже купил!..». И пихает мне в карман два билета и пять рублей денег…

Юра опять замолчал.

Все ждали продолжения.

И оно последовало.

– Один раз пошёл… Мать уговорила… Так он так обрадовался!

– Денег у меня пруд пруди! – сразу объявил, как только я пришёл. – А кто знает, где они у меня? Но есть. Ты уж поверь! Хочешь – машину подарю?

– Хочу, – говорю я.

– А с моей внучкой будешь ходить в кино?

– Ну, знаете… неудобно с ней ходить… – говорю я. – Она какая-то слишком полная… Тут бородавка…

– Да не будет этого видно в машине! – кричит он.

– Нет, – говорю. – Не пойдёт!

Но он на этом не успокоился. Как-то затащил меня к себе, а сам в другую комнату – и к Лине своей – «Линочка, я же вижу, что машину ему хочется! Надо позвонить дочке. Что она делает? Может, сошьёт ему что-нибудь там… Штанишки… Трусики какие-нибудь хорошие… Может быть, понравится ему, какая у нас внучка рукодельница. Сейчас же смотрят мальчики: хорошо вяжет – хорошая жена. Ничего не делает – плохая…».

Вбегает ко мне с сантиметром и сразу меряет меня со всех сторон – «Та-ак… Тут метр двадцать… тут… А ну, встань! Какой у тебя рост?.. Всё! Завтра вечером приходи. Ужин будет – пальчики оближешь!».

На другой день прихожу. Интересно же – как он меня накормит! А они с Линой в другую комнату – и давай шушукаться. Да так громко, что всё слышно. – «Ты, давай, консервы с маслом прячь!» – говорит он ей. – «А с томатом выноси! Они бывают порченые…»

– Не-ет, дедушка! – думаю я. – Больше я к тебе не приду, сволочь ты такой!..

И тут как раз приходит внучка со штанами.

Он как вскочит, да как схватит меня – «„Бананы“ видел? Одевай!» – кричит. – «Видишь!.. Видишь!.. Она на тебя только посмотрела и сразу же узнала твой размер! Золотые руки у девочки! А ты говорил – бородавка, бородавка! Эта внучка, знаешь, сколько денег стоит?..».

– Всё измерение в деньгах! Сволочь! – закончил Юра. – Вот такие и позор нашей нации…

– Да не нации, не нации! Всего человечества! – попытался успокоить слишком уж возбуждённого Юру Аполлон.

– Не знаю… Может быть, вы и правы… Но вонизм от евреев почему-то особенно заметен… Вот уж действительно, мы – избранные! – грустно сказал он и, поблагодарив компанию за угощение, ушёл.

Федя вскочил, чтобы остановить его, но Аполлон удержал друга.

– Брось! – сказал он. – Юрычу наши костыли лишь помеха!

– Ну, я же говорил: евреи – народ толковый! – упрямо радостно воскликнул Серёжа. – У меня есть один знакомый…

– А казахи? – перебил Чайку Федя.

– Чурки!

– А вот у меня есть один знакомый казах, так он – Сократ! Да к тому же – душа-человек!

– Не верю!

– Ну, тогда и я тебе не верю, – обиделся Федя.

– Ребята, давайте жить дружно! – рассмеялся Аполлон. – Помните, как англичан спросили: «Почему у вас нет антисемитизма?». И они ответили: «А мы не считаем себя глупее евреев!». А?

– Зато у них есть Ольстер… – продолжал горячиться Федя. – А откуда всё начинается? Откуда? А вот откуда! Спроси его: «Кто ценнее – муравей или человек?». И он ответит: «Человек!».

– Правильно. А какое тут может быть сомнение? – удивился Серёжа. – Человек способен мыслить, а муравей – чурка!

– А откуда ты знаешь, что чурка? Ты что, помнишь, как муравьём был?

– Знаю, – самодовольно ухмыльнулся Чайка. – Все знают…

– Ни черта никто ничего не знает, а только гипотезы выдают за знания! А твоё мировоззрение самое что ни на есть кондово-шовинистическое! Вот такие, как ты, сначала природу губят, наводя в ней порядок по своему разумению, а потом и сами загибаются! И все – исключительные! Избранные, то бишь! И гордятся этим! «Мы – лучшие из лучших!» Худшие! Худшие из худших – вот кто вы! Вы – зараза, от которой все войны и страдания! Потому что сразу заявляют – я муравей рыжий и большой, а ты чёрный и маленький! И поэтому: «Бей его, гада и урода! Он грязный! Ущербный! С рождения! У него запах не тот! Он – ошибка природы! Он портит всё! Он нас позорит! Смотри-ка ты какой наглый – я, говорит, такой же как вы! Ещё чего! Ну, нахал! Ну, скотина! Да нам спасибо надо сказать, за то, что мы давим вас недоделанных. Что место показываем, где вы должны быть. Мы – санитары! Мы – благодетели!». Юрыч, конечно, максималист – возраст такой. Но кое-что он правильно понял. Нет избранных с рождения! Всё в временной генетике. И если её не подтренировывать, то где-то через… надцатое поколение всё тю-тю! Вплоть до рас. Они тоже не бесконечны. Хотя и более глубоко записаны. И всегда и везде остаётся, в конце концов, только – ЧЕЛОВЕК! Две руки, две ноги, а посередине гвоздик. Или не гвоздик, а наоборот. Но главное – голова и сердце! То есть – душа! Да сколько можно об этом говорить?!..

– Федя, успокойся! – попытался остановить друга Аполлон.

– Нет, погоди! – отмахнулся тот. – Меня в течение суток пытались сначала зарезать только за то, что я русский, а потом застрелить за то, что я еврей! Так что я имею право! На своей шкуре испытал!..

– Ерунда. Не верю! – ухмыльнулся Серёжа.

– Смотри-ка ты, какой Станиславский! Не верю! Да какая мне корысть тебе врать?.. Вот… Загремел я в командировку то ли в Балхашский, то ли в Баканасский район… Ну, в пустыню! Причём зимой и на целых два месяца. Фельдшером. В отгон.

– Фельдшером? – удивился Серёжа.

– Ну да! Лечебником. Кстати, медицинское училище я кончал здесь – в Талгаре. Какие врачи преподавали! Какие люди! Королёва Александра Герасимовна… Соломон Исакович Тимковский… Панасенко… Дёмина… Ткенов… А завуч Наливаев? Мы его звали за глаза просто Володей, хотя нам было по семнадцать, а ему за пятьдесят. Все финансовые нормы нарушал, но какой был ЧЕЛОВЕК! Всегда радостный, весёлый! Чего только мы не вытворяли по молодости, он умудрялся всё улаживать. Пока он был завучем, солнце светило всем ласково! И знаете почему? Володя был безумно и постоянно влюблён. И в кого! Никогда не поверите – в свою жену! Да… Так вот, попал я на отгон. Барханы, барханы – и вдруг глиняные полуземлянки и одно или два дерева. Жуть, а люди там живут! И название-то у этого отгона было какое-то такое… Кара-Бек! «Чёрный бай»! Землянки, значит… Нет, не все! Были там два деревянных домика финских. Совхоз поставил. Один – фельдшерский пункт, а другой – «вилла» управляющего. Но он-то на своей «вилле» жил, а я вёл приём в глинянке санитарки при этом пункте. Дров для отопления пункта не было! Хорошо, что она лекарства перенесла к себе домой, а то бы и лечить нечем было. Интересная женщина! Хохотушка. Улыбчивая такая. Когда такая птичка, как я, залетала, она была санитаркой, а никого не присылали – лечила сама. Не всё, конечно, но кое в чём разбиралась получше меня. Да… Глухомань! Но с электричеством! От старого дизеля. Правда, по капризу Васьки Прощай, то есть почти никогда. Он хоть и был единственным русским, но я с ним не общался. Такой тип… Ну, ссыльный бандит! Вечно пьяный… О чём с ним было говорить?..

– «Прощай» – кличка? – с обидой за своего собрата по хобби спросил Серёжа.

– Фамилия! У него и глаза были такие же, как у тебя, – жёлтые! Во тьме горели. Волк! Натуральный!

– Да брось…

– Точно! Сам видел! Днём я принимал больных, а переводчиком была та же татарочка-санитарочка. Ну, никто по-русски не шпрехал, не спикал! С ней я и на зимовки ездил к чабанам. С профилактическим осмотром. Ну, доложу я вам… Рио-де-Жанейро! Сан-Франциско! Совхоз понаставил финских деревянных домиков чабанам, но они в них не жили. Холодно!

Дров в пустыне не особенно… Жили под землёй. Идёшь по выбитым ступенькам вниз, открываешь сплетённую из веток дверь – и ты в «тронном зале». Громадное такое пространство! Два или три ошкуренных дерева потолок земляной подпирают, а в центре – огромный чугунный котёл. И по стенам кошма, ковры… В принципе, можно туда и скот загонять – место есть, да и условия более или менее… Мне говорили, что при сильных морозах чабаны так и делают.

– Ну, это не везде… – попробовал смягчить Серёжа, но Федя не дал разгореться огню лжепатриотизма.

– Везде, где я был, я видел только такое, а кое-где ещё и похуже – без ковров и кошмы, – перебил он. – Средневековье, антисанитария и авитаминоз. Ужас, как сказал бы Микес. И у всех, кто старше сорока, «Бас аурады!» – «Голова болит!». Давление меряю – сто с гаком на двести пятьдесят. Ужас! Я вначале просто в панику ударялся, но Молдыке, муж санитарки, быстро меня успокоил: «От водки это! От опилочной!». Да-а… Глушат они её без конца. Бешбармак с водкой, каурдак с водкой – всё и везде с водкой! Она им и театр, и кино, и санаторий на берегу океана…

– Брось! – профессионально поморщился Серёжа. – От водочки только баланс в организме налаживается. А давление у них от радиации. Там везде урановые залежи и разработки. Да и навзрывали бомб атомных да ядерных до хрена. Да если бы они не пили, давно бы все вымерли!

– Не знаю… Но факт есть факт – «Бас аурады!». И феодализм с многоженством! Причём, похоже, не столько от похоти и прихоти, а от ситуации. Там такой объем всяческих рутинных работ, что меньше чем трём жёнам с ними не справиться. Я имею в виду домашнее хозяйство. А так как радеющее о благе своих налогоплательщиков государство больше одной жены иметь не разрешает, то они в целях конспирации называют их, после первой, тётками, сёстрами, а когда и просто дальними родственницами. У одного старика я таких «родственниц» насчитал что-то около семи, а самая молодая – совсем ребёнок, помирала вся в отёках… у котла… в подземелье…

– Что ж ты?.. – невольно воскликнул Серёжа.

– Что ж я! Забегал! Попытался вывезти в совхозную больницу, но не дали. «Делай укол и уезжай!» – сказали. – «А не то!..». Через два дня я всё-таки, весь вымотанный, приехал на «газике» с милиционером, но она уже всё… А милиционер на меня же и хотел дело завести. Пугал, конечно, чтобы я не распространялся… Ужас!..

– Ну, у тебя и биография! – развёл руками Аполлон.

– У меня? – возмутился Федя. – У всей страны!

Так вот, пошёл я как-то с санитаркой и её мужем в гости – на бешбармак. Это было уже где-то к концу командировки. Сидим. Естественно, в полутьме. С керосиновой лампой. Вообще, надо сказать, довольно уютно. Меня с хозяевами около аксакалов посадили – то есть на самое почётное место. Напротив тоже какие-то симпатичные люди улыбаются. Хозяйка-санитарка иногда переводит мне, о чём разговор идёт. А перед нами столик. Низенький такой и круглый. С непривычки не знаешь, как пристроиться. Все спокойно разговаривают, стакашек за стакашком вливают в себя и в меня этот опилочный бальзам, кушают… Я тоже кушаю и, дабы поддержать общение, усиленно улыбаюсь. Ну, чистый американец среди аборигенов! И вдруг с этой мирной арены выскакивает здоровенный такой парнище и, брызгая слюной и выкатив глаза кричит «Урус! Урус!» и бросается на меня с ножом. Я привстаю ему навстречу, улыбаюсь ещё шире, руки для объятий распахиваю… Но побрататься не успеваю. Шарах-бабах – и я в темноте, а санитарка шепчет в ухо: «Молчи! Молчи и не шевелись!». И шум вокруг – жуткий! Оказывается, аксакалы дёрнули меня за ноги и бодренько запихали под какой-то ковёр. Был бы трезвый, так, наверное, испугался бы до смерти. А так сижу себе под ковром… доверчиво причмокиваю… Пригрелся даже и закемарил слегка. Наконец, вытаскивают. Аксакалы лопочут, руками размахивают. Санитарка бледная переводит: «Уезжай! Прямо сейчас! Посёлок маленький, а он поклялся аллахом, что найдет тебя и зарежет! Слышишь – по улице бегает и орёт?». «За что? – спрашиваю. – Я же его в первый раз вижу!». «Не знаем!» – отвечают аксакалы. – «Они сейчас все какие-то бешеные из армии возвращаются. Вроде в хороших местах служат. В Подмосковье. За границей… Он потом всё равно в город уедет, но сейчас тебе надо уезжать!». Ну надо, так надо. Тем более, что и командировка моя почти что закончилась. Попрощались мы, расцеловался я с хозяевами, мне принесли мои вещи и тихонько – задами, задами – вывели за посёлок. Там уже стояла лошадь с телегой. Укутали с ног до головы. Возница: «Но-о!» …И через пять минут отгона как и не было. Еду я и думаю: «Что это такое? Или его там, в армии, лупили за то, что он азиат, и он решил, что наконец-то представился удобный случай отомстить, или насмотрелся на цивилизацию, зелень, торжество разума, а тут беспросветно нищая во всех отношениях родина, где вырос и думал, что лучше места нет. Вот и нашёл виновника всего этого. А что, убил – и всё! Проблемы решены! Сады, наконец-то, зацветут, дома со всеми удобствами появятся, в магазинах все товары и продукты мира, асфальтовые магистрали во все стороны, телефаксы, отдыхи на лучших курортах Океании…». Проснулся я уже в Бала-Топаре – центральной усадьбе совхоза. У больницы. А где же мне ещё останавливаться? В ближайшую пятисотлетку при этой власти ни гостиниц, ни столовых тут строить не предполагалось. Да-а… Вот тут-то моя русская часть начала плавно трансформироваться в еврейскую.

– Кино! Чистое кино! – уже менее недоверчиво воскликнул Серёжа и вонзил консервный нож в очередную банку с соком манго.

– В кино, дорогой мой, можно в любой момент из зала выскочить, а из жизни куда выскочишь?

– Только туда! – показал на небо Аполлон.

– Вот именно! Ты слушай, Серёжа, слушай, а не только кушай! Таким, как ты полезно.

– А какой я? Я – нормальный. Ты меня не унижай!

– Что ты, родной, я как раз наоборот! Я тебе рассказываю, а ты уже сам делай выводы. Встретила и пристроила меня в больнице дежурная медсестра – хорошенькая девочка лет семнадцати. Мне бы выспаться да протрезветь окончательно, а тут такое чудо в пустыне. Голубоглазое! В общем, всю оставшуюся часть ночи я приударял…

– Ну-ну! – игриво подмигнул Аполлон.

– Вот и ну-ну! Полный облом! То ли разило от от меня, как от помойки, то ли… Ну не получилась любовь, не получилась! Но шум, конечно, был. Утром местный ухажёр меня в щипцы и взял. Но, скажу я вам, девчушка тут ни при чём. Кто-то из больных настучал…

Представляю, как тебя намяли… – хихикнул Серёжа.

– Представляй, представляй! Сначала парень опохмелил меня дефицитнейшим там пивом, а потом аккуратно так, как бы невзначай, стал выведывать детали её реакции на мои ухаживания. Ну, тут уж я кое-что сообразил тоже. Хоть и был «под мухой», старался вовсю, чтобы он услышал то, что надо. «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке» сработало блестяще. Парень так одурел от счастья, что тут же записал меня в друзья и потащил на день рождения своего деда. Тот именно в этот счастливый день и родился. А я рос среди людей разных национальностей и совершенно не обратил внимания на то, что и девчушка, и парень, и всё население этого Бала-Топара – немцы. Э-эх, детство тяжёлое, но золотое, да интернациональное! Моя соседка справа – немка Лидия Яковлевна Мерц – была добрейшей души женщина. А после неё Геберт Эмма – тоже заботу проявляла к сироте… Я без матери рос… Другая соседка, слева, – казашка Салыкбаева (я её звал просто «Апа») – всё время держала для меня что-нибудь вкусненькое, хотя и дети свои были и внуки и бедность жуткая… Филимон Иванович… Такой человек!.. Всегда приглашал в свой сказочный мичуринский сад, и там я тоже мог есть что угодно и от пуза. И никакого хохляцкого куркульства в нём не было, хотя он и был украинец! А турок – дедушка Ризо, который всех детей катал на своём ишачке? А чеченец дядя Вася – самый сильный защитник несправедливо обиженных? Вот кому памятники нужно ставить, да не простые, а чтоб до Бога доставали!

– Что-то тебя всё время не в ту сторону заносит, – недовольно буркнул Серёжа. – Ближе к евреям!

– Да причём тут евреи? Что за особый интерес к ним И самые талантливые они, и самые поганые… Чушь! Так же, как и русские вроде бы и самые хлебосольные и самые добрые. Я, например, этому парню-немцу больше доверял, чем заведующей бала-топарской больницей. Хотя она, как и Васька Прощай в Кара-Беке, была единственной русской в этом посёлке. Так вот, хоть и русская, а сволочь не меньшая, чем тот. А может, и большая. За каждую ерунду тянула баранов, пушнину. С бедных, богатых – без разбора! И каких только взяток ей не тащили! Чем больше приносили, тем больше в ней совести и просыпалось. Бывало, вся пробуждалась. Тогда «дохтур» выписывала направление в райбольницу, а иногда и в саму Алма-Ату. Я подозреваю, что она не только не умела лечить, но и не хотела уметь. Она больных ненавидела! Да что там больных – всех людей! Говорили, что её из Алма-Аты выбросили на этот Клондайк за какой-то жуткий абортный криминал. Она и меня хотела приобщить к поборам, чтоб рефлекс в народе не ослабевал, но я быстро смылся в Кара-Бек… В общем, тут тоже всё произошло быстро. По тому же приблизительно сценарию, что и в Кара-Беке. Где-то в середине торжества, когда я прибавил к пиву несколько рюмок того же самого «арака», это и началось. Рядом с именинником стоял телевизор. Шла военная картина с воздушными боями. И вот именинник, очень возбудился от этого исторического рёва моторов. Он вдруг вскочил и начал спорить о достоинствах лётной техники третьего Рейха и недостатках советской. То на русском, то на немецком языке… «„Фокке вульф“ – зер гуд! – кричал он. – „Мессершмитт“ – во! Я летал! Я знаю!.. А „Як“ и „Ил“ – консервный банка! Панка!..». И всё остальное по-немецки. И только я хотел встать и сказать, что и то и другое друг друга стоит, как дедуля ткнул в меня пальцем и, истерически завизжав что-то вроде «Юде-е! Жид!», сдёрнул со стены охотничью двустволку и пальнул в меня двумя зарядами картечи для диких кабанов.

Как он промазал – не знаю! Наверное специально. Внучок рассказывал потом, что по меткости ему не было равных в посёлке. В общем, всё завертелось как накануне. На именинника навалились, а меня в один миг, как куль, сволокли в газик директора совхоза. Внучок на нём шоферил. Он и спрятал меня у себя дома на шикарной русской печке, блистающей немецкой чистотой и аккуратностью кафельной отделки. Культура – есть культура! Умеют немцы окружающую среду облагородить! Через некоторое время – «Бабах! Бабах!..» – начало грохотать то в одном конце посёлка, то в другом. Это престарелый, но могучий как дуб тевтонец, так же, как парень из отгона, разбросал всех своих родичей и знакомых и, бегая по посёлку, пулял в воздух, уничтожая в моём лице всех евреев на все века вперёд…

А утром, ещё более счастливый, чем вчера, внучок тайно подвёз меня к бухгалтерии совхоза, где я тут же получил расчет и отметку в командировочном удостоверении, и ещё через каких-то три часа уже летел в Алма-Ату на премилой отечественной консервной банке «кукурузника».

– Мда-а! – протянул Аполлон и встал. – Надо пойти помочь ребятам костёр сложить.

– Вы идите, а я отнесу пустые пузыри на кухню… – торопливо проговорил Серёжа, и его глаза вспыхнули неистребимой алкогольной похотью…