Текст книги "Не взывай к справедливости Господа"

Глава пятая

– Ты не хипешись! Да, не хипешись ты, а слухай меня! – Матрена настойчиво подхватила Кирюшу под руку, ласково заглядывая ему в глаза, когда тот, почувствовав всем нутром неладное, вышиб дверь в ту келейку под лестницей, где молилась своему ангелу-хранителю Дина.

Кровать её была по-прежнему пуста, и не одна складочка не говорила о том, что здесь кто-нибудь сегодняшнюю ночь спал.

По припухшему и уже тронутому старческой ржавчиной лицу оборотистой ведьмы было видно, что Федула хорошо отоварил всю компанию вчерашним вечером. Не даром же, обычно устойчивый к выпивке Николай Яблочкин, и тот послал его в исток всех истоков, когда Кирилл, уходя на работу, попытался растолкать приятеля, по-лошадиному всхрапывавшего на измятой постели.

Похмельный синдром, это известно каждому, кто хорошо пил, настолько обнажает сознание и обостряет его, что зыбкое будущее, тревожное и безрадостное, гнетущей тоской перехватывает сердце и ты уже сам себе экстрасенс и предсказатель.

Вот и Кирилл, как только открыл глаза, выныривая из омутовой глуби, интуитивно понял, что берег, на котором он вчера ещё стоял, рухнул подмытый водой, твердь под ногами исчезла, заставив замирать его, ещё не окрепшее ребячье сердце, в тревожном ожидании чего-то страшного и неотвратимого.

«Что-то случилось! Что-то должно случиться?» – лихорадочно думал Кирилл, в один миг, перемахнув ступени лестницы.

На стук в каморку к Дине никто не ответил, и он с размаху вышиб обшитую лёгкой фанерой дверь.

Тут же на шум прибежала бабка Матрёна, вытирая на ходу губы:

– Не ищи потерянное! Что упало, то пропало! Девке теперь опора нужна, внимание. Питание хорошее… – почему-то заговорила она о питании, что поразило Кирюшу более всего.

– Какое питание? У нас, что – голодуха в стране что ли? Чего панику сеешь? Вот позвоню, куда следует, тебя за роспуск вредных слухов повяжут, будешь знать!

– Звони, звони позвонок хренов! Девки тебе больше не видать. Ты молоток ещё со сломанной ручкой, а Федула – кувалда, не чета тебе, босяку. Тебе только обойные гвоздочки забивать, а Федору – костыли стальные. Во как! Ты девке только смог пузцо намять, а Федуле выпрастывать грехи твои придётся. Беременная твоя Дина! – понизила она голос. – Аль, не знал, или притворяешься? Ты смотри, Федору не проговорись! Тайна! – прижала она палец к губам. – Твоего байстрюка воспитает за милую душу. Чей бы бычок не прыгал, а телёночек его будет. Усёк? Или твоя девка ничего не говорила? Как же, жаловалась мне, что вторую неделю сухая ходит. Абортироваться хотела, да я пожалела её, горемычную. Сама в таком положении не раз бывала, потому и живу теперь безродной. Милочка моя – говорю ей, – угробишь дитя и сама бесплодной останешься! Разве так можно, душу живую губить! Мне Федор… – тут сводница опасливо посмотрела на Кирилла, – Федула наш, и пристал с просьбами сосватать ему Дину. – Старая профура выжидательно посмотрела на удручённого такими известиями парня, и на всякий случай сделала шаг к двери. – Давно, говорит, я не неё глаз положил. Это Федула так говорит, – пожевала она губами, – я и подсказала девке твоей, как из положения выбраться. Федула дятел. У него от кувалды сотрясение в яйцах. А тут – вот он – дитё. Срока-то пока не вышли. Малые срока-то. Пару недель, каких, подумаешь! Святое дело дитё на свет выпустить. А то в абортариях измочалят всего. Тьфу, нехристи доктора эти! Да… Дай мне до зарплаты червонец! А шум не поднимай. Не хипешись! Тебе не надо жизнь свою портить. Ну какой ты отец? Служи пока Родине, а я тебя не забуду! – осклабилась в улыбке Матрёна. Дай червонец!

– На, старая блядь! – Кирилл отдал последнюю пятирублёвку и ошарашенный подался на работу. Как говориться – война войной, а кушать всегда хотца!

Матрена на справедливую свою характеристику нисколько не обиделась, весело гыкнула вслед прокуренным голосом и философски заметила:

– Сумей дать, и ты будешь блядь! И нечего завидовать!

Дина, Дина, Дина…

Ну, зачем он приник к этому имени? Мальчишка, научившийся только монтажничать на стройках, да высоко вскидывая голову, отмечать стаканом-другим получку и другие случаи своей пока ещё короткой, но такой расстёгнутой на все пуговицы биографии.

Дин-дин-дина! Зачем эти колокольчики звучали у него в ушах сладкой музыкой? Песней соловьиной! Зачем теперь визжащим звуком пилорамы имя это разрывает надвое ему сердце? Кто она? Курва-изменщица или просто обычная баба, решившая уладить свою, такую нескладную, такую молодую жизнь? Действительно, права всё-таки Матрёна: что – он для жизни и что – для него жизнь, которая только начала зацветать черёмуховым цветом, но ветер уже начинает осыпать легковесные лепестки под ноги случая.

Кирилл так задумался, так угрюмо подытоживал судьбу, что пропустил свою троллейбусную остановку, и теперь, спотыкаясь на шпалах, не попадая ногами в эти ритмические пропитанные креозотом строчки-лежаки, окольными путями пробирался к заводским корпусам комбината, где находилась монтажная площадка.

Бригада его встретила возбуждённым гулом. Вроде получка была давно, а веселья не убавилось.

– Кирюха, вот тебе башли, а вот сумка, – бригадир сунул ничего не понимающему Кириллу деньги и брезентовую сумку из-под инструмента, – бери на все – водку, а что останется – на закуску! Федула от своих барышей отстегнул. У него теперь медовый месяц начался. «Женюсь! – говорит. – И вот вам на кон!» Так, что работать попозже начнём, всё равно до смерти всё не переделаешь. Давай, гони по шпалам, по шпалам, по шпалам! – по-мальчишески приплясывая, пропел, в обычное время такой строгий, дядя Лёша-Спец, прозванный так за специальную премию, которой были отмечены его нестандартные действия при успешном монтаже химического реактора в жёстких, стеснённых условиях.

Вообще-то, дядя Лёша рабочую дисциплину блюл, но иногда и ему попадала «шлея по хвост», и тогда бригада провожала рабочий день по принципу: «Ты, работа, нас не бойся! Мы тебя не тронем!»

Вот сегодня как раз был, такой же случай. Если «бугор» на «взводе», то и бригада на «спусковом крючке», – всё, как в бою, только гильзы стеклянные…

Кирилл закрутил головой – кому бы передать и сумку, и деньги, но все глядели на него с одним выражением: давай, гони, сынок, чего ты!

Ему не оставалось ничего делать, как, повернувшись, снова – по шпалам, по шпалам, где шагом, а где рысью добираться до винного магазина за пределами промышленной зоны, где водка продавалась всегда в рабочее время, обходя все запреты партии и правительства.

В то время, это не теперь, вблизи школ и предприятий винно-водочные изделия не отпускались, ни при какой цене.

Особенно сердобольных и слишком податливых на быстрые деньги продавщиц ждала уголовная ответственность. До нынешних либеральных законов было ещё далеко, так далеко, что скажи кому-нибудь – обхохочутся.

По дороге ему встретился уже в боевом духе Яблон. Он шёл тем же путём, но в обратную сторону. Улыбчивое лицо друга говорило, что спиртное в магазине ещё не кончилось, – не обеденный перерыв, когда ящик водки расходится, быстрее, чем карты по рукам.

– Ты куда лыжи навострил? – остановился Николай.

– Туда! – кивнул в сторону магазина Кирилл. – Может, пойдёшь со мной? Бригада всё равно на простое. Пойдём!

– Не, – дурашливо мотнул головой Яблон, – возвращаться – дурная примета. Хорошее – потеряешь, а плохое – найдёшь. Топай один, а я тебя здесь на рельсах подожду!

Действительно, водки в магазине было – море, а вот на закуску, понятное дело, денег не хватило. «Если хорошо пить, то зачем же закусывать, – только водку портить. Пьянеть, долго ждать!» – балагурил в свои «звезданутые» часы доблестный дядя Лёша. Да и ребята скажут: «Ништяк, обойдёмся!» Ещё похвалят, что на «закусь» лишнюю бутылку не истратил. Хотя, когда она бывает лишней? Кирилл что-то не припомнит. Выпивалось всё и сразу.

Свидетель тому и автор, который в эти дни тоже монтажничал у дяди Лёши: плоское катал, а круглое – таскал. Что не поддавалось – ломиком!

Радикулит костоломный, паразит, всё помнит, память у него длинная.

Оттуда шли вместе: Кирилл по шпалам, а его друг скользил по гладкому рельсу, раскинув руки-крылья для балансировки, – голова не кружится, тошнота провалилась вместе с похмельным стаканом, лёгкость в членах невозможная. Летит парень!

А Кирилл, ломая шаги, спотыкается на шпалах. Попробовал, как Яблон полетать, да пару раз соскользнул, содрав в кровь об рельс лодыжку.

– Похмелись! Вон целая вязанка в торбе! Чего ты? – наставлял его на ум-разум друг. – Враз крылья отрастут! Легче пера будешь! Чего ты?

Но духота нагретого ползающими туда-сюда мотовозами воздуха, пары креозота, мышиная возня в животе – сделали Кирилла безразличным к радостям дармовой выпивки.

Он протянул сумку со спиртным Яблону:

– Держи! Я в бригаду не пойду!

– Да брось ты, Кирюха! За компанию жид удавился! Всё по муке будет, как на Егоровой мельнице! Бабы – суки! Меня вот тоже одна обманула, дать – дала, а замуж не пошла! – хохотнул Николай. – Дядя Лёша, когда бригада пьёт, прогульщиков не любит. За такие вещи он в конце месяца КТУ (совсем забытое – коэффициент трудового участия) снимает. По нулям пишет. Вот тебе и зарплата – голый вассер получается! Тариф! А то ещё морду набьёт при случае. Айда за мной! – Взяв из рук погрустневшего товарища торбу с громыхнувшими бутылками, он другой рукой подтолкнул Кирилла вперёд – Форвертс! Нах остен! Дезертиров к расстрелу!

Кирилл, в который раз дал слабину своему характеру.

«Не пей, братец Иванушка, козлёнком станешь!»

Но разве молодость всегда пожинает то «разумное, доброе, вечное», которое сеет народная мудрость?..

Подстёгнутый неведомой силой Кирилл всё убыстрял и убыстрял шаги, спотыкаясь на шпалах, не попадая в их ритм, соскальзывая с их мазутной, дурно пахнущей поверхности, но всё равно – вперёд и только вперёд!

Там – привычный дымный и хмельной гвалт, хлопанье по плечу, признание в мужской дружбе и признания повторяющихся от одной пьянки к другой, сомнительных, но не требующих никаких возражений, истин ставящих жизнь на зыбкую грань логических поступков.

Предательство его подруги уходило в те мужские непреложные истины, которые так красочно расписывают женскую «подлую» суть. Теперь или никогда! Теперь и потом! Даже на всё готовый Яблон, и тот стал приотставать.

– Куда ты спешишь, как голый на е…лю? – Его друг, истомлённый ранней опохмелкой, расстегнул куртку, ловя встречный освежающий ветерок.

– Туда! – мотнул головой Кирилл. – На весёлое дело идём! Помнишь, Макара Нагульного из «Поднятой целины», когда тот на кулаков с наганом рвался?

– Не, не помню! Я целину не поднимал! А вот юбки у девок… – Яблон, споткнувшись на шпале, матюгнулся, так и не докончив свою речь.

Дорога когда-нибудь да кончается.

И вот они уже в заметно оживившейся предстоящим действом бригаде закалённых в таких баталиях монтажников, пролетариата, забывшего на время своё предназначение – гегемона, авангарда и вообще передового класса страны.

Кому придёт в голову отложить выпивку на – потом? Это, как откладывать любовь на старость. Нет такого человека на русских великих просторах и не надо искать.

«Работа не член… правительства, постоит».

Разливали сразу по «всей».

Выпили.

А потом оказалось, что ещё есть.

А потом кто-то вспомнил, что завтра получка и надо бы её отметить непременно теперь. Зачем откладывать на завтра, что можно сделать сегодня. Скинулись по «маленькой». Послали гонца. Опять разлили по «всей». Снова оказалось, что есть ещё немного. Выпили по «капле»…

И-ех! Кабы знал, где упасть, соломки бы постелил…

Хмурое шумное, неестественно разговорчивое утро встретило Кирилла лежащим навзничь на кровати вытрезвителя.

Рядом, как встревоженные гуси гагакали – каждый своё, временные постояльцы этого сумрачного дома.

Захотел было подняться, да никак. Руки распяты предусмотрительно затянутыми в петли брезентовыми ремнями – когда ты лежишь нараспах, то никаких сил не хватит освободиться самостоятельно из этих постромков.

С недоумением, оглядывая окружающее пространство, он пришёл в неописуемый ужас – докатился! Вот она истина и правда. Не пей вина – не будет слёз! Быстрее, быстрее из этого позора туда, на волю! Хотелось содрать с себя собственную кожу, очиститься и выйти отсюда неопороченным и чистым.

Кирилл стал выкручивать руки из петель, но это ему никак не удавалось.

Милиция хитра на выдумки. Никаких наручников и кандалов нет, а ты уже лежишь в собственных соплях, как младенец.

Попробовал позвать кого-нибудь, но голос был такой слабый и беспомощно противный, что он тут же умолк, понимая – кому нужны твои страдания и душевные неурядицы?

Вытрезвитель хотя и назван медицинским, но в нём почему-то все – милиционеры.

Позвал ещё раз сержанта, старого служивого на поприще порядка, переведённого, наверное, по возрасту сюда, на эту, хоть и беспокойную, но довольно наваристую должность, но уже приободрившись – все-таки, слава Богу, жив.

Мужик подошёл, посмотрел в глаза и спросил:

– Первый раз что ли?

– Ага!

Сержант нехотя освободил из силков затёкшие руки парня и велел следовать за ним.

В служебной комнате, прямо над столом выпучил свой воловий глаз окуляр фотоаппарата. Один щелчок – и вот Кирилл уже в анналах тамбовских алкоголиков, сразу и насовсем.

Потом роспись в протоколе – и ты уже, как птица, на свободе.

– До встречи! – обнадёжил его старый служака, зная по опыту, что сюда путь никому не заказан.

Кирилл пропустил замечания сержанта и вышел на воздух. День ещё только начинался. Под ногами сухариком аппетитно хрупнул подмёрзший за ночь весенний ледок, вселяя в молодое сердце радость и надежду на будущее. Никаких пьянок! Что он, действительно, алкаш что ли какой? Вот пришлось невзначай выпить лишку, а теперь – всё! Завязки!

Но, как говориться – зарекалась девка до свадьбы бабой не стать…

В общагу идти не хотелось, да и незачем, и Кирилл отправился пешком на монтажную площадку. Его здоровый организм за время пути медленно, но верно освобождался от водочного перегара. И вот уже – и жизнь хороша, и жить хорошо, только надо где-нибудь перекусить.

В такую рань работала одна заводская столовая, и он направился туда.

Стакан томатного сока был бы теперь как раз. После обильной выпивки нет ничего лучше! Густой, в меру подсоленный, он зараз отбивает всякое желание опохмелки. Апробировано не раз и не два…

– Э, ты где толокся? Я тебя на своих плечах вчера из боя выносил. А ты всё рвался куда-то! Баб нехорошими словами обзывал! – Прямо в дверях встретил его откуда-то выпрыгнувший, как чёрт из табакерки, Яблон. – Вот она, заначка-то, пригодилась! – Николай из-под куртки показал поллитровку.

– Спрячь! Я не пью!

Яблон озабочено посмотрел на товарища:

– Я тоже не пью! Вот подлечимся и – будя!

– Да, не пью я совсем! Пора трезветь начинать! И ты бросай!

– И я брошу! – задумчиво посмотрев на поллитровку, вздохнул его друг. – Вот выпью сейчас – и брошу! Давай вместе – выпьем и бросим! А, давай! Зачем зря посуду за собой таскать?

– Нет, правда, давай бросим пьянствовать!

– По рукам! – Яблон протянул свою мозолистую пятерню.

Кирилл простодушно приобнял товарища по общим забавам:

– А я в вытрезвитель попал… – пожаловался.

– Ну, тогда с крещением тебя! – Николай сдвинул на край стола грязную посуду. – Садись!

Кирилл неуверенно присел рядом на стул, оглядываясь, – что бы взять на завтрак.

У Яблона в каждой руке неожиданно оказались по стакану томатного сока:

– Лучше «кровавого мерина» ничего нет! – он отпил половину стакана и кивком показал другу сделать тоже.

Нацедили каждый в свой стакан. Водка сверху, сок понизу.

– Давай напоследок!

– Давай!

Соединили то, что в горсти у каждого.

– Поехали!

Приехали. Кирилл принёс с раздачи две порции свиной поджарки – на себя и на друга. Самое то! И сразу забылись клятвы и обещания. Душа воспарила.

В бригаде их встретили хмуро.

– Чего развеселились? За вас пахать некому! Бугор придёт с планёрки, жопу надерёт!

– А у нас есть! Яблон принёс из бытовки ещё одну, неизвестно как забытую там поллитру.

– Ну, это другое дело!.. Надо бы бугру оставить, а то он зверем смотрит.

– Оставим! – сказал Яблон и достал из-под лежака ещё одну бутылку.

Оказывается, вчера он остался ночевать в бытовке и ему подвернулись неожиданные клиенты на ходовой материал – листовое железо. Отсюда и водка. Материал без учёта. Да и как учтёшь, когда изменения в проект вносятся прямо по ходу монтажа.

Бригадир, не обнаружив на площадке рабочих, ворвался с матерком в бытовку. Увидев в руках Николая Яблочкина бутылку, он рванул её к себе и с размаху грохнул о металлический косяк. В теплушке разлился густой запах спиртного.

– Не понял! – Николай, выпятив грудь, подступился к бригадиру.

Быстрый удар в челюсть свалил Яблона, знатока блатного фольклора на тот же лежак, на котором он сидел.

– Ну, так бы и сказал! – поклацав зубами, поднялся тот с лежака.

Бригадир в рабочем коллективе неприкосновенен. Всевластный диктатор.

– Иди, умойся, а то юшка вытечет! – показал дядя Лёша-Спец на разбитый нос своего первого помощника.

– Пойду… Умоюсь…

Николай всегда придерживался правды, несмотря на свой взрывчатый характер.

И теперь, признав свою вину, он спокойно направился к умывальнику.

С бригадиром у Яблона были особые, дружеские отношения, и тот доверял ему не только самостоятельно монтировать самые сложные узлы металлоконструкций и технологических линий, но и руководить в своё отсутствие бригадой.

Кто-то, не выдержав, подхихикнул над покладистой трусостью Яблона, но бригадир так глянул на весельчака, что тот прикусил свой язык, вместе с готовой сорваться тирадой о пользе мордобития.

– А ты, – сказал дядя Лёша Кириллу, – иди, отоспись, а то губами всех мух переловишь. Иди, иди, спи! Помни дядю Лёшу! В армии комсостав тебе жару в задницу подсыплет. Не заснёшь, даже если очень захочешь.

На самом деле, мужчина должен прощать, да и прощает женщине абсолютно всё, кроме физической измены.

Она, эта измена, если ты не извращенец, непереносима не только самолюбием, но и всей человеческой сущностью отделяющей тебя от животного. Так устроена жизнь.

Кирилл не то чтобы смирился с вызывающим поступком своей девушки, но так до конца не принял для себя, что Федула и Дина теперь объединены в одно целое, и ему там уже нет места.

Высокомерное сознание его не допускало, что этот мужик-кальсонщик, лох, как теперь говорят, который и летом носит под брюками стариковскую поддевку, вчерашний скотник, одним словом, лопух, и такая птичка певчая, как Дина, могут совмещаться в одном сосуде – это всё равно, если смешать свекольный самогон с шампанским.

Всем существом Кирилл чувствовал абсурдность такого соединения, такой общности. У него даже не возникало банального, для всех обманутых мужчин, вопроса: «Что она в нём нашла?» Потому что Кирюша Назаров, хотя и монтажник четвёртого разряда, а мужиком-то пока и не состоялся. Что он мог дать молодой женщине в свои 19 лет, когда кровь ещё пенится, как не устоявшаяся в себе хлебная брага? Прёт по-дурному изо всех сил, а уже похваляется хмельным духом.

Так он думал, заваливаясь на узкую, казённую, громкую, как бесхозная деревенская калитка, койку. Мужчина – это, прежде всего человек по-житейскому мыслящий. Нашедший в этой жизни смысл, как для себя, так и для продолжения своего рода, для продолжения, данной ему предками фамилии. Но для этого надо, чтобы осела первая пена молодости, успокоились напорные струи её и приобрели крепость настоящего напитка. Чтобы в сосуде, по имени жизнь не было тесно и хорошо дышалось.

А трагедия всякой женщины не в том, что она зависима от мужчины, а в том, что она в жизни зависима вообще. Зависима от возможности оказаться за чертой бедности, там, где кончается всякая женщина. Зависима от досужих суждений окружающих её людей. Зависима от возможности забеременеть в неподходящее время и в неподходящих условиях, что как раз и привело подругу Кирилла к такому странному выбору.

А за, пусть и глуповатым Федулой, Дине просматривалось спокойное, безмятежное существование её самой, попавшей в банальную, но от этого не менее грустную и драматичную историю, и ее ребенка.

Здесь даже очевидная умственная заторможенность новоявленного жениха играла для будущей семейной жизни огромную роль, как говорила её бывшая свекровь, добрейшая тётя Поля: «На дураках – мир держится!»

А Кирюша – мальчик… Короткий сон в соловьиную ночь. Таких – обычно не выбирают в мужья. Таких – оставляют себе на память. Был сон да прошёл он, а жить надо. Несокрушимая логика быта! И никто в этом не виноват. Что могла дать нормальной женщине мальчишеская судьба Кирилла? Как не раскинь, а будущему ребёнку грозила нищета и безотцовщина.

Какой из Кирилла, без жизненных тормозов парня, вкусившего неограниченную свободу маргинала, семейный человек, отец? У него ещё и молоко на губах не обсохло, девицы не выпили, ветер не высушил. Долго ещё будет молотить Кирюшу жизнь, пока отшелушится, отбрасывая всё ненужное, зёрнышко, ядро его, суть его. Ведь родился он для чего-то на белый свет, мать молоком кормила, вынянчивала. Не на сто путей, благословляя, крестил его православный батюшка, а на одну прямую дорогу, над которой, хоть малая, да звездочка светит, посверкивает…

Да не вышло так, не образовалась, не положилась вдоль, а всё поперёк да с поворотами бежит она, дорожка эта, а куда не ведомо, и спросить не у кого. У Коли Яблочкина, Яблона, если по-простому, по-барачному, не спросишь. А если и разговор об этом заведёшь, то снова до изнеможения за бутылкой сидеть придётся.

Если спросить у бригадира, то ребята, услышав, по трезвому – не поймут сразу, а по-пьяни – обхохочутся, а сам бригадир, не задумываясь, тоже за водкой пошлёт, сказав, что «без ста грамм», здесь не разберешься.