Текст книги "Не взывай к справедливости Господа"

2

…И вот теперь бывший беспризорник, а ныне святой пастырь стоял перед Кириллом, печально рассматривая странное изображение на чёрной прокопченной доске.

Сквозь копоть и темную коричневую плёнку угасшего времени по центру доски огненным костром полыхало изображение пятиконечной звезды, на которой был распят до предела измождённый человек в зековской из серой байки шапке домиком и в обвислых кальсонах.

На голой груди несчастного, как вены сквозь кожу, высинивали татуировки, очерчивая купол церкви с православным крестом. Руки, ноги и голова казнённого были прикручены чёрной колючей проволокой к острым углам пентаграммы – пять частей тела на пяти кинжальных гранях страшной звезды.

Гениальная законченность метафоры – рас-пят, раз-пять, раз-ять!

Завязки зековской шапки и тесёмки кальсон горестно свисали, ещё более усугубляя чувство беззащитности, слабости и обречённости живой плоти опутанной колючкой, из-под шипов которой сочилась, срываясь каплями к подножью сооружения кровь.

Вздыбив шерсть, с горящими глазами, выпустив красную ленту языка, слизывал эту, ещё не загустевшую кровь, сторожевой лагерный пёс, а может, то был пёс преисподней, которого вызвал дьявольский знак пентаграммы.

В стороне, в правом верхнем углу этой страшной иконы на бревенчатой вышке торчала бесформенная тень часового.

Из-под самого обреза доски, сквозь скрученную из рифлёной стали кованую решётку, смотрели на распятье два безумных глаза с пунцовыми прожилками от слёз.

Трудно сказать, какими красками был написан лагерный Христос, но, несмотря на задымлённую плёнку, линии проступали чётко и зримо.

Правда, после того как объявилась у Назарова эта необычная икона, он несколько раз протирал её губкой смоченной перекисью водорода, которую его рабочие использовали вместо йода, для промывки ран и ссадин столь обычных при тяжёлой, грубой работе монтажника. Часто такие работы производятся в стеснённой обстановке, на высоте под шквалистым ветром, на морозе. Поэтому монтажник кроме аптечки и всего прочего должен иметь отменное здоровье и трезвую голову. Что не всегда случается в одно время и в одном месте….

3

Вспоминая эту историю, Кирилл всегда удивлялся – он-то как не оказался там, с воспалёнными глазами за гранью железных шторок расшитых в крестик? Ведь на всём, что случилось, лежит его вина, прораба, руководителя хоть небольшого, но отряда, если переходить на язык чрезвычайщины.

Прораб должен предусмотреть всё: и профессиональные навыки своей бригады, и отсутствие проекта работ, без которого он не имеет права приступать к выполнению задания, и хлипкое оборудование, и поправку на пятидесятиградусный мороз, при котором сталь превращается в хрупкое стекло.

За халатное отношение к организации работ, приведшей к смертельному исходу, Назарову могли бы дать годиков пять-шесть, если бы комиссия более пристально разбирала тот несчастный случай. Кирилл верил, что беду от него отвела эта массивная доска, перед которой он так усердно молился распятому на пятипалой звезде лагерному богу. «Молись, проси Бога, и он поможет тебе!» – говорила ему в детстве мать, и, вспомнив её наказы, он молился и верил, что лагерный Бог, это сам воплощённый в зека Иисус Христос.

Так это или не так, но производитель монтажных работ за смертельный случай со своим рабочим не получил даже выговора.

Улетела «Сова», как это ни странно, в края не столь отдалённые. Как в той песне: «Идут на север срока огромные, кого не спросишь – у всех УК». Но это потом. А пока…

Монтаж импортного оборудования «во глубине сибирских руд» не в добрый час был поручен временно безработному инженеру Назарову Кириллу Семеновичу, когда он пришёл в эту самую фирму «Сова» наниматься на работу.

Дело в том, что далёкая таёжная фабричка поставляла этой фирме сибирскую лиственницу, дерево весьма ценное. После измельчения древесины в специальных мельницах, мука из лиственницы шла на изготовление асбестоцементных плит: хрупких, непрактичных и к тому же из-за фенольных смол вредоносных для здоровья, но имевших в то время, за простоту установки и внешний вид, большой спрос как отделочный материал в индивидуальном строительстве.

За большие деньги технология, закупленная за рубежом ещё на советские деньги, крошила российскую тайгу, обеспечивая тем самым коммерческий интерес домостроительной фирмы.

Фирма «Сова», как птица Феникс, воспряла из-под обломков домостроительного комбината.

И вот что самое интересное – комбината нет, а фирма процветает.

Пытались рабочие провести проверку того, куда ушли все активы и пассивы комбината? Почему зарплату не выплатили за последние два года? Куда подевался главный бухгалтер комбината, мужик ещё здоровый и крепкий? Жена подала в розыск, а там тоже ничего не знают. Нелюбопытными оказались органы. Поискали в столах финотдела, нашли только скрепки одни от бумаг, которые могли бы разъяснить, почему государственный строительный комбинат в одночасье превратился в маленькую строительную контору во главе со знаменитым на всю тамбовщину уголовником по кличке «Сова».

Прокуратуре это было совсем неинтересно, не будем и мы дознаваться. У нас теперь рынок. А любопытной Варваре на базаре нос оторвали. Так вот…

Строительная фирма, возглавляемая Совенковым Гошей, круто повернула дело, да так, что сборные коттеджи стали вырастать на тамбовских чернозёмах, как грибы на конском навозе. Густо и кучковато – сразу посёлок, где на прошлой неделе лишь полёвки табунились. И вроде цена приемлемая.

Рынок – он и есть рынок. Спрос ещё только намечается, а предложение уже готово. Вот оно золотое правило дьявола наживы!

Вроде бы всё хорошо, да ничего хорошего…

Дома эти возводились не то чтобы с нарушением технологии, а и вовсе без неё. Строительные нормы и правила, кто будет соблюдать, когда контрольные органы вдруг стали совсем никакие.

Гоша и воспользовался этим: в бетон шли дешёвые доменные отходы вместо экологически чистого керамзита. А доменный шлак, как известно, обладает повышенной радиацией, да и прочностные характеристики ниже некуда.

Вот и пухнет совинковская строительная фирма, как на опаре – денег невпроворот!

Гоша смеётся, и счастливые до срока домовладельцы тоже вроде не в накладе. Всем хорошо.

Гоша в кабинетах административных – за своего человека, в городской думе – видный член. Ему уже пророчат счастливое будущее депутата Госдумы.

Вот какой Гоша Сова разворотливый!

Одна журналистка, делая телерепортаж о Гошиной строительной фирме, проявила робкий интерес, задав наивный вопрос: не мешает ли его уголовное прошлое заниматься бизнесом? Но тот нисколько не смутившись, бойко ответил, что не школа делает человека человеком, а тюрьма!

Может это и так. Но только после репортажа, встревоженная молодая журналистка почему-то неожиданно подала заявление об уходе в связи с переменой места жительства, и пропала, не оставив о себе никакой информации, кроме пересудов говорливых коллег.

Шли реформы, которые разрушали сложившиеся порядки и опускали производство и сельское хозяйство до уровня военных времён.

Зарплату платить перестали, и надо было как-то выживать, вот и подался недавний инженер Назаров Кирилл Семёнович в ту строительную фирму с безграничной ответственностью в поисках заработка.

Гоша встретил его приветливо:

– Молодец, что ко мне пришёл! Дам заработать, дам! А как же? Сам без соли в своё время член дожёвывал. Командирую я тебя туда, где Макар телят не пас! Ну, шуткую, шуткую! Друг у меня в сибирской тайге лес валит, лиственницу в основном. Говорят, вся Венеция на русской лиственнице стоит. А мы, недотёпы, из этого бревна только и можем, что деньги делать. Но ничего, это я так… Дам я тебе бригаду монтажников, вот ты с ними и будешь американскую технологию валки леса внедрять. Поточный метод. Вот тебе бумаги и деньги на первый случай! Завтра – на крыло. Самолёт уже под заправкой! Ну, иди, иди, время, ты знаешь, – деньги! Вот ведь как! Сколько сидел – времени во! А денег не было. Ну это я так, для тебя только. Ты – мужик свой. Я справки о тебе всякие навёл. Как деньгу на Севере зашибёшь – то и жениться пора! Ха-ха-ха! Давай, иди, иди!

Дорогостоящий десант в тайгу с тамбовских степей был, конечно, штукой рискованной. Это Кирилл понял сразу же, как только вместе с инструментом и со всем народом погрузились в самолёт. А народ, прямо сказать, подобрался аховый, пьянь исключительная, а посему к труду вдумчивому и кропотливому мало приученный. Ребята были с недавних пор вольные, здоровые и молодые, не опутанные семейными обязательствами. Одним словом люмпен-пролетариат, если говорить по Марксу.

«Господи, вот с этой оравой я буду приближать допотопное производство лагерной лесопильни к современному прогрессу?» – думал Назаров, проводя предварительный инструктаж бригады по технике безопасности.

Сова, – Савенков Григорий Матвеевич, наметанным взглядом уловив сговорчивость Кирилла, мягкость его характера и опыт работы в монтажном деле, снисходительно осчастливил его возможностью заработать какие-нибудь деньги на дальнем сибирском леспромхозе.

– А ты иди пока в кассу, подъёмные получи. Небось, без подсоса на прошлую зарплату кантуешь? Ну, иди, иди! – усмехнулся одними глазами Сова.

И прораб монтажных работ Назаров Кирилл Семёнович пошёл…

Глава вторая

1

Самолётик явно не пассажирского назначения, задрав хвост, бойко подбежал к группке людей сидящих возле взлётной полосы на коробках и мешках с инструментом.

Лётчик, молодой щекастый парень лет двадцати пяти, невысокого роста, шариком скатился с алюминиевой стремянки, выкинутой им из чрева этого зелёного насекомого, обутого в тугую дутую резину.

– От винта! – дурачась, скомандовал он, рубанув ладонью у правого плеча воздух, как бы отдавая честь. – За-гружай!

Ребята, лениво посмотрев на него, такого бодрячка, медленно потянулись за куревом.

Бегая через десять-пятнадцать минут в аэропортовский буфет, они уже достаточно приняли на грудь, чтобы философски относиться к происходящему: «Ты, работа, нас не бойся, мы тебя не тронем!»

Да, действительно, как говаривал в таких случаях бригадир этой волонтёрской команды Лафа, – работа не Алитет, в горы не уйдёт.

Откуда знал этот постоянный обитатель всевозможных строек про литературного героя, чукчу, который, обидевшись на советскую власть, ушёл в горы.

Повесть эта была в ходу в эпоху сталинского социализма, а Николай Подковыров по кличке Лафа, имел за плечами всего-то около сорока лет и несколько судимостей.

Наверное, прав старый уголовник Сова, не школа воспитывает человека, а тюрьма.

«Алитет уходит в горы» – по всей видимости, единственная книга, которую за свою весёлую жизнь прочитал Сергей Подковыров, и она ему, книга эта, так глубоко вспахала мозговые извилины, что превратилась в поговорку бывалых шабашников.

Монтажник Лафа прошедшел все громкие стройки коммунизма, начиная от Курской Магнитки и кончая Байкало-Амурской магистралью. В четырнадцать лет он убежал из дома, исколесил полстраны и даже успел побывать на Братской ГЭС, где всё лето околачивался «на подхвате» у строителей.

Его родители, вероятно, не были обременены слишком сильной любовью к сыну, потому что, озабоченные похмельными головоломками, они хватились чада только осенью, когда из школы пришла училка узнать – почему Коля Подковыров (кличку «Лафа» он получил позже, когда заматерел) вторую неделю с начала занятий не посещает школу, класс волнуется, просит выяснить – что с мальчиком?

На вопрос учительницы родители испугано переглянулись и почему-то оба враз полезли под кровать, но там, кроме пыльных пустых бутылок да мятой бумаги, никакого Коли не было.

На следующий день до них дошло, что пропал сын, и они обратились в милицию, которая их хорошо знала.

Таким образом, Серёжа Подковыров до следующего лета снова вернулся в родное гнездо и в лоно школы, не обремененный ностальгическими чувствами, но обогащенный опытом первых переселенцев, пилигримов от комсомола.

Правда, несмотря на высокую идейную убеждённость, будущий бригадир монтажников Лафа там же сподобился и к выпивке, не частой, но вполне регулярной, хотя спиртное на Великих стройках всегда было в большом дефиците.

Кое-как перекантовавшись в школе, он к радости учителей и родителей, подался в ПТУ приобретать специальность монтажника. Тем самым доказав своё возмужание и преданность первому увлечению.

Выбор профессии, как выбор невесты, иной переберёт всё, что есть под рукой, а своё место так и не найдёт, а иной, как глянет – сразу втюрится на всю жизнь, хоть тяжело, а не бросишь, как чемодан в дороге – жалко!

Лафа, стрельнув у Кирилла сигарету, сразу же угадал его паническое состояние, в котором тот пребывал после знакомства со своей бригадой:

– Не ссы, мастак, – подбодрил он своего начальника, – закон-тайга! У меня там родни по всем берлогам, по гостям пойдём – подметки сгорят!

Этот великовозрастный подросток, Лафа, напросился у Савенкова в командировку, сорвав тем самым пятую по счёту свадьбу, да не чужую, а свою. Убежал всё-таки! Не дал себя охомутать семейными путами, и теперь – вот он здесь, на взлётной полосе, правая рука прораба!

Несмотря на обильную выпивку – а какой монтажник не пьёт? – Лафа у ребят пользовался авторитетом. Разгадывать ребусы проектов и чертежей для него одно удовольствие. Лафа, как всякий русский человек, в деле был сноровист, пока трезв, но стоило ему выпить самую малость, то сразу – «Ты, работа, постои, а мы лежать будем!».

Бесконечные байки о любовных похождениях, да ещё с картинками, уводили его в дали неоглядные.

Наказывать его, было себе дороже. Погонять – то же самое!

Протрезвев, он всегда навёрстывал упущенное, безропотно оставаясь на сверхурочные работы.

Он всегда находил объективные причины длинных, в затяжку, «перекуров». Оправдываясь плохой организацией труда со стороны начальства, что, по правде сказать, до недавнего времени постоянно имело место на любом производстве. Это та самая бездна, куда рухнуло в одночасье всё наше социалистическое хозяйство.

Наконец-то всю страну на этот раз подвело всегдашнее русское «авось».

2

Грузились в самолёт нехотя, исподволь.

Был канун Рождества. Морозный ветер, сдувая с обочины снег, как наждаком шлифовал бетонированную взлётную полосу.

Молодой пилот, несколько смутившись за свой «комсомольский» порыв, трезво оценил эту «шарашкину контору» и, похлопав по карманам своей синей лётной куртки с крылышками на правом рукаве, достал сигарету и тоже закурил, присел на дощатый ящик с оборудованием, отыскивая глазами в этом сброде старшего.

Назаров, хоть и был назначен производителем предстоящих работ, но ничем не отличался от своих подопечных. Он и всегда старался не выделяться, пройдя сам в ранней юности крутую рабочую выучку. Вот и сейчас: те же стёганые мешковатые штаны с отвислым задом, шитые ещё по выкройкам первых пятилеток, негнущаяся фанера валенок, брезентовая куртка поверх телогрейки да серый вязаный подшлемник на голове.

Одежда не отличалась от обычной зековской, но была самой подходящей для северных мест, особенно где – закон-Тайга.

«Может быть, так много лагерей на Северах потому, что лагерная одежда самая подходящая для этих мест, а, может, сами места эти глухие и ледяные под такую одежду», – заметив ищущий взгляд летчика, иронизировал про себя Назаров, топча большими валенками снег.

Лётчик молча пожал его протянутую ладонь, с недоумением взглянув на Кирилла, и продолжил шарить глазами по взлётной площадке.

Назаров, прикурив от его сигареты, представился, и «летун» по-мальчишески заспешил, говоря, что время не ждёт, надо быстрее загружаться, погода начинает портиться, в график полёта надо уложиться и, – побыстрее.

Ну, что ж, коли есть график. Тогда другое дело… Тогда конечно… Уложимся. И ребята стали подтягивать свои манатки к самолёту.

Лётчик, обрадовано взлетев с фанеры ящика, тут же оказался внутри воздушной машины.

Кирилл – за ним, кивнув своему бригадиру и ещё одному оболтусу следовать в самолёт – надо принимать и складировать груз. Ребята, к удивлению Назарова быстро справились со столь привычным делом, правда, пришлось повозиться со сварочным оборудованием. Трансформатор – вещь необыкновенно тяжёлая из-за своих магнитопроводящих пластин и обмоток – никак не хотел втискиваться в люк и придавил одному зазевавшемуся рабочему палец.

Закрутившись волчком, монтажник, матерился по-чёрному, отрясая руку, с которой скатывались на снег красные рябиновые ягодки.

Лафа толкнул его головой в сугроб, чтобы тот немного поостыл.

Из-за нерасторопности этого «самоделкина» пришлось снова перекантовывать по хлипкой лестнице эту двухсоткилограммовую «дуру».

Второй пилот, неожиданно вынырнувший из кабины самолёта, оказался вовсе не вторым пилотом, а, судя по нашивкам, первым. Подойдя к сваленному в кучу монтажному хозяйству, он, строго взглянув на своего молодого напарника, жёстким и властным голосом приказал всё выгружать обратно на снег.

К удивлению Назарова ребята, правда, рассыпая отборный мат, стали вытаскивать на взлётную полосу всё, что было загружено, включая и тот проклятый трансформатор.

Командир, сразу определив в Назарове старшего группы, стал дотошно объяснять центровку машины в полёте, рассказывать о равномерном распределении массы и надёжном закреплении каждого груза отдельно.

Теперь первым закрепили специальной лентой за скобы на фюзеляже всё тот же трансформатор, чтобы он оказался в хвостовой части, затем стали также обвязывать по одному и многочисленные ящики.

Задраив входной люк, лётчики предупредили перелётных монтажников, чтобы все пристегнулись к дюралевым креслам и никаких хождений во время взлёта. Предупредили, что курить в полёте также нельзя.

Старшой ещё раз внимательно всё осмотрел, потрогал крепёж, и оба лётчика скрылись в кабине.

Раскручивая винты, взревели двигатели, задрожал корпус самолёта, побежала освобождённая от снега лента бетонки, мелькнуло внизу какое-то строение, и появилась глухота в ушах.

Самолёт быстро набирал высоту.

Вынырнув из-за облачной пелены, неожиданное по-летнему яркое солнце брызнуло в салон, и самолёт, как бы нежась в его лучах, завис на месте. Он висел в небесном бескрайнем пространстве, бешено лопатя синеву неба сверкающими винтами. Под крылом ослепительно белели сугробы густой облачности, над головой высасывающая зрачки непривычная синева неба.

Ах, Есенин, Есенин! «…Только синь сосёт глаза»…

Самолёт держал путь из Тамбова строго на восток, в Сибирь, в далёкий таёжный посёлок с названием ничего не говорящим слуху русского человека – Мамырь. Вернее, самолёт летел до Братска, ну а там бригаду должны были встретить люди ещё одного маклера, подельника Совы, по кличке Мамай.

Кирилл за время работы так и не узнал его настоящее имя. Все называли его Мамай да Мамай.

Вот какие товарищи по баланде были у тамбовского депутата городской думы Савенкова Григория Матвеевича, Гоши Совы!

Внедрение импортной технологии в производство продиктовала Мамаю сама жизнь. Открылись все порубежные ворота. Бери, сколько проглотишь, и неси! Такой клич бросил Президент в жаждущую толпу своих прихлебателей. И… – понесли!

Китай под боком, он покупает всё, вплоть до древесной коры. Грандиозная стройка века!

У китайцев спрос на цементно-стружечную плиту был бешеным. Платили хорошие деньги, и не юанями, а полноценным долларом. Вот тогда и решил Мамай кинуть Сову – до Тамбова тысячи и тысячи километров, а Китай вот он, на огородах!

3

…Летели, как пешком шли.

Кирилл оглянулся по сторонам. Ребята с любопытством посматривали в круглые, как очко, иллюминаторы, о чем-то сквозь рёв моторов кричали.

Все были возбуждены и подвижны.

В салоне самолёта обшарпанные пластиковые панели местами были отодраны, обнажая тонкий металл фюзеляжа. Казалось, ткни пальцем – и попадёшь в небо. Было видно, что эту «сивку» укатали крутые горки.

Воздушный грузовичок дрожал всем корпусом и вибрировал так, что казалось, вот-вот оборвутся все болты и заклёпки, и люди высыпятся из его чрева, как семечки из горсти. Но время шло, дюраль вибрировала, самолёт, хоть и медленно, но передвигался по небесным колдобинам и люди оставались на своих местах.

Успокаивало ещё и то, что лётчики тоже не имели парашютов. Поэтому они изо всех сил будут стремиться дотянуть самолёт до места назначения. Обнадёженный этой мыслью, Кирилл начал было подрёмывать, согреваясь от тёплой воздушной струи под ногами, как его толкнули с армейской бесцеремонностью.

– Прими, начальник! – Перед носом щерился Лафа, подсовывая под руку наполненный до краёв стакан водки.

Впереди было ещё часов семь-восемь полёта, почему бы и не расслабиться, коль попал в такое стадо, и Кирилл перехватил плескавший ему на колени стакан.

Ребята тоже зашевелились, перебирая содержимое своих сумок. Слов не разобрать, одни жесты, как в немом кино.

Водка была ледяной и безвкусной. Выпить целый гранёный стакан – много. Но, с другой стороны, кто будет за тобой допивать? Вылить под ноги – немыслимо. Побьют. И Кирилл с короткой передышкой, влил в себя содержимое до конца.

Не успел даже от знобкости передёрнуть плечами, как бригадир ему уже услужливо протягивал хорошо пропеченную куриную ляжку. Невеста Сергея Подковырова сопроводила своего женишка основательно.

– Жена-баба в дорогу собирала, – уловив взгляд Кирилла, лыбился Лафа. – Привязчивая – страсть! Пришлось поклясться, что как только прибуду из командировки, так и под венец, – лукаво подмигнул он понятливому прорабу.

От нашего стола – вашему столу!

Назаров распоясал свою дорожную сумку, вытащил оттуда любимую монахами Соловецкого монастыря и покойным писателем Солоухиным перцово-чесночную настойку собственного приготовления, комок фольги, в котором был запечён обвалянный в красном перце свиной окорочек, пару солёных огурчиков, а хлеб – добавил Лафа.

Так что хорошо сидеть можно было долго.

Грести против течения было бесполезно, и они поплыли…

Ныряя и выныривая, Кирилл незаметно погружался в омут, в то время как их самолёт входил в ночь.

Его орава, свесившись с сидений, пристёгнутая страховочными ремнями спала обвальным сном.

Привыкший к шуму винтов Кирилл уже не замечал рёва моторов, только равномерный убаюкивающий звук. Страшно захотелось покурить. Его сегодняшний напарник по выпивке, привалившись к плечу, тоже похрапывал.

Что оставалось делать? Он закрыл глаза и закачался в сладкой дрёме.

Из состояния забытья Кирилла вывело странное чувство, словно кто-то суёт ему в нос воняющую табаком тряпку. Он, махнув возле носа рукой, открыл глаза. Перед ним никого не было.

При всём неудобстве для пассажирских перелётов, самолёт всё же был оборудован одной точкой, без которой восемь часов перелёта человеку было бы трудно перенести. И вот та самая точка располагалась за лёгкой дюралевой перегородкой, как раз рядом с креслом, в котором, блаженно вытянув ноги, дремал Кирилл.

Грузовые перевозки сопровождали обычно мужчины, поэтому дверь в санузел отсутствовала, и овальный проём служил входом в столь необходимое место.

Судя по тому, что Назарову никто не отдавил ноги, его команда до этой точки ещё не созрела.

Кирилл повернул голову к переходному лючку и с ужасом увидел, как из-за перегородки, ломаясь в дверном проёме, тянется по потолку голубая струйка дыма. Выкрикнув что-то нечленораздельное, он в два прыжка очутился возле кабины лётчиков и забарабанил в дверь, которая тут же пружинисто распахнулась, опрокинув Кирилла на спину.

Быстро вскочив, он просунулся в тесноту кабины пилотов. Там стоял умиротворяющий голубоватый полумрак от подсветки приборов, а в окнах – чёрная стена ночи.

Уму непостижимо, куда они могут загреметь в этой всепоглощающей космической бездне!

С левой стороны от Кирилла, свесив на грудь голову, мирно спал первый пилот, а его молодой напарник, тоже отпустив полукруг штурвала, копался отвёрткой в какой-то коробочке, зажав её между колен.

Никем не управляемый штурвал легонько вздрагивал, чуть поворачиваясь из стороны в сторону.

Самолёт шёл на автопилоте.

Может быть, потому что машина была старая, приборы безопасности не среагировали на пожар в хвостовой части самолёта или этот молодой парень просто-напросто пропустил сигнал из-за своей неопытности, пока спал его старший пилот, но паники в кабине не было.

Назаров, размахивая руками, стал кричать, что самолёт горит и надо что-то делать. Но из-за гула двигателей и наушников на пилотах никто не услышал его слов.

Молодой пилот, глядя на встревоженный вид ворвавшегося в кабину Кирилла, быстро выпростался из кресла, сдёрнув наушники.

Назаров показал ему рукой в хвостовую часть самолёта, где через проём в перегородке, теперь уже клубами прокатывался в салон едкий, смешанный с какой-то гадостью, дым.

Лицо пилота мгновенно побелело, и он кинулся туда, в дымное, вонючее чрево.

Монтажники-перелётчики, не чувствуя никакой опасности, спали тяжёлым, глухим сном в алкогольном дурмане.

Моторы ревели всё так же спокойно и ровно с полным равнодушием к тому, что может произойти с людьми.

Кирилл бросился вслед за пилотом, мысленно прощаясь со всеми, кого любил на этом свете.

Споткнувшись о ящик с инструментом, который был рядом с его креслом, он боковым зрением увидел, что кресло, где спал его бригадир, теперь пустовало.

Здесь надо отметить, что при всей недисциплинированности и беспечном разгильдяйстве монтажников, эти ребята понимали, что и они тоже смертны, и не надо всуе искушать судьбу. Сидя на бочке с порохом, ни один курильщик не сделает затяжки, даже если он и не курил неделю, поэтому при погрузке, пропустив мимо ушей совет старшего пилота, Назаров не стал отбирать у них сигареты, коль они побожились продержаться без курева до конца перелёта.

Всем было ясно, что чем чёрт не шутит, когда Бог спит…

Сунувшись в дверной проём вслед за лётчиком, Кирилл остановился ошарашенный увиденным: на полу лежал, обморочно откинувшись «Мустафа» – ещё одна перелётная птица Великих Строек Коммунизма, так и не свивший своего гнезда. Переломанный то ли в драке, то ли вследствие производственной травмы нос на широком и плоском лице с двустволкой ноздрей и принёс ему это прозвище.

В отделе кадров он числился как Мухамадиев Егор Талович, самый старый из бригады. Ему было уже за пятьдесят. Маленького роста, полурусский, полумонгол он весь был коряв и растрёпан, как перекати-поле – без руля и без ветрил.

Тот, кто работал на стройках, знают, что там прозвища и клички являются обычным делом; на них по привычке откликаются, не обижаясь и не вдаваясь в этимологию слова.

Прозвище, как штамп в паспорте – раз и навсегда!

Вот и здесь в перелётной бригаде монтажников были «Коммунист», «Мустафа», «Валет», «Лафа». Был даже один прозванный за свой скандальный характер почему-то «Декабристом».

Так вот – Мустафа лежал барином, раскинув руки, стращая всех перебитым носом.

Сбоку, морщась и крутя в разные стороны головой, стоял пилот, показывая пальцем, куда следует поливать. Лафа, держа наперевес двумя пальцами свой природный шланг, пускал струю на дымящуюся мотню стёганых брюк, которая находилась где-то между колен Мустафы. Мотня почти вся выгорела, и теперь в этом месте чернела опалённая по краям дыра. Несмотря на то, что бригадир добросовестно опорожнил мочевой пузырь, заливая вату, она ещё дымилась изнутри, выпуская едкие испарения.

Теперь за дело взялся и пилот.

После, притоптав ногами края, чтобы они не парили, Кирилл со своим бригадиром волоком втащили Мустафу в салон, где было заметно теплее.

Не простывать же мужику возле туалетной дыры!

Мустафа, то ли отравился дымом, то ли перепил, но на все старания привести его в чувство, никак не реагировал, только сладко посапывал дырявым носом.

На возню и разговоры зашевелились монтажники, протирая глаза. Выпитый перед сном алкоголь никак не прибавлял жизнерадостности – кто тихо матерился потряхивая головой, а кто небезуспешно рылся в своих тормозках.

Самолёт всё так же висел над бездной, перемалывая лопастями пропеллеров глухую ночь.

После всего, что минуту назад пришлось пережить Кириллу, у него не осталось сил, чтобы пнуть Мустафу. «Вот скотина!» – только и проговорил он, опустившись на своё кресло.

Лафа достал термос, отвинтил крышку и протянул Кириллу чёрный, дегтярной густоты чай. Раскаленный алюминиевый стаканчик от термоса обжигал пальцы, и Назаров быстрыми, короткими глотками втягивал в себя вяжущий рот чифир, напиток весьма популярный среди монтажников. Во рту было такое ощущение, словно он пожевал наждачную бумагу, но в голове сумерки прояснялись.

Мустафа всё так же лежал у них в ногах, раскинувшись на ледяном дюралевом полу, как на перине.

Кирилл уставился в иллюминатор, рассматривая под крылом чёрную бездну. Там, внизу, как будто бы пробежали красные искорки раздуваемого ветром костра. А вот и сам костёр. Вернее кострище, полыхающее огнями города.

Самолёт стал всё больше и больше заваливаться на бок, двигатели закашляли, выбрасывая под крыло пульсирующие красные сполохи. Кто-то из монтажников, рыча по звериному, опорожнил желудок прямо на гофру пола. Резко запахло отработанным алкоголем.

У Кирилла под ложечкой тоже ожила, завозилась, заторкалась юркая мышка, норовя вышмыгнуть наружу. Он закрыл глаза, прижав зубами эту поганую сущность. Машину стало переваливать на другую сторону, и его потащило с кресла куда-то вверх, как будто он выныривал из омутной глубины. Вцепившись в поручни кресла, чтобы не улететь к потолку, Кирилл открыл глаза. В окнах оранжевым светом пылал снег, самолёт уже скользил по взлётной полосе.

Мышь снова юркнула в желудок и там растворилась.

Лётчики приземлили машину на промежуточном аэродроме для дозаправки топливом.

Старший пилот, выйдя из кабины, нехорошим взглядом окинул своих пассажиров, открыл входной люк, опустил стремянку и кивком головы приказал всем вымётываться наружу.

На аэродроме порывистый ветер морозным крошевом кидался в лицо.

При заправке топливом никому внутри самолёта оставаться нельзя, и ребята волоком вытащили Мустафу на улицу, прислонив его к высокому сугробу возле взлётной полосы. Мустафа так и остался стоять, раскорячившись, бессмысленно елозя руками по крупинчатому грязному снегу, наметённому уборочными машинами.

Застарелый пьяница медленно приходил в себя.

Из дыры в мотне цвели незабудки трикотажных подштанников. Обгоревшие края ватных брюк на морозе уже засахарились, но всё ещё испускали едкий пар.

Мустафа тогда в самолёте, выйдя по малой нужде, решил потаясь разок-другой курнуть. Присев возле толчка на корточки, он после первой затяжки не справился с бродившим в мозгу алкоголем и вошёл в полный штопор. А курил этот монгол исключительно моршанский табак, который горит долго, как торф. Вата брюк тлеет тоже медленно, отчего и получился такой конфуз.