Текст книги "Не взывай к справедливости Господа"

Глава вторая

1

Всё-таки хороший «хозяин» был у Кирилла.

Если говорить на языке улицы, то осужденный гражданин Назаров К.С. счастливо «откинулся» от своего благодетеля сразу же после пересмотра дела подсудимого в областном суде в связи с вновь открывшимися обстоятельствами.

Прямо в здании суда он был освобождён по всем статьям со снятием судимости и предоставлением компенсации за моральный и физический ущерб в размере 500 тысяч рублей за два с лишним года пребывания под стражей.

Деньги для кого-то небольшие, для кого-то совсем никакие, а для бывшего заключённого Назарова, почти неподъёмные в своём количестве.

Отвык Кирилл и от свободы и от денег, даже таких. А теперь – вот они на маленькой, почти совсем никакой, пластиковой банковской карточке с электронным чипом.

Бывший «хозяин» Назарова долго сокрушался, услышав о столь крохотной компенсации за человеческую поруганную совесть и напрочь потерянное время, когда Кирилл заявился к нему в кабинет с большим пакетом угощений, которых хватило бы на целую неделю хорошей гулянки.

– Давай, полковник, посидим-поговорим за жизнь нашу непутёвую! – Кирилл хорошо пообедал в городе и теперь был в самом благодушном и вольном состоянии, чтобы морально похлопать «хозяина» по плечу.

Польстило начальнику обращение – «полковник». Он, хотя и майор, но чувствовал себя полным генералом – «хозяин», одним словом.

Назаров был рад хорошей погоде, рад своему здоровому и ещё не изношенному телу, – рад жизни вообще. «И за жизнь, за восторг, что душа бережёт, будет красен мой долг, дорогим платежом!» – твердил он про себя, откуда-то взявшиеся строки, когда открывал ногой дверь, к своему начальнику, так как руки у него были заняты пакетами.

– А что я тебе говорил?! Вот ты и на коне вороном! Заходи, коль пришёл! Ишь, как на тебя свобода подействовала, – к начальнику ногой дверь открываешь. А начальник, может, с отчётами голову ломает. Ему не до шуточек.

– Какие шутки, когда сухо в желудке! Давай мою свободу смочим!

– Взятку предлагаешь?

– Да и не взятка это, а должок отдаю!

– Ты со мной за всю жизнь не рассчитаешься! Договор-то наш помнишь?

– Договор – не приговор! Помню, помню! Только на пол-лимона дело не открыть, а других денег у меня нет.

– ?? – Начальник удивлённо поднял брови.

– Хорошо, хоть с меня за услуги лагерные деньги не посчитали, а то бы платил за баланду да за нары, на которых я два года просидел, как король на именинах.

– Закрой на всякий случай дверь! – передал он ключ Кириллу. – Бережёного Бог бережёт. Обещали с прокурорской проверкой нагрянуть, делиться придётся…

– Тут на весь прокурорский кагал хватит!

– Хватит, хватит, да только мать захватит… – о чём-то своём неразборчиво проговорил начальник, освобождая от бумаг место на столе. – По щепотке – и всё! Мне сегодня работать до утра…

Кирилл поставил пакеты под ноги начальнику, достал бутылку экзотической кактусовой водки, несколько готовых нарезок сёмги и пару лимонов:

– По щепотке, так по щепотке!

Но русская натура дурная, как локомотив на повороте. Дёрнул стоп-сигнал – и ты в кювете!

Но пока что сидели мирно и близко – голова к голове, решая проблемы частного предпринимательства за чашкой текилы, той кактусовой водки.

Правда, до утра не досидели, а под самое утро, обнявшись, как братья, топали по заросшей ивняком стёжке-дорожке к дому начальника.

– Ты мою жену знаешь? – патетически взмахнул рукой начальник. – Она баба!

– Не предполагал. Я думал – она мужик…

– Ты со мной такими шутками не шути! – помахал он кулачищем перед носом Кирилла. – Я говорю в том смысле, что она баба – во, какая! – Поднял в голубеющем рассветном воздухе большой палец. – Каблов не держим! Мы с тобой щас придём, скажем: «Здравствуй, Лариса Викторовна! Вот и мы пришли! Оба два». Лариса Викторовна нам постельку постелет. Чайком побалует. Он баба. Ты смотри у меня! Веди себя, как человек на чужой территории. Руки не распускай, а то красные сопли распустишь! А вот и мы… – начальник остановился у большого каменного дома казематной постройки. Постучал в дверь: – Лариса, это мы пришли!

За дверью молчок и даже свет в окнах не зажёгся.

Теперь постучали оба в две руки. Снова молчок. Потом стали стучать в две ноги.

Жёлтым, лимонным светом загорелось окно. За дверью зашаркали ноги. И тяжёлый зевок со всхлипом, как будто корова мыкнула:

– Кто это безобразничает? Щас из карабина через дверь жахну, если не успокоитесь! – И раздался масляный чавкающий звук, то ли запор в скобу вошёл, то ли патрон в патронник загнали.

Действительно место здесь ненадёжное, мало ли кто ночью в дверь ломится.

Кирилл с испугу отшатнулся:

– Полковник, ты, видать, дверью ошибся?

– Молчи! – начальник резко прикрыл ладонью рот своему попутчику. – Ларечка, это я с другом! Открой, пожалуйста, это мы, двое!

– Опять замыкал, пьянчуга чёртов! Да ещё алкашей за собой водит. Не пущу!

– Лариса Викторовна, – вступил в разговор Назаров, – я не алкаш! Я бывший зек, но теперь вот на свободе…

– Ах, ты пьянь несчастная! Допился! С уголовниками хлебаешь не захлебнёшься! Не пущу! – И в окне снова погас свет.

– Пойдём в коровник! Там тепло и сено. Что с неё возьмёшь? Баба!

– Вот и я говорю… Был бы мужик – подрались! – Кирилл, шатнувшись, пошёл за провожатым в коровник.

2

Утро было гораздо хуже вечера…

Договорились встретиться через недельку-другую.

– Отдохни, давай! – пряча глаза за козырьком форменной фуражки, говорил начальник. – Как получишь разрешение на частную деятельность, – жду! Открывай пункт приёма металлолома. Что переплавим, что прокуём, вот и материал для поделок готовый. Давай! А то меня дела грёбаные ждут! Давай! – Начальник пожал руку и быстро скрылся за железными воротами охранной зоны.

Начальник, по всему видать, был человек деловой: действительно, нет ничего лучше и прибыльней чем приём чермета. Металл сам в руки даётся. По оврагам да по полям неоглядным столько его бесхозного валяется, что можно загрузить им не только вагранку, а и целый мартен. Кое-где ещё с советских времён забытые трактора и сеялки в землю вросли и корни пустили. Собирай – не хочу! Народ от безработицы мается. Определи настоящую цену, так праздный, вечно жаждущий народ, тебя с головой всякими железяками завалит.

Дело со всех сторон выгодное. На зоне рабочих рук уйма. Бронепоезд для грядущей революции выковать – раз плюнуть, или ракету, чтобы до Марса дотянуться, там тоже, говорят жизнь, какая-никакая есть.

Думай, Кирилл Семёнович, думай, голова у тебя не только для шапки…

«Пятьсот тысяч – тоже деньги. Арендую за городом соток десять земли, сарайку поставлю, колючкой огорожу – вот и готов приёмный пункт. Объявление в газете дам. На первых порах денег хватит. Как-нибудь обойдусь, и пойдёт дело, если хорошо его обозначить – «Пункт приёма металла им. Дзержинского». Или – нет, лучше – Вторчермет «Тяж». При регистрации спросят – почему название такое? Скажу: «Аббревиатура, блин! «ТяЖ» – Тяжёлая Жизнь».

…Домой ехал налегке.

На пыльном большаке попутка подхватила. Шофёр – малый лихой, баранку одним, окольцованным голубоватой татуировкой пальцем, придерживает, смеётся:

– Я – говорит, – здесь тоже чалился! Дояром меня «кум» пристроил. Он молоком ноги мыл, экзема у него была. Ведро молока приволоку, а он меня чифирчиком угостит. Вместе чифирили. Лафа!

Кирилл вспомнил про своего бригадира. Его тоже Лафой звали-кликали. Ау! Где они стёжки дорожки? Да когда это и было? В другой жизни.

Чтобы поддержать разговор подкинул, как в костёр головешку:

– Кум у тебя что, тоже здесь обитал?

Малый посмотрел на него, как на неразумного:

– «Кум» – это начальник отряда! Прохвост, падла! Обещал досрочку. «Я – говорит, маляву на тебя положительную напишу, – мухой вылетишь!» А я от звонка до звонка четыре года коровам сиськи рвал. До сих пор, как увижу тёлку грудастую, так руки сами под кофточку тянутся. Так и женился на одной такой. Барахлом торгует. Вот тачку купила, за хороший удой… Ты сам-то откуда!

– Да всё оттуда! – неопределённо, качнув головой, сказал Кирилл.

– А, чего ж тогда про «кума» спрашиваешь? Фраер что ли?

Кирилл промолчал.

– Ну-ну! – И снова, надавив на педаль газа, закрутил баранку.

Не ехали, а летели…

Почему-то малый всё норовил завернуть просёлочными путями, по раскисшему мокрому снегу.

– Я, – говорит, – здесь вырастал, как купырь возле буераков энтих. С закрытыми глазами могу. Хочешь, попробую?

– Не, наверное, не надо! – У Назарова промелькнула одна догадка, на счёт этой «тачки».

Но парень был весёлый и кудрявый к тому же…

Незаметно докатили до города, завивая колёсами клубы липкого чернозёма на этих стёжках-дорожках.

Остановились возле дачных домиков у парка «Дружбы».

– Держи краба! – протянул малый узкую, сухощавую, испещрённую наколками руку. Мне здесь, за поворотом. Хаза у меня там…

Кирилл подержал «краба»:

– Может, в город заедем?

– Не, мне тут! – и захлопнул дверцу.

3

За это время ничего не изменилось в жизни дома: всё те же старушки на лавочке:

– Кирилл Семёнович, здравствуйте! С возвращеньицем! А мы-то, дуры, думали, тебя в тюрьму посадили… Приходил к тебе какой-то старичок чудной, спрашивал…Мы говорим, – в тюрьме он, горемышный! Старичок не поверил. Покачал головой и ушёл… Может командировка у тебя была? А мы, неразумные, старичка божьего напугали…

– Там! – буркнул неопределённо Назаров, взбегая на площадку по лестнице.

Повозился с ключом, распахнул дверь и быстро нырнул в квартиру, опасаясь лишних расспросов.

Застоялый воздух отдавал чем-то утробным, прогорклым.

Осмотрелся. Открыл окно в улицу, где шумела неспокойная весенняя жизнь, и присел на диван.

Взгляд упал на толстенный том Библии на журнальном столике.

Испоганили, ментяры позорные, священную Книгу! Страницы повырезали, сволочи! Ничего лучшего не придумали!

Кирилл взял Библию в руки. Открыл тёмно-зелёную, тиснёную мелким маковым зерном обложку. Все листы оказались целы. Невероятно!

Там где лежал пакет с «дурью» страницы срослись. Фокус какой-то! Подменили. Втюрили, как последнему лоху вещдок, чернокнижники!

Полистал. Всё на месте. Отложил.

Рядом, облокотясь на вазу, наклонилась чёрная, просмоленная временем и копотью доска с изображением лагерного Христа, привезённая им когда-то из Сибири.

Хорошая икона. Метафора и образ соединились в ней в одно целое… Надо повесить в передний угол… Нехорошо иконе стоять вот так, по-сиротски…

Пошарил в обеденном столе, достал молоток и гвозди. Стал определять передний угол, где он? Куда не посмотришь – все углы передние.

Возле припудренного пылью книжного шкафа висело посеревшее зеркало. «Повешу здесь! – решил Назаров, отложив молоток. Снял зеркало. – Всё равно в него не смотрюсь! – И на торчащий в стене поржавевший гвоздь повесил икону. – Вот здесь ей самое место. Посмотрю, как в зеркало гляну!» – усмехнулся про себя.

Конечно, жизнь его лагерная хотя и не мёд была, но всё-таки приобщился к великому таинству злоключений…

Зеркало перевесил в прихожую возле двери, – тоже – в самый раз!

Снова присаживаясь на диван, закурил.

Взял Библию. Потом отложил, вспомнив, что табакокурение – не лучший фимиам Богу!

Вот она свободная жизнь – не сразу отыщешь себе место.

Воткнув окурок в пепельницу, поднял Библию, полистал, остановил взгляд на словах: «Но когда ты взыщешь там Господа, Бога твоего, то найдёшь его, если будешь искать Его всем сердцем твоим и всею душою твоею» – (Второзаконие 4,29)

Назаров, – хотя и крещёный, но был человеком своего времени, к религии относился индифферентно, – чувствовал, что Бог где-то есть, а вот веры не было.

Когда-то мать ему читала поучения любимого ею Преподобного Иоанна Дамаскина, втолковывая в неразумную мальчишескую голову: «Бог – существо не созданное, безначальное, бессмертное и беспредельное, и вечное, невещественное, благое, обладающее творческой силою, праведное, освещающее, неизменное, бесстрастное, неописуемое, необъемлемое, неограниченное, неопределяемое, невидимое, недоступное для ума, ни в чём не нуждающееся, самодержавное и независимое, вседержительное, жизнеподательное, всесильное, бесконечно могущественное, освящающее и подающее, обнимающее и содержащее всё вместе и обо всём промышляющее. Всё это и подобное Божественная природа имеет по естеству, не получив извне, но сама раздавая всякое благо своим собственным творениям соответственно силе, в какой каждый в отдельности может принимать».

И вот теперь, по прошествии столько времени он снова задумался о смысле христианского учения. Наверное, оно не бесплодно, коль две тысячи лет люди повторяют священные строки: «Многочисленны беззакония мои, Господи, многочисленны беззакония мои, и я не достоин взирать и смотреть на высоту небесную от множества неправд моих. Я согбен множественными железными узами, так что не могу поднять головы моей, и нет мне отдохновения, потому что прогневал тебя и сделал перед тобою злое: не исполнил воли твоей, не сохранил повелений твоих, поставил мерзости и умножил соблазны» – (молитва Манасии, 2-й Паралипоменон)

Отвлекающий шум на улице не давал сосредоточиться на поразительных, разящих самолюбие человека, строчках, и Назаров, поднявшись с дивана, закрыл ставни, отторгая глумящиеся под окнами голоса подвыпивших юнцов.

В комнате сразу же стало неправдоподобно тихо, словно гомонящей улице отсекли язык.

«Возьмите иго моё на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смиренен сердцем, и найдёте покой душам вашим: ибо иго Моё благо, и бремя Моё легко» – (от Матфея 11-29-30)

Кроткому и смиренному сердцем, в нашем прогнившем и развращённом младореформаторами мире, нет места и вряд ли будет в ближайшее время.

Древоточцы изъели древо России, соря золотыми опилками на заграничных островах, куда рука закона не дотянется. Да и руки у нашего закона коротки и все в дерьме.

Дума и правительство – эти две потатчицы короедам, наверное, навсегда оглохли и не слышат гласа русского Иова. Да и не хотят они слушать голос страдальца-народа, на который они со смехом плюют и мочатся с высоты кремлёвских башен…

Нужен ли сегодня глумящемуся Плуту Христос? Если придёт «кроткий и смиренный сердцем», то неузнанный будет побит камнями, как тогда в Галилее. «Христос, прости меня, я болен, я богохульствую, я лгу. Твоя раздробленная голень на каждом чудится шагу…» – всплыли, когда-то прочитанные в другом измерении строчки.

Сон Назарова был чист и светел, как бывает только в детстве.

С утра, наскоро перекусив, Кирилл Семёнович, отправился в юридическую фирму для составления бумаг на частную предпринимательскую деятельность. Зачем откладывать дело в долгий ящик? «Куй железо, не отходя от кассы!» – как говорил цыганский отпрыск по прозвищу Карамба, а ныне павший в классовом бою мироед и депутат областной Думы.

Вольные юристы встретили Назарова, как отца родного. Усадили в уютное кресло.

Молоденькая с многообещающей фигурой секретарша принесла ему в крохотной чашке настоящий кофе. Велела подождать одного из сотрудников, который вот теперь, в эту самую минуту оформляет бизнес одному очень почётному деятелю. «И даже судимость с него снял!» – сказала заговорчески улыбнувшись, канцелярская девушка.

«Во, чёрт! И я вроде как с судимостью… Надо же, какое совпадение!» – промелькнуло у него в голове.

Пока он с удовольствием прихлёбывал ароматный напиток, который пришёлся, как раз, кстати, после его холостяцкого, убогого завтрака.

Из двери показался молодой человек, одетый не то, чтобы неряшливо, а как-то не по случаю пребывания в анналах юстиции. Весь обвешанный фенечками, с нарочито спущенными рукавами замшевой курточки, в штанах раздутых на бёдрах, он был бы более уместен где-нибудь на корпоративной вечеринке, чем здесь.

Несмотря на это, он оказался довольно деловым парнем.

Наскоро обговорив, – в чём фишка, он попросил паспорт и свидетельство ИНН, обозначив цену успеха в одну тысячу долларов. «Всего одна тонна зелени!» – сказал он небрежно.

Назаров запамятовал, что паспорт надо выручать заново, да и ИНН у него никогда не было. Работал по чёрной схеме: тебе результат, а мне деньги в конверте.

Кирилл, на всякий случай, чтобы потянуть время, прикинулся простачком:

– Где ж я тебе зелени накошу? Ещё снег не совсем съехал!

– Мужик, ты лохом-то не прикидывайся! Баксы! – сказал, как одёрнул воротник на Кирилле.

Назаров достал плотненькую пачку наших синеньких:

– Долларов нет, вот деревянные!

– Пойдёт, если считать по курсу! – И уже протянул ладонь.

– Кирилл хлопнул своей ладонью о его ладонь так, что парень отшатнулся.

– Давай! Стольник сброшу!

– Дал бы я тебе, да документы в машине оставил… – протянул Назаров, чем несколько преувеличил своё положение.

– Давай под расписку, а документы потом подкинешь! – оживился тот, и протянул Кириллу, оттиснутую серебром на чёрном бархатистом бланке, визитку.

Кирилл взял плотную «корочку», а деньги спрятал в карман:

– Утром стулья, а баксы вечером! – И вышел на улицу.

Как же это он так позабыл про документы? Бомж! Любое дело без «ксивы», как говорят – ничто! Надо идти в паспортный стол. Нащупал справку об освобождении и повернул в районное отделение милиции.

Там всё поняли быстро и предложили за некоторую мзду тут же оформить документы, – только фотографию давай, да чтобы в прикиде!

«Ладно, сфотографируюсь завтра…» – подумал Назаров, у которого костюма, как не было, так и нет, – всё свитера да курточки.

И пошёл он в местный универмаг покупать какой-никакой «прикид».

Глава третья

1

…Кирилла исповедовал священнослужитель в чёрном одеянии и в такой же чёрной и горестной шапке-шеломке, что подчёркивало бренность всего в этом мире. И лишь тяжёлый серебряный крест на груди святого отца весело поигрывал светлыми бликами, отражая трепещущие огоньки плачущих воском свечей.

Священник вовсе не был похож на православного батюшку: красное обветренное лицо, широкие ладони с толстыми красными пальцами узловатыми и твёрдыми, как корневище старого дерева.

Весь его вид и белая короткая шкиперская бородка делали его схожим с портовым биндюжником или с морским бродягой, много повидавшим на своём веку.

Может быть, поэтому Кирилл Назаров чувствовал перед ним зыбкую неуверенность в себе и такую виноватость, что хотелось повалиться ему в ноги и просить прощения, не зная за что, но просить.

С этим священником он встречался ещё вчера, но батюшка вряд ли помнил его.

Тогда, для принятия Святых Таинств Причастия пришло столько народа, что за чередой этих лиц, ничем не примечательное лицо Кирилла не должно задержать внимание этого представителя рода Аронов.

Хотя, как сказать…

Кирилл, если не считать нескольких случаев из далёкого детства, попал в Божий Храм впервые. Шёл покупать костюм для фотографии на документы, а попал в церковь.

Внутренний вид церкви Иоанна Предтечи по престолу был настолько необычен, песнопения, летящие к высокому своду, были настолько гармоничны и крылаты, что он, очарованный увиденным, решил остаться здесь до конца литургии.

Близилось время Светлого Воскресенья Христова, время Великого Всепрощения, и Назаров больше из любопытства, чем из христианских побуждений, вместе с причастниками решил приобщиться к принятию Божьих Даров.

Священник со шкиперской бородкой по случаю Великого Поста в чёрной, а не как обычно, в шитой серебром и золотом рясе, с двумя служками, ещё мальчиками, принимали причастников. Батюшка окунал крохотную серебряную ложечку с крестообразной ручкой – лжицу в большой отливающий золотом кубок – Святую Чашу и подносил её, то есть лжицу, к губам очередного причащающегося. А служки тут же поспешно вытирали губы небольшим сакральным платом из красного шёлка.

«И взяв хлеб и благодарив, преломил и подал им, говоря: сие есть тело Моё, которое за вас предаётся: сие творите в Моё воспоминание. Также и чашу после вечери, говоря: сия чаша есть Новый Завет в Моей крови, которая за вас проливается» – (Ев. от Луки 22–19, 20)

В большинстве своём причастники – люди пожилые, стоящие уже почти у порога Божьего Царства, но были, и немало, верующих близкого с Кириллом возраста, им-то до встречи с Господом ещё жить да жить!

Хотя всё в руках Божьих…

Как-то незаметно для себя Назаров очутился в этой очереди, и толпа понесла его туда, к Царским Вратам, к иконостасу, где священнодействовали служители церкви, и где отсвечивала огнём Сакраментальная Чаша.

Кирилл продвигался вместе с народом, крутил головой, оглядывая убранство храма: тёмные, пасмурные от времени иконы, трепещущие огоньки лампад, высокие проёмы окон в толстых крепостных стенах многовековой кладки. Проёмы окон были забраны гранёным кованым железом.

Высокий свод, таинственные лики на иконах в неровном, колеблющемся свете, метровые стены в проёмах – всё говорило о крепкой и нерушимой вере в милосердие и справедливость, каковым и является Спаситель.

Кирилл старался настроить себя на высокий и торжественный лад, приличествующий данному месту, но в голову лезли всякие непристойности, чушь и богохульство.

Топталась по кругу строчка оскорбляющая веру в христианского Бога: «…и тело, Христово тело, выплёвываю изо рта». Откуда это пришло, он запамятовал, но строчка снова и снова свербела в мозгу с назойливостью чесотки.

«И сказал Господь Моисею, говоря: выведи злословившего вон из стана, и все слышавшие пусть положат руки свои на голову его, и всё общество побьёт его камнями…» – (Левит 24,12)

Очутившись внезапно возле золотого кубка, Кирилл засуетился растеряно, не зная, что делать дальше, потом быстро назвал своё имя, приоткрыл рот и терпкое вино с крохотным кусочком хлеба, попав на губу, сползло на подбородок, и один из служек испуганно и с укоризной сказал: «Ну, что же Вы?!», взмахнул платом и Назаров увидел, как расползалось тёмное пятно по огненному щёлку.

Виновник, смутившись, пробормотал: «Простите!», и быстро зашагал к выходу, услышав за спиной строгие слова батюшки, что тот, кто не был на исповеди, тот не может принимать причастие, оно священно, а то видите, какой конфуз получается…

Назарову стало так стыдно, как будто он сделал прилюдно гадкую, ужасную непристойность.

За дверями храма рассерженная весна плеснула в лицо Назарову пригоршню холодной воды.

С низкого нахмуренного неба сыпал дождь крупный, спорый, по настоящему первый хороший дождь после затяжной зимы. Струи, как плети, хлестали наотмашь сырой, изъеденный ещё робким теплом, вчерашний снег. Под дождём он тут же превращался в жидкую кашицу, расползался под ногами, издавая чавкающие звуки, как будто стадо голодных свиней толклось у корыта с пойлом.

На душе у Кирилла было так же зябко и противно, словно там, под курткой, за рёбрами, тоже, толкаясь, хлюпали свиньи.

Назаров, как все люди, живущие редкой удачей и риском, был суеверен, и случай с отвергнутым причастием глубоко испугал и расстроил его. Конечно, всё это можно объяснить незнанием священных законов и простой случайностью, но как он не уговаривал себя, логика была безуспешной – Господь не протянул ему своей длани, а, отвернувшись, прошёл мимо.

Сегодняшний день у Назарова сразу же не заладился, и не только потому, что он, не зная заповедей церкви, и не будучи очень уж верующим человеком, хотел просто так, с кондачка, как он привык делать всё, приобщиться к Святому Таинству причастия Господа Бога нашего.

Нет, дело было не в этом.

Ещё утром сквозь, едва приоткрытые ресницы, мимо него быстро по-воровски прошмыгнула какая-то тень, и спряталась за оконную штору. Может быть, это птица пролетела в оконной раме, или качнулась ветка тополя перед окном, а только Назарову враз стало как-то не по себе. Он даже слегка приподнял занавеску, чтобы убедиться в зрительном обмане.

Так и было на самом деле. За шторой – никого! Но от этого Кириллу не стало спокойнее.

И так всё утро, куда бы он ни повернул, кто-то уже перед ним заступал дорогу. Туда-сюда, – перед ним вроде мелькнёт что-то, и – никого!

«У, чёрт!» – Назаров, выругавшись, кое-как привёл себя в порядок и выскочил из дома.

В его открытом почтовом ящике лежало странное письмо без обратного адреса, в котором явно пожилой человек путано и сумбурно, как это обычно бывает у шизофреников, говорил о каком-то с ним родстве, о своём расположении к нему, о каком-то завещании, в котором он намерен оставить ему, то ли семейную реликвию, то ли просто безделицу.

И в завершении всего, в постскриптуме было приписано уже совсем из ряда вон выходящее: «Сын мой! Если ты согрешил, не прилагай более грехов и о прежних молись. Беги от греха, как от лица змея: ибо, если подойдёшь к нему, он ужалит тебя. Зубы его – зубы львиные, которые умерщвляют души людей».

Может быть, эта неожиданная приписка в странном послании, вероятно из библейских заповедей, войдя в его подсознание, снова привела Кирилла в тот же самый храм?

Наверное, оно так и есть. Конечно так.

Несуразное письмо явно психически ненормального корреспондента озадачило Назарова. От письма как-то нехорошо разболелась голова, и на душе стало тревожно и неспокойно.

Что бы это значило?

Он стал перебирать в уме всех своих далёких и близких родственников, но среди них психов не наблюдалось, да и люди они были простые, в случае чего и так могли бы сказать или по физиономии съездить, не прибегая к метафорическому изложению.

Письмо вызывало неприязнь и он, брезгливо порвав его, тут же выбросил в мусорный ящик, стоявший перед домом.

Врожденная леность за долгое время выработала в характере Назарова склонность к созерцанию и долгим размышлениям, элегическое направление которых кроме печали и ощущения быстротечности времени, ничего не давала.

В таком состоянии на Кирилла обычно нападал странный блуд, который заводил его куда угодно, в какие-то закоулки и тупики из которых он потом с трудом находил дорогу к дому. Это было похоже на состояние сомнамбулы или глубокого опьянения, когда приходишь в себя и с тревогой не можешь узнать, где ты находишься и что с тобой?

Вообще-то – чувство не из приятных…

И вот теперь с удивлением он обнаружил себя у входа в маленькое, на пару столиков, кафе.

В этой забегаловке кроме весёлой, разбитной девушки за стойкой, никого не было, и удовлетворённый Назаров, никак не отвечая на игривый тон барменши, заказал себе порцию пельменей, порцию сосисок и двести грамм водки, по своему опыту зная, что водки много не бывает.

Пропущенный неласковым, нескладным утром тощий завтрак, давал о себе знать.

Отхлебнув, как пьют горячий чай, водки, он пошвырял в рот сначала скользкие в сметане пельмени, а потом и сосиски.

В такую слякоть выходить из кафе не хотелось, и Назаров, взяв себе ещё чашку кофе, откинулся на стуле, размышляя о сегодняшнем случае в Божьей церкви. Видимо действительно есть Высшее Существо, которое не допустило его осквернить своё воплощение в хлебе и вине Причастия.

Не то чтобы уж совсем Назаров был подлецом и негодяем, но и праведником его было назвать трудно. Вот и грех своего товарища видать тоже лежит на нём тяжким грузом и вяжет ноги.

«Больше сея любви ничтоже имать, да кто душу свою положит за други своя», – как учил преподобный Сергий.

Был, был у него когда-то один коллега-приятель по монтажному управлению – Сергей Колосницын, по распространённой в определённых кругах, кличке – Серый.

…Пуля вошла точно в затылок и вышла из надбровья, выбросив на дверь квартиры и на белёную стенку подъезда коричневато-белую кашицу. Стрелявший сделал своё дело хорошо, лучше не бывает. Сергей Колосницын даже в последнее мгновение не понял, что с ним. Он только глухо ударился головой о притолоку и тихо сполз на пол.

Жена, когда в раздумье открыла дверь, узнать, что там за странный шорох и короткий щелчок, будто кто резко переломил палку, её, обычно строгий муж, виновато повалился ей в ноги.

Ещё не понимая в чём дело, она с досадой разглядывала чёрную дыру в русом зачёсе мужа, и всё удивлялась, во что он так по пьяному делу вмазался, и только после весь ужас дикого стозевного оскалившегося зверя встал перед ней на все четыре лапы.

Страшная тишина оглушила её, и только в этой страшной тишине стоял один вопль, один рёв то ли её, то ли зверя.

Назаров всегда и всюду опаздывал. Он пришёл к другу тогда, когда у раскрытой двери возле своего мужа, Серёженьки, в беспамятстве ползала на четвереньках хлопотунья Вера, подметая густыми тёмными волосами заплеванный пол лестничной площадки.

И он понял всё.

Назаров машинально ухватился рукой за нагрудный карман куртки – вот они, деньги, скользкая из пятитысячных купюр пачка, но теперь они уже не могут помочь. Для дела было уже поздно, а для Сергея стало уже – никогда.

Ну, что за сволочная натура! Ведь всё равно он достал эти проклятые «хрусты», как говорил Сергей, эти пятьсот «деревянных» листов, чтобы из-за них отнять жизнь у человека!

Сергей был человек далеко не бедный, и, скорее всего, своих наличных денег у него не хватило для полного расчёта, а конкретные люди любят точный счёт…

Тогда, хмурым утром Сергей сидел за столом у Назарова на кухне и трясущимися руками наливал из стеклянной кофеварки крепкий дёготь бразильского кофе.

Только что смолотый на старинной ручной кофемолке, и заваренный не просто абы-как, а по арабскому рецепту в мудрой немецкой штуковине. Такой напиток всегда хорош по утрам, когда вчерашний хмель ещё ни совсем перегорел в твоём нутре, а во рту смрад и мерзость.

Кирилл сначала подумал, что друга ломает похмельный «Кондрат» и предложил ему водки, но тот, мотнув головой, отказался напрочь.

После нескольких поспешных прихлёбываний из чашки, придавив ладонью, плечо Кирилла, Сергей попросил сегодня и сейчас эти несчастные деньги.

Кирилл, как раз договорился с посредником приобрести старенький внедорожник, как раз за двадцать тысяч баксов, и, оправдываясь, сказал – нет! Тем самым подписал другу смертный приговор.

Конечно, сразу он таких денег не нашёл бы, но часика через три-четыре, пошарив по своим должникам, и одолжившись сам, он друга спас бы, но, не вникнув в подробности дела, которые Сергей умалчивал, Назаров ответил отказом.

А на том конце ждать не любили, счётчик крутился только в одну сторону, наматывая пряжу жизни из рук Парки на свой оборотистый валик.

Прокручивая деньги свои и чужие, Сергей рисковал всем, что имел, в том числе и своей жизнью. Он был максималист рынка – занимался оптом и поштучно реализацией товаров и услуг. Ему надо было всё и сразу, а не щепотки от пирога, но такое удаётся не всем и не всегда, о чём тот забыл окончательно.

И вот итог – долг платежом красен. Нет – кровью. Пистолет с «глухарём» поставил жирную точку в конце короткой повести Сергея Колосницына – «Жизнь».

Когда Назаров прибежал на квартиру к другу, пистолет этот, чернея на белом кафеле пола насадкой-набалдашником, ещё лежал тут же под ногами.