Текст книги "Не взывай к справедливости Господа"

Жизнь под одной крышей двух молодых людей с небезразличными чувствами друг к другу неизбежно должна была привести к такому логическому концу, который никак бы не огорчил Пелагею Никитичну.

Она с родительским удовлетворением замечала, с какой нежностью смотрит её сын на квартирантку, и никакой ревности не возникало в её любящем сердце матери, – что поделаешь, Дима вырос и у него должна быть своя жизнь. Таков удел каждого родителя – вырастил – из рук выпустил. Как в народе говорят, – дитя до тех пор дитя, пока поперёк лавки лежит, а как вдоль улёгся – то не углядишь, как улетит.

Пелагея Никитична всё боялась спугнуть своё материнское счастье: вернулся со службы целым и здоровым её сын, вон мужик какой! На работу устроился, на завод свой, снова токарем работает. Женихается по всему видать с её постоялицей – не какой-нибудь приблудной девкой, у какой только и на уме по углам обжиматься да цигарки, эти самые, сосать! А её квартирантка не такая – уважительная, скромная, по ночам не шляется, вся на виду. Музыкантшей будет. Учёная…

А жизнь тем временем шла своим чередом. Вот уже и та черёмуха под окном сбросила своё невестино одеяние, облетели листочки, и стоит она теперь нагая, чернея кисточками терпкими и вязкими. Возьмёшь в губы ягодку, поваляешь, поваляешь такую во рту, раскусишь, а там зёрнышко потаенное, твёрдое – язык, как рашпиль становиться, жёсткий.

После возвращения сына, дом тёти Поли обрёл настоящего хозяина – даже половицы, стали скрипеть веселее, и в окна зачастило заглядывать солнце.

Дима по вечерам почти никуда не уходил. А, куда ему ходить и что искать, если ему и так хорошо!

Дина придёт с занятий, бросит портфель в угол, покружится, покружится перед зеркалом, заставив парня отвернуться, и снова за стол – готовится к занятиям.

Дмитрий по хозяйству управляется, когда свободен, всё работу себе выискивает – то забор возьмётся перелицовывать, то крышу чинить. Да мало ли какие дела по дому, век не управишься, коли ты хозяин рачительный! Вот брёвна привёз берёзовые для печки, пусть жуёт вволю! Взял у соседа бензопилу и весь вечер жужжал до самой ночи, пока все брёвна не перекромсал на кругляши.

Теперь ему работы ещё прибавилось.

Дина сидит перед окном, а Дмитрий уже – вот он! Под самым окном пристроился дрова рубить, здоровьем хочет похвалиться, ловкостью.

Дина выйдет во двор, вроде перерыв себе сделать, а Дима давай ещё рьянее топором махать, да кхекать – мужик, ничего не скажешь! Только мускулы бугрятся, пот на спине поблескивает.

То ли от свежих берёзовых дров, то ли от молодого мужского тела, необъяснимый такой запах начинает будоражить девичье воображение сладостными видениями. И тут уже не до уроков: плывут перед глазами буквы, а смысл слов, составленный из их очерёдности, не доходит до сознания. Беда одна! Отвернётся от книжки в другую сторону, а там – тоже самое – Дмитрий смеётся, смахивает пот со лба.

Присядет рядышком, вроде как покурить, да так и не сдвинется с места, забыв про топор и кругляши берёзовые…

И слабеет студентка телом, дышит прерывистой волной, и отставной солдат не в себе, курит сигарету одну за другой, а до поцелуев робеет.

Это только на вид он такой решительный и крепкий, а с Диной он совсем мальчиком становиться, вроде и с девушкой наедине никогда не был. Да и когда быть-то! До армии с дружками водился, хулиганил понемногу, винцо портвейное по углам пить учился, драться тоже приходилось, а вот с девушками целоваться не получалось. Скучно с ними, тоска берёт, никакой тебе свободы, вроде обязан чем-то! А потом армия, казарма, тайга кругом, в увольнении только голодную волчицу можешь повстречать или медведицу с медвежатами.

Вот и мыкается парень. Погулять по городу приглашал, в кино сидели. А на танцы Дима ходить стеснялся, какой он танцор! Да и студентка не настаивала. В городском саду на летней площадке осенью неуютно; то драка завяжется пьяная, то милиция с дружинниками облаву сделают.

А с Димой ей и так хорошо.

Пройдутся после кино по городской набережной туда-сюда, и опять на скамейку под черёмуху облетевшую.

Дело шло, хоть и медленно, но уверено, к свадьбе.

От добра – добра не ищут. Дина тоже ждала решающего момента, но только сказка скоро сказывается.

Уже зима порошит дорожку к той заветной скамейке, уже каникулы зимние наступили, уже домой студентка собралась на каникулы, чемодан укладывать стала, а тут Дмитрий подошёл.

Мялся, курил, кашлял в кулак, всё пытался что-то сказать необходимое и важное, да не решался.

– А я вот домой собираюсь! На поезд меня проводишь?

– Оставайся здесь! Чего там, в деревне делать? Приглашай свою маму сюда! – он решительно повернул девушку лицом к себе. – Ты – не против, если я к ней в зятья попрошусь, а? – осмелился он, хоть и окольным путём, подъехать к сути, ведь решил он всё уже давно, наверное, ещё с той первой встречи, когда переступил порог своего дома, да так и застыл в дверях.

Дина ждала такого разговора, ждала и вот дождалась.

Дима был по-настоящему её первым парнем, с которым она хотела бы связать свою жизнь. Те однократные встречи, случайные школьные поцелуи, провожания домой с танцевальных вечеров никогда не рассматривались на перспективу.

От многочисленных домоганий она сама уклонялась, оправдываясь своей занятостью или вымышленной головной болью.

Другие встречи как-то не переходили в привязанность…

Даже то происшествие новогодней ночью на квартире у преподавателя не оставило сколь-нибудь заметный след в её жизни.

Хотя след кое-какой остался.

Куда же ему, этому следу деваться? Но тревоги за последствия она не ощущала. Вон ещё со времён древних инков в Мексике существует обычай дефлорировать девочек в раннем детстве при купании! И ничего, живёт народ, не комплексует. Говорят, от этого только темперамент повышается.

Стоит посмотреть латиноамериканские сериалы, чтобы убедиться, что всё – о-кей! Белый свет на этом клином не сошёлся. Подумаешь – не цельная! Ну и что? Все девочки делают это!

Хотя она в душе, конечно, понимала, что лучше бы этого не делать.

Но эти легкомысленные рассуждения хороши только тогда, когда ты ни перед кем не отчитываешься за своё прошлое. Мало ли что в жизни может случиться?

И вот теперь, после предложения Дмитрия, сделанного как бы вскользь, в шутку, до Дины стала доходить вся неотвратимость её легкомысленного поступка с Робертом Ивановичем. Ведь он её не насиловал, не принуждал к этому. Вся вина учителя была лишь в том, что он был опытным любителем студенческой клубнички.

По разговорам, у него многие девочки побывали на квартире, когда жена гостила у родственников.

Даже в строгом уголовном кодексе, если всё это происходило без принуждения, никакого наказания не предусмотрено. С молодой девушкой после семнадцати лет такие процедуры – вершина мечтаний для любого мужчины.

– Ты что же, замуж меня взять хочешь? – с наигранной беспечностью спросила она парня.

– Ага! – он обнял Дину и закружил её по комнате.

В последнее время они сблизились настолько, что короткие робкие поцелуи стали переходить в долгие, затяжные, как парашютные прыжки, с замиранием сердца.

Но до другой близости дело не доходило. Хотя отказа не получилось бы.

Диме было трудно переступить ту грань, которая могла бы резко изменить их отношения. Подростковая робость ещё гнездилась и не отпускала уже не мальчика, но и не совсем мужчину.

Дину не то чтобы безоглядно закружило поднявшееся из глубин женского существа чувство, которое туманит голову девочке-подростку, нет, женщины взрослеют быстро, и предложение парня ее, конечно, взволновало, но не лишило чувства рассудочности.

Жизнь в городе – это не то, что деревенское существование.

За время учёбы в Тамбове, Дина свыклась с пусть скромными, но всё-таки благами цивилизации, и со страхом стала думать над тем, что после окончания училища ей неотвратимо придётся ехать по распределению в какую-нибудь Свищёвку, вытирать сопли юным дарованиям, обучая их основам нотной грамоты в колхозной музыкальной школе.

А теперь, после замужества она останется по свободному распределению и вполне может устроиться на работу в детский сад, где всегда не хватает воспитателей с музыкальным образованием.

А ещё всякие самодеятельные ансамбли, заводские кружки, где можно на договорной основе подработать добавку к детсадовской, в прямом и переносном смысле, зарплате.

Домик у тёти Поли с хорошей крышей над головой. Дмитрий, парень именно тот, который ей нужен, пусть и не собирает звёзды – семейный по натуре человек, и он ей, конечно, не безразличен.

На вокзале, провожая Дину, жених, держа её за руку, сказал, что они сразу же пойдут в ЗАГС, как только она вернётся с каникул.

Теперь прощальный поцелуй был более спокойным и нежным, исчезла торопливая порывистость и нетерпение. Оба чувствовали себя заговорщиками, которые по-детски поклялись хранить очень важную для всего мира тайну.

«Пусть и мама приедет!» – с упором на слово «мама» крикнул он ей в окно, когда пригородная электричка медленно поплыла по стальной колее.

Он долго стоял на пустующей платформе, провожая влажным мальчишеским взглядом, вихляющий последний вагон в боязни, что электричка вот-вот соскользнёт с промороженных рельс, и тогда самого страшного не избежать.

Всё когда-нибудь проходит, прошли и студенческие каникулы.

Дина вернулась из деревни вечером, когда жених широкой лопатой, сделанной из фанерного листа, торил в наметённом за день сугробе дорогу к дому, словно знал, что его студентка сегодня вернётся, старался, чтобы не утопила она в рыхлом снеге своих лаковых сапожек, которые так зазывно обтягивали её восхитительные ножки.

Дорога шла мимо заветной черёмухи, которая теперь снова была вся в цвету, так свежий снег приукрасил её ветви, что они нагнулись, как тогда нагибались под тяжёлыми чуть подвянувшими кистями, в лепестках которых уже тяжелела крохотная, пока ещё зелёная завязь.

Осенью трудно было себе представить, что это кривое сучковатое дерево вновь оденется белым цветом, правда теперь холодным и льдистым на ощупь.

Мягкие прохладные ладони застали парня врасплох, заслонив ему глаза. Короткий смешок – и сердце, молодое сердце, запрыгало в груди так, что стало трудно дышать.

– Ди-на! – задохнулся парень.

– Ну, – капризно опустила она руки, – с тобой и пошутить нельзя!

Дина вышла из-за спины Дмитрия, присела на краешек той скамейки, где они проводили летние вечера.

Теперь, хоть она и была в белой шубке, пушистой до бровей шапке, а он всё равно видел её в коротком ситцевом сарафанчике, сквозь ткань которого проклёвывались, как жадные птенцы, кончики грудей.

Дима, как тогда, снова сглотнул вязкую слюну:

– Ну, какая же красивая ты!

Действительно, – отдых в деревне, парное молоко, румяные пышки, морозец и свежий воздух пошли ей на пользу.

Мать не нарадуется на свою голубушку – вон, какая выросла берёзонька статная!

Сперва, по вечерам Дина по школьной привычке ходила в старый, отдающей сыростью и талым снегом, клуб. Но он ей скоро наскучил: танцы под заезженную магнитолу с вечно пьяной местной ребятнёй её не воодушевляли.

Парни все свои, с детства знакомые, куражились, хватали, за что ухватят, с намерением затискать куда-нибудь в мышиный угол, или тащили «в два прихлопа, в три притопа» топтаться с ними на скрипучих, залузганых семечками досках давно не мытого пола.

О скором замужестве Дина перестала думать, как только отошла её электричка, но где-то в глубине сознания тлел уголёк в надежде разгореться и стать семейным очагом.

Теперь, когда Дима, бережно отряхнув с её шубки снег, заговорил о женитьбе, она, не раздумывая, согласилась. Он сразу же засуетился, отбросил лопату в сторону, потом поднял её, воткнул в сугроб и потащил Дину в дом сказать матери о помолвке.

Пелагея Никитична встретила ликующее заявление сына совершенно спокойно, словно давно уже об этом знала. Добрая женщина перекрестила их, поставила на колени, сняла со стены потемневшую, намоленную икону великомученицы Варвары, подержала её над их головами по старому русскому обычаю, заставила перекреститься каждого и поцеловать образ, что было ими сделано, хотя и без особого энтузиазма.

Для «молодых», воспитанных во времена агрессивного атеизма, Господь и все его святые находились так далеко, что туда ни один самолёт и ни одна космическая ракета не долетят.

Но, что делать? Надо уважать родительницу, и они, склонив головы, приложились к закопченному, чёрному дереву иконы, в которой жила животворящая сила.

Как не упрашивала Пелагея Никитична молодых сыграть свадьбу, чтобы было всё, как у людей, молодые наотрез отказались – хлопотное и недешёвое мероприятие! Лучше на эти деньги справить Диме хорошую одежду, из своей, доармейской, он уже вырос, да и мода теперь другая, – и нечего зря деньги на ветер бросать!

Такому разумному решению Пелагея Никитична, конечно, не перечила, хотя деньги на свадьбу она потихонечку собирала, ещё тогда, когда сын служил в армии.

Из деревни приехала мать Дины, поплакала потихоньку в платочек, обняла зятя, попросила беречь её девочку, поцеловала в лоб – с тем и согласилась.

После того, как молодые расписались, собрали стол, посидели в малом кругу, хорошо выпили, попели песни – чем не свадьба? Людям глаза не замаслишь!

В то время широкие свадьбы с телеаппаратурой и мордобоем, битьём посуды, цветными шарами, громкими хлопками салюта, слава Богу, ещё не вошли в моду.

Группа ОМОНа в количестве трёх рослых, одетых в камуфляж парней прибывшая в тамбовское музыкальное училище по звонку уборщицы тёти Маши, без особого труда прихватила наручниками жилистые запястья Дмитрия и увезла в дежурной машине туда, куда указывал уголовный кодекс России.

Парень не артачился, вёл себя смирно, только попросил прикурить ему сигарету, что и сделал один из омоновцев примерно того же возраста, что и Дмитрий, сын добрейшей Пелагеи Никитичны.

Арестованный отпираться от содеянного не стал и, угрюмо глядя куда-то мимо человека в погонах, стал давать подробные показания.

Он, Космынин Дмитрий Павлович, такого-то года рождения, токарь вагоноремонтного завода, будучи в нетрезвом состоянии – выпил пол-литра водки – пришёл в музыкальное училище, чтобы встретить после занятий свою жену Космынину Дину Алексеевну, студентку второго курса. А в учебном классе, споткнулся возле рояля, за которым сидел преподаватель Роберт Иванович (фамилии не знаю), просто так, без внешней причины, схватил табурет стоявший рядом с музыкальным инструментом и ударил этим предметом учителя Роберта Ивановича по голове, отчего тот упал на пол – и всё! И больше он, Космынин Дмитрий Павлович, ничего дальше не помнит, потому что был в сильном алкогольном опьянении.

А то, что он табуретом проломил голову педагогу Роберту Ивановичу, помнит хорошо.

На вопрос: за что вы нанесли увечье гражданину Плешакову Роберту Ивановичу, может быть, в целях самозащиты? Дмитрий ответил отрицательно. Просто ему не понравилась физиономия педагога Роберта Ивановича – и всё!

«Алкогольная агрессивность», – уточнил следователь. «Может быть…», – ответил подследственный.

Дознаватель, покачивая умудрённой головой, только успевал строчить показания подозреваемого в преступлении.

Он, не вникнув глубоко в сущность конфликта, готовил на суд заключение о злостном нападении на Плешакова Роберта Ивановича, посмеиваясь про себя, детской наивности задержанного.

«Во, парень шьёт себе дело! – с восхищением цокал следователь языком. – Как по писанному чешет! И в УК заглядывать не надо! Налицо 206 статья с отягчающими обстоятельствами. Каждый бы день таких сговорчивых ребят, глядишь, годика через 2–3 в советники юстиции выдвинули бы, или в генпрокуратуру. Не всю же жизнь возиться с такими пьяными дебилами, да с бытовухой беспросветной! Жуть, а не служба!» Следователь, бросив авторучку на тощее дело гр. Космынина Д.П., закинул руки за голову, с хрустом потянулся и посмотрел в ту сторону, куда, не мигая и не поворачивая головы, смотрел подследственный.

Там, в окне, уже стояла настоящая весна.

В пока ещё холодной синеве неба, плыли свободные в своём полёте редкие облака. Высоко и чисто небо! Просторно. Плыви в любую сторону… На ещё голой ветке чахлого деревца, неизвестно как выросшего на каменном карнизе казённого здания, запрокинув антрацитную голову, клокотал горлышком, словно пил холодную синеву, певучий скворчик.

Два человека в следственном изоляторе думали каждый о своём.

Следователь о суконном тесном мундире капитана внутренней службы и скудности денежного довольствия: «Пятнадцать лет в органах, а всё на мелкоте сижу! Жена пилой ржавой пилит. За неудачника считает. Все по крупному берут, а ты щепотку, и то не возьмёшь! А с этой шпаны, – следователь повернул брезгливый взгляд на Дмитрия, – чего взять! Он за свою свободу держаться не хочет. Давал ему наводящие вопросы, а он всё твердит, что у него психоз алкогольный был. Небось, и бутылку водки за свободу не поставит дегенерат! Эх, служба, мать её так!»

О чём думал сидевший напротив крючкотворца-следователя молодой парень?

Кто ж его знает, о чём может думать попавший в беду человек, пристально глядя в небесную, вольную пронзительную синеву, с поющим скворцом на ветке весенним чистым апрельским утром?

Наверное, одна единственная мысль, как в полене гвоздь, сидела в его мозгу, и не было никаких клещей, чтобы вытащить её оттуда.

А скворец сидевший на тюремном, чахлом от недостатка питания деревце, цепко ухватившем мшистые старые камни здания жгутами корней, тот скворец пел хвалебную песню жизни и без стеснения призывал свою подругу к ритуалу продолжения рода.

Скорый на расправу наш народный суд приговорил гражданина Космынина Дмитрия Павловича за разбойное нападение на советского педагога и воспитателя молодого поколения при исполнении им служебных обязанностей к пяти годам тюремного заключения общего режима, учитывая его положительные характеристики с места работы и чистосердечное признание.

Потерпевший, Плешаков Роберт Иванович, учитель и страстный любитель ранней клубнички, после черепно-мозговой травмы стал постепенно меняться в худшую сторону.

Блеск в глазах перешёл в угрюмую задумчивость, появилась какая-то осторожная вежливость при работе со студентками, а некоторым, которых было большинство, и вовсе стеснялся смотреть в глаза, как будто пришло время отдавать долг, а денег в наличии не осталось.

Прокурор, весьма довольный результатами расследования вопиющего хулиганского случая в учебном заведении, в обвинительной речи настаивал на максимальном сроке заключения для подсудимого гражданина Космынина Д. П. – восемь лет лишения свободы в колонии строгого режима. На просьбу заводского коллектива взять хорошего специалиста Космынина Дмитрия Павловича на поруки, судья ответил отказом, с чем и согласились судебные заседатели.

Огрузнувшуюся сразу после зачтения приговора, ничего не понимающую мать подсудимого, поддерживала под руку молодая, ещё более похорошевшая в печали красавица сноха, ни на минуту не оставляя без внимания пожилую женщину – то валерьяновую таблетку даст, то успокаивающе по плечу погладит, как будто была виновата в чём перед свекровью.

Подсудимый от последнего слова отказался, только встав, попросил у матери прощенья, велел ей заботиться о Дине, потом долго молча смотрел на свою молодую жену и, горько улыбнувшись, отвернулся к стенке, чтобы не показывать свою тяжёлую слезу.

Несчастная Пелагея Никитична умоляла сына при коротких свиданиях рассказать ей, – как же он пошёл на такое? За что невинного человека покалечил? За что себя приговорил к тюремной решётке? За что? За что?!

Ничего не ответил ей сын, только виновато смотрел себе под ноги и тяжело дышал.

Она умоляла и свою сноху рассказать ей, что же произошло такого, что её Димуша чуть не убил учителя.

Дина только пожимала плечами и успокаивала свою бывшую хозяйку, а теперь свекровь, что ничего, мол, пьяный он был сильно, а учитель ему, наверное, нагрубил – вот и произошло то, что произошло. А Дима хороший, я его всё равно буду ждать…

– Конечно, конечно, голубь мой! Как же не ждать мужа? Разве можно – не ждать, Господь накажет! – всхлипывала Пелагея Никитична, прижавшись к девушке. – Может, ему и года скостят за хорошее поведение. Он ведь и пьяный всегда мирный был! Да и редко пил эту гадость! За что такое наказание? За что?

Наверное, в России немало матерей, которые задают себе такие вопросы в долгом ожидании своих несуразных сыновей из той страны, где командуют теснины закона.

Внешне на жизнь Дины арест её молодого, ещё непривычного мужа, никак не отразился. Может быть, она стала более услужливой к своей несчастной свекрови, хотя и прежние отношения у неё не вызывали никаких нареканий со стороны бывшей хозяйки.

Бывало студентка спит ещё, а тётя Поля уже на ногах, уже завтрак на столе чистым рушником прикрыт, дожидается, да и квартирантка то полы сама подметёт-помоет, то в магазин за чем сбегает. Скажет: «Ничего, я на ходу лёгкая!» То так посидит вечерком, побеседует, чаёк с хозяйскими конфетами-леденцами попьёт-похрустит.

Хорошо вдвоём было – уютно, тихо. А потом всё завертелось колесом, беспокойней стало, как вернулся со службы Дмитрий.

Беды-то – её не ждёшь, она сама в дом вламывается. Вот и окоротала радость в доме! В жизни всегда так – чем больше желаешь, тем меньше надежды. Вроде всё заладилось, а, поди ж ты, случай какой несуразный… Что теперь делать? Что делать?

Лежит Пелагея Никитична, охает, не поймёт ничего.

Она после того случая чаще болеть стала, и долго в постели отлёживаться. Бывало, заболит что – приляжет на часок-другой, и снова на ногах. А теперь всё не то. Руки-ноги разломит, в глазах потемнеет – она ляжет на кровать, да так день-другой и не встаёт. Стонет потихоньку и плачет.

Дина поднимет подушки, что-нибудь ласковое скажет, сготовит завтрак-обед и бегом на свои занятия. А придёт вечером – водички, лекарство подаст, у кровати часок посидит, глядишь, и повеселеет свекровь. Доченькой назовёт. А как же? Димочки нет, утрётся Пелагея Никитична платочком, вздохнёт, посмотрит на сношеньку уважительно – хозяйка молодая в доме. За порядком следит, сама всю грязную работу норовит сделать, даром, что на фортепьянах играет по нотам, а не заносится, не капризничает. Вот только молодая очень, дождётся ли она мужа своего? Соблазнов сколько! А она в цвету вся… Ягодка…