Текст книги "Не взывай к справедливости Господа"

3

Всех премиальных хватило: на литр водки, два сырка плавленых и на батон варёной колбасы. Полный комплект! А хлеб и у Матрёны найдётся! Ничего – живём!

Командиры возле Матрёны топчутся. О чём-то заинтересованно разговаривают. На Кирилла сразу внимания не обратили. Беседуют.

– А вот и я! – Вывалил из свёртка «боеприпасы крупнокалиберные».

У Матрёны глаза маслом залоснились:

– А вот и он! – Она оживлённо засуетилась у стола, захлопотала, вытряхивая из стаканов всякую мелочь: карандаши, обрывки бумаги, шпильки для волос, окурки. – Щас кипяточком посуду ополощу – чище чистого будут. Я – враз!

Командиры неуверенно переглянулись. Сверхсрочник, махнув рукой, присел на стул возле пакета.

– Может, к Ляльке сгоняем? – Старшина-срочник стал собирать со стола в пакет весь «боекомплект».

Матрёна сразу затужила, поскучнела, разглаживая ладонями пустую столешницу:

– Да у нас этих «лялек», как сору! – с надеждой посмотрела на сверхсрочника. – Вон они! – кивнула в сторону загородки под лестницей, где когда-то жила Дина. – Кирюша, позови девочек!

– Зови сама, мне они не к спеху! – у Кирилла сразу завозилось и заныло в груди от невозвратного.

Старая ведьма опять кого-то «облагодетельствовала».

– Вика, Лера! Вас мальчики к столу зовут! – запела она своим елейным голосом.

Хотя «к столу» было сказано несколько самонадеянно. Стол был пуст, а свёрток уже перекочевал к Миколе, который в раздумье остановился на полпути к выходу.

Опытная сводня знала – что и когда говорить.

Из подсобки, потягиваясь, вышли довольно ухоженные блондинки – «Вика» и «Лера».

Было заметно, что они, услышав молодые мужские голоса, привычно привели себя «в боевую готовность», зная наверняка – какое будет продолжение.

Девицы были хорошенькие и, судя по всему, податливые на мужские ласки.

Старшина с пакетом быстро вернулся, положил пакет на стол и с готовностью подхватил блондинок за талии:

– «Солдат вернётся, ты так и знай!» – пропел он, подмигивая хозяйке стола. Потом подвёл слабо упирающихся девиц к своему напарнику по службе. – Знакомьтесь, Стасик!

– Какой же это Стасик? – одна из девиц протянула руку. – Это боевой военный да такой здоровенный!

– Старшина Катуков! – вставая, щёлкнул тот каблуками. – Можно меня называть просто – Славой!

– А это, – он указал на своего бесцеремонного сослуживца, – Миклуха Маклай из Житомира!

– Ой, как интересно! – радостно взвизгнула другая. – Из Житомира?

– Оттуда, – буркнул, на мгновение смутившись, старшина срочной службы, – поп меня Николаем окрестил. – Колька я! Располагайтесь!

Задвигались стулья, загремела посуда, – и вот уже окрылённые бойцы по-свойски, словно старые знакомые, рассаживали девиц у стола, потихоньку потискивая их.

Те, позволяя себе маленькие женские слабости, сильно не возражали, судя по довольным мордашкам и коротким отрывистым смешкам.

– Мальчики, не озорничать! – притворно погрозила пальцем Матрёна. – Сиротки они, беспризорные. Заступиться некому, я им, голубицам, вместо матери здесь. – Давайте за знакомство по маленькой. – И первой подняла стакан.

Выпили.

– А ты, Кирюша, человек свой. Для тебя невеста ещё не родилась. Один поскучаешь!

Потом Кирилл Семёнович Назаров не раз вспоминал её слова.

Сказала, как обрезала старая ведьма.

Теперь рядовой Назаров сидел за столом, как равный, но от предложения выпить «по маленькой» отказался. Не его здесь время, не его праздник.

Командиры и не настаивали: чего добро переводить? Только Матрёна, всплеснув руками, притворно запричитала:

– Кирюшенька, заболел никак? Ты закуси, закуси! Колбаска – вот! А, может, чайку попьёшь? У меня на кухне чайник ещё не остыл. Ступай, ступай! А мы уж тут как-нибудь и без тебя управимся!

Кирилл посмотрел на неё так, что Матрена, что-то припомнив, опустила поднятый было стакан, зашарила в столе и вытащила оттуда смятый конверт:

– Совсем забыла! Вот тебе Кирюша весточка оттуда. Хотела тебе передать, да уж больно тогда ты на меня злой был. Боялась. Возьми теперь. И не серчай на старую. Я ведь хотела, – как лучше… Кто бы знал, что так получится.

Конверт был запечатан, но весь в каких-то подтёках, то ли водочных, то ли ещё каких. Мало ли что проходило через руки этой неряшливой бабы!

Вырвав у неё конверт, Кирилл чуть не задохнулся – его имя, выведенное неровными, но чёткими буквами резануло по сердцу.

Он, кажется, даже застонал вслух, так ему теперь было больно и худо от нахлынувших чувств.

– Боец, не расслабляться! От-дыхай! – скомандовал его старшина, стукнув опустошённым стаканом о столешницу. – Шагом марш к машине!

Кирилл, не обращая внимания на командира, на ватных ногах вышел из этого гадюшника, где прошло целых два года его невозвратной юности, такой доверчивой, и такой жёсткой, если не сказать жестокой.

Кого винить, коли сам подталкивал свою судьбу на край, за которым уже пропасть?

В кабине было тепло и уютно, как бывало в детстве возле жарко натопленной печи, где стоял обеденный стол и где он учил уроки, хоть без прилежания, но всегда на хорошую отметку. Троек по успеваемости у него почти не было.

4

Кое-как, непослушными руками распечатав конверт, вместе с письмом он увидел свою улыбчивую фотокарточку, где по всей глянцевой площади было размашисто красными чернилами летуче написано: «…Ты меня, родная, пожалей!»

Это он когда-то дарил ей «на вечную память» свою школьную, мальчишескую фотографию. Других у него не было. Дина ещё посмеялась над его стриженой под «ноль» головой, круглой, как спелый одуванчик.

Строчкой выпавшей из забытого стихотворения он и решил отметиться на той карточке. Вроде оригинально и с намёком на продолжение встреч.

И фотография, и сложенная в четверть тетрадочного листа бумага ещё хранили запах её духов. Невероятно! Так пахли её руки, её одежда и она сама.

Память, память… Человека нет, а запах будораживший желание, остался, как остаётся от полдневного солнца тепло запечатанное в камне. Ещё долго в ночи будет греть он пугливой ящерке мягкое брюшко, в котором угнездилась новая жизнь.

«И жалею, и зову, и плачу…» – так начинается письмо из ниоткуда, где навсегда осыпалось время сухим песком в ладонь Господа.

Только бумага оставила тонкий след на своём линованном в клеточку листе.

Запавший след от шарикового стержня был такой, что на обратной стороне выступили чернильные борозды.

Было видно, что писавший послание сильно волновался или был в таком отчаянии, что рука непроизвольно так давила на стержень, словно хотела навсегда утвердить душившие человека чувства.

«Ты прочитаешь и порвёшь, а мне никогда не порвать с тем, что нас связывало, – так писала Дина. – Я тебя ни в чём не виню. Но от тебя осталась малая частица, которая день ото дня разрастается во мне, заполняя всю мою сущность. Я беременна. Прости меня, но мне жить в реальном времени, сегодня и сейчас. Ты – мальчик! А мне нужен мужик, умеющий зарабатывать на жизнь, чтобы дать жить мне и твоему ребёнку. Я виновата только перед своей совестью и перед Фёдором. Он ничего не знает, и это заставило меня пойти на тот роковой поступок, возврата после которого уже не может быть. Живи свободно и не мучайся совестью. Желаю тебе всяческого счастья на твоей дороге! Не вспоминай меня. Я – тварь!» – так заканчивалось письмо – коротко и ёмко.

Кирилл непроизвольно сжал кулаки, сминая жалкий клочок бумаги, вместивший целую жизнь.

Матрена-сука! Это она всё обдумала, всё устроила, всё обговорила. Ах ты, блядь такая!

Дверь в общежитие, как заклинило. Рванул на себя – в руках осталась металлическая скоба от ручки. Со злости ударил солдатским сапогом в дощатое полотнище, дверь неожиданно распахнулась во всю створку.

Ошарашено остановился на пороге.

Забыл в горячке, в какую сторону открывается дверь. Ну, я тебе старая профура покажу!

Матрёна, выскочившая из-за стола, хотела было нырнуть в подсобку, но короткий удар в печень переломил Кирилла пополам.

Он так и остался на полдороги к столу, где сидели уже подмякшие от выпитого девицы.

Старшина срочной службы оказался проворнее Матрёны и вовремя упредил своего бойца от необдуманного поступка.

– Боец, расслабься! – старшина, заботливо обняв за плечи, разогнул Кирилла и усадил его за стол. – На, выпей, пока мы добрые! – и протянул незадачливому «бойцу» гранёный стакан с остатками пиршества на самом донышке.

Кирилл выплеснул содержимое в лицо Матрёне:

– Пей, сука!

– Боец, извинись перед женщиной! – старшина, тот, у которого был намётанный удар, прихватив в охапку гимнастёрку «бойца» приподнял Кирилла над столом. – В морковь хлебальник сделаю! Извинись!

– Товарищ военный, это же Кирюша! Отпусти его, я Вас умоляю! – Матрена отпихнула старшину в сторону. – Кирюша, прости старую дуру! Дорога в ад добром мостится. Куда бы она с мальцом делась? Нищету разводить? А Федор и не узнал бы никогда, кабы она сама не призналась. Вот видишь как всё…

Кирилл сидел за столом обмякший, уперев взгляд в пустой стакан.

– Я бы вас чайком побалова, да сахарок кончился. Лера, – потрогала она за плечо одну очень уж внимательную к сверхсрочнику девицу. – Лера, принеси коробку конфет, которые тебе вчера Вовка Шмырёв подарил. Принеси, ребят угостишь!

Матрёна всегда была щедрой за чужой счёт.

– А мы сладкое не едим! Зубы болят! – потянулся над столом, хрустя суставами, старшина-сверхсрочник. – Лерок, один момент! Подвинься! – старшина, громоздкий, как шкаф, вышел из-за стола, потоптался, разминая ноги, и направился к двери. – Я, щас!

«Лерок» рванулась, было за ним, но Матрёна попридержала её за плечо:

– Не спеши! Горяча больно!

Через минуту старшина появился в дверях, держа под мышкой, как порося, мешок с сахаром:

– А вот и мы! Невзначай – пришли на чай! Принимай Матрена! За два пузыря отдадим! – старшина бухнул на стол мешок так, что нитки на прострочке шва лопнули, и сахар белым ручьём стал стекать прямо на заплеванный и давно не мытый пол.

– Ах, ты – беда какая! – Матрена, ухватив за концы мешок, ловко поставила его «на попа». – Чтоб добру – да пропасть! А литром здесь разве обойдешься, кабы деньги были?..

– Ну, тогда я обратно отнесу! – Старшина хотел было подхватить из её рук мешок, как та сразу спохватилась:

– Где-то у меня заначка хоронилась. Не спеши, начальник! Какой ты резвый! Я – враз! – Матрёна быстро, пока старшина не раздумал, обняв пузатый мешок, попыталась сволочь его со стола. Но груз для неё оказался непосильным. Она сама чуть не повалилась вместе с мешком на землю. – Так под ним и родить можно! – обессиленная плюхнулась на стул.

– Ну, это тебе не грозит! – съязвил Кирилл, хватая мешок за концы. Куда нести?

– За Кудыкину гору! А то не знаешь, где у Матрёны что лежит! Неси в каптёрку! – И повернула следом за Кириллом в свой загашник, где, покопавшись, можно найти всё что угодно, даже то, что искать не надо.

Теперь за водкой побежали, обмениваясь смешками, девушки:

– Мы – щас!

Берите на все! – махнула рукой Матрёна.

…Водку, как любовь на старость, – на завтра не оставишь, и гульба понеслась с переменным успехом по всем законам питейного и любовного жанров: сначала под лестницей пропали Лера со сверхсрочником, потом командир Кирилла со своей девицей.

Потом пропали все.

За столом осталась сидеть только одна Матрена, то ли в глубокой дрёме, то ли просто так, от скуки, смежив свои поредевшие светлые с подпалиной ресницы.

Гораздо позже рядовой боец Кирилл Назаров нашёл себя на гарнизонной гауптвахте, где было сыро, холодно и пахло мышами.

Отцы-командиры безмятежно спали, раскинувшись, как в младенчестве, на дощатых нарах.

Кириллу спального места не досталось, и он лежал рядом прямо на земляном полу, подсунув под голову лохматую неизвестно как попавшую сюда толстенную поваренную книгу, которой, наверное, между редкими приёмами пищи, насыщались неугомонные насельники данного казённого заведения.

– Подъ-ёёё-м! – зычно прокричал дежурный офицер в настежь распахнутой двери этого армейского каземата.

Знакомая команда, уже пообвыкшего к армейской службе Кирилла, пружинисто подбросила его и поставила тут же в вертикальное положение.

Озираясь по сторонам, он наконец-то понял, где находится.

«Во, попал!» – пронеслось в не совсем просветлевшей голове парня. Но, вспомнив, что он всего-навсего молодой солдат, ещё не принявший присяги, успокоился: «А, хуже не будет!»

Его отцы-командиры, свесив ноги с нар, смущённо переглядывались между собой, оценивая обстановку.

Рядового Назарова, как не принявшего воинскую присягу, отвезли на комендантской машине снова в учебную часть, где он успел ещё на завтрак.

Только к перловой каше на этот раз хлеба не было.

А что случилось с его нечаянными собутыльниками, с которыми он, согласно воинскому Уставу, пить ну никак не должен, Кирилл так и не узнал. Правда, Матрёна потом писала: «… что под самый Новый Год, пришёл к нам Николай, – ну, твой старшина, тот, который с Житомира, и увёз Викторию. Помнишь, она вам Викой называлась? Увёз в свою Хохляндию, а Лера – так до сих пор в девках и ходит. Никто не позарился… Может, тебя дождётся?» – съехидничала старая профурсетка в конце письма.

Глава вторая

1

Что есть Армия?! Сложнейший механизм, машина похожая на сельскохозяйственный комбайн по уборке зерновых, задача которого срезать и обмолотить то, что ещё минуту назад росло, колосилось и шумело под ветром, переговариваясь между собой на своём неведомом языке.

Правда, в отличие от любого механизма, армейская машина даже вне своего прямого назначения, в простое никогда не бывает. Приводной ремень вращает тысячи и тысячи колёс, храповиков, возвратно-поступательных рычагов и прочих технологических деталей, обеспечивающих одним движением руки, пусть и холостую, но всегда слаженную, работу всего комплекса.

Хотя в простоте управления этот комплекс более похож на современный компьютер – нажал кнопку, и результат уже на мониторе.

Большой Начальник шевельнул пальцем, и за тысячи километров – на жарком ли юге, ледяном ли севере, громогласное – «Подъём!» сдвинуло собачку на храповике. Тысячи шурупов и винтиков тут же встали на свои места готовые своей косной материей взять на себя всю нагрузку рычагов и колёс, чтобы машина могла в любой момент косить и жать то, что ещё шумит и клонится под тяжестью спелого колоса на лёгком ветерке жизни.

Сморгнул Большой Начальник соринку – и вот уже рядовой Кирилл Назаров не просто молодой солдат учебного подразделения, а принявший присягу на верность Родине боец, воин Советских Вооружённых Сил со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Гордись и торжествуй парень! И он гордился и торжествовал, хотя не всё так гладко проходило у него на службе…

Стучит поезд, гремит поезд, крутятся железные колёса, унося парней в новеньких гимнастёрках, под которыми бьются молодые сердца, далеко-далеко.

Вот уже миновали одну пограничную заставу, промелькнула полосатым шлагбаумом другая застава, и в окнах показался католический крест на серой островерхой кирхе – Германия! Вернее, Германская Демократическая Республика, а попросту, как тогда писали, ГДР.

Служи солдат Родине на переднем крае, впереди всех пограничных застав!

Топают русские сапоги по старинным отполированным каменьям маленького городка Борна, что лежит в округе славного города Лейпциг, в единый срок забывшего своего любимого, несравненного фюрера.

Теперь, под согласный шаг и барабанную дробь армейских колонн, приветливо машут руки высыпавших на улицу немцев, старых и молодых, под возгласы: «Руссиш фройдншафт – Мир и Дружба!»

Да… мир и дружба…

В центре городка высятся красного литого кирпича по барачному длинные здания. Это солдатские казармы. Обиталища воинственного духа фатерлянда ещё тех, благословенных кайзеровских времён, потом и хищных бешеных псов фашистского вермахта.

Теперь казармы в один срок поменяли своих бывших обитателей на краснозвёздных бойцов, отцы и деды которых, хотя и умывались кровью, но усмирили воинственный дух кайзеровской гвардии. А потом решительно и навсегда перебили негнущиеся ноги железного перевертня свастики. Обкорнали этого четырёхглавого дракона, спалившего в газовых печах своим ядовитым смрадом этнического, расового превосходства не одну тысячу народа.

Теперь, шагают, с любопытством крутя лобастыми головами в звёздных пилотках и сотрясая строевой песней лучистые стёкла непривычных, островерхих, крытых красной черепицей домов, вчерашние дети российского приволья.

Проснись и пой народ германский!

Прибывший контингент разместили до распределения по взводам и батареям в одном довольно запущенном помещении, где до этого была солдатская прачечная и санчасть.

Теперь прачечную перевели в другое здание, а санчасть разместили поближе к штабу, чтобы офицерам было не повадно пропадать по пустякам в кабинете симпатичного лейтенанта медицинской службы, прибывшей сюда по назначению из мединститута и ещё не успевшей обзавестись мужем.

Кириллу и здесь повезло со старшиной, которому временно было поручено «могучее» пополнение из Союза.

Только разместились по этажам, только застелили койки, только вышли в большой – в полказармы – солдатский туалет, раскурить «трубку мира» – пачку кременчугской махорки в одну закрутку, – как в дверях появился маленький с помятым, как солдатская портянка, лицом прапорщик.

По внешнему виду, особенно по кривым ногам в узких галифе, прапорщик был урождённый степняк и, наверное, очень любил лошадей, потому что первая его команда, как только он вошёл в туалет, была: «Тпру, стоять, салаги!».

Кирилл в это время только что примостился на «толчок» и встать, как подобает по уставу, ну никак не мог, поэтому он, не обращая внимания на команду, продолжал своё естественное дело.

Почему-то вот это больше всего разозлило степняка.

– Товарищ ря-до-вой, почему не выполняете команду? – раздельно произнося слово «рядовой», грозно начал он, что не предвещало ничего хорошего этому рядовому.

Кирилл неспешно поднялся, застегнул брюки, приложил руку к виску и громко отчеканил:

– Товарищ прапорщик, рядовой Назаров…

– От-ставить!

– Рядовой Назаров…

Но «степняк» его тут же оборвал:

– Разговорчики! Наряд вне очереди!

– Товарищ прапорщик… – начал было снова Кирилл.

– Два наряда вне очереди, за пререкания со старшим по званию!

Кириллу ничего не оставалось, как сказать короткое – «Есть!»

– Повторить по Уставу!

– Да пошёл ты… – сжимая кулаки, пробормотал Назаров тихо, но так, чтобы непременно услышал этот кривоногий «мухобой».

– Не слышу! – прапор почти вплотную подошёл к Назарову и узкие глаза «степняка» желтовато блеснули.

– Есть два наряда вне очереди… – без энтузиазма ответил Кирилл, хотя кулаки его сжимались, и он едва удерживал себя, чтобы не сунуть в довольно загаженное солдатами «очко» морду этого, невесть откуда взявшегося, командира.

С ним-то он бы справился наверняка, но штрафбата за подобное потом ему не миновать, и Назаров с трудом заставил себя сдержаться.

– Чтобы туалет к отбою блестел, как у слона яйца!

– Товарищ прапорщик, я у слона яйца не щупал! – под оглушительный хохот ребят съязвил Кирилл.

Но «степняк» уже вышел, прикрыв за собой дверь.

2

Кто служил в армии, тот знает, что на уборку туалета назначают самых нерадивых солдат находящихся в наряде.

Вот теперь Кириллу Назарову пришлось узнать, что такое армейский наряд вне очереди.

Сказано, сказано мудрыми из мудрых, что кобылу надо обходить спереди, а командира сзади…

Долго стоял Кирилл перед дилеммой – подчиниться приказу и униженно скоблить выстроенные в широкую шеренгу «толчки» или, махнув рукой, ожидать дальнейшее.

Кирилл уже знал, что в армии шутки со старшими по званию плохо кончаются, и он, с отвращением подняв швабру, попытался что-то убрать в порядком загаженном сортире.

Но тут к радости Назарова, несколько раз прохрипев, кончилась в трубах вода и солдат, отбросив швабру, с лёгким сердцем пошёл гулять по расположению части, знакомясь с местом своего нового пребывания.

Возле одной из казарм его встретили два, судя по виду, старослужащих солдата, два «старичка».

– Махнём не глядя! – сказал Кириллу один из них, потряс запястьем на котором зелёным светом мигнул циферблат наручных часов.

Назарову его оригинальные японские часы, приобретённые по случаю у базарного ханыги, теперь были нужны, как рыбе зонтик. «Сержант разбудит, как человеков» – совсем по Высоцкому.

– Давай! – заинтересовался Кирилл светящейся игрушкой.

В один момент обменялись «не глядя», пожали друг другу руки и разошлись.

Кирилл взглянул на новую штучку. Было ровно тридцать минут до отбоя, и он, бесцельно шатаясь, снова набрёл на ещё несколько старослужащих солдат, которые дружелюбно предложили обменять, что у кого в карманах.

– Давай! – безразлично сказал Назаров, зная, что всё равно с тем, что у него есть, рано или поздно придётся расстаться, и вывернул свои карманы. В одном лежал фирменный швейцарский складной ножик с ручкой из красного коралла.

Жаль вещицы, но солдатские законы ещё с незапамятных времён незыблемы: «отдай, и не греши!».

А у того весёлого «старичка» в кармане оказалась только одна махорочная труха – и всё.

– Ничего, землячок! И ты с кем-нибудь махнешься! По рукам!

– По рукам! – ударили ладонью в ладонь.

Кирилл мельком взглянул на часы. До отбоя было, как и прежде, ровно 30 минут.

«Успею, небось!» – сказал себе Кирилл и отправился дальше в поисках приключений.

Но приключения были у него ещё впереди.

Военный городок сразу сделался каким-то сумеречным и скучным, хотя всё так же горели фонари на столбах, освещая горбатую брусчатку под ногами. Всё так же светились большие жёлтые электрические шары перед входом в казармы. Но уже, как минуту назад, там не толпились солдаты. Места для курения опустели. И только один раскидистый тополь рассеянно ронял широкие листья возле штабной доски с портретами лучших военнослужащих части. Его тяжёлые ветви недовольно раскачивались, словно грозили молодому бойцу расправой.

Кирилл посмотрел на часы, они всё так же показывали, что до вечерней поверки и отбоя оставалось ровно 30 минут. Тряхнул кистью руки возле уха – привычного тиканья маятника не услышал. Тряхнул ещё раз – молчок!

«Вот теперь – всё!» – обречённо подумал Кирилл. Пропустить вечернюю поверку для солдата равно самоволке. Наказание за проступок самое строгое – и не только нарядом вне очереди.

Перемахнул кустарник, щетинившийся обочь тротуара, выскочил напрямую к штабу, а там десяток метров до казармы.

Вспомнил про неубранный туалет и, переведя дыхание, остановился у входа: «Во – не повезёт! На родной жене триппер подхватишь!», тряхнул головой и решительно шагнул в казарму.

Кроме зевающего у тумбочки дневального, в коридоре никого не было.

Кирилл хотел было незаметно юркнуть в спальное помещение, но дневальный взлетевшим на стреху молодым петушком тут же радостно прокричал:

– Товарищ прапорщик, рядовой Назаров прибыл в расположение казармы! Дневальный Курочкин! – гордо обозначил он и себя, не отступая от устава.

Из-за приоткрытой двери заваленной бумагами и плакатами комнаты, обтягивая под широким ремнём гимнастёрку, не спеша, вышел «степняк».

Теперь весь его вид выражал полное безразличие, что сразу же успокоило Назарова: «Может, пронесло? Забыл монголоид про мои наряды…»

– Стоять! – крикнул прапорщик, когда Кирилл хотел нырнуть туда, где уже во всё храпели его товарищи.

– Стою, стою! – вроде как, успокаивая «степняка», скороговоркой пробубнил провинившийся солдат, не предполагая, какие за этим последуют действия.

Прапор подошёл к дневальному, взял трубку служебного телефона:

– Товарищ капитан, докладывает старшина Егоров.

«Ничего себе степняк! – удивился про себя Кирилл. – Егоров! Вот что значит монгольское иго!»

Но размышление его о глубине проникновения степных генов в русскую кровь, прервал разговор прапорщика с неким капитаном, дежурным, который как раз и несёт ответственность за ЧП на территории части.

«Степняк» доложил капитану о невыполнении рядовым Назаровым распорядка дня, о дерзком его поведении, о невыполнение приказа по уборке туалета.

– Так-так-так… – прослушивалось в трубке. – Я разберусь! Разберусь…

– Встать! Смир-ноо! – скомандовал прапорщик, оторвавшись от трубки, когда Кирилл хотел, было, присесть рядом на табурет.

Пришедший капитан ни о чём спрашивать Назарова не стал, а, не глядя на него, скомандовал: «Кру-гом! Марш на улицу!». И они с прапорщиком вышли следом.

– Десять кругов по периметру части! Бе-гом! – офицер, повернувшись, ушёл на КППе, а «степняк» с русской фамилией Егоров, остался считать круги.

Воинская часть большая. Каждый круг в километр будет. Бежать вначале легко, а потом, после трёх-четырёх кругов стали напоминать о себе сапоги. Они, как гири на ногах, оттягивали каждый шаг назад. Кирилл теперь уже не бежал, а, как говорят, легонько трусил.

Но у прапорщика Егорова глаз зорок, характер твёрд.

– Команда – «Бегом!». Рядовой Назаров, выполняй! – отрубил «степняк», когда Кирилл поравнялся с ним.

– А-а! – только и сказал, остановившись, нарушитель воинской дисциплины. Сбросил с ног слоновьей кожи яловые сапоги, размотал рулоны портянок и, высвечивая в тихом свете фонарей босыми пятками, снова побежал.

Только теперь, после девяти витков обочь загородок из колючей проволоки стало до него доходить, что спорить с командиром – себе дороже.

Босиком на десятом круге ему стало совсем легко, и он ринулся на одиннадцатый виток, чтобы доказать «степняку», что у него силы хватит и на двадцать кругов.

– Отставить! – сказал прапорщик. – У тебя ещё туалет не убран. Приступить к выполнению задания!

Назаров хотел что-то возразить, но «степняк» сказал, как выхаркнул мокроту:

– Отставить разговоры! – и покачиваясь, закосолапил в казарму.

В туалете всё так же было запущено и мерзопакостно, что совсем нехарактерно для армии.

Обычно в таких местах бывает зачастую чище, чем у иной хозяйки на кухне.

Но само помещение, отведённое для нового пополнения, было ничейным, поэтому уборкой здесь никто не занимался – обычная нелегальная курилка внутри воинского подразделения.

– Убрать и доложить! – сказал прапорщик Егоров и взял под козырёк.

– Товарищ прапорщик, – попробовал возразить Кирилл, – здесь работы на всю ночь! Как я доложу, когда вы спать будите?

– Командир всегда бодрствует. Спят на гражданке, а здесь бдят. Убрать и доложить! – отчеканил и отправился к себе в каптёрку, где у него была своя отдельная койка. Он совсем недавно ушёл на сверхсрочную службу и своё личное время к радости начальства проводил вместе с солдатами.

Рядовому Назарову осталось только обречённо развести руками.

Он присел на пустой, кем-то принесённый сюда ящик из-под боеприпасов, и закурил. Бросил под ноги окурок и закурил снова. Одной сигареты оказалось мало.

Но сиди, не сиди, а наказание выполнять надо.

За невыполнение приказа может последовать трибунал. Приказы не обсуждаются, а выполняются. Это он хорошо уяснил еще будучи в карантине для молодых солдат.

Хотя у солдат, особенно опытных и догадливых, на этот случай есть другая поговорка: «Не спеши, солдат, выполнять команду, ибо будет приказ – «Отставить!», что зачастую в служебных отношениях командиров и подчинённых играло немаловажную роль.

«Спешка нужна при ловле блох!» – бубнит в сторону умный солдат, поворачиваясь налево для выполнения команды или поручения.

Кто служил, тот знает и помнит.

«Ночь длинная, ещё успею, небось, – Кирилл, скривившись, посмотрел в сторону толчков, – дерьмо убрать. Монгола бы этого сюда головой сунуть! – Имея в виду прапорщика, пробормотал уже в полусне, в сладкой дрёме, солдат.

Как всегда: снились бригадные ребята, водка, шумные гульбища и только в одних коротких причёсках скользкие, как русалки, скабрёзного вида девицы.

– Па-аа-дъём! – заполошно заорал дневальный, отодрав Кирилла от одной из русалок.

Кирилл, как сидел на ящике, привалившись к стене, так и остался сидеть, едва разлипшимися глазами с недоумением осматривая крашеные ядовито-зелёной краской высокие стены вверенного ему для уборки заведения.

До него не сразу дошло – кто он, и где он?

– Ёёёё!.. – только и мог он простонать под грузом, обрушившимся на него вчерашнего дня. – Звездец мне теперь! Как есть, звездец!

Мимо него, не обращая ни малейшего внимания, туда-сюда сновали солдаты, вчерашние мальчишки, нетерпеливо придерживая наполненные всклень отяжелевшие мужские достоинства стальной крепости. Им тоже снились ускользающие, и вёрткие, как русалки, недавние подруги.

Вот уже построение на зарядку, а прапора всё нет.

Кирилл только так, для вида, взяв в руки швабру, повертел её около ног, помызгал кое-как керамическую плитку пола и снова поставил швабру в угол.

«Может, забыл, «степняк» обо мне? Мало ли таких! Всех не упомнишь, – успокаивал себя Назаров, прикуривая очередную сигарету. – Ребята теперь на зарядке выкладываются, и никому до меня дела нет. Может, правда забыл старшина свой приказ?»

Но командиры своих приказов не забывают никогда и обещания наказать выполняют неукоснительно, что через минуту стало понятно рядовому Назарову, невзначай забывшему свой долг и беспрекословный Устав воинской службы.