Текст книги "Не взывай к справедливости Господа"

Барак, к которому в два захода припарковался автобус, с виду казался нежилым, а если и жили в нём, то так давно, что он и сам забыл своих пришлых, к хозяйству непривыкших постояльцев.

За дощатой дверью, в глубине тамбура, куда вошёл Назаров, была ещё одна дверь, обитая залоснившимся от долгого употребления брезентом, или это был просто дерматин – в потёмках сразу и не разберёшь.

Дверь была наглухо закрыта и не поддалась на первые робкие усилия Кирилла.

Кадровик, бывший парторг, привыкший ломиться куда попало, упёрся ногой в притолоку, двумя руками резко дёрнул за скобу, и дверь с тяжёлым вздохом отошла, впуская людей в промёрзшее большое помещение. В середине, раскорячившись на тяжёлых гнутых ногах и загораживая почти весь проход, пузатилась деформированная от былого жара, сваренная из толстого листового железа печь, без конфорок, но с поддувалом и широкой, в дырках по низу для тяги, дверкой.

Судя по величине помещения и огромной печи в нем, теперь можно было не беспокоиться за дальнейшую судьбу вновь прибывших. Чего-чего, а брёвен для топки здесь предостаточно, и сибирскому морозу будет трудно дотянуться до монтажников, пока эта железная утроба набита поленьями.

Обступив печь со всех сторон, в два уровня теснились лежаки, сбитые из массивных горбылей и прокопченные до того, что казалось, по ним краснодеревщик щедро прошёлся морилкой. Лежаки были пустые, кое-где подёрнутые то ли изморозью, то ли застарелым грибком.

Надо сказать, что это помещение было отделено от остального барака стеной с пожелтевшими наклейками советских тружениц из журналов «Огонёк» и «Смена».

Кажется, только эти два журнала в то время имели цветные вкладки.

Для каких целей раньше служило это помещение неизвестно, но для прибывших сюда ребят оно подходило в самый раз. Узкие окна были забиты то ли ватой, а то ли снегом, и света не пропускали, лишь кое-где по краям просвечивали голубоватым бледные подтёки, как будто невзначай по стеклу разлили снятое молоко.

Такие окна, конечно, тепла на улицу не выпустят, да и входная дверь, прошитая и простеганная суровой ниткой, работает, как поворотный клапан.

Кирилл дал команду разгружаться, а сам, нашарив в куче инструмента топор, пошёл рушить полуразвалившийся барак напротив – сухие поленья будут гореть, как спички.

Ребята затащили в помещение вчерашние, до сих пор не оттаявшие матрасы, сложили по своему назначению инструмент. Сварочное оборудование закатили в полутёмный тамбурок и стали потихоньку приходить в себя после дороги.

В этих местах морозы наступают мгновенно и надолго.

Обычно снег выпадает только в первозимок, обильный и плотный, а в остальное время до самой весны стоит сухая морозная и солнечная погода. При обычных температурах 45–50 градусов, здесь привычного снегопада не бывает, такого, как в средней полосе России, когда снег пушистый и мягкий заволакивает всё кругом. Но зато всю зиму, при любой погоде, с неба осыпается мельчайшая морозная пыль, делая снежный покров зыбким и текучим, как сухое просо.

Посёлок Мамырь – самая морозная точка Иркутской области. Расположенный далеко на север от областного центра, в самой низине, он вбирает в себя весь холод восточной Сибири и Якутии.

Здесь даже в солнечные дни стоит туманная мгла, выстуживая воздух до запредельных температур.

Кирилл намахал уже порядочно дров, когда его вдруг позвал заскучавший кадровик Наседкин:

– Поедем! Твои горлохваты как-нибудь здесь и без тебя разберутся!

– Куда, Поликарп Матвеевич? Дайте сначала хоть чуточку оглядеться, а о работе мы и завтра поговорим, – не уловив, куда клонит кадровик, запротестовал Кирилл.

– Вот-вот, завтра в восемь ноль-ноль планёрка, а сегодня тебя ещё пристроить надо. У нас контора в посёлке, а рабочий объект здесь. Планёрки ежедневно. Устрою тебя в гостинице, есть там одно место, а на работу с нашими ездить будешь. Сегодня, вроде как Рождество по новому направлению, – Наседкин внимательно посмотрел на Кирилла, видимо оценивая его способности в питейном деле, – а завтра, чтобы, как штык трезвым был. И смотри за своими. Ой, смотри! У нас прошлым летом тоже вот такие ухари с Рязани были. Решили в тайге пикничок устроить. Ну, и устроили. Из восьми человек домой только один пришёл, да и то случайно на посёлок набрёл. Остальные до сих пор в тайге дорогу ищут. Вертолёт вызывали, милицию… У нас люди когда пьют, то ключ от квартиры соседу через форточку выбрасывают. Здесь прежде чем в туалет сходить, костёр разводят. Так что ребят проинструктируй. Они ж, пьяные, как дети малые. Ты их жалей!

Назарову предложение жить отдельно от своей оравы в неуютной гостинице, конечно, не фартило – начальство рядом, не увернешься, да и тунгус тот, побрательник Мустафы, вряд ли хорошо топить к весне научиться. А насчёт морозов и пьянства – конечно! – Кирилл кивнул головой, – как же, понятное дело! В тайге один медведь хозяин, да и тот спит. А пьянству – бой!

Возвращались в посёлок неспеша, переваливаясь с одного переката на другой.

Солнце как-то быстро стало заваливаться за верхушки деревьев, окрашивая снег в ярко-малиновый цвет. День, не успев начаться, уже катился под гору.

Вот и гостиница. Распластанная на два крыла, она загородила дорогу. Красные сполохи её окон ложились на сугробы, и казалось, от сугробов они поднимаются до самого неба.

Наседкин повёл Кирилла со двора, а не с красного входа, где за небольшим порожком, простеганная и толстая, как матрас, блестела никелем ручки входная дверь. Распахнув её, они вместе с клубами морозного воздуха ввалились в небольшой коридорчик, по обе стороны которого были распахнуты настежь двери комнат.

Сегодня тот туземчик-кочегар, наверное, трудился на славу.

В одной из комнат на четырёх рахитичных ножках, мерцая пустым экраном, стоял старый, ещё в ламповом исполнении, телевизор.

Кадровик выдернул вилку из розетки и снег на экране сразу осыпался.

В комнатах никого не было. Свет с трудом пробивался сквозь опушенные морозом окна – белый узорчатый мох.

В тусклом свете короткого зимнего предвечерья виднелись кровати.

В комнате, где впустую работал телевизор, постели были скомканы, значит, в ней жили. А в комнате напротив, слева от стола, стояла аккуратно заправленная кровать с пухлой подушкой и свёрнутой конвертом простынёй. В комнате было тепло и уютно.

Кирилл, с удовольствием опустившись на кровать, почувствовал под собой хорошо натянутую сетку и огляделся по сторонам.

Между тем, кадровик открыл дверцу стоявшего рядом холодильника.

По всей видимости, холодильник служил просто тумбочкой (зачем в такие морозы ещё и холодильником пользоваться?), достал и посмотрел на свет уже початую бутылку с желтоватой, слегка маслянистой жидкостью, отвинтил крышку и плеснул в два стоящих рядом стакана этой настойки.

Кирилл, было, потянулся за чайником, но Поликарп Матвеевич со знанием дела сказал: «Не порть продукт!», открыл запушенную створку окна и достал оттуда завёрнутый в газетную страницу кусок сала.

Хлеб и нож лежали под рукой на столе.

Поставив сало торцом на столешницу, щедрый кадровик пододвинул его к Назарову, показав глазами – пора действовать!

По всему было видно, что кадровик здесь, если не хозяин, то и не посторонний человек.

Кирилл взял нож и привычно полоснул им по оковалку. Нож, соскользнув, чуть не порезал его руку даже не оставив следа на бело-розовом аппетитном бруске.

Кирилл попробовал пальцем лезвие. Нож был достаточно острым.

Сало на пятидесятиградусном морозе становится твёрдым и хрупким, как стекло.

Кадровик молча положил сало на широкий обрезок разделочной доски, и лёгкими движениями лезвия стал его скоблить. На доску посыпалось тончайшее крошево.

Посыпав этой массой, как солью, кусок ржаного хлеба, Поликарп Матвеевич разделил его ножом на две половинки и одну протянул Кириллу.

– В Сибири быть не приходилось?

Кирилл не стал распространяться о своих коротких командировочных набегах за Урал и отрицательно замотал головой.

Назаров всегда видел в Сибири какую-то сказочную страну с крепким и суровым народом, с необыкновенной природой. А на самом деле при встрече оказалось земля, как земля, люди, как люди – ничего особенного. Если бы не морозы, то здесь всё то же, как под Тамбовом или под Рязанью.

– Здесь русский дух, здесь Русью пахнет! – Кирилл поднял стакан, и они молча, не чокаясь, выпили.

Спирт, если при этом не дышать, пьётся не хуже водки, а с морозца – тем более. Рот обволокло чем-то непривычно сладковатым и вкусом свежей крови, но Кирилл сразу на это не обратил внимания. Главное – выпить.

Стало тепло и весело.

Назаров снял куртку и свалил её тут же за дверью в угол. Вешалки в комнате не было, а в коридор с насиженного тёплого места идти не хотелось.

Добрейший Поликарп Матвеевич только, широко зевнув, расстегнул свою меховую под волка, а может, это и был настоящий волк, тяжёлую куртку.

Как говорится: «Коль пошла такая пьянка – режь последний огурец!», и Кирилл вытащил из своей дорожной сумки кусок запеченной в фольге говядины и положил на стол.

Его неожиданный покровитель плеснул по стаканам ещё на два пальца, и они чокнулись теперь уже на правах доброго знакомства.

То ли стаканы были некачественные, то ли жидкость в них была такая, что звук получился глухой и вязкий.

– Давайте, Поликарп Матвеевич, выпьем за вашу и нашу Сибирь-матушку, кормилицу и поилицу России! – Кирилл патетически показал глазами на запушонное снегом окно.

В то время нищий прораб Назаров ещё не знал, кого будет и поить, и кормить, и ублажать на Канарах матушка-Сибирь… Поликарп Матвеевич высокий тост своего гостя не оценил, а посмотрел на просвет свой стакан и спросил почему-то не страдает ли тот гипертонией?

«Зачем ему моё давление? Не в космос летим!» – подумал Кирилл и неопределённо пожал плечами. Голова у него иногда болела, но только после крепкой выпивки, да и не так, чтобы уж очень. Его молодой, здоровый организм расщеплял алкоголь на зависть друзьям-собутыльникам.

– На счёт женского пола – здесь дефицит. Да… Ты когда-нибудь пантокрин употреблял? – снова безо всякой связи спросил бывший парторг.

– Да приходилось как-то, когда перебой с водкой случался. А что? – Кирилл поднял глаза на собеседника.

– Узнай, что в этой посудине, а? – Поликарп Матвеевич щёлкнул пальцем по бутылке.

– Не знаю… но питьё – что надо!

– Мараловая настойка, вот что! Здесь она у нас в большом почёте. Молодит не хуже женьшеня. Как её делают, говоришь? – спросил кадровик, хотя Кирилл его ни о чём не спрашивал. – Проще некуда! – продолжал нечаянный его сотрапезник. – У нас – каждый охотник. Достать марала не проблема. В медицину идут рога, молоденькие такие, как гуттаперча. Слыхал, небось? Панты. Их, как морковь на тёрке строгают. Настрогал щепоть – и в бутылку! Если рога уже затвердели, то в дело идут семенники. Яйца у олешка выкалывают сразу, пока не остыли. Потом в спирту вымочишь – и вот она, – настойка! Результат сегодня во сне увидишь. – и хитро улыбнувшись, протянул мягкую, податливую, не привыкшую к физическому труду, ладонь. – На яйцах даже результативнее! Ну, бывай! – И направился к двери.

Назаров с наслаждением стянул валенки и, не раздеваясь, лёг поверх одеяла на кровать, окутанный подступившим теплом и тишиной. Выпитый сибирский настой медленно проникал в мозг, будя причудливые воспоминания. Уснуть никак не удавалось. Из тёмных глубин, как льдина в полую воду, чистая, пронизанная голубоватым светом весеннего дня, всплывала память детства.

Его поколение – это послевоенные слёзы России, избитые войной отцы и горемыки матери не всегда могли достойно воспитать и накормить своих скороспелых чад. И те чада уже подростками привыкли надеяться только на себя и умели достойно за себя постоять.

Рано возмужавшее поколение постигало жизнь только на своих ошибках и победах.

Эмпирический путь, хоть и не самый короткий, но самый надёжный.

Судьба страны и его зависимость от той судьбы, полное безденежье привели инженера Кирилла Семёновича Назарова сюда, в самое сердце Сибири, в глухой таёжный посёлок осваивать капиталистические методы покорения тайги.

Времена комсомольских строек бесславно закончились. Романтика дальних странствий оказалась невостребованной. Молодым стали ближе другие ценности и другие атрибуты: взамен гитары, вечного спутника комсомольца-добровольца, стал более желанным автомат Калашникова, или, на плохой случай, обрез, вместо томика стихов в рюкзаке, туго перетянутая резинкой пачка «зелени» в кейсе с кодовым замком, вместо студенческой зачётки в кармане, невзрачная сберегательная книжка.

Новые кумиры вдохновляют подростков на прагматичные действия и поступки, где все вопросы решает «бабло» – «бабки».

Теперь говорят: «Не в деньгах счастье, а в их количестве!»

Вот и он приехал в Сибирь не «за туманом и запахом тайги», как бывало приезжали сюда его ровесники, а по нужде.

Вот и он стал подумывать, что «горловая» работа на стройках с матом и неизбежной пьянкой не самое лучшее, что ему удалось сделать в жизни? А во всём виновата его чумовая юность, затянувшая Кирилла, в эту воронку, из которой ему теперь вряд ли удастся выбраться.

Прошлое живёт в настоящем.

…И пришёл сон густой и душный, как пар в русской бане. Матрёна (тьфу-тьфу-тьфу!) уже не вахтёр в бараке, а начальник их монтажного участка в строительной каске на голове и в страховочном высотном поясе ведёт рабочую планёрку, вальяжно раскинувшись в кресле. Изжеванная беломорина в углу обметанного редкой порослью рта и частая нецензурная брань делают её похожей на Савинкова, на «Сову» то есть. И вот она, эта Матрёна, положив пухлые ладони на стол, грозно вопрошает: «Почему ёппай-мать, ты, лядский прораб Назаров, до сих пор не сдаёшь пусковой объект приёмной комиссии? Я, ёппай-мать, изуродую тебя, как бог черепаху!»

А в конторе жара несусветная, и вот Матрёна, уже совершенно раздетая, просит Назарова высверлить в стальном сейфе, где всегда лежит рабочая документация, замок. «Я, ёппай-мать, там доллары храню, а ключ дома оставила. Сверли!» – говорит Матрёна.

Кирилл сверлит ручной дрелью. А сталь высокопрочная никак не поддаётся! Сверло вибрирует – раз, и только брызги огненные от сверла. Глаза Кириллу потом заливает, а Матрена-Сова всё кроет его непотребной похабщиной: «Я тебя сделаю, если ты сейф не вскроешь!»

А тут к ним спускается откуда-то сверху Дина, волосы по плечам, а сама в белой ночной рубахе. «Я – говорит Дина, – этот сейф пальчиком открою». А пальчики у неё все в красном маникюре, ноготки острые. Сунула она в замочную скважину свой ноготок, и стальной ящик тут же раскрылся. А там, в сейфе, одна рыхлая солома да обрывки какого-то зарубежного порножурнала всего в долларовых знаках и – никаких денег, ни баксов, ни даже наших нищих рублей. Грязь одна.

Оглянулся Кирилл вокруг себя, хотел спросить у Дины, где она была всё время? А вместо Дины стоит перед ним Мустафа и, ощерясь, предлагает ему брусок тротиловой шашки. «Жахни начальник, – говорит Мустафа, – Матрёна-сука деньги под подолом держит! Подложи ей взрывчатку, и жахни!»

Кирилл быстро очнулся и, привычно тряхнув головой, посмотрел на часы, было около двух часов ночи. В комнате жарко, электрическая лампа с потолка сыпала светлой пригоршней золотой сверкающий песок прямо в глаза.

Кирилла потянуло на улицу освежиться и пустить струю в морозный сибирский снег.

Дверь была не закрыта и легко подалась на себя.

Кирилл шагнул за порог и ахнул от видения ночного неба. Такого неба ему видеть ещё не приходилось. Тонкий сверкающий месяц над чёрной наполненной волшебством тайгой казался таким нереальным, что Кирилл остановился поражённый и месяцем, и огромными близкими звёздами, похожими на сказочные хрустальные яблоки на высоких белых деревьях.

Это прямые уходящие в Млечный Путь столбы дымов над низкими крышами домов создавали такую картину.

Рядом, никак не реагируя на присутствие незнакомого человека, в снопе света лежала, свернувшись кольцом, пушистая лайка. Нос её прятался под хвостом, как делают все северные собаки – мороз не достанет!

Короткий ледяной ожёг заставил Кирилла встряхнуться и поспешить снова в дом. Там хорошо! Там тепло и сухо!

С тех пор, как его мужское чувство было глубоко оскорблено, Назаров никогда не видел во сне свою первую любовь – с глаз долой, из сердца вон!

Но не со всем, в чём был и не был виноват, можно легко расстаться.

Жуткая конская грива женских волос в чёрных ошмётках запёкшейся крови неожиданно врывалась в его сознание, отравляя всё сущее. Видение было настолько чётким, что Кирилл, в первые дни после трагедии, оставшись наедине с собой, закусив воротник рубахи, выл по-звериному от невозможности что-либо исправить. Наверное, поэтому подсознание глубоко прятало эти видения, щадя молодой мозг рабочего парня.

И вот теперь, через много лет после случившегося, образ далёкой девушки всплыл из глубин, как всплывает затонувшая ещё со времён войны мина, освобождённая от пут опеленавших её водорослей, чтобы гулким эхом отозваться при встрече с какой-нибудь рыбацкой посудиной, разом опустошив её недра.

Кирилл, раздевшись, улёгся снова в постель, но разбуженный мозг никак не хотел освобождаться от вломившихся воспоминаний, которые, ворочаясь в прошлом, уже не могли дать успокоительного сна.

Долгожданный рассвет всё не наступал, заставляя Назарова снова и снова горько переживать свою такую несуразную юность. Ночь прошла в мучительных схватках реальности и зыбкого неуравновешенного забвения, не приносящего ни покоя ни отдыха.

В полной темноте телефонный настойчивый звонок вырвал его из липкой паутины бреда. Назаров наощупь стал шарить на столе трубку. Он вчера не обратил никакого внимания на чёрный эбеновый старинный аппарат, стоящий на морозном подоконнике и теперь старался уловить, откуда раздаются тревожные хрипловатые трели телефонной связи, которой, ну, никак не должно быть в этой глухомани.

Наконец, схватив трубку, он услышал грубый настойчивый мужской начальственный голос, рвущий стальную мембрану возле уха:

– Ты, мать-перемать, сучий потрах, сюда, что отсыпаться приехал? Почему не на планёрке?

Голос был грубый с хамоватой наглостью человека, которому здесь всё позволено.

Кирилл на своей работе так привык к матерному выражению эмоций, что не придал этому никакого значения, а даже обрадовался, что наконец-то оборвались мучившие его видения.

Нищему собраться – только подпоясаться.

Обогнув здание с другой стороны, он вошёл в маленькую, крепко прокуренную конторку, где уже шла утренняя «брехаловка», так монтажники всегда называли начальственные планёрки, где уточнялись текущие вопросы на грядущий день.

– Ты знаешь, как гундосых лечат? Раз, – и по сопатке! Если ещё раз опоздаешь на совещание, выгоню без командировочных вместе с твоей оравой!

Из-за сбитых наскоро тесин поднялся шкаф, громила, с лопатой вместо ладони!

Назаров слегка опешил и подался было назад, но протянутая ладонь, как ни странно, требовала рукопожатие.

Кирилл слегка даже ойкнул, когда его полуинтеллигентная рука оказалась в горячей «волчьей пасти».

Шкаф самодовольно хохотнул, увидев реакцию командировочного прораба на своё рукопожатие. Весь его вид говорил, что мы здесь, в тайге, всех «делали» и ещё «сделаем»!

Назаров непроизвольно оглянулся, отыскивая взглядом среди немногочисленных присутствующих вчерашнего кадровика, но Поликарпа Матвеевича среди них не оказалось.

– Чего зыркаешь? Нет твоего Поликарпа! Он вам на помощь за китаёзами в Харбин отправился. Говори, только без понтов, как думаешь 10 км бревнотасок монтировать? Вот тебе проект работ, и чтобы на завтра ты мне всю спецификацию спустил.

Назаров сразу понял, – кто в доме хозяин.

А хозяин сидел, развалившись в кресле, с похвальбой во всём своём облике, в толстом красном свитере и при перстнях.

Вот, мол, мы какие в краях отдалённых! Это у вас там, на материке, парторги да директора в галстуках и требуют себя на «Вы» называть. А меня зови просто – Вова!

Кирилл был действительно в ступоре. Этот шкаф – и Вова?!

Вот, оказывается, какой друг-приятель у Гоши Совы будет! Явный уголовник «откинувшись» по амнистии в первоначальный вариант наращивания капитала, в законе стал владельцем лесопромышленного комбината на золотой таёжной жиле со странным именем Мамырь.

То ли с эвенкийского языка пристало название лагерного посёлка, намырь – болото, а то ли с говорливой «фени» нечаянно соскочило. Ведь в этих краях ещё с царских времён держались на привязи ухватистые до чужого добра, русские мужики.

Ну, Вова-Вован! Ну, «браток», «пацан конкретный»!

Хотя они были примерно одного возраста, но чтобы так вот, запросто, называть начальника «Вовой»?!

Все понимающе заулыбались. Хозяин пошутить любит. Пусть этот раб-прораб почувствует разницу: кто он и кто такой «Вова».

А «Вова» – это просто кличка, погоняло, как любят выражаться между собой эти люди. Одним словом – псевдоним на свой лад у известного в правоохранительных органах гр. Владимира Синицына, мошенника и вора социалистической собственности в особо крупных размерах.

Но теперь вроде как совсем нет социалистической собственности, и Владимир Яковлевич Синицын, конечно, человек состоявшийся.

У Назарова противно заныло под ложечкой.

Во попал! С этими «вовами» ему, ну никак не хотелось иметь дело. Ещё в прошлой жизни он хорошо знал эту породу людей, завистливых, алчных, на всё готовых, если светит выгода.

Ну, Сова! Сосватал работёнку!

– Тут сварки километр! – быстро взглянув на проект производства работ, стал отпираться обескураженный прораб. – При таком морозе шов, как стекло лопается! Может, до весны подождём?

– Срать да родить – нельзя годить! Ты инженер, вот и решай, как сварку делать будешь. Мне хоть сам жопой стыки грей, а за каждый шов я с тебя спрашивать не буду. Вот они спросят! – обвёл руками «Вова» присутствующих. – Им славы не надо, им деньги давай! Они мои акционеры! Спросят, как отстирают! Воткнут головой в сугроб, а по весне ты подснежником станешь! Лютики-цветочки на снегу в садочке!

Люди, акционеры эти, сидели хмуро уставясь на Кирилла с таким видом, что каждый готов его расчленить на составляющие, если он не выполнит в срок задание.

От этих ли недобрых глаз, или оттого, что рядом нет ему никакой поддержки, Назаров стал по-мальчишески божиться:

– Все строительные нормативы запрещают вести сварочные работы при столь низких температурах!

– Ты языком динамо не крути, а выполняй свою работу! – Вова снова больно прищемил ему ладонь, давая понять, что разговор продолжения не имеет.

Да, сон оказался точно в руку…