Текст книги "Не взывай к справедливости Господа"

Глава третья

1

Неизвестно какое наказание получил за нерадивого бойца многодумный лейтенант Миролюбов от командира части, но рядовой Назаров был удостоен, за неимением в полевых условиях гауптвахты, десятью нарядами вне очереди по кухне.

Позже, за проведённые отличные стрельбы группа вычислителей была отмечена отпусками на родину, а Кирюша в это время отбывал свои бесчисленные наряды.

Правда, и отъелся он там, на дармовщину до того, что ему стали сниться бесконечные гурии, или вернее сказать фурии, которые каждую ночь мстили ему, убегая в самый кульминационный момент.

В каждом явлении есть положительный момент.

Служивший в санчасти его знакомый фельдшер посоветовал на ночь за неимением пустырника принимать питьевую соду.

«Как рукой снимет! – обнадёжил он напоследок. – Сам знаю!»

Хорошо отделался Кирилл по благодушию своих командиров.

В другом месте и в другом случае, его бы отдали под трибунал за умышленный поджёг вещевого склада армейского подразделения. И неизвестно, сколько бы внеочередных лет получил русский парень за диверсию. Все факты были против него, а у военного прокурора одни тузы на руках.

Но Бог миловал.

Хохочи солдат, время на твоей стороне. Дембель неизбежен, как кризис капитализма!

Долбит Кирилл неподатливый суглинок, обожженный немилосердным солнцем, и в мечтах уносится туда, куда разъехались его сослуживцы, оправдав доверие своих командиров. На гражданке сейчас хорошо. Лето. В городском парке прохлада. Девушкам парни мороженое покупают. Сами угощаются. Девушки в юбчонках по самое некуда. Вся полуправда на виду…

Ещё яростнее врубается Кирюша в землю, а земля хуже бетона, не раскалывается на глыбы, только мало-мало крошится под остроклювой киркой, а дальше – никак.

Прибежал дневальный:

– Кирюха, тебя Чапай зовёт. Он в город собирается за продуктами. Говорит: «Рядового Назарова ко мне и – бегом!». Чапай вроде как навеселе. Возле усов мухи, как возле дерьма вьются. Опять, наверное, чай с ликёром пил. У него в каптёрке я видел «Бенедиктин» стоит, зелёный, а крепкий как змей Горыныч. Я пробовал. Во, какой!

В армии, известное дело, от солдат ничего не спрячешь. Всё узрят. Всё приметят. Всё прощупают.

Сам знаю. Сам служил. Сам нырял, куда собака нос не совала…

2

Чапай, мужик хоть и простоватый, но довольно въедливый, был теперь непосредственным командиром рядового Назарова.

Кто дал старшине такую кличку – неизвестно, но она прилипла к нему, как потная гимнастёрка к телу.

«Что с него возьмёшь? – говорили солдаты. – Чапай, он и есть – Чапай!»

Кто служил в армии, тот знает, что для простого солдата, страшнее старшины, зверя нет. От него зависит всё – и твоё благополучие, и твой желудок.

Поэтому спорить со старшиной – себе дороже.

Чапай – старшина от рождения. Он, если во что упрётся, то или стену повалит, или перешагнёт.

Граматёнки у него особой не было, но по долгу службы и по необъяснимому желанию поучать, любил проводить в любое свободное время политзанятия. Солдатам на полном серьёзе разъяснял, что вот скоро советский человек будет сажать яблони на планете Маркс. Что планета Маркс, земля коммунистического будущего – она и цвет имеет красный, как звезда на пилотке, и будут жить там только одни пролетарии – человеческий гегемон. Которые никогда не позволят, чтобы американские вонючки топтали нашу красную землю Маркса.

Он почему-то упорно называл Марс Марксом, хотя его, на свой страх и риск, не раз поправляли солдаты.

Конечно, старшина был дурак, что не мешало ему говорить свысока глупые сентенции.

Солдаты втихомолку посмеивались над Чапаем, но напрямую побаивались – это было равносильно выплёскиванию кипятка против ветра.

Всякий старался не быть у старшины «на глазу», а если кто попадался, то вёл себя с подчёркнутой услужливостью, что больше всего унижало Чапая, но он до этого умом не доходил.

Рядовой Назаров тоже старался подладиться под старшину: рассказывал вдохновенные байки о своей, якобы забубенной, гражданской жизни, о похождениях по женским общежитиям, о воровских законах, к которым он, правда, не имел никакого отношения.

Эти байки располагали к Назарову новоявленного командира, который до призыва кроме таёжных сосен в глухом кержацком селе, ничего не видел.

Теперь при любом удобном случае старшина хозвзвода давал Кириллу всяческие послабления, иногда приглашал к себе поговорить о политике, о планете «Маркс», мол, хорошо бы там вместе с яблонями кедровник насадить, чтоб местные пролетарии и трудовое крестьянство орешками в свободное время баловались.

В Армии как: война войной, а обед вовремя!

Когда пришла пора поездки в город за продуктами, то Чапай, конечно, взял с собой Кирилла – город, и всё прочее при городе, для солдата без пристрастного командирского глаза, великое удовольствие.

До железнодорожной станции, где располагались армейские продовольственные склады, расстояние незначительное, всего каких-нибудь 150–200 километров, но по выжженной и гладкой, как стол, степи это было сродни плаванью в океане без компаса.

Можно сутками блуждать и не найти своей стартовой точки.

А кататься на станцию приходилось часто: холодильников в степи нет, а мясо солдату положено по нормативу, от которого так просто не отмахнешься.

Правда, с мясом дело обстояло совсем плохо – невыносимый зной превращал мясо в питательный корм для опарышей. Поэтому порционные куски перед закладкой в котёл дежурные по кухне солдаты промывали раствором марганцовки, иначе дизентерии, или чего похуже, не избежать.

Советские солдаты – не царёвы слуги, моряки-потёмкинцы, которые подняли бунт из-за плохой солонины.

Махнув рукой на опарышей, советские хлебали такой наваристый борщ алюминиевыми ложками так, что за ушами потрескивало, сноровисто выбрасывая на пол белых и толстых, разваренных, как макаронины червей.

Вот и полетели с Чапаем на станцию весёлые – Кирилл, да ещё один тонкий, как бикфордов шнур, солдат по прозвищу Кощей, москвич по призыву и полублатной по жизни на гражданке.

Кощей был прожорлив, как удав, и такой же потный и холодный телом. Правда, перед дембелем, когда из него выгнали полуметрового солитера, он так раздался вширь, что даже голос изменился – был тонкий и визгливый, а стал бархатный. Даже отцы-командиры потом долго удивлялись такой человеческой трансформации.

До станции солдаты добрались благополучно.

Чапай сам сидел за рулём, а Кирилл с Кощеем забрались под тент в кузове, где устроили себе сквознячок, и на ходу блаженствовали, пока Чапай жарился в раскалённой кабине ЗИЛа.

И загрузились они хорошо.

Мешки с сухарями и перловой крупой, коровья туша в брезенте на полу, две канистры воды, заправленные из наливного колодца здесь же на станции, сыто булькали фляжки на ремне, тоже под завяз.

На полигоне – вода первое дело, всё выбрось, а воду оставь!

Пока ребята грузили продукты и заправлялись водой, старшина раза три или четыре отлучался перекусить в дощатый, сбитый наспех, буфет, и с каждым разом – веселее и веселее.

Пока Чапай оттягивался после буфета в холодочке под широким брюхом ЗИЛа, трёхосного неимоверно неповоротливого грузовика, жрущего бензин, как мерин овёс – сколько не давай, всё мало, – Кощей сумел незаметно нырнуть в продмаг.

Солдатам водку не продавали, но на этот раз, продавщица сжалилась над худобой и отпустила ему бутылку теплой оранжевой на цвет перцовки.

На станции толпилось много офицеров, и удачливым солдатам пить на глазах у всех было небезопасно.

Кощей на ходу кивнул своему напарнику на большой дощатый туалет, стоявший на отшибе, и Кирилл, прихватив банку неучтённой тушенки, побежал к сортиру, расстёгивая на ходу солдатский ремень, давая понять, что ему туда – крайне необходимо.

Конечно, в туалете было, как в туалете, – мерзко и гнусно, но охота пуще неволи.

Пока Кощей стоял на карауле, Кирилл, вытащив штык-нож, вспорол покрытую густым слоем тюленьего жира жестяную банку с тушёнкой, и они – один в дозоре, один у бутылки, по очереди, отплёвываясь и кашляя, кое-как выцедили тёплую, пахнущую керосином, водку.

Похватав с широкого лезвия штыка, покрытые янтарным желе сочные куски говядины, кинули в очко порожнюю посуду и как ни в чем не бывало, пошли к уже загруженной машине.

Чапай сидел теперь у широкого рубчатого ската «ЗИЛа», прислонившись очумелой головой к раскалённому стальному диску колеса. Было видно, что ему теперь плохо – загребая растопыренными горстями горячую пыль, он машинально шарил возле себя, словно что-то потерял.

Когда солдаты подошли к старшине весёлые и независимые, Чапай уставился на них белёсыми, в красных паутинках, глазами и сразу, оценив ситуацию, вскочил, ударившись головой о балку кузова.

Обхватив грязной пятернёй затылок, он в три этажа матерно выругался и, согнувшись, короткими перебежками кинулся к рулю.

Солдаты едва успели вскарабкаться в кузов, как машина, подпрыгнув на месте, петляя по-заячьи, рванулась в степь.

3

Гружёный «ЗИЛ», словно под артобстрелом, закручивая винтом весёлую красноватую пыль, распластавшись, летел над землёй.

В кузове ребят швыряло так, что они, спасаясь от ушибов, обнимали мешки с крупой, хмельно гикали и во всю глотку орали: «Гони!».

И Чапай гнал…

На плотной обожженной глинистой земле ни дорог, ни колеи. Солончак с какой-то редкой белёсой колючкой.

Степь да степь кругом!

«ЗИЛ» ревел на предельных оборотах, солнце уже свалило к горизонту, а стартовой площадки всё не было. Не было и других площадок и строений – голо и пусто.

Вдруг машина встала, словно упёрлась в стену. Громыхнула дверца кабины, и послышалось в мёртвой тишине густое журчание.

Чапай стоял, широко расставив ноги, и поводил стриженой головой из стороны в сторону, осматривая окрестность. Широкий офицерский ремень был расстёгнут и вяло болтался на подсунутой под погон портупее. Гимнастёрка почернела от пота и была в белых соляных разводах. Под ногами старшины чёрствая горячая земля, захлёбываясь, впитывала пузырившуюся дурную влагу.

– Молчать! – заорал он, увидев весёлые стриженые головы, высунутые из-под брезента кузова.

«ЗИЛ», шипя и фыркая, выбрасывал пар.

Чапай полез, соскальзывая с буфера, к радиатору, но Кирилл, опередив его, уже раскрыл железную челюсть капота.

В радиаторе бушевал кипяток.

Открывать пробку было опасно, можно обварить лицо и руки.

Кирилл, стащил через голову потную гимнастёрку, его друг, быстро сообразив, кинул свою.

Теперь, обмотав двумя гимнастёрками пробку, Кирилл стал потихоньку её откручивать.

С резким хлопком пробка выскочила, сдунув с капота вместе с гимнастёрками и Кирилла.

Радиатор, хрипя и булькая, стал успокаиваться.

Чапай стоял, хмуро посматривая на подчинённых.

Стало ясно, что он потерял дорогу.

Куда ехать? В любую сторону необозримый простор в палящих лучах солнца – выжженная, утрамбованная табунными ветрами и несносным зноем твёрдая, как бетон, земля. Ни дерева, ни кустика.

Вдруг Кирилл увидел, что далеко-далеко, у самого обреза горизонта, показались купы деревьев и какие-то строения под ними.

Откуда в этих пустынных краях деревья? Когда строился полигон для испытательных полётов ракет и атомных взрывов малой мощности, всех жителей, казахов и русских, отсюда вывезли, а дома и строения пожгли.

До первого обжитого кишлака не менее пятисот километров. Не могли же они отмахать такое расстояние на этой доисторической колымаге?

Опорожнив в остывший радиатор канистру с водой, Чапай со своими помощниками снова устремились в даль неоглядную, к расплывчатым очертаниям кишлака – авось, там кто-нибудь обитает!

Теперь машина шла более спокойно, Кирилла с одногодком уже не швыряло с борта на борт, и они, устроившись поудобнее на мешках с продуктами, блаженно покуривали, выгоняя настоявшийся в головах хмельной чад.

Ехали не менее часа, как машина снова остановилась.

Там, где недавно стоял в дымке посёлок – никого! Пусто. Горизонт, обведённый Божьим циркулем, был свободен от всего, что мешало смотреть вдаль. Ни облачка. Солнце как палило, так и продолжало палить, всё больше заваливаясь на запад.

Кирилл припомнил, что железнодорожная воинская станция расположена от пусковой площадки точно на север, стало быть, направление на юг было наиболее верным.

Он сказал об этом старшине, тот послал его в исток всех жизней, но машину вырулил капотом на юг, и они снова тронулись в путь.

Солдату что? Солдат спит, а служба идёт, и они с Кощеем, завалившись на мешки, подрёмывали – отцы-командиры за них пусть думают.

Через несколько минут машина, поперхнувшись, остановилась. Кончился бензин.

Ребята подали старшине запасную канистру, и снова улеглись на мешки. Заправив бак, Чапай, не глядя, швырнул в кузов канистру, которая угодила Кощею прямо по стриженой голове.

Тот, не думая о последствиях, послал из кузова длинную матерщинную фразу. Но, вероятно чуя свою вину, Чапай сделал вид, что ничего не слышал.

Поперхнувшись несколько раз, машина завелась, и они снова тронулись в никуда, но спустя минут десять, двигатель застучал, заскрежетал железом и заглох.

Тогда ещё они не поняли, что это – всё. Распрягайся!

Из-под капота выбивался дым, то ли масло выгорало, то ли снова закипел радиатор.

Чапай приподнял крышку капота и удушливый чад повалил оттуда. Масло на блоке двигателя пузырилось, а под картером, шипя и потрескивая, сквозь копоть пробегали красными муравьями огоньки.

Кирилл со своим другом, отвинтив пробки на фляжках, стали поливать горящее масло, которое тут же разбрызгивалось, как жир на раскалённой сковороде.

Чапай, вытащив из кабины старый бушлат, стал им смахивать красных муравьёв на землю.

Протерев ватным бушлатом сочащееся изо всех щелей масло, он, присев на корточки, закурил.

Было видно, что старшина теперь протрезвел окончательно.

Что делать? Из-под радиатора ртутными шариками скатывалась вода. Стало ясно, что радиатор распаялся, и вода капля за каплей уходила в землю.

Жара заметно спала.

Юркие ящерки, не обращая никакого внимания на происходящее, с разинутыми ртами сновали в жестяной колючей траве.

Чапай, вдруг вскочил на ноги и подался куда-то вперёд, вглядываясь из-под руки в горизонт.

Ребята, переглянувшись, хихикнули и стали устраивать лежанку в длинной тени от машины.

За время безлюдья на полигоне расплодилось множество змей и другой нечистой твари: скорпионов и земляных пауков, поэтому, вытащив из-под коровьей туши брезентовую кошму, улеглись на неё, опасливо посматривая по сторонам.

Что старшина искал в безлюдной степи, неизвестно, но он вернулся только тогда, когда солнце уже привалилось горячей щекой к горизонту. Было видно как оно, медленно пульсируя, уходило и уходило за обрез видимого пространства.

Не произнося ни слова, старшина забрался в кабину и улёгся там, выставив наружу ноги в сапогах из толстой яловой кожи с многочисленными железными шипами – особый армейский шик. Один удар носком сапога мог надолго вывести из строя с переломом ноги любого противника.

Теперь стало понятно, что надежды добраться до расположения своей части – никакой. Наверняка заклинило двигатель от перегрева и придётся заночевать здесь.

Солдатам, как говориться, всё равно, – что сон, что пулемёт, лишь бы с ног валило.

Ночи на полигоне – не согреешься. Они настолько холодны, насколько жарко бывает днём.

Солдаты, завернувшись в брезент, стали ждать, что с какой-нибудь стартовой точки, взревев своей керамической глоткой и, сотрясая землю, уйдёт в чёрное небо ослепительная, рукотворная огненная комета. Зрелище восхитительное, и ребята не хотели его упускать; в кромешной тьме вдруг вспыхивал гигантский огненный шар, освещая всё вокруг нестерпимо ярким светом, а через несколько мгновений шар отрывался от земли и, всё ускоряя и ускоряя подъём, вытягивался в ослепительное лезвие, и потом доносился рокот раздираемого надвое чёрного полотна неба. Лезвие, вспоровшее зенит исчезало, как будто по самую рукоять уходило в чёрный бархат, и превращалось в маленькую яркую звёздочку, что медленно ползла среди лучистых своих собратьев, пока не затеряется в сонме роящихся мохнатых пчел.

Наблюдение за пуском ракеты поможет завтра взять верный курс, как думали ребята, хотя без глотка воды пускаться пешим по раскалённой степи – дело безнадёжное. Тепловой удар обеспечен.

Бездумно выплеснув из солдатских фляг последнюю воду, они подписали себе мучение от жажды на весь следующий день, если их по тревоге не обнаружит вертолёт.

Но сколько ни смотрели ребята в черноту ночи, она оставалась нетронутой. Сон медленно повязал их по рукам и ногам, и они поплыли по его просторам.

Кирилл проснулся в холодном поту от ужаса: кто-то в кромешной тьме лизал ему лицо. Дико заорав, он вскочил, как боевая пружина на взводе. Что-то сопящее, лохматое, шерстяное быстро отпрянуло в сторону, заставив вскочить и его друга, Кощея.

На шум и нечленораздельное бормотанье, в кабине загремел железяками Чапай, и луч фонаря упёрся в солдат.

Кирилл, клацая зубами, стал объяснять, что возле машины бродит какое-то чудовище лохматое и страшное.

Чапай отвернул фонарь и в его свете сверкнули жёлтым, янтарным светом двоеточие чьих-то глаз. Старшина тихо посвистел и швырнул в темноту, в это двоеточие, взрывпакет с подожженным бикфордовым шнуром.

Шарахнуло так, что заложило уши.

Изорвав в красные клочья густую ночь, взрыв на одно мгновение вырвал из темноты непонятное звериное существо, и всё – тишина.

Сон улетел вместе со вспышкой безобидной взрывчатки.

Выпитая днём водка выжгла последние капли воды в организме, и все трое загремели фляжками. Но в солдатских посудинах остались только одни воспоминания о воде да спёртый дневной духотой воздух.

Чапай, матерясь, забросил пустую фляжку в степь, забрался в кабину, и только тревожный красный свет от частых его затяжек, выхватывал из темноты настоящий кусочек жизни.

Авось, выберемся! Ребята залезли в кузов и тоже засмолили по примеру старшины, освещая ночь красными огоньками.

Что – солдат без курева?

Отравленная табачным дымом слюна делала язык и гортань бесчувственными, и жажда как-то сама собой отошла на второй план.

Как всегда в летнюю пору рассвет пришёл неожиданно и сразу.

Зябко.

Под кузовом машины что-то зашуршало и послышалась тихая возня.

Кирилл спрыгнул на землю и, присев на корточки, увидел прижавшуюся к диску колеса собаку с жёлтыми подпалинами ушей и пушистым в колечко хвостом.

Собака, обрадовавшись встрече, уткнулась в его колени носом, заглядывая своими покорными и грустными глазами в лицо солдата. Весь её вид говорил о преданности человеку. Потом лизнула Кирилла в щёку, давая понять, что она лучший его друг.

Когда-то на полигоне, проводились биологические испытания высотных атомных взрывов небольшой мощности на сибирских лайках. Уцелевшие лайки разбежались по необъятной степи, питаясь, чем придётся.

Кое-какая живность здесь водилась – змеи, молодые сайгаки, тушканчики.

Зимой собаки укрывались в отработанных топливных баках ракет, обломках боевой техники, разбросанной повсеместно: полусгоревших танках, оплавленных самолётных фюзеляжей. Что пили эти красивые и умные создания, неизвестно. На сотни километров ни одной лужи.

Кащей был более догадлив, он, перегнувшись через борт, коротким посвистом позвал ночную странницу и она, привстав на задние лапы, выжидательно уставилась на него.

Тот, держал в руке огромный кусище мяса, отхваченный щедрым солдатским ножом от говяжьей туши.

Лайка, пружинисто подпрыгнув, зависла на мгновение в воздухе, и молниеносным движением выхватила из рук Кощея аппетитный кусок. Прижав его передними ногами к резиновому скату, стала на оттяжку рвать мясо, жадно проглатывая куски.

Кощей отмахнул ещё один шмат говядины и бросил его собаке.

Та, кося глазами на новый подарок, с урчанием продолжала поглощать свой.

Чапай, услышав возню, вышел из кабины и тоже молча уставился на собаку, которую он вчера чуть не подорвал.

В другой раз за растранжиривание солдатского пищевого рациона, он бы наверняка схлопотал, но теперь старшина догадывался, что отсюда не скоро выберешься, и мясо всё равно пойдет червям на корм.

Солнце, нехотя вываливаясь из-за горизонта, тащило, или нет, волокло за собой шлейф адового пламени, обещая в ближайшие полчаса сжечь сухие стручки и семена жизни, уничтожить всё, что дышит и растёт на этой земле.

Такая рань, а уже стало невыносимо жарко.

От сухой, прожаренной адским огнём почвы, тем не менее, ещё источалась слабая прохлада недавней ночи, но на горизонте уже вскипало новое марево – обманчивая влага, порождающая призраки.

Там вдалеке заплескалось, заколыхалось голубое озеро, обрамлённое купами деревьев, за которыми прятались неровные крыши домов.

Не может быть! Туда и ходьбы-то на час-два! Кирилл вскочил на ноги, возбуждённо посмотрел на своего друга, показывая совсем недалёкий посёлок, где можно переждать несносную жару, попить настоящей воды, не тухлой привозной, а чистой, той забытой, родниковой. Он даже непроизвольно сделал глотательное движение – вода!

– Товарищ старшина, товарищ старшина! – затараторил его друг Кощей, простирая худую, как ветка дерева, руку в сторону посёлка. – Пойдём, товарищ старшина!

И тоже вскочил на ноги, порываясь бежать.

– Ку-да?! – рыкнул старшина. – Обман зрения! Тут на сто километров вокруг пусто! Отставить! – добавил он уже миролюбиво. – Нас обнаружат.

Ребята растеряно присели рядом.

Как их найдут, как обнаружат, когда на этой прожаренной «бетонке» – ни колеи, ни следа? А им – ни дна, ни покрышки!

Кирилл вполз в неверную тень от машины, но там было ещё хуже. Кузов уже накалился, воняло мазутом и перегоревшим бензином, а прохлада в тени была более условной, прятаться там от солнца не имело никакого смысла.

А солнце тем временем жарило во всю свою космическую мощь.

Ещё утром во рту кроме вязкой тягучей слюны ничего не было, а теперь язык был сух, как полено, проведёшь по нёбу – одни опилки. Сглотнуть невозможно.

Самое большое желание, которое теперь казалось фантастическим, это сделать один глоток воды, пусть стоялой, вонючей, исходящей бензином и хлоркой, но это вода! Вода!

Чапай залез в кузов, отмахнул большой кусок коровьего мяса, рассёк его на несколько мелких и отдал солдатам:

– Сосите!

– Сосал бы я, да очередь твоя! – тихонько прохрипел пересохшим ртом Кощей, до которого не сразу дошло находчивое предложение старшины.

Жёсткое мясо жевалось трудно, и проглотить его было невозможно, но жиденькая сукровица, та влага жизни, которая сохранялась в нём, обволакивала сухое, очерствевшее нёбо, впитывалась языком и входила в кровь молодых ребят, облегчая чувство непомерной жажды.

Всё-таки старшина «Чапай» несмотря ни на что, был настоящий русский солдат…

Смотрели в небо, оно было белёсым и безразличным, как взгляд слепца идущего наощупь. Равнодушное убийственное солнце стояло в самом зените, безжалостное к случайно оказавшимся в ловушке солдатам.

С неба должна была прийти помощь. Искать заблудившуюся машину по следу бесполезно. На мёртвой земле никаких следов. А с неба видно всё – и не схоронишься, даже если бы и захотел.

Но вызов для спасения заблудившихся солдат патрульного вертолёта для командира части, прибывшей на учебные стрельбы, – дело немыслимое. Одних рапортов надо писать уйму. Положение безвыходное: война войной, а на обед у каждого своя ложка!

Слепящее небо было пустым и голым, даже вечные странники этих мест коршуны и те, посушив крылья в утреннюю самую добычливую пору, куда-то исчезли.

Когда Кирилл попытался стянуть через голову горячую гимнастёрку, старшина коротко, как отрубил, запретил ему делать это – сгоришь! Велел только снять солдатский ремень с тяжёлой бляхой.

Сам он сидел, прислонившись спиной к скату с той стороны, где тень о машины постепенно вытягивалась, и с закрытыми глазами что-то говорил и говорил про себя, вроде как ругался с неведомым противником, обзывая себя всякими нехорошими словами.

Солнце уже само притомилось и медленно начало спускаться по небесной лестнице к неверной черте горизонта, которая вдали размывалась и утопала в мареве.

Солдаты с надеждой ждали спасительной ночи, когда можно было остудить дыхание хлынувшей прохладой.

Чапай обещался тогда вывести их на какую-нибудь стартовую площадку.

– Ракет здесь, как елок в тайге! Не заблудимся! – обнадёжил он ребят. – Ночью в степи огни на все стороны! Только выбирай, куда идти! – Подытожил бодро.

В этом, конечно, многоопытный служака был прав. Ракеты по ночам взлетали, чуть ли не каждый час, а огни этих ревущих чудовищ видны за сотню километров.

Осталось опять ждать ночи.

Псина, наглотавшись мяса, на приятельских правах устроилась под машиной и сладко подрёмывала, иногда сквозь сон скалила безукоризненно белые клыки, – то ли защищая своё место от невидимого соперника, то ли улыбалась в радостном восторге своему счастливому случаю.

Тень от машины удлинялась и удлинялась, теперь под её защитой было вполне просторно и не так жарко, хотя раскалённая почва всё также дышала жаром и сухим настоем низкорослых пожухлых трав.

Пить хотелось невыносимо. Язык, не смоченный слюною, рашпилем тёрся о ржавое нёбо.

Солдаты – любители трёпа, теперь сосредоточенно молчали, с надеждой поглядывая на старшину, который тоже молчал, погрузившись в свои думы – как никак, а ему отвечать перед командиром части за то, что оставил без обеда и ужина целый дивизион из-за обычного разгильдяйства и своей оплошности. Доказать его пьянство будет некому, в чём он был убеждён наверняка. Бойцы своих командиров не продают, таков армейский закон жизни. Но что чёрт не сделает, пока Бог спит…

Солнце, то ли устав за день палить то, что можно ещё спалить, то ли сжалившись над бедолагами, потерявшими всякий вкус к жизни, кроме желания испить озеро Байкал целиком, стало, заваливаясь, опускаться в кипящий огненный океан, плещущий у самого горизонта.

И вот тогда, из самих глубин этого плещущего расплавом моря-океана стала медленно подниматься остроконечная башня, похожая на сказочный минарет, или нет – на гигантский гвоздь, прошивший насквозь земную твердь.

Только что появившиеся башня была вся в розовой пене, так на фоне заката выглядит испаряющийся из гигантских баков окислитель, покрывая крутые бока башни густым слоем горящего снега.

Это из чрева планеты вышла баллистическая ракета, готовая в единый миг пожрать пространство равное высоте вечернего неба.

– Форвертс! – сразу же ободрился старшина. – Голуби, на крыло! – он снова опоясался портупеей, поправил на голове фуражку, и тут же стал прежним самоуверенным в своём невежестве Чапаем. – В колонну по одному становись! Шагом марш! – скомандовал он, заметно осевшим от обезвоживания, но всё ещё бравым голосом.

И они пошли на этот грозный ориентир «колонной» из трёх человек в полушаге друг от друга.

На глазок до ракеты было не более полутора километра, но в степи все дали обманчивы.

Они шли уже более двух часов, а их ориентир стоял всё также незыблемо, только теперь, когда солнце скрылось за горизонтом, баки ракеты стали ослепительно белыми в белых зыбких облачках испарений.

Темнело быстро. Вот уже приветливо замигали первые звёзды, стало холодно и пусто, как на чужой планете, только впереди в призывном свете прожекторов стояла она, родная, несокрушимая и легендарная – гордость советской военной техники. Агрессор, трижды подумай, чем один раз возжелать!

Бойцы шли молча, даже старшина перестал замечать, как его бойцы, сбившись с ноги, теперь уже еле плелись, не теряя из виду белую башню в луче прожектора.

Осталось только ждать ослепительной вспышки и самого грозного, который можно услышать на земле, оглушительного рокота. Потом, слегка качнувшись, эта махина неуверенно зависнет над землёй и через мгновение гигантская стрела в ослепительном оперении уйдёт в чёрный креп неба, потом оперение отпадёт, появится новая вспышка и поползет по небу крохотная рукотворная звёздочка, с заложенной в нее программой полёта, обгоняя ленивые неподвижные вечные звёздные миры.

Старшина ускорил шаг и велел своим бойцам подтянуться и не отставать:

– Щас эта дура уйдёт и будет темно, как у негра в заднице! Шире шаг! – скороговоркой, уже на пределе своих возможностей командира в такой нештатной ситуации, иссушённым горлом, проскрипел он. – Щас догоним!

Кого будут догонять и как догонять – он не объяснил.

Вдруг чёрный занавес отпал, и по глазам резанул такой ослепительный свет, что пришлось прикрывать их ладонью. Через минуты полторы страшный рокот ударил по барабанным перепонкам и, перекатываясь, разнёсся по степи.

Ракета свечой уходила всё выше и выше в небо, опираясь на острое лезвие огня.

Через минуты две всё было кончено. Снова стало пусто, только теперь там, где стояла ракета, зиял чёрный провал ночи.

Догнали и приехали! В любую сторону непробиваемая стена ночи.

Чапай, закуривая, опустился на землю. Ребята повалились рядом.

– Ты, грамотей, – обратился старшина к Назарову, – посчитай, сколько до стартовой установки, если громыхнуло через минуту после вспышки.

– Да километра два будет, товарищ старшина! Давай здесь дождёмся рассвета, а потом по холодку пойдём. Здесь и ходу-то минут тридцать. Куда же мы в такую темень?

– Не паниковать, боец! Подъём! И вперёд!

А, куда вперёд, если в такой темени, что вперёд, что взад – одно и тоже.

Покрутились на месте.

– Наверное, туда… – неопределённо промычал Кириллов, напарник по кличке «Кощей».

– Куда, туда? – Чапай указал горящим окурком как раз в противоположную сторону, – За мной!

На службе – как? Команда старшего по званию – закон на все времена.

Пошли…

Лучше бы остались на месте. Степь большая, руки раскинь – в любую сторону краёв нету.

При свете звёзд много ли увидишь?

Идут наощупь более часа – ни огонька, ни звука.

– Аххпрыхрыть! – По напору, с которым это было произнесено, можно с уверенностью сказать, что это был самый настоящий русский крепкий мат, крепче которого может быть только чистый спирт. Это Чапай обо что-то зацепился, ногой и тут же перед солдатами пропал его размытый теменью чёрный силуэт – громовень, как в деревне, когда впотьмах корыто опрокинешь или жестяной таз на голову упадёт.

Остановились. Дышат тяжело. Во рту сухость, как будто весь день наждачную бумагу жевали. Язык ворочается с усилием. Опилки какие-то понабились в гортань – не сплюнешь.

Повалились на уже остывшую, крепкую, как камень, землю. Руками щупают вокруг себя – рваное железо.

Затихли.

Куда идти? Кругом только звёздная россыпь над головой да на расстоянии вытянутой руки ночь со скрипом и скрежетом каких-то живых существ в её бездонном, непроглядном чреве.

…Утором первым очнулся Кирилл от всепроникающих жгучих лучей солнца.

Рядом тяжело и хрипло дышал старшина, а около наполовину разорванного топливного бака одной из ступеней ракеты, сжавшись в комок, скрипел зубами Кощей.