Текст книги "Хроники спекулянта. В поисках утраченного антиквариата"

Часть II. Триллеры

Глава 1. Преамбула. Девяностые

В один чудесный день высшее руководство нашей страны вдруг решило быстренько присвоить себе все богатства СССР и зажить в роскоши, как миллионеры из голливудских фильмов. Развалили страну, наплевав на всенародный референдум, поделили все ресурсы, активы, недра – короче, всё нажитое непосильным трудом трёх поколений советских людей.

Немного передрались при делёжке, не без этого, но в итоге зажили богато, красиво и, как правило, за кордоном, там намного комфортней.

Кроме руководства страны, к деньгам и власти рванули самые организованные на тот момент структуры: КГБ и ОПГ. Они быстро слились в экстазе и заняли командные высоты. С народонаселением им несказанно повезло – как всегда, «народ безмолвствовал». Осталась одна проблема – не допустить другие КГБ и ОПГ к власти, а такие будут всегда – молодые и борзые.

Открылись границы, и миллионы советских людей кинулись за рубеж. Они осели практически во всех странах и на всех континентах, кардинально изменив мир. Именно советские люди нашли всевозможные лазейки в работе всех западных институтов и научили наивных цивилизованных «дикарей» особо изощрённым способам воровства, коррупции, подлогов, обманов и прочее. Наши люди обычно предпочитали нарушать законы, как писали в УК РФ, «с особым цинизмом».

Советский человек, воспитанный на моральном кодексе строителя коммунизма, неожиданно оказался самым аморальным человеком в цивилизованном мире. Русская мафия стала самой беспринципной и жизнестойкой. Все эти воспетые Голливудом доны Корлеоне на деле оказались дешёвыми фраерами. Это наши советские люди, распространяясь по всему миру, как раковые клетки, повсюду, где только не появлялись, убивали: честность, доброту, доблесть и прочие качества, которыми был некогда славен западный мир. А ведь были времена, когда люди верили друг другу на слово. Существовали такие понятия, как Честь, Совесть, Порядочность, Репутация и прочее.

Две мировые и гражданская войны, сталинские чистки, хрущёвское самодурство, брежневский застой, андроповские облавы и т. д. выхолостили народ: выбили всю элиту, всю аристократию. Уничтожили «ум, честь и совесть» у советского человека. Зато появились отличные кадры для построения крепких мафий и прочих ОПГ – КГБ.

Таким образом, девяностые годы стали морально-этической, кадровой и финансовой преамбулой новой жизни.

Примерно за пару лет до павловской денежной реформы 1991 года в стране случился компьютерный ажиотаж. Все бросились спекулировать компьютерами. Привлекал «навар» – он был невероятным. Многие состояния возникли тогда на компьютерах.

Трудно сегодня поверить, но все расчёты в то время осуществлялись коробками, полными денег. Именно картонными коробками, набитыми денежными купюрами разного достоинства. Передаёшь такую коробку и говоришь: «Здесь сто тысяч» или «Триста тысяч». Откроешь коробку и понимаешь, что считать деньги придётся несколько часов. Каждая коробка обычно была полностью набита пачками по сто купюр в каждой. Пачки были разного достоинства. Иногда пересчитывали пачки, привычно оценивая их толщину на глаз: пачки с рублями, трёшками, пятёрками, червонцами, четвертаками, полтинниками, сотнями… Машинок для счёта купюр тогда ещё никто не видел. И ведь верили. Передавали коробки другим товарищам, и те принимали деньги тоже на веру, не считая.

Всё быстро забывается, минувшие дни представляются в радужном свете, негативные события вытесняются из памяти, как поучал старина Фрейд. Да, было время – картонные коробки, полные бумажных денег, являлись денежным эквивалентом сотен тысяч рублей. Помню лишь один случай, когда человек, с которым я расплачивался, пересчитал взятую наугад пачку и заявил, что там только девяносто девять купюр. Я не стал спорить, хотя был уверен, что он врёт, а просто добавил ещё одну пачку – время было дороже.

Таскать коробки вечером из машины домой, а утром обратно в машину на глазах у соседей тоже не очень хотелось, потому картонные коробки, набитые деньгами, ночевали в багажнике. Это было абсолютно безопасно, ведь никто не знал, что лежит в багажнике моих «жигулей». Даже жена. Не потому, что я ей не доверял, а потому, что берёг от лишних переживаний. Есть старая истина: «Не говори о своих делах жене и матери – береги их».

И вот что странно: никогда я не слышал ни об одном случае обмана при расчётах коробками, содержимое которых не было времени пересчитывать. Зато после павловской реформы по обмену денег в 1991 году количество взаимного доверия в стране резко сократилось сообразно денежной массе.

* * *

Наша база располагалась в институте физкультуры на улице Казакова. Туда привозили коробки с компьютерами, и оттуда они разъезжались по покупателям. Компьютеры покупали госучреждения. У всех организаций имелся, как полагается, бюджет, который к концу года должен быть израсходован, чтобы на следующий год не урезали бюджет. Мы находили такие предприятия и заключали с ними контракт на поставку компьютеров. Зачастую они платили не наличными, а «по перечислению». Институт физкультуры имел счёт в банке, а банк выдавал нам уже наличные, и, конечно, коробками, полными денег в банковских упаковках.

Компьютеры использовали на госпредприятиях с двумя целями: как пишущие машинки и для игры. Самой популярной игрой была «Ларри у проституток». Игрок, управляя Ларри, должен был в итоге переспать с проституткой, что было совсем не просто. Ларри сбивали машины, как только он выходил из дома, в барах его случайно убивали в перестрелках, нужные для игры пароли он находил на стенах загаженных сортиров, а добыть деньги на проституток Ларри мог только в казино, где он бесконечно зависал с переменным успехом. Советские труженики сутками проводили время с Ларри, помогая ему переспать с проституткой. В итоге получилось, что компьютеры и этот Ларри тоже сыграли свою роль в окончательном развале Советского Союза.

* * *

Компьютеры приходили из-за границы различными путями. Как-то раз мне пришлось прокатиться на поезде в Брест и обратно. В камере хранения вокзала Бреста меня ждала небольшая партия компьютеров. Однако запомнился мне один яркий случай, который, на мой взгляд, очень хорошо характеризует жизнь того странного и неустойчивого времени.

Позвонил как-то приятель из Парижа, объяснив, с кем и в каком купе международного вагона знаменитого поезда № 15/16 Париж – Берлин – Москва с фирменным названием «Экспресс Восток-Запад» он отправил пару компьютеров. Поезд прибывал на Белорусский вокзал днём. Я попросил нашего общего друга Колюню мне помочь – коробок много, одному не справиться. И вот сумрачным зимним днём приезжаем мы на Белорусский вокзал. Паркуюсь на площади вокзала. Выходим на абсолютно пустой перрон встречать поезд. Я пытаюсь найти носильщика, но тщетно. Вдруг мы с Колюней слышим страшный грохот – идёт одинокий носильщик со своей тележкой, которая громыхает по обледенелому перрону, и этот звук резонирует в стенах вокзала, отражаясь и возвращаясь многократно. Ору носильщику, что хочу его нанять, и он высокомерно кивает. Спрашиваю, где останавливается международный вагон, он машет рукой, приглашая следовать за ним. Тележку он не останавливает, а в таком грохоте разговаривать невозможно.

Наконец мы оказываемся в самом конце перрона, где уже собралась небольшая толпа встречающих. Все бросаются к «нашему» носильщику – он же абсолютный монополист. Понимая своё неоспоримое значение, этот товарищ отечески кивает народу, как малым детям. У меня носильщик начинает вызывать чувство крайней озабоченности. Этакий «король перрона», высокомерно поглядывающий на своих случайных подданных. Из грязи в князи по известному сценарию Киплинга: «Но нет спасенья от раба, который стал царём!»

Подошёл поезд. Мы вместе с другими проникли в вагон, нашли нужное купе и нужного человека. За несколько ходок вытащили все коробки на перрон и погрузили их самовольно на единственную тележку единственного носильщика. Стали ждать хозяина тележки под неодобрительные взгляды остальных товарищей. Носильщик мелькал за окнами вагона, где, судя по всему, вёл оживлённую торговлю, продавая свои нехитрые услуги. Его можно было понять. Шло время, люди, вышедшие из всех других вагонов поезда, быстро рассосались, и скоро перрон опустел. Осталась только небольшая группа у нашего вагона. Культурный народ подобрался – все терпеливо ждали носильщика у своих коробок и чемоданов, а он продолжал маячить за окнами международного вагона.

Вспомнив стандартную фразу советской продавщицы: «Вас много, а я одна» – и прикинув возможности тележки, я испугался оказаться последним в очереди за услугами носильщика. Представилась картина, как он царственно выкидывает мои коробки со своей тележки. Или как мои коробки с компьютерами окажутся раздавленными багажом других пассажиров. Носильщик явно собирался впихнуть вещи всего вагона на свою тележку. Глянув в окна вагона и убедившись, что носильщик находится далеко от единственной открытой двери вагона, я принял рискованное решение: развернул тележку и бросился бежать со всех ног по перрону.

В страшном грохоте тележки, окутавшем Белорусский вокзал, я смутно различал за спиной негодующие, возмущённые крики людей, брошенных на произвол судьбы у международного вагона. Однако ничего не поделаешь – каждый выживает в одиночку. Потом меня догнал Колюня и заорал:

– Сейчас нас догонят и таких звездюлей наваляют…

Эта перспектива заставила меня резко увеличить скорость бега, а грохот тележки, полагаю, стал слышен в Кремле. Наконец мы выбежали на площадь Белорусского вокзала, где практически уже бесшумно подкатили к моей машине. Я открыл багажник моей «девятки» «жигулей» и стал быстро перегружать туда коробки – задние сиденья были предусмотрительно сложены. В этот момент к нам подскочил какой-то мужик, безошибочно определивший государственный статус тележки по большому овальному жетону с номером, закреплённому на ней сверху.

– Носильщик, – взмолился он, обращаясь ко мне. – Умоляю, опаздываем на поезд, хорошо заплачу, только помоги, у меня дети, много вещей, времени в обрез…

– Я не носильщик, – отвечал я, не переставая грузить коробки в машину. – Но тележку я тебе сейчас отдам. Сам справишься, надеюсь?

Мужик, осыпая меня благодарностями, схватил тележку и умчался. Колюня задумчиво посмотрел ему вслед и сочувственно произнес:

– Сейчас его поймают и таких звездюлей наваляют…

– Надеюсь, что нет, – отвечал я Колюне, выруливая с площади. – Смотри – король перронов Белорусского вокзала, оказавшийся единственным носильщиком, ещё даже не появился на площади в поисках своей тележки. Торгуется, видимо, до сих пор в международном вагоне. Любопытно другое – куда делись его коллеги? Как может работать на огромном вокзале лишь один носильщик? Убил он остальных, что ли? Правда, время сейчас причудливое, чего только не бывает.

И Колюня со мной согласился.

* * *

Я послал этот текст для конструктивной критики своему другу – тому самому, кто отправил мне поездом тридцать лет назад компьютеры из Парижа. Он оставался всё это время в полном неведении по поводу этого абсолютно реального случая с тележкой носильщика на Белорусском вокзале. Его реакция показалась мне странной.

– Это отвратительная история, – сказал он. – Ты выглядишь в ней очень неприглядно. Выбрось эту историю из книги – не позорься.

Подумав, я решил всё-таки оставить эту историю. Я не претендую на роль праведника, а слов из песни не выкинешь, как известно.

В январе 1991 года мы с Мишей Р. оказались в Берлине. Шла война в Персидском заливе. Мой приятель Миша был родом из Баку и, видимо, потому носил толстенные золотые цепи на своём толстенном мохнатом теле.

К моему удивлению, в Берлине у Миши оказалось много знакомых. Например, поляк Збышек рассказывал нам увлекательные истории про двадцать два ювелирных магазина, которые он удачно ограбил, пока не попался. Когда Збышек вернулся после отсидки, то на том месте, где он зарыл награбленные драгоценности, стоял жилой дом. Напоминает чем-то финал книги про двенадцать стульев.

Все Мишины знакомые промышляли торговлей антиквариатом, который на поверку всегда оборачивался подделкой. Самой яркой фигурой в этой тусовке запомнилась мне Мина – маленькая полная женщина, которая когда-то, по её словам, содержала публичный дом в Берлине. Она оказалась чрезвычайно умной женщиной и сполна вознаградила моё любопытство рассказами о работе этого славного предприятия.

По словам Мины, основные деньги публичный дом зарабатывал на спиртных напитках. Каждая работница получала процент от стоимости спиртного, которое оплачивал её клиент. Потому главной задачей девушки было раскрутить клиента на выпивку, цена которой была весьма высока. Например, бутылка «Вдовы Клико» стоила там тогда тысячу марок. «Папик – купи мне шампанское» – с этого начинался стандартный разговор красавицы с «терпилой». Да, в публичном доме используют во все дыры именно клиента, а никак не наоборот.

Неудивительно, что главной проблемой передовиков производства становился алкоголизм. Девушки не могли не пить: чем скорее опорожнится бутылка, тем скорее появится новая, а с ней и заработок. Утром после тяжёлой трудовой ночи смертельно пьяных проституток забирали их заботливые… мужья и отцы. Да – мужья и отцы, которые совсем не возражали против такой деятельности своих возлюбленных жён и дочерей. Как правило, все они говорили, что это ненадолго, а как только соберётся определённая сумма, то… У многих проституток были дети.

Муж Мины работал баянистом в этом публичном доме. Сама Мина, как я выяснил позже, работала в этом борделе барменшей. Это было самое шикарное в Германии заведение. Там собирались сливки немецкого общества, а настоящими хозяевами этого публичного дома были черногорцы.

Сын Мины учился в Оксфорде. А где ещё должен учиться сын барменши из борделя? Полагаю, многим нашим нуворишам пример Мины показался достойным подражания, потому они тоже стали отправлять своих детей на обучение в Англию.

Минин отец работал в Jüdischen Gemeinde zu Berlin – в Еврейской общине Берлина. За небольшие деньги Мина обещала нам помочь в получении прав на жительство в Германии. Самым привлекательным было то, что вместе с правом проживания в те времена давали и место проживания в виде маленькой отдельной квартиры в районе Штеглица.

Мина привела нас с Мишей в Jüdischen Gemeinde на приём к своему религиозному отцу. Это оказался совершенно сумасшедший старик: он говорил пару слов по-русски, потом пару слов по-латышски (он родился в Риге), затем переходил на идиш, потом на немецкий и заканчивал на иврите. Всё это в рамках одного предложения. На просьбы говорить по-русски старик страшно извинялся, честно начинал на русском, потом опять перескакивал на другие языки, короче, понять его было совершенно невозможно. Все языки смешались в его старой голове и превратились в мелконарезанный салат. Я попросил Мину не прерывать отца и с огромным удовольствием слушал эту языковую какофонию.

Наше общение постоянно прерывалось молодыми людьми из российских провинций, которые врывались в кабинет старика и требовали немедленно отправить их в Израиль, чтобы они смогли защитить страну от возможной агрессии со стороны Ирака. Дед чуть не плакал от восторга, слушая этих аферистов. Тем не менее мы с помощью Мины получили какие-то документы и отправились в следующую инстанцию.

Мы приехали на окраину Берлина, где толпилось невероятное количество людей, ожидающих своей очереди. Мина ушла куда-то звонить, а мы стояли и слушали рассказы окружающих. Все были русскоязычные. Запомнился рассказ одной женщины средних лет.

Ещё сегодня утром она проснулась в Тель-Авиве и собралась на работу, но не смогла открыть входную дверь. Она долго била дверью по какому-то предмету, который не давал двери открыться, пока не догадалась вылезть в боковое окно, благо жила на первом этаже. Обогнув угол дома, она увидела предмет, по которому долго и тщетно била дверью, – это была огромная авиационная бомба, которая упала с самолёта, воткнулась в землю перед её дверью, но не взорвалась. Дама стремглав бросилась в аэропорт и первым рейсом вылетела в Берлин. В аэропорту у неё украли весь багаж, и вот она здесь. В завершение рассказа эта женщина заявила, что у неё самая востребованная в мире профессия и без работы она не останется. Все были заинтригованы, а оказалось – парикмахерша.

Появилась Мина, и нас принял без очереди чиновник – огромный молодой немец. Чёрт меня дёрнул говорить с ним по-немецки, поскольку немец сразу вынул ключи от квартиры и, помахав ими перед моим носом, как приманкой, за явил, что немедленно передаст их мне при условии, что я буду бегать по всем немецким телеканалам и рассказывать, как меня – еврея – обижают в России. Я объяснил ему, что не выношу, когда меня – еврея – приманивают, как немецкую овчарку – deutscher Schäferhund, да ещё некошерной колбасой. Разумеется, я был с позором выгнан вон. На этом наша эпопея по капитуляции немецким властям закончилась.

На следующий год ко мне обратились мои друзья Лёва и Эдик с просьбой одолжить им мою метрику. Ненадолго.

– Ты не захотел натурализоваться в Германии, а мы хотим. В свидетельстве о рождении нет фотографии, и я легко могу сказать, что оно моё. Там указано главное, что нам нужно, – национальность, – убеждал меня Лёва.

– Но нужен ещё паспорт, – удивлялся я.

– Паспорт сделать значительно проще, чем метрику. Немцы знают, как выглядело свидетельство о рождении в те годы, а мы примерно ровесники. Там, в Берлине, полно продаётся фальшивых свидетельств о рождении, чистых, незаполненных, но их раскусывают с полпинка. Твоё – настоящее. И ты ничем не рискуешь, в конце концов.

Я отдал им свою метрику. Надо же выручать друзей в тяжёлые времена. Тем более людей, которые побывали в местах не столь отдалённых. Через несколько месяцев они вернулись не солоно хлебавши и возвратили мою метрику. Я было забыл об этой истории.

* * *

Через пять-шесть лет после описанных событий я отправился с приятелями в Монте-Карло. Цель – туризм. Безусловно, мы не могли не посетить знаменитое казино. На входе попросили предъявить паспорта, что мы и сделали, – никаких проблем. Всех пропустили, а меня попросили подождать. Затем вышел высокий блондинистый господин в смокинге, протянул мне мой паспорт и сказал:

– После того, что вы устроили в берлинском казино в 1992 году, ни одно казино мира – повторяю: ни одно казино мира – вам не позволит войти. А если вы вдруг всё-таки проникнете в игорный зал, то вам гарантированно не выдадут выигрыш, если таковой случится. Вы внесены в самый чёрный список из всех чёрных списков в мире.

Я обомлел, а мои товарищи посмотрели на меня с уважением и опаской. Такого они от меня явно не ожидали. Я взял свой паспорт, полистал и протянул господину в смокинге:

– Посмотрите – в 1992 году я не был в Германии вообще. Тут нет отметки немецкой таможни за весь этот год. Это недоразумение.

– Меня не интересует ваш паспорт и отметки в нём. Совпадает всё: имя и дата рождения. Если вы не согласны, то можете жаловаться нашему руководству. Адрес, по которому вы сможете отправить письмо с объяснениями, я могу дать вам незамедлительно.

Не сразу, но я вспомнил. Вернувшись в Москву, встретился с Лёвой и Эдиком в ресторане, частью которого они владели, – ребята давно превратились в солидных бизнесменов.

– Вы случайно не помните, что вытворили в казино Берлина с моим свидетельством о рождении? Я попал в самый чёрный список по вашей воле. Ни одно казино мира теперь не пустит меня на порог.

– Конечно, помню, твоя метрика была у меня, – спокойно ответил Эдик. – Ничего особенного. Я зашёл в казино, а проходя мимо рулетки, бросил деньги на «зеро» и выиграл. После чего объявил, что угощаю всех присутствующих. Вот и всё. А что ты расстраиваешься? Ну не пускают тебя в казино, и скажи «спасибо». У меня проблема посерьёзней – мне визу шенгенскую не дают. Не понимаю почему.

– Слушай, Эдик, – в наш разговор вмешался ещё один человек, сидящий за столом. – Я тоже тогда с тобой и Лёвой в Берлине был, помнишь? Так я однажды зашёл в универмаг «Ка-Де-Ве» (KaDeWe) и вышел с двумя парами брюк. Ну, меня прихватили, хотя я им сказал, что хотел только посмотреть на цвет этих брюк при нормальном дневном освещении. У них отвратительное освещение в магазине, понимаешь, Эдик? Меня отвели в полицию, там рядом. Ну а случайно у меня с собой твои права оказались.

– Тебя сцапали, когда ты хотел дёрнуть брюки, а в ментовской ты засветил мою ксиву? – взвился Эдик. – А почему ты мне никогда об этом не говорил?

– Так случая не было, вот услышал про твою проблему с визой и сказал.

Я встал, попрощался и ушёл. Действительно, что значила моя проблема по сравнению с Эдиковой? Разумеется, версия Эдика про казино не показалась мне достоверной. Так я и не узнал, что надо сделать, чтобы получить жёсткий запрет на вход во все казино мира.