Текст книги "Хроники спекулянта. В поисках утраченного антиквариата"

Глава 2. Новая жизнь

Cередина девяностых. Мы в составе небольшой группы друзей отправились в морское двухнедельное путешествие на огромном лайнере, который потихоньку совершал круиз вокруг света со всеми остановками. Мы взошли на борт в Нассау и вышли в Акапулько, пройдя через Панамский канал. Лайнер был немецким и абсолютно все пассажиры, кроме нас, были немцами. А вся команда корабля – от капитана до уборщицы – была украинской.

В то время я неплохо говорил по-немецки и синхронно переводил моим друзьям байки экскурсоводов во время наших многочисленных вояжей по городам и весям. Но язык, как известно, требует постоянной практики, иначе теряется, и довольно быстро.

Благодаря неплохому знанию языка я мог довольно свободно общаться с пассажирами. Во время морских переходов многие немцы предпочитали играть в дартс. Именно за дартсом я и познакомился с героем этой истории. Звали его Теодор или просто Тео. Путешествовал он с женой лет на тридцать его моложе и был весёлым, коммуникабельным человеком.

Этот Тео в полном удовольствии проживал где-то середину восьмого десятка своей жизни. Мы частенько болтали с ним тёплыми вечерами в шезлонгах на палубе, лениво потягивая шнапс и покуривая сигарки. Я пытался вытащить из него что-нибудь про войну, в которой он не мог не участвовать. Однако Тео постоянно ловко избегал этой темы. Наконец, когда мы с ним уже основательно подружились, я стал настаивать, чтобы он рассказал мне хоть что-то о войне. Я принадлежу к послевоенному поколению, отцы которого прошли войну, и, возможно, потому меня всегда интересовала эта тема.

Наконец одним прекрасным экваториальным вечером Тео поведал мне исключительно занимательную историю, правда, не о войне, но напрямую с ней связанную. Итак, воспроизвожу по памяти рассказ старого эсэсовца Тео.

– Войну я прошёл в войсках СС. Вы, конечно, знаете, что это аббревиатура от Schutzstafeln – «батальон защиты», но мне больше нравится «эскадрилья прикрытия», поскольку всю войну я прослужил на различных аэродромах.

В СС я пришёл добровольцем, поскольку соответствовал всем требованиям: я ариец до пятого колена, высок, здоров и очень умён, поверьте уж мне на слово. Конец войны и нашу капитуляцию я встретил в родном Гамбурге. Бежать из страны «крысиными тропами» я не стал, не припоминая за собой никаких преступлений. Тем не менее меня судили за преступления, которых я не совершал, потому и пришлось поскучать некоторое время в тюрьме.

В тюрьме я понял главное: победители всегда судят побеждённых исключительно за поражение. Во время войны все стороны действуют бесчеловечно в равной степени, зато потом проигравшие традиционно оказываются преступниками. Раньше победители зачастую просто казнили побеждённых, теперь стали перед казнью гуманно судить. Короче, все эти суды сплошной фарс, и посадили меня в тюрьму только за то, что я воевал на проигравшей стороне. По сути, справедливо. Если бы мы выиграли, то судили бы Сталина с его командой. Такова жизнь.

Всегда надо стараться побеждать. Однако, мой юный товарищ, посмотри на меня теперь – на старости лет я путешествую вокруг света с молодой и сладкой женой, ни в чём не нуждаясь. В Гамбурге у меня свой домик, достойная пенсия. А как там ваши победители живут? Наверное, ещё лучше? Ничего не отвечай – я в курсе.

Это было вступление. После войны многие мои сослуживцы разбежались кто куда. Аргентина, Бразилия, Парагвай, Чили, США, Канада, Намибия… где только не оказались наши люди. Одни бежали из Германии в Испанию, другие из Германии в Италию, а уже потом в обе Америки. Rattenwege – «крысиные тропы».

Мы с сослуживцами считаем датой основания «ваффен СС» приказ от 7 ноября 1939 года и стараемся каждый год праздновать эту дату. Пару лет назад мы решили отпраздновать пятидесятипятилетний юбилей. Тем более кто-то из товарищей заметил, что две пятёрки напоминают наш знак – две молнии – две руны древнегерманского алфавита «футарк». Эти руны означают солнце и победу Sieg и тоже образуют две буквы SS. Кроме того, руна «Зиг» – символ бога войны Тора. Однако я увлёкся и отвлёкся.

Созвонились. Наметили сбор в Нью-Йорке. Самое демократичное место на планете. Там всем на всех наплевать. Мне прислали приглашение, и я отнёс необходимые для визы документы в посольство США в Берлине. Вызывают меня на собеседование с консулом. Приезжаю в назначенное время. В окошке вижу жирного молодого американского ублюдка. Приветливо улыбаюсь этой скотине, а он как завизжит, брызгая слюной:

– Что, фашистская задница? Захотел лететь в Нью-Йорк на сборище таких же мразей, как ты? Хотите отметить свой юбилей эсэсовцев-людоедов? Когда же вы все наконец сдохнете, говнюки? – и швырнул мне мой паспорт прямо в лицо. Я стоически промолчал, а зачем говорить со свиньёй?

Звоню другу в Нью-Йорк, у которого предполагал остановиться, и пересказываю этот душещипательный разговор с консулом США. Друг обещал подумать и перезвонить. Через пару дней звонит:

– Мы всё продумали. Ты летишь в Мексику, Тео. Туда за тобой приедет на машине сын одного из наших товарищей, и вы за пару дней доберётесь до Нью-Йорка. У него с собой будет паспорт человека, очень на тебя похожего. Мы уже нашли такого красавчика. Ни один мексикашка на границе не отличит – мы все у них на одно лицо.

Я покупаю самую дешёвую туристическую поездку в Мексику с посещением Монтеррея, а там два шага до Ларедо и границы с США. Итак, лечу в Мексику. В Монтеррее меня уже ждёт наш парень, сын моего боевого товарища. Границу в Ларедо, проходящую по реке Рио-Гранде, пересекаем как по маслу, никаких проблем, хотя я волновался: не очень-то я был похож на рожу в паспорте. Через два дня приехали в Нью-Йорк, и я остановился у своего друга.

Седьмого ноября мы прошли строем по улицам Нью-Йорка под улыбками их полицейских. Подозреваю, что они даже не слышали о Второй мировой войне. Некоторые смельчаки из нас даже одели офицерскую форму, а кого это в Нью-Йорке испугает? Потом мы несколько дней пили и гуляли в разных ресторанах «маленькой Германии» и не только.

Но всё когда-нибудь кончается. Наконец разъехались мои товарищи по своим городам и странам, остался я один в квартире своего доброго друга на абсолютно нелегальном положении. Назад в Мексику я не мог возвратиться. Во-первых, никто не собирался меня туда везти, у всех были свои заботы. Во-вторых, непонятно, как отвечать на вопросы мексиканской полиции, куда и зачем я исчез. Срок моей мексиканской визы давно истёк. Проблем потом не оберёшься. Дальше злоупотреблять гостеприимством моего друга я тоже не мог. Короче, подумав немного, отправился в полицейское управление города. Там я сделал официальное заявление, что нахожусь в США нелегально, без визы и всяких оснований. Молодой чёрный полицейский был со мной очень любезен:

– Сейчас все суды перегружены делами, я вас поставил в очередь. Приходите через две недели в такой-то день и час. А пока вы свободны.

Прожил я ещё две недели в квартире моего боевого товарища, а затем явился с вещами в означенное время и место. Суд был стремительным как пуля. Никто даже не поинтересовался, как я попал в США. Не успел я оглянуться, как меня приговорили к депортации в Германию, надели наручники и отправили в тюрьму.

Оказывается, пока не было решения суда – до меня никому дела не было, а после решения суда появилась вероятность, что я сбегу и тем самым помешаю отправлению справедливого американского правосудия.

Тюрьма в Нью-Йорке оказалась весьма комфортной, и пребывал я там недолго. Через несколько дней меня с вещами, но в наручниках отвезли в порт и передали с рук на руки капитану корабля, который отправлялся прямиком в Гамбург. Каюта у меня была не отдельная, однако вполне сносная. Путешествие, разумеется, было с остановками и далеко не таким уютным, как на этом лайнере. Где-то через пару недель я весело сбежал с трапа корабля в Гамбурге, посылая воздушные поцелуи команде, с которой успел сдружиться. А они махали мне руками со слезами на глазах.

После этого путешествия я и принял решение о кругосветном путешествии на комфортабельном лайнере. Понравилось. Ведь та депортация из Нью-Йорка в Гамбург стала первым морским путешествием в моей жизни.

В середине девяностых мы вместе с Олегом Лукашиным и Игорем Горбатовым отправились в США.

Полёт Москва – Нью-Йорк. В самолёте нам достались места не рядом, но в пределах досягаемости. Путь, известно, неблизкий. Тогда ещё можно было приносить с собой и распивать, что мы и сделали. Через некоторое время я, как обычно, оказался неконкурентен друзьям по живой массе и опыту употребления. В нашей троице я всегда оставался трезвым для контроля событий, что позволяло моим друзьям расслабляться до потери. Так уж повелось.

Сижу читаю. Вдруг подходит ко мне стюард:

– Извините, я видел, как вы втроём выпивали, и, по-моему, вы один остаётесь вполне вменяемым. Тут такая неприятная история. Ваш друг, садясь на своё место, немного пролил виски из своего стакана на женщину, сидящую позади него. Она вызвала меня и потребовала, чтобы я позвонил в аэропорт прибытия и вызвал полицию, которая должна будет его арестовать за оскорбление её личности. Она говорит, что ваш друг «описал» её. Это её выражение. Я думал она уймётся, но нет. Она уже дважды вызывала меня и спрашивала, связался ли я с полицией аэропорта в Нью-Йорке. Не знаю, что делать, придётся вам как-то вмешаться.

Встаю в полном непонимании, каким образом я могу вмешаться. Тем паче что не говорю по-английски. Какие-то стандартные слова и обрывки фраз из кинофильмов – весь мой словарный запас. Типа «Айм флабергастед». Однако делать нечего, надо выручать друга. Иду и выбираю тактику: сначала надо ввязаться в драку, а уж потом действовать по обстоятельствам.

Подхожу к Олегу. Он сладко спит, тихонько похрапывая. Сзади него сидит чопорная дама, прямая как кол. Седые кудряшки, чёрная майка, неприступный вид. Начинаю её разглядывать и вижу на её чёрной майке белыми буквами крупную надпись: Lancaster drum orchestra. Чем не повод познакомиться? Улыбаюсь максимально приветливо:

– Айм сори, мэм. Вот из ит «Ланкастер драм оркестр»?

Дама улыбается в ответ и начинает охотно объяснять, что это оркестр небольшого университета, где-то в США. Я интересуюсь, что значит drum, и она мне жестами объясняет, что это ударный инструмент.

– Барабан, – догадываюсь я. – Ар ю эллоун хир?

– Нет, – приветливо отвечают седые кудряшки. – Нас тут шестнадцать человек. – Оглядываю салон самолёта, и действительно: тут и там сидят люди в таких же майках с той же надписью. Но подсознательно ощущаю диссонанс: что-то тут не то. И вдруг меня осеняет: они все белые! У меня в башке устойчивая ассоциация: ударник, значит, негр. Видимо, от увлечения джазом. А тут ударники – и все белые. В памяти всплыло название фильма Оливера Стоуна Natural Born Killers, и я приветливо спрашиваю милую оскорблённую даму:

– Бад блэк пипл хэв нэтчурал борн фил оф ритм. Вай ин ю оркестр нот блэк пипл?

Её реакция была удивительной. Она встала со своего места и принялась с непонятным волнением мне объяснять, что Ланкастер – это маленький университетский городок, где просто нет негров. Ну совсем нет. Не живут они там и не учатся. Я сразу почуял запах её страха, как хищник чует жертву, и, улыбаясь, в предчувствии её реакции очень доброжелательно спросил:

– Ар ю олл расистс?

Через пять минут вокруг меня стояли почти все шестнадцать оркестрантов и умоляюще, даже заискивающе говорили, что Ланкастер – это очень маленький университетский городок, где нет негров и…

Инцидент с виски и Олегом был забыт, а я думал: если бы простого советского человека (хорошо, уже российского человека) какой-нибудь американец обвинил в расизме или антисемитизме… Какая была бы реакция?

* * *

Чикаго. Ранним утром стою у входа в наш отель и жду местного товарища, который должен подъехать за мной на своём автомобиле. Погода шепчет. Настроение отличное. Подходит ко мне швейцар в ливрее с золотыми галунами:

– Айм сори, сэр, кен ай хелп ю?

– Нот, айм вайт, – приветливо отвечаю швейцару. И вдруг улыбка слетает с его лица, он напрягается и злобно шипит:

– Айм блэк!

Смотрю на него удивлённо и не понимаю: какого черта? То, что он блэк, и так видно. Может, мой английский опять меня подводит? Я, ещё пуще улыбаясь, повторяю:

– Сори, сэр, айм вайт.

Тут происходит вообще что-то невероятное: швейцар в галунах принимает стойку боксёра и начинает нелепо подпрыгивать. При этом угрожающе повторять:

– Айм блэк, айм блэк…

Такого развития нашего диалога я никак не предполагал. Нет, не испугался: он был ниже и легче меня, к тому же было очевидно, что бокс он видел только по телевизору. Однако мне удалось, мгновенно собрав весь мой жалкий английский, после небольшой паузы выдать фразу с разницей всего в один звук:

– Сори, айм вейт!

Мой чёрный друг расслабился и смутился: на его лице промелькнули стыд и облегчение. Стыд за то, что он забыл, где работает и что далеко не все клиенты отеля владеют достойным английским, а облегчение от того, что не надо драться и терять хорошую работу. Потом мы извинялись друг перед другом и дружно хохотали. Это был урок нам обоим. Ну мне-то определённо.

* * *

Когда мы втроём гуляли по центровым улицам Чикаго, с нами не раз случался один и тот же инцидент. Самый представительный из нашей троицы был Игорь Семёнович Горбатов. Он важно вышагивал в белом костюме и белых ботинках, как настоящий белый плантатор из старых американских вестернов. Высокий, корпулентный, и, наверное, потому только к нему во время наших прогулок подбегал то один, то другой негр с неизменным набором из большой банки чёрного гуталина и грязнейшей сапожной щётки. Текст был стандартным:

– А не хочет ли белый господин, чтобы вонючий и грязный негр-извращенец (первертед стинкинг нигер) почистил ему ботинки?

Это говорилось самым угрожающим тоном. Мы уже были в курсе: побираться и попрошайничать было запрещено законом, поэтому негры изобрели такой хитрый способ вымогательства. Надо было дать доллар, чтобы «чистильщик обуви» отстал от тебя со своими угрозами почистить ботинки. Мы с Олегом весело смеялись, а Игорёк, краснея от злости, выдавал вымогателям по доллару за визит. И кто в этой ситуации расист?

* * *

Борьбе за равноправие негров всего-то лет сто. Главная идея борьбы: существует заговор всех белых против всех чёрных. Проблема в том, что чёрные (в США) презирают и отвергают «путь белого». Это школа, вуз, работа на благо страны и прочее. Никаких колледжей! Лучше бандитизм и наркотики.

Доборолись до президента, но и этого мало. Надо бороться дальше! Зачем? Неважно. Бабки на псевдоборьбу собирают большие – это важно. Определён главный враг в этой священной борьбе – это расист.

В реальности борьба за равноправие негров не имеет абсолютно никакого отношения ни к неграм, ни к равноправию.

Главный закон борьбы гласит: любая борьба со временем имеет тенденцию к усилению. Почти как наркотическая зависимость. Например, когда в 1951 году было создано Управление Верховного комиссара ООН по делам беженцев, то беженцев были тысячи. Сегодня их миллионы! И не благодаря катаклизмам и войнам, лишь усилиями самого Управления.

Статус беженца очень выгоден. Дармовые деньги, не надо работать, считай, жизнь удалась. Опять же ооновцы собирают по всему миру немереные средства, получая огромные зарплаты, раздутый штат и прочее.

«Цель – ничто, движение – всё», как говаривал старик Бернштейн.

Огромные деньги крутятся на любой выдуманной борьбе. Хороший бизнес.

Середина первого десятилетия XXI века. Летим в Нью-Йорк. Дорога дальняя. Выпили с сыном. Потом ещё. Стало хорошо и потянуло на общение с народом. Прямо напротив меня через проход сидел милый старичок, который всё время на меня доброжелательно поглядывал.

– Хотите выпить? – предложил я ему, когда мы в очередной раз встретились глазами. Он заулыбался:

– Спасибо, я не пью, – и поднялся со своего места.

Он оказался небольшого роста, но чрезвычайно широким в плечах. Седые густые волосы, тёмные глаза. Подошёл сын, а почему не поболтать с незнакомцем, когда время не знаешь, куда девать. Разговорились, и старик спокойно, не торопясь поведал нам свою историю:

– Я недавно освободился. На зоне провёл много лет. Очень много. Конечно, здоровье подорвал, а в молодости был здоровее быка. Как думаешь, сколько мне лет? Нет, на десять лет меньше, не извиняйся, я сам в зеркале вижу, во что превратился. Пошёл к врачам, прошёл обследование, короче, оказалось, не жилец я. Полгода, ну, может, год осталось.

Мы только хотели посочувствовать, но он остановил нас жестом:

– Что в таких случаях надо делать, я знаю. Обратился к своим близким. Они подыскали мне последнюю работу. Условия обычные: тут они платят оговорённую сумму моей семье, да, есть семья, не хочу об этом. А мне сделали паспорт, пригласили в Америку, я получил визу и вот лечу. – Старик помолчал. – В аэропорту меня встретят какие-то люди, отвезут на хату. Поживу там какое-то время. Потом меня привезут в какое-то место и покажут на нужного человека. Дадут пистолет, я подойду и застрелю этого человека. Вот и всё.

Мы стояли молча, потрясённые, почему-то сразу ему поверив.

– Я никуда не собираюсь убегать, да и некуда. Я никого не знаю в Америке, даже языка совсем не знаю. Меня коли любыми лекарствами, я никого не смогу выдать при всём желании. Я же на самом деле ничего не знаю. Наверное, там и умру.

Мы молчали, а что можно сказать?

– Почему вам, незнакомым людям, всё это рассказываю? А чем я рискую? Захотите меня заложить, я скажу, что пошутил. Но вы не будете стучать, я людей вижу. А мне тоже ведь хочется хоть кому-нибудь рассказать. Да я и не боюсь ничего и никого, давно своё отбоялся. Кто я по национальности? Езид. Знаешь такую? Про курдов слышал? Мы не курды, но близкий к ним народ, и языки похожие. Езиды.

Остаток дороги, поглядывая на старика-езида, я пришёл к умозаключению, что это действительно идеальный наёмный убийца. Не такой, как все эти супермены-киногерои, которых нам показывают в голливудской продукции, а вот такой старик. Никакой информации он не знает. Он просто инструмент, оружие. Его пытать – это всё равно, что его пистолет пытать, – бесполезно.

Прилетели и тепло попрощались со стариком-езидом. Было очень грустно.

Ни для кого не секрет, что в Лондоне проживают сотни тысяч наших соотечественников. Постоянно и наездами. Среди этих товарищей есть и мои друзья. Близкие в том числе. В один прекрасный день эти близкие пригласили меня с семьёй на Королевские скачки в Аскот. Мы тут же снялись и вечерним самолётом оказались в Лондоне. Я много читал об этих скачках в детективах Дика Фрэнсиса (Richard Stanley Francis) и давно жаждал увидеть их воочию.

Ежегодно в конце июня под Лондоном происходят Королевские скачки в Аскоте (Royal Ascot). Любой может прочитать в интернете историю (с 1711 года) и особенности проведения этих скачек на ипподроме Аскота, в графстве Беркшир. Замечу только, что обычно там собирается около пятисот тысяч человек, среди которых все члены королевской семьи, включая и королеву Елизавету II, которая ещё никогда не пропускала этого мероприятия. И пока Елизавета II не появится на ипподроме, соревнования не начинаются. Однако королева никогда не заставляет себя ждать (точность – вежливость королей), потому Её Величество приезжает ровно в 13:50. Конечно, мы её видели и стояли так близко, что руку протянуть – и можно дотронуться.

Разумеется, королева мне персонально улыбнулась, глядя в глаза. Что неудивительно: я, признаюсь, был неотразим в костюме-тройке, при галстуке и дорогущей шляпе Borsalino. Как, впрочем, и мои мальчики. Жена тоже была хороша в только что купленной шляпке и стильном платье. Без шляпки никак нельзя. Дресс-код.

Мы были в секторе для состоятельных. Белые пластиковые столы и стулья. Бесконечное количество ларьков по продаже выпивки и снеди. У нас образовалась довольно большая компания русскоговорящих. Люди средних лет, которые уже успели поработать в Америке, Англии и ещё чёрт знает где. Семьи, которые болтаются по миру как известно что в проруби.

Итак, вокруг очень вежливые и воспитанные дамы и джентльмены. На огромном экране перед нами демонстрируется происходящее в королевской ложе. Мы наблюдаем, как к королеве подходят толстые потные мужики, напоминающие биндюжников, снимают цилиндры, обнажая сальные спутанные волосы, и о чём-то ей говорят. Королева, судя по всему, с ними хорошо знакома и не пугается их появления. А может, вида не подаёт.

Это была лишь преамбула. Теперь самое любопытное, о чём нигде не прочтёшь. Мы общаемся, пьём, едим, делаем ставки в многочисленных передвижных киосках с бегущей строкой. И вдруг… мой сын захотел в туалет, к счастью, по-маленькому. Я взял его за руку, и мы отправились искать туалет. Женские туалеты можно было заметить сразу по многокилометровым очередям. Но мне никак не приходило в голову, что километровые очереди из джентльменов тоже направлены в туалеты. Да, туалетов было много, но явно недостаточно. Мы сразу отправились в начало очереди, где я вежливо попросил джентльменов пропустить меня с мальчиком, которому уже невмоготу терпеть. Джентльмены снисходительно согласились, и мы зашли в туалет.

Я повидал в своей беспокойной жизни туалеты, уж поверьте. От дощатых – над ямой с кишащими опарышами – до белоснежно-кафельных. Туалеты привокзальные, целинные, дорожные, ресторанные, засранные до потолка и стерильно чистые, но тут, на Королевских скачках в Аскоте… Такого зассанного туалета я ещё не встречал. Пол по щиколотку был залит мочой. От запаха слезились глаза. Джентльмены, мать их, массово не попадали в писсуары, а уборщиков не было как класса. Я подхватил сына на руки и поволок за угол на травку, где мы оба и, видимо, далеко не первые весело пописали.

* * *

А когда наконец скачки закончились и все собрались домой… На зелёном газоне причудливо тут и там раскинулись дамы в непременных шляпках. Пьяные в грязь. Многие в собственной блевоте, с задранными юбками, в самых непристойных позах. И что удивительно: только дамы, мужчин среди них я не заметил. Такое зрелище меня удивило несказанно. Привожу вкратце разговор с моим другом, постоянно проживающим в Лондоне уже много лет.

– Что за безобразие? Где ваша полиция? Где мужчины, которые сопровождали этих дам? А я их отлично помню! Такой мерзости на нашей благословенной Родине не увидишь. Печально видеть, что некогда великая нация англичан выродилась в ублюдков-алкоголиков. Как ты можешь жить в таком паскудном свинарнике среди дикарей и быть довольным?

– Успокойся. Может, их мужчины отошли и ещё не вернулись к своим дамам, какая тебе разница? А вот насчёт полиции я тебе поясню. Полицейские боятся подходить к этим мирно спящим дамам, дабы их – полицейских – потом не обвинили в грабеже или чего и похуже. А вот на нашей Родине менты сразу бы бросились к этим дамам с целью их обворовать и изнасиловать. А может быть, впоследствии, отправив в обезьянник, продать их на органы.

– Что ты несёшь, окаянный русофоб? – возмутился я. – А если дамы простудятся, лёжа на холодной земле? Наши менты обязательно оказали бы им посильную помощь. Моя милиция меня бережёт!

– Ага, ты забыл, откуда я родом? А то я не советский русский? Здешние полицейские умеют оказывать неотложную медицинскую помощь, но они не врачи и не работники богадельни. Дамы спят и никому не мешают. Позже, уверен, их вежливо проводят, куда надо. А то, что в России ты такого не видел, повторяю, есть следствие страха, и не только женщин перед погаными ментами, которые – повторю – их непременно ограбят и изнасилуют.

– О’кей, значит, ты признаёшь, что страх перед ментами предупреждает появление валяющихся пьяных дам в общественных местах. Следовательно, наша превентивная полицейская система много эффективней вашей. Согласен?

Ответ моего друга был переполнен обсценной лексикой, что было вполне ожидаемо. Когда он завершил свою тираду, я сказал:

– Грязная ругань не может служить контраргументом. Значит, я прав. Тогда поехали к тебе домой и выпьем твоего дорогого вискаря, алтер.

Конечно, мой друг оставил последнее слово в этой дискуссии за собой:

– Увы, понятие «порядок в общественном месте» тоже меняется. И разумеется, в сторону размытия границ действующих норм. Скоро и у вас в Москве будет нормой наличие спящих на улице пьяных дам в шляпках и без. Помяни моё слово.

На этом мрачном пророчестве моего друга позвольте закончить мои грустные, но яркие впечатления о Королевских скачках в Аскоте.