Текст книги "Эмансипированные женщины"

Глава третья
Каково учить чужих детей

Пани Коркович пользовалась в доме неограниченной властью. Только ее боялись слуги, только ей уступал муж, только ее приказания выполняли девочки и даже обожаемый сын, который не очень-то слушался папаши.

Она подчинила себе домашних лишь после того, как они оказали ей большее или меньшее сопротивление. Каково же было ее удивление, когда через некоторое время она обнаружила, что в доме рядом с нею вырастает новая фигура – Мадзя.

Веселая, вежливая даже с прислугой, Мадзя с каждым днем приобретала в доме все больший вес, хотя сама никогда не противоречила хозяйке и была гораздо послушней, чем Линка и Стася. Все чувствовали ее присутствие, и прежде всего сама хозяйка, хотя она никак не могла постигнуть, как же это получается.

Через несколько дней после приезда Мадзи пани Коркович торжественно вызвала гувернантку в гостиную, чтобы дать ей указания, в каком направлении должны вестись занятия с барышнями.

– Панна… панна Бжеская, – начала пани Коркович, рассаживаясь на диване, – вам надо съездить к панне Малиновской и спросить у нее, каких учителей она могла бы порекомендовать для моих девочек. Так или иначе, я полагаю, что мужу придется пригласить пана Романовича, он ведь читал в апреле лекцию в ратуше и осенью тоже будет читать. Кроме пана Романовича, мы пригласим еще кое-кого…

– Сударыня, – сказала Мадзя, – а зачем нашим девочкам учителя?

Пани Коркович вздрогнула.

– Что? Как зачем?

– Трудно сказать, что дадут девочкам уроки, – продолжала Мадзя, – а меж тем расходы предстоят большие. Если даже считать, что в день у них будет два урока по два рубля, и то в месяц составится около ста рублей. Мое жалованье, уроки музыки и рисования стоят девяносто рублей, всего получится около двухсот рублей.

– Двести! – в замешательстве повторила пани Коркович. – Я об этом не подумала. Но у нас будет группа, человек десять, так что на каждую ученицу придется каких-нибудь двадцать рублей, а то и того меньше…

– А вы уже набрали эту группу?

– Я как раз этим занимаюсь. Но сейчас у меня еще никого нет, – с беспокойством ответила пани Коркович.

– Давайте, сударыня, сделаем так. Когда вы наберете группу, тогда мы и обратимся к учителям, а пока я буду повторять с девочками то, что они проходили в пансионе и успели уже подзабыть.

– Двести рублей в месяц! – шептала дама, вытирая платком лицо. – Ясное дело, придется подождать. – Минутку передохнув, она прибавила: – Итак, решено. Я займусь подбором группы, а вы спросите у панны Малиновской, каких она может рекомендовать учителей. А пока повторяйте с девочками то, что они прошли в пансионе.

– Хорошо, сударыня.

Пани Коркович была довольна, что окончательный приказ исходил от нее и что Мадзя без возражений согласилась его выполнить. Она была довольна, но в душе у нее осталось смутное чувство тревоги.

«Двести рублей! – думала она. – Как это мне сразу не пришло в голову? Что ж, на то она и гувернантка».

Это было только начало.

В жаркие дни пан Коркович-старший с незапамятных времен привык являться к обеду без сюртука. Однажды в конце августа выдался такой знойный день, что пан Коркович уселся за стол без жилета. Мало того, он расстегнул манишку, откровенно обнажив красную грудь, покрытую густой растительностью.

Рядом с матерью развалился пан Бронислав, лакей побежал звать барышень, и вскоре в столовой появились Линка, Стася и, наконец, Мадзя.

– Мое почтение, панна Магдалена! – крикнул хозяин, наклонясь, отчего грудь еще больше раскрылась.

– Ax! – вскрикнула Мадзя и бросилась за дверь.

Пан Бронислав вскочил с места, а пан Коркович спросил удивленно:

– Что случилось?

– Как что случилось? – сказала Линка. – Ведь вы, папочка, раздеты.

– Ах, черт подери! – пробормотал хозяин, хватаясь за голову. – Попросите сюда панну Магдалену. Вот дьявол!..

Он выбежал к себе в комнату и через несколько минут вернулся одетый, как по картинке. В эту минуту снова появилась Мадзя, хозяин, кланяясь, попросил у нее извинения, заверив, что больше такой прискорбный случай не повторится.

– В твои годы, Пётрусь, многое прощается, – кислым тоном обронила хозяйка.

– То ли многое, то ли немногое! – прервал ее пан Бронислав. – Англичане к обеду надевают фраки.

– У панны Магдалены нет оснований обижаться, – продолжала хозяйка. – Но ты вспомни, Пётрусь, сколько раз я просила тебя не выходить к обеду неодетым? Надо соблюдать правила приличия, хотя бы ради девочек…

Когда обед кончился, Мадзя сказала хозяйке, что хотела бы навестить Дембицкого.

– Дембицкий?.. Дембицкий?.. – хмурясь, повторила хозяйка.

– Это библиотекарь и друг Сольского, – объяснил хозяин.

Лицо пани Коркович прояснилось.

– Ах, – сказала она с улыбкой, – это вы хотите узнать, когда приезжают Сольские. Что ж, пожалуйста…

– А я вас провожу, – вскочил со стула пан Бронислав.

– Благодарю вас, – ответила Мадзя с такой холодностью, что пани Коркович даже вздрогнула.

– Ха-ха! Вы стесняетесь? – засмеялся пан Бронислав. – Если нас кто-нибудь встретит, я скажу, что я ваш третий ученик.

– Для ученика вы слишком велики.

– Тогда вы скажете, что я ваш гувернер.

– Для гувернера вы слишком молоды, – закончила Мадзя. – До свидания, – простилась она со всеми.

Вслед за Мадзей выбежала Стася, а Линка осталась за столом и, погрозив брату кулаком, сердито сказала:

– Послушай, ты… Если ты будешь так обращаться с панной Магдаленой, я тебе глаза выцарапаю!

– Правильно говорит! – подтвердил отец. – Надо быть сущей дубиной, чтобы приставать к порядочной девушке.

– Тоже мне порядочная! – пренебрежительно бросил жирный молодой человек. – У порядочных барышень нет часиков, осыпанных брильянтами.

– Что эта скотина болтает, а? – спросил отец.

– Ясное дело! – упирался пан Бронислав. – Часики стоят рублей четыреста, откуда же может их взять гувернантка?

– А я знаю откуда! – воскликнула Линка. – Вот уже неделя, как мы со Стасей посмотрели эти часики. Чудные часики! Даже у мамы нет таких! Стася открыла футлярчик, и мы прочитали надпись: «Дорогой Мадзе на память. 187… год. Вечно любящая Ада». Ада – это панна Сольская, – закончила Линка.

– Такая надпись? В самом деле? – спросила пани Коркович.

– Честное слово! Мы обе знаем ее наизусть.

– Вот тебе и часики с брильянтами, остолоп! – вздохнул пан Коркович, хлопнув рукой по столу.

– Прошу тебя, Бронек, будь с панной Бжеской учтив и предупредителен, – торжественно сказала пани Коркович. – Я знаю, кого взяла в дом.

Пан Бронислав приуныл.

– Бронек дурак! Бронек дурак! – подпрыгивая и смеясь, напевала Линка.

– Только, Линка, о том, что мы здесь говорили, панне Бжеской ни слова, – предупредила дочку пани Коркович. – Ты меня в гроб уложишь, если…

Когда хозяин ушел по делам в город, пан Бронислав отправился соснуть, а Линка убежала к Стасе на урок музыки, пани Коркович перешла к себе в кабинет, устроилась на качалке и предалась размышлениям.

«Кажется ли мне только, или наша гувернантка и в самом деле начинает забывать свое место? Петр для нее одевается к обеду… Впрочем, должен же он отвыкнуть от своих ужасных манер!.. Линка защищает ее, как львица… Что ж, в этом нет ничего дурного! Правда, Бронек с нею неучтив. Но парень должен быть вежлив с нею, да и я, и вообще все мы. Платить каких-нибудь тридцать рублей в месяц и так относиться! Золотые часики с брильянтами!.. Если мы теперь не сведем дружбу с Сольскими, то уж больше это нам никогда не удастся. Однако при первом же удобном случае я дам понять этой барышне, кто здесь я и кто она…»

Качалка покачивалась все медленней; голова пани Коркович упала на сбившуюся набок подушку; из полуоткрытого рта вырывался по временам громкий храп. Сон, брат смерти, смежил томной даме очи.

Пан Стукальский успел уже посвятить свою ученицу в трудное искусство постановки рук, не забыв при этом напомнить, что ей следовало бы чистить картошку, барышни уже успели выбежать в сад, где сердитая Линка уселась на трапецию, а заплаканная Стася принялась качать ее, – когда Мадзя, войдя в кабинет пани Коркович, застала хозяйку на качалке с запрокинутой назад головой и сложенными на груди руками.

– Ах, простите! – невольно прошептала Мадзя.

– Что? Что такое? – вскочила хозяйка. – Ах, это вы! А я как раз думала… Так что же вы, милочка, узнали о Сольских?

– Они думают вернуться в конце октября. В начале октября в Варшаву приедет пан…

Тут Мадзя вздохнула.

– Пан Сольский?

– Нет, пан Норский, – вполголоса ответила Мадзя. – Сын покойной пани Ляттер.

– Покойной пани Ляттер? – повторила пани Коркович. – Не на его ли сестре хочет жениться пан Сольский?

– Кажется, да.

– Мне непременно надо познакомиться с паном Норским, чтобы хоть частично возместить невольную обиду. Боюсь, – вздыхая и качая головой, продолжала дама, – что одной из причин самоубийства несчастной пани Ляттер было то обстоятельство, что я взяла из пансиона моих девочек… Но, видит бог, панна Бжеская, я не могла поступить иначе! У пансиона в последнее время была ужасная репутация, а ведь я мать! Я мать, панна Бжеская!

Мадзя помнила тот день, когда Стася и Линка ушли из пансиона, ей показалось тогда, что пани Ляттер и внимания не обратила на это обстоятельство.

– У меня к вам большая просьба, – робко сказала Мадзя после минутного молчания. – Не разрешите ли вы племяннице пана Дембицкого учиться вместе с нашими девочками?

– Она хочет войти в группу?

– У нее нет денег на учителей, она занималась бы только со мною.

«Гм! – подумала пани Коркович. – Теперь, милая барышня, ты поймешь, кто я и кто ты!»

Вслух она сказала:

– К чему бедной девочке высокие науки, которым будут обучаться мои дети?

Мадзя посмотрела на нее с удивлением.

– Впрочем… впрочем… – продолжала пани Коркович, чувствуя, что говорит вздор. – Пан Дембицкий, у которого вы бываете, он, что, холостяк?

– Холостяк, но очень старый. Ах, какой это ученый, какой благородный человек! Пан Сольский очень его любит, насилу упросил старика занять у них должность библиотекаря.

– Простите, – сказала вдруг пани Коркович, – что это у вас за часики? Какие красивые! Память?

– Мне их Ада Сольская подарила, – краснея, ответила Мадзя и протянула часики хозяйке. – Иногда мне просто стыдно носить их.

– Отчего же? – спросила пани Коркович, с трудом открывая футляр. – «Моей дорогой Мадзе…» Отчего же девочка Дембицкого не посещает пансион? Мы могли бы помочь с платой за учение…

– У ее дяди случилась неприятность с ученицами, и ему пришлось уйти из пансиона пани Ляттер. Зосю этот случай так напугал, что она боится теперь ходить в пансион и занимается, бедняжка, сама, только дядя ей немного помогает.

– Ну, если вы уверены, что пан Дембицкий такой хороший человек…

– Очень, очень хороший…

– А девочка бедна, что ж, пусть ходит. Только, чтобы от этого не было ущерба для моих девочек.

– Напротив, для девочек от этого будет только польза. Это заставит их соревноваться в успехах.

– Признаюсь, однако, я делаю это только для того, чтобы поддержать отношения с Сольскими. Я ведь не знаю пана Дембицкого! – сказала хозяйка, чувствуя, что положение ее по отношению к Мадзе становится все более ложным.

Дня два пани Коркович была несколько холодна с Мадзей; но когда Дембицкий сделал ей визит и рассказал, что знал обоих Сольских еще детьми и раза два в месяц переписывается со Стефаном, пани Коркович переложила гнев на милость.

Она даже была благодарна Мадзе за эту новую связь.

«Дембицкий, – думала она, – был бы неблагодарным человеком, если бы не отозвался хорошо о нас у Сольских. Бжеская тоже должна хорошо отзываться, так что постараемся завоевать ее расположение».

С этого времени дом Корковичей стал для Мадзи земным раем. Пану Брониславу велено было здороваться и прощаться с нею с особой почтительностью; Коркович-старший получил право изъявлять ей свои чувства; наконец, сама хозяйка дома стала сажать Мадзю за столом около себя, и лакей подавал ей блюда сразу же после барыни.

Несмотря на самые лучшие намерения пани Коркович, Мадзя по отношению к ней все время делала промахи. Со свойственной ей снисходительностью пани Коркович считала, что по некоторым поступкам Мадзи видно, какое у нее доброе сердце, но что вместе с тем гувернантка обнаруживает неслыханное отсутствие такта.

Однажды, например, Линка заметила во дворе дочь прачки из их дома. Девочка была босая, в рваной рубашонке и таком заплатанном платьишке, что просилась на картину. Линка кликнула девчушку и, усадив в оранжерее, стала рисовать ее в окружении пальм, кактусов и прочих экзотических растений.

На ее упражнения смотрели Стася, пани Коркович, пан Коркович и даже пан Бронислав, который никак не мог решить, рисует его сестра в данную минуту кактус или ногу девчушки. Тут-то Мадзя и заметила, что ребенок ужасно кашляет.

– Боже! – воскликнула она. – Да ведь девочка совсем раздета! – А потом прибавила по-французски: – Если ее, бедняжку, не лечить и не одеть, она умрет!

Линка перестала рисовать, у Стаси от испуга глаза наполнились слезами.

Присмотрелись сестры, видят, девочка кашляет, а на обувь у нее даже намека нет, рубашонка внизу оборвана и не может заменить юбочки, а платьишко все в заплатках и больше похоже на паутину.

С той минуты барышни перестали рисовать девочку и взяли ее под свою опеку. Они сложились тайком от матери, чтобы позвать доктора, купили башмачки и чулочки, набрали полотна и бумазеи и с помощью служанки и Мадзи стали девочку обшивать.

– Вот видите, как хорошо, что вы у пани Ляттер учились шить, – напомнила им Мадзя.

Когда пани Коркович увидела, что Линка с трудом строчит на швейной машине бумазею, она, по собственным ее словам, думала, что упадет замертво. Мадзи в комнате не было, и почтенная дама только провела следствие, затем схватила злосчастную бумазею и, стиснув губы, помчалась в комнату к мужу; Линка бросилась за матерью, решительно требуя, чтобы та не вмешивалась в ее дела.

– Нет, ты только полюбуйся, Петр! – воскликнула дама, бросив супругу на стол бумазею. – Слыханное ли это дело?

Затем они наперебой с дочерью стали рассказывать всю историю оборванной девочки: как она кашляла и как девочки оказали ей помощь. При этом Линка напирала на то, что девочка бедна, а пани Коркович на то, что она грязна, что кашель у нее, наверно, заразный, а у Мадзи замашки эмансипированной девицы.

Поняв, в чем дело, пан Коркович погладил пышную бороду и спросил у дочери таким спокойным тоном, что супруга его совсем встревожилась:

– А когда ты девочку рисовала, она не была грязна?

– Как чумичка была, папочка! – ответила Линка.

– И не кашляла?

– О, гораздо сильней, чем сейчас!

– Ступай, Линка, – сказал отец все с тем же возмутительным спокойствием в голосе, – ступай и поцелуй ручки панне Магдалене за то, что она побудила вас сделать доброе дело.

– Но, Петр, это немыслимо! – воскликнула супруга. – Я этого не допущу!

– Тоня, – ответил супруг, когда Линка вышла из комнаты, – Тоня, не сходи с ума! Ведь только сегодня я увидел, что у моих дочерей есть сердце. Бог послал нам панну Бжескую…

– Знаю, знаю, – прервала его супруга. – Тебе нравится все, что делает эта панна Бжеская! И если бы я сегодня умерла…

– Опомнись, Тоня. Если ты хвалишь Сольскую за то, что она прислала тебе тысячу рублей на больницу, то не кори же собственных детей за то, что они одевают сиротку.

– Но они сами шьют для нее!

– Английские принцессы тоже сами шьют одежду для бедных детей, – возразил муж.

– Вот только верно ли это? – невольно сорвалось у супруги, которая почувствовала, что гнев ее быстро остывает.

Спустя час она похвалила дочерей за то, что они занялись девочкой, и выразила благодарность Мадзе. Однако в душе она решила при первом же удобном случае указать эмансипированной гувернантке на ее новшества, которые сеют рознь в самых почтенных семействах.

Самое важное событие в семейных отношениях произошло через полтора месяца после появления в доме Мадзи.

Это было за обедом. Во время короткого перерыва между бифштексом и цыплятами с огуречным салатом Линка сердито сказала лакею:

– Убери эту тарелку.

– Она чистая, барышня, – ответил Ян, осмотрев тарелку и ставя ее снова на место.

– Болван! Убери, раз я велела! – крикнула Линка, которая после спора со Стасей по поводу того, выше пан Зацеральский Лессера или только равен ему, была очень сердита.

– Раз барышня сказала, значит, так и должно быть, – отчеканила пани Коркович.

Лакей убрал тарелку и подал другую, затем обнес всех цыплятами с салатом и, наконец, вышел в кухню.

Тогда Мадзя наклонилась к Линке и, обняв ее рукой за шею, шепнула:

– В другой раз ты не ответишь так Яну, не правда ли?

Эти невинные слова произвели за столом ошеломляющее впечатление. Стася еще выше подняла брови; пан Бронислав вынул изо рта вилку, которой ковырял в зубах; пан Коркович побагровел и так нагнулся над тарелкой, что выпачкал бороду в остатках салата. Линка часто-часто задышала, залилась слезами и выбежала из столовой.

– Приходи к третьему, крем будет! – с искренним сочувствием крикнул пан Бронислав.

– Великолепно! – буркнул отец.

Пани Коркович остолбенела. Однако дама она была необыкновенно сообразительная и, мгновенно оценив обстановку, торжественно сказала Стасе:

– В аристократических домах барышни обращаются с прислугой с изысканной вежливостью.

Пан Коркович с таким видом хлопнул себя по жирному затылку, точно хотел сказать жене, что слова эти сказаны вовсе не к месту. Супруга хоть и сохраняла свой обычный апломб, однако втайне тоже была смущена. Она чувствовала, что с этой минуты отношение детей к прислуге изменится, причем благодаря Мадзе, а не ее нравоучениям. С горечью вспомнила она о том, что Ян и прислуживает Мадзе охотней, и разговаривает с нею веселей, чем с барышнями, а за обедом старается подсунуть гувернантке кусочек получше, хотя Мадзя и не берет его.

«Вижу, ты не девушка, а Бисмарк! – думала пани Коркович, накладывая отсутствующей Линке двойную порцию крема. – А с другой стороны, сколько лет уже я прошу Пётруся, чтобы он не ругал прислугу. И девочкам я давно уже собиралась сказать, чтобы с людьми низшего сословия они были повежливей. Вот она меня и предупредила! Посчитаемся мы как-нибудь, барышня, с вами, непременно посчитаемся!»

После обеда пани Коркович холодно поблагодарила гувернантку за компанию и велела Стасе отнести Линке крем. Зато пан Коркович, поблагодарив Мадзю, задержал ее руку и странно посмотрел ей в глаза. Когда Мадзя вышла, супруга сказала ему с раздражением:

– Я уж думала, ты полезешь целоваться с нею.

Пан Коркович покачал головой.

– Знаешь, – сказал он супруге, – я и в самом деле хотел поцеловать ей руку.

– В таких случаях, папа, я могу заменять вас, – вмешался пан Бронислав, отворачиваясь от окна.

– Лучше бы ты, мой милый, заменял меня в конторе, – ответил отец.

– Однако признайся, Бронек за последний месяц изменился к лучшему, – заговорила супруга. – Он почти совсем не выходит из дому и регулярно садится с нами обедать.

– Наверно, хочет выманить у меня сотню-другую. Знаю я его! Меня то в жар бросает, когда я смотрю, как он таскается, то в озноб, когда он начинает исправляться.

– Ты ошибаешься, – возразила мать, – Бронек ничего плохого не сделал, он только поддался на мои уговоры. Я втолковала ему, что неприлично шататься в дурном обществе, что он в гроб вгонит родителей, и – он меня понял.

– Э! – воскликнул отец, – вечно тебе что-то кажется. С девчонками не можешь справиться, а воображаешь, что такой бездельник станет тебя слушать.

– А кто же с ними справляется? Кто руководит их образованием? – воскликнула супруга, багровея.

Но пан Коркович, вместо того чтобы ответить жене, обратился к сыну:

– Послушай! ты меня по миру пустишь, дубина! Либо здесь возьмись за работу, чтобы Свитек мог уехать в Корков, либо сам туда отправляйся. Не разорваться же мне, ведь заводы один от другого за тридцать миль! Когда я в Варшаве, что-нибудь не ладится в Коркове, когда я там, здесь завод остается без надзора. А ты шляешься по ресторанам…

– Говорю тебе, он дома сидит, – вмешалась мать.

– Мне нужно, чтобы он не дома отсыпался, – рявкнул отец, – а раза два в день заглянул на завод и посмотрел, что там делается.

– Он ведь замещал тебя несколько дней.

– Да! и половину заказов не выполнил к сроку! А чтоб его…

Тут пан Коркович хлопнул себя вдруг по губам, так и не кончив проклятия. Вместо этого он спокойно прибавил:

– Попробуй быть тут помягче, не браниться, когда все, начиная с родного сына, готовы нож тебе всадить в печенку…

– Я вижу, и на тебя повлиял урок панны Бжеской, – прошипела пани Коркович.

– Нет, это твои нравоучения! – ответил отец и вышел из комнаты.

Все это время пан Бронислав стоял у окна и, пожимая плечами, барабанил пальцами по стеклу.

– Что ты на это скажешь? – всплеснула руками пани Коркович, трагически глядя на сына.

– Что красива, то красива, ничего не скажешь, – ответил высокоумный юноша.

– Кто? Что тебе снится?

– Мадзя красива и здорово дрессирует девчонок, только… уж очень спесива. Сольские да Сольские! А вы, мама, тоже носитесь с этими Сольскими, вот она еще больше нос дерет… Что нам эти Сольские? Я, что ли, боюсь их? – вяло жестикулируя, говорил пан Бронислав.

Потом он поцеловал остолбеневшей матери обе руки и вышел, бормоча:

– Уж не думает ли старик, что я стану развозить пиво?

– Боже! – простонала пани Коркович, хватаясь за голову. – Боже! Что здесь творится? До чего я дошла?

Она была так рассержена, что, устроившись у себя в кабинете на качалке, не могла сразу уснуть после обеда.

«С девочками она делает, что ей вздумается, а они только плачут, – думала пани Коркович. – Прислугу портит, наводит в дом детей всякой голытьбы. Сам Бронек в восторге, говорит, что она красива (и что они нашли в ней красивого?), а этот старый медведь не только смеет утверждать, что я не пользуюсь влиянием в доме, но и хочет целовать ей руки… Нет, надо положить этому конец!»

Но после трезвых размышлений все обвинения, которые пани Коркович взводила на Мадзю, стали разваливаться. Ведь Зосе она сама разрешила посещать занятия, она, пани Коркович, и сделала это для того, чтобы завязать знакомство с Сольскими. Да и оборвыша одеть в конце концов она разрешила дочерям, и ничего плохого из этого не вышло, напротив, сегодня об их благородном поступке говорит весь дом. Наконец, благовоспитанные барышни (даже сам муж!) не должны бранить прислугу. Ведь какой бы это был удар для ее материнского сердца, если бы Линка при Сольских или в другом избранном обществе назвала лакея болваном?..

Но чем больше умом пани Коркович оправдывала Мадзю, тем большая злоба против гувернантки пробуждалась в ее сердце. Ужасное положение: чувствовать неприязнь к человеку и – не знать, в чем его упрекнуть!

«Что я могу сказать ей? – с горечью думала пани Коркович. – Ведь девочки, муж и даже Бронек возразят мне, что панна Магдалена поступает так, как я хочу».

Неприязни тоже показывать не следует. А вдруг гувернантка обидится и уйдет? Что скажут тогда дочери, Бронек, муж, а главное, что станет тогда с вожделенным знакомством с Сольскими?

– Странная эта панна Сольская, – сказала про себя пани Коркович. – Дружить с гувернанткой!