Текст книги "Эмансипированные женщины"
Автор книги: Болеслав Прус
Жанр: Литература 19 века, Классика
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 40 (всего у книги 63 страниц)
– Я не знаю умножения! – подскочила панна Говард.
– Пожалуйста, вот я подсчитала!
– Что мне до ваших подсчетов!
– Да, да, только сорок два миллиона! – раздались голоса в разных уголках зала.
Панна Говард закусила губы и упала на стул.
– Вы хотели бы навязать свою волю даже таблице умножения, – вмешалась панна Папузинская.
– Прошу слова! – снова раздался голос рядом с манекеном для примерки платьев.
– Слово имеет член Секежинская.
– Страшно коптит лампа, – тихо сказала член Секежинская.
Действительно, красное пламя висячей лампы уже доходило до половины зеркала печи, верхушка которой украсилась бархатной шапкой. По всему залу носились хлопья сажи, похожие на черных мушек.
– Ах, мое новое платье!
– Мы стали как трубочисты!
– Ну и прелесть эти собрания, нечего сказать! А я как раз собралась на вечер!
– Почему вы не сказали об этом раньше? – сердито спросила панна Папузинская у испуганной Секежинской.
– Регламент запрещает.
– Что мне до вашего дурацкого регламента, я из-за него новые перчатки испортила.
– Член Секежинская, – с ударением сказала панна Говард, – заслуживает похвалы, она доказала, что мы начинаем приучаться к порядку.
Кое-кто из девиц засмеялся, другие участницы собрания запротестовали.
– Вы со своим понятием о порядке превратите нас в кучу судомоек! – крикнула пани Канаркевич.
Хозяйка прикрутила лампу, но женщины уже начали расходиться.
– Позвольте спросить, – скромно начала панна Червинская, – как же быть с нашими работницами? На следующую неделю у нас нет денег ни на продукты для них, ни на поденную плату.
– Подумаешь! – отрезала панна Говард. – На питание в день выходит два рубля, а на поденную плату три рубля. Мы все сейчас сложимся, каждый даст, сколько может, а за неделю соберем остальное по знакомым. Вот пять рублей! Начнут же когда-нибудь покупать кофточки.
Панна Говард положила на стол пятерку, остальные стали шарить смущенно по кошелькам или шептали хозяйке:
– Я пришлю завтра рубль!
– Я принесу в среду пять злотых!
Некоторые клали на стол злотые, однако было видно, как тяжело им расставаться даже с такими небольшими деньгами.
Ада робко подошла к панне Говард и, краснея, стала шептать ей что-то на ухо.
– Панна Сольская, да говорите же громко! – воскликнула панна Говард. – Сударыни, можете забрать свои деньги, панна Сольская покупает все готовые кофточки. Это весьма утешительный факт, он доказывает, что у наших женщин начинают наконец открываться глаза.
– Любопытно, что панна Сольская будет делать с тремястами пятьюдесятью кофточками? – с насмешкой спросила панна Папузинская.
– Она уплатит семьсот рублей и на полгода обеспечит наших работниц, – высокомерно ответила панна Говард.
– А сама займется продажей кофточек?
– Кофточки могут остаться на складе, – тихо сказала Ада.
– О, я верю, панна Сольская, что вы пожертвовали бы еще семьсот рублей, только бы вас не наделили этой кучей тряпья, которая приводит нас в отчаяние, – съязвила панна Папузинская.
Женщины стали забирать со стола свои деньги. Чем меньше была сумма, тем большая радость светилась на лицах. Только панна Говард не дотронулась до своих денег, а когда одна из женщин протянула ей пятерку, холодно сказала:
– Пусть эти деньги останутся в кассе.
Когда Ада с Мадзей вышли на улицу, Ада была вне себя от восторга.
– Ах, дорогая Мадзя, – говорила она, сжимая Мадзе руки, – как я тебе благодарна! Если бы не ты, я бы никогда не вступила в союз, мне бы это в голову не пришло! Только сейчас я начинаю жить, вижу перед собой какую-то цель, какой-то честный, благородный труд. Какие это все достойные женщины, за исключением каких-нибудь двух крикуний.
– Тебе не нравится панна Говард? – спросила Мадзя.
– Да что ты! Она всегда была чудачкой, но в сущности она хорошая женщина. Но вот эти две ее помощницы, боже мой! Да, Мадзя, знаешь, – прибавила она вдруг, – я ведь на тебя сердита! Ну как ты могла обратиться к чужим женщинам с просьбой помочь твоей учительнице, не сказав мне о ней ни единого слова? Ведь у нас в Язловце такие связи, что ей тотчас дадут место. А ты слыхала, что они тебе здесь ответили?
– Я боялась злоупотребить твоей добротой, – смутилась Мадзя.
– Ах вот что! Ты боялась злоупотребить моей добротой! Так вот как ты со мной разговариваешь? Каждый день, каждый час ты приносишь нам в дар частицу себя, ты принесла радость в наш дом, а сама не хочешь принять самой незначительной услуги даже для своих знакомых. Ведь вот что получается.
– Ну, не сердись, Адзенька, я больше никогда так не буду делать.
Они сели на извозчика, который легкой трусцой повез их домой.
– Помни же об этом, Мадзя, помни и больше никогда так с нами не поступай, – говорила Ада. – Ты даже не представляешь, как это меня обидело. Помни, что наш дом – это твой дом и что каждый человек, который интересует тебя, интересует и нас. Запомни это, Мадзя, иначе ты обидишь людей, которые многим тебе обязаны и очень тебя любят.
Они обнялись в пролетке, и мир был заключен.
– А этой панне… забыла, как ее звать…
– Цецилии.
– Панне Цецилии напиши, что место за нею, пусть только недельки две подождет.
– А если сейчас нет свободного места учительницы? – спросила Мадзя.
– Моя дорогая, – с печальной улыбкой ответила Ада, – всегда и везде найдется место для того, о ком попросит Сольский. Я только сейчас начинаю понимать все значение связей и денег. Ах, какая это страшная сила! А Стефек говорит, что есть люди, которые готовы пасть ниц перед денежным мешком, даже если это не сулит им никакой выгоды.
Мадзя с удивлением слушала свою подругу. Никогда еще Ада не была так оживлена, никогда в ее голосе не звучала такая уверенность. Собрание, видно, открыло перед нею новые горизонты, а может, только дало возможность познать могущество денег.
«Тысячу шестьсот рублей она швырнула за один вечер! Обеспечила приют трем старым учительницам и содержание двадцати бедным девушкам», – подумала Мадзя и, глядя сбоку на лицо Ады, которое то и дело освещали отблески уличных фонарей, первый раз испытала то ли чувство страха, то ли стыда за нее.
«Да она и впрямь богачка. Я и впрямь знакома с богачкой, одно слово которой может обеспечить существование десятков женщин! Но я-то зачем состою при ней? Зачем я, учительница, дочь доктора, попала к ней? Ну конечно, затем, чтобы служить другим. И все же как было бы хорошо, если бы все это уже кончилось!»
До сих пор Мадзе представлялось, что с панной Сольской они ровня, ведь они были подругами со школьной скамьи. Сейчас она почувствовала, что между ними открывается пропасть.
«Уж не думает ли она, – говорила про себя опечаленная Мадзя, – что и я паду ниц перед денежным мешком?»
Извозчик остановился у ворот особняка; Ада вошла в дом веселая, Мадзя грустная. Никогда еще этот дом не угнетал ее так своими размерами, как сегодня; никогда еще роскошные комнаты не казались такими чужими; никогда не испытывала она такого стыда перед ливрейными лакеями.
«Лакеи, горничные, салоны с золочеными стенами, палисандровая мебель! Не мой это мир, не мой, не мой!» – думала Мадзя.
На следующий день в полдень тетя Габриэля позвала к себе Мадзю. Ады не было, зато был пан Стефан.
– Панна Магдалена, известно ли вам, что сейчас делает моя сестра? – спросил он.
– Она, кажется, уехала в город, – ответила Мадзя.
– Да. Она уехала к нашим родным и знакомым собирать подписку на учреждение попечительства о престарелых учительницах.
У Сольского пресекся голос, однако через минуту он продолжал:
– Если этот план удастся осуществить, моя сестра примет участие в создании замечательного учреждения. Она совершит благородный гражданский поступок. Она понимает это и очень счастлива. Ни тетя, ни я никогда не видели ее такой веселой. Всем этим мы обязаны вам, – прибавил Сольский. – За границей врачи предупреждали Аду, что у нее разовьется нервное заболевание, если она не найдет себе цели в жизни. А вы указали ей путь к этой цели. Ада будет счастлива, а мы – спокойны за нее. И все это благодаря вам, вы стали ангелом-хранителем нашего дома.
Мадзя слушала, не дыша, не смея поднять на Сольского глаза.
– Спасибо, панна Магдалена, спасибо! – сказал он, крепко пожимая ей руку.
– А я и не думала, что вы такая ярая сторонница эмансипации, – вмешалась тетя Габриэля.
– Я? – переспросила Мадзя.
– Об этом давно идет слух, а вот и факты! Скажите, Эдита, – обратилась тетка к своей компаньонке, – разве мы с вами не слыхали, что панна Бжеская ярая сторонница эмансипации?
– Ну конечно! – подтвердила компаньонка. – Об этом кричит вся Варшава.
– Ну, какое это имеет значение! – прервал ее Сольский. – Если все сторонницы эмансипации такие, или хотя бы треть их, я вступаю в их союз. Однако я на вас в претензии, – обратился он к Мадзе. – Вчера вы очень обидели мою сестру. Вы догадываетесь, о чем я говорю… Так вот, у нас просьба к вам. Всякий раз, когда кто-нибудь из ваших близких или просто знакомых будет нуждаться в работе или поддержке, сделайте милость, в первую очередь обращайтесь за помощью ко мне или к сестре.
– Что вы, мыслимо ли это? – воскликнула Мадзя. – Прежде всего я слишком мало знаю людей. А затем ваш дом не может быть пристанищем для моих знакомых.
– Благородная гордость! – прошептала панна Эдита, с восторгом глядя на Мадзю.
Сольский нетерпеливо махнул рукой.
– Я попробую объяснить вам мою просьбу с точки зрения капиталиста. Мы, люди состоятельные, не всегда отличаемся умом, но знаем одно: когда нас окружают честные люди, наши капиталы надежней и дают больший процент. Вы согласны с этим?
– Конечно. А впрочем, я в этом ничего не понимаю, – ответила Мадзя.
– Видите ли, мне сегодня на сахарном заводе нужно много народу; это не всегда должны быть специалисты, но непременно честные люди. Я совершенно уверен, что, если бы вы порекомендовали кого-нибудь из своих знакомых, это непременно был бы порядочный человек, бездельника вам помогло бы узнать ваше редкое чутье. Панна Магдалена, – закончил он, взяв ее за руку, – у меня есть два, да нет, несколько совсем неплохих мест. Если кто-нибудь из ваших близких нуждается в работе, сделайте милость, только скажите нам…
Мадзя вспомнила о своем отце докторе и брате технологе. Однако она сразу почувствовала, что рекомендовать их Сольскому не может.
Поблагодарив Сольского, она обещала сразу же сообщить ему, если кто-нибудь из знакомых обратится к ней с просьбой о помощи.
Простившись с тетей Габриэлей, паном Стефаном и старухой компаньонкой, Мадзя вернулась к себе. Через полчаса к ней вбежала закутанная в шаль панна Эдита и, с таинственным видом оглядываясь по сторонам, драматически прошептала:
– У вас никого нет?
– Нет, – ответила Мадзя.
Панна Эдита схватила ее в объятия и, прижимая к груди, зашептала тише шелеста крыльев мотылька:
– Дитя мое, вы замечательно, вы превосходно себя поставили с паном Стефаном и со всеми ими. Да он обезумеет, потеряет голову! Так и держитесь: ничего не требуйте, все принимайте холодно, равнодушно, словно оказываете им милость. Вы завоюете так прочное положение! Дайте же мне поцеловать вашу прелестную мордашку и… помните мои советы!
С этими словами компаньонка выбежала из комнаты так же таинственно, как и вошла.
Глава пятнадцатая
Голоса с того света
– Барышня, к вам пришла пани Арнольд.
– Давно?
– Да уже с четверть часа.
Горничная еще на лестнице доложила об этом Мадзе, когда та вернулась из города.
– А панна Ада дома?
– Нет. Барышня ушли в одиннадцатом часу к работницам.
Мадзя поспешила к себе, но ни в гостиной, ни в кабинете не нашла пани Арнольд. Только заглянув в комнату к Аде, куда была отворена дверь, она заметила за портьерой американку с записной книжкой и карандашом в руке. Американка разглядывала портреты родителей Ады, висевшие над кроватью, и, как показалось Мадзе, срисовывала их.
«У этих американцев привычка все записывать!» – подумала Мадзя.
Услышав шум шагов, пани Арнольд повернулась и поспешно захлопнула книжку.
Затем, без всяких объяснений по поводу своего присутствия в комнате Ады, она перешла в гостиную Мадзи.
– Я хотела поговорить с вами о важных делах, – сказала она по-французски. – Только, пожалуйста, не смейтесь надо мной, хотя это вполне естественно в стране, где не верят в мир духов или совсем им не интересуются.
Мадзя слушала ее, силясь подавить удивление. Пани Арнольд уселась на диванчике, спрятала записную книжку и продолжала:
– С некоторых пор я общаюсь с покойной… с матерью Элены и пана Казимежа.
Мадзя широко раскрыла глаза. Она знала, что пани Арнольд спиритка, слух об этом шел по всей Варшаве. Но до сих пор у нее с пани Арнольд не было на эту тему никаких разговоров.
– Это очень тяжело для меня, – продолжала пани Арнольд, – не потому, что я ревную к прошлому моего мужа, нет! Эта несчастная очень страдает и чего-то от меня хочет, но чего, я не могу понять…
– Она страдает? – переспросила Мадзя.
Пани Арнольд махнула рукой.
– Ах, это одно из самых ужасных состояний души. Представьте себе, панна Магдалена: она не отдает себе отчета в том, что умерла!
У Мадзи дрожь пробежала по спине.
– То есть как это? Что же ей может казаться?
– Ей кажется, что она в больнице, где ее не только насильно держат, но и ничего не говорят о детях. Поэтому она в страшной тревоге.
Мадзя перекрестилась. Все эти речи были так новы для нее, что в голове девушки готово было родиться подозрение, что пани Арнольд мистифицирует ее или просто сошла с ума. Но американка говорила с таким сочувствием в голосе и с такой естественностью, точно речь шла о событии, в котором нет ничего удивительного.
– Это вы отвозили покойницу в тот день, когда она оставила пансион? – спросила пани Арнольд.
– Да. Но я проехала с нею только по одной улице. Она говорила, что уезжает дня на два. В конце концов всем было известно, что я ее провожала, я и не скрывала этого, – оправдывалась испуганная Мадзя.
– Покойница считала вас как бы своей второй дочерью, любила вас?
– Да, она любила меня.
– А не говорила ли она когда-нибудь, что хотела бы женить на вас своего сына.
Мадзя вспыхнула, но краска тут же сошла у нее с лица. Дыхание у нее захватило.
– Никогда! Никогда! – ответила она сдавленным голосом.
Пани Арнольд пристально на нее посмотрела и спокойно продолжала:
– Партия была бы не из блестящих; но не будем говорить об этом. Какое состояние оставила покойница?
– Никакого, – ответила Мадзя.
– А вы не ошибаетесь? У Элены в банке лежит несколько тысяч, у пана Казимежа действительно нет ни гроша, но и он ждет каких-то денег после матери. Так по крайней мере он говорит моему мужу, когда занимает у него деньги. Стало быть, состояние осталось…
– Простите, никакого состояния не осталось, – настаивала Мадзя. – В позапрошлом году пани Ляттер заняла осенью у Ады шесть тысяч. Мне даже кажется, что она бросила пансион по той причине, что у нее не оставалось денег. Долги были погашены паном Сольским или Адой.
Пани Арнольд нахмурилась.
– Ну тогда, – сказала она вполголоса, – мой муж, наверно, тоже кое-что им дал. Ничего не поделаешь, это дети его жены!
Затем она взяла Мадзю за руку и с жаром воскликнула:
– Клянусь своей верой, мне не жалко, что мой муж что-то сделал для них, мне не жалко, что Элена живет у нас. Где же ей еще жить? У брата? Наши доходы здесь настолько значительны, что мы можем не стеснять себя в средствах, останется кое-что и для моего Генрися. Но я понимаю причину тревоги, которая овладела покойницей: ее дети живут из милости, а это ранит сердце матери.
Мадзя почувствовала, что краснеет.
– К тому же, – продолжала американка, – этому конца не видно. Пан Казимеж бездельник и гуляка, ему грозят неприятности, а может, и опасность, – об этом меня предупредили духи, – а Элена могла бы сделать блестящую партию, но все разрушает собственными руками. Панна Магдалена, вы знаете, пан Сольский хоть и не верит в бога, но человек он недюжинный. Богат, умен, муж уверяет, что у него даже есть коммерческая жилка, – а главное, он был влюблен в Элену до безумия. Я видела: вулкан! Но сейчас я вижу, как он переменился. Он и сегодня, когда Элена рядом, готов для нее на все, но это уже не та любовь.
– Эля без нужды дразнит его, кокетничает с другими молодыми людьми, – вставила огорченная Мадзя.
– Это бы еще полбеды, – продолжала пани Арнольд. – Но пан Сольский слишком умен и чувствителен, чтобы не требовать от жены любви к людям, какой» то веры, идеала. Меж тем для Элены идеалы не существуют, она смеется над ними. А так как она слишком горда для того, чтобы притворяться, то с паном Сольским держит себя совершенно цинически. «Я тебе дам свою красоту, а ты мне взамен состояние и имя» – вот ее девиз! Пан Сольский не совсем верит ей, думает, что она позирует, и все же он заметно охладел и может совсем ее бросить.
– Вы не говорили с нею об этом? – спросила Мадзя.
– Пробовала, но безрезультатно. Да и не могу я торопить ее с замужеством, – она может заподозрить, что я хочу от нее избавиться. Меж тем время идет и делает свое дело. Месяц, другой – и пан Сольский, который сегодня, если его привлечь, женился бы, завтра охладеет к ней.
– Они уже были помолвлены, но между ними произошел разрыв, – сказала Мадзя.
– Такой разрыв не имеет никакого значения. Красивые женщины могут дорожиться; на мужчин это оказывает спасительное действие. Но нельзя слишком натягивать струну.
Мадзя вопросительно уставилась на пани Арнольд.
– Так вот какая у меня просьба к вам, – сказала пани Арнольд, заметив этот взгляд. – Я с Эленой не могу говорить ни о замужестве, ни о тревогах ее матери. Поговорите вы с нею, как подруга…
– Пани Ляттер очень хотела этого брака и очень страдала, узнав о разрыве.
– То-то и оно. Разрыв, быть может, и явился одной из причин ее гибели. Позвольте заметить, что в деликатной форме вы можете напомнить Эле и о том, что сделали для покойницы Сольские. Если в сердце Элены проснется чувство благодарности и страха за завтрашний день, она переменит свое отношение к пану Стефану.
Разговор был исчерпан, и пани Арнольд вернулась к вопросу о спиритизме. Она выразила сожаление по поводу того, что в этой стране просвещенные и имущие классы мало думают о мире духов, и в качестве примера привела Аду, которую больше занимают такие матерьяльные предметы, как микроскоп, или такие современные вопросы, как женский союз, чем будущая жизнь ее собственной души и нынешнее положение родителей.
– Вам надо обратить Аду, и она станет ревностным апостолом, – сказала Мадзя.
Пани Арнольд смотрела в какую-то неопределенную точку и качала головой.
– Дорогая панна Магдалена, – ответила она, – я много думала над тем, как обратить в лоно истинной веры хотя бы эту семью, потому что состоятельные, просвещенные и влиятельные люди могут много сделать добра своим ближним. Но как их убедить? Духи для нас не слуги, они не являются по первому зову. Мы, посредники между здешним и нездешним миром, не всегда понимаем их голоса и можем ошибаться. Часто нам нужны средства совершенно земные, помощь людей, а люди не всегда, увы, далеко не всегда заслуживают доверия. Поверьте, если бы не чувство долга, если бы не надежда, что религия наша в корне изменит и улучшит мир, принесет ему счастье, поверьте, если бы не это, я отказалась бы от своего призвания. О, какое это тяжкое бремя! Само общение с духами причиняет много страданий. А если мы, несовершенные созданья, ошибаемся, сколько насмешек и клеветы обрушивается на нас! А как мешает это распространению веры, несмотря на ее истинность!
Прощаясь, пани Арнольд спросила у Мадзи:
– Вы давно уже знаете пана Згерского, что он, хороший человек?
– Право, не скажу вам. Кажется, да.
– Он человек ловкий и мог бы быть полезен, но уж очень он быстро обратился в нашу веру, так что я просто колеблюсь… А панна Эдита, которая живет у тети Сольских, она, может, себе на уме?
– Этого я не знаю.
– Можно ли ей верить?
– Я ее очень мало знаю, – ответила смущенная Мадзя.
– Вот видите, как трудно собрать у людей самые простые сведения! – вздохнула пани Арнольд. – Но не могу же я спрашивать у духа Цезаря, какого мнения он о Згерском, или у духа Марии-Антуанетты, какого он мнения о панне Эдите. Ну, до свидания, – сказала она, крепко пожимая Мадзе руку. – Я думаю, вас не надо просить никому не рассказывать о нашем разговоре. Детям не все можно сказать о матери, а непосвященным о тех трудностях, которые нам, медиумам, приходится преодолевать. Я не теряю надежды, что среди посвященных вскоре увижу и вас. Духи не раз давали мне это понять. Итак, adieu!
После ухода болтливой американки Мадзе несколько минут казалось, что та все еще говорит. Все плыло у Мадзи перед глазами, ей стало страшно, она испугалась то ли духов, то ли пустых комнат, которые окружали ее со всех сторон.
«Боже! – думала она, хватаясь за голову. – Душа, которая не знает о том, что оставила тело, и думает, что она в больнице!»
Ей представились фигура и лицо пани Арнольд. Сумасшедшая она или мистификатор? Какое там! Обыкновенная хорошая женщина, немного болтлива, но о своих виденьях или привиденьях рассказывает с глубочайшей верой.
«Откуда ей пришло в голову, что пани Ляттер хотела выдать меня за своего сына? Вторая дочь!.. Впрочем, ей могла сказать об этом Эля! Так или иначе этот странный апостол спиритизма напомнил мне о моем долге. Эля должна, должна выйти замуж за пана Стефана!»
Когда Мадзя подумала об этом, ей представился пан Стефан, красивый, несмотря на свое безобразие, исполненный энергии и благородства, наконец, такой любезный с нею.
«Пани Арнольд права: когда пан Стефан рядом с Элей, он весь в ее власти. Сколько раз я сама это видела! Несносный бабник! Как он поглядывает даже на меня! Да и Ада не скрывает, что он не пропустит ни одной юбки. Ну конечно, если Эля захочет, он женится на ней. И это будет самое лучшее!..»
Она тихо вздохнула, стараясь не думать о пане Стефане. Какое ей до него дело? Она уважает его, восхищается им – вот и все. Но как он благороден, как прекрасен в своих порывах и как добр, когда старается не ухаживать за ней, ведь она гостья его сестры. Нет ничего удивительного, что эти аристократки рады отбить его у Элены. Но он должен стать мужем Элены! Только Элены, наперекор всем этим светским барышням. По склонностям, по всей своей стати, а главное, по красоте она тоже аристократка. Ну, которая из них, пусть даже самая титулованная, может сравниться с нею?
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.