Текст книги "Кукла"

– Как это – ничего? У нас осталось тридцать тысяч, и на них мы получим десять тысяч процентов… Славный человек этот Вокульский! Я еще не видывал подобного благородства. А если б ты знала, как он сегодня ухаживал за мной!..

– Ухаживал? Почему?

– Со мной случился небольшой припадок из-за жары и раздражения…

– Какой припадок?

– Кровь бросилась мне в голову… но теперь уже прошло… Подлый еврей! Ну, а Вокульский, говорю тебе, это не человек, а ангел… – И он расплакался.

– Папа, что с тобой? Я пошлю за доктором!.. – вскрикнула панна Изабелла, опускаясь на колени перед креслом.

– Ничего… ничего… не волнуйся… Я только подумал, что если бы мне пришлось умереть, ты могла бы положиться только на одного Вокульского…

– Не понимаю…

– Ты хотела сказать, что не узнаешь меня, не правда ли? Тебе странно, что я мог бы вверить твою судьбу купцу? Видишь ли… когда в беде одни ополчились против нас, а другие отошли в сторону, только он поспешил нам на помощь и, может быть, даже спас мне жизнь… Нам, людям апоплексического сложения, случается, заглядывает смерть в глаза… И вот, когда он приводил меня в чувство, я подумал: кто же еще так участливо может позаботиться о тебе? Ведь не Иоася и не Гортензия, да и никто другой… Только богатым сиротам легко найти опекунов.

Панна Изабелла, заметив, что отцу стало лучше, встала с колен и опять села на диванчик.

– Скажи, папа, какую же роль ты предназначаешь этому господину? – холодно спросила она.

– Роль? – переспросил он, пристально вглядываясь в ее лицо. – Роль… советчика… друга дома… опекуна… Опекуна над тем капитальцем, который достанется тебе, если…

– О, с этой стороны я уже давно его оценила. Это человек энергичный и преданный нам… Впрочем, все это неважно, – прибавила она, помолчав. – Что с домом, папа?

– Я ведь сказал. Еврей, гадина, дал девяносто тысяч, так что нам осталось всего тридцать. Но поскольку Вокульский – честная душа! – будет выплачивать с этой суммы десять тысяч… Тридцать три процента, вообрази!

– Как тридцать три? – прервала панна Изабелла. – Десять тысяч – это десять процентов.

– Какое там! Десять от тридцати – значит тридцать три процента. Ведь «процент» значит «pro centum» – сотая доля, понимаешь?

– Не понимаю, – ответила панна Изабелла, тряхнув головой. – Я понимаю, что десять – это десять; но если на купеческом языке десять называется тридцать три, пусть будет так.

– Вижу, что не поняла. Объяснил бы тебе, да что-то очень уж устал, поспать бы немного…

– Не послать ли за доктором? – спросила панна Изабелла, вставая.

– Боже упаси! – воскликнул пан Томаш и замахал руками. – Только начни водиться с докторами – и сразу отправишься на тот свет…

Панна Изабелла не настаивала; она поцеловала отца в руку и в лоб и, глубоко задумавшись, пошла к себе в будуар.

От тревоги, терзавшей ее все эти дни по поводу торгов, не осталось и следа. Оказывается, у них еще есть десять тысяч рублей в год и тридцать тысяч наличными! Значит, они поедут на Парижскую выставку, потом, может быть, в Швейцарию, а на зиму – опять в Париж. Нет! На зиму они вернутся в Варшаву и снова будут принимать у себя. А если найдется какой-нибудь состоятельный претендент, не старый и не противный (как барон или предводитель… бр-р!), не выскочка и не глупец (впрочем, пусть даже и глупец – в их кругу умен один только Охоцкий, да и тот чудак!)… если найдется такой человек, она наконец решится…

«Ну и хорош же папа со своим Вокульским! – подумала панна Изабелла, расхаживая взад и вперед по будуару. – Вокульский – мой опекун!.. Вокульский может быть ценным советчиком, поверенным, наконец распорядителем состояния, но звание моего опекуна может носить только князь, кстати он нам и родня и старый друг нашего семейства…»

Сложив руки на груди, она продолжала ходить взад и вперед по комнате и вдруг призадумалась: почему отец так расчувствовался сегодня по поводу Вокульского? Какой же колдовской силой обладает этот человек, покоривший всех людей ее круга и, наконец, завоевавший последнюю точку опоры – отца!.. Ее отец, пан Томаш Ленцкий, не проронивший ни слезинки со дня смерти матери, сегодня расплакался!..

«Надо все же признать, что у Вокульского доброе сердце, – сказала она себе. – Росси не остался бы так доволен Варшавой, если бы не чуткость Вокульского. Ну, а моим опекуном ему все равно не бывать, даже в случае несчастия… Состоянием, пожалуйста, пусть управляет, но опекуном!.. Нет, видно, отец уж очень ослаб, если ему приходят на ум подобные комбинации…»

Около шести часов вечера панна Изабелла, сидя в гостиной, услышала в прихожей звонок, а потом раздраженный голос Миколая:

– Говорил я вам – завтра приходите, барин сегодня болен.

– А что делать, если барин, когда у него есть деньги, болеет, а когда здоров, так у него нет денег? – ответил чей-то голос с легким еврейским акцентом.

В ту же минуту в прихожей зашелестело женское платье, и послышался голос панны Флорентины:

– Тише! Бога ради, тише! Приходите завтра, пан Шпигельман, вы же знаете, что деньги есть…

– Вот потому я и прихожу сегодня уже в третий раз, а то завтра придут другие, и я опять буду дожидаться…

Кровь ударила в голову панне Изабелле. Не совсем сознавая, что делает, она бросилась в прихожую.

– Что это значит? – обратилась она к панне Флорентине.

Миколай пожал плечами и на цыпочках пошел в кухню.

– Это я, ваша милость… Давид Шпигельман, – ответил низенький человечек с черной бородой и в черных очках. – Я к графу, у меня к нему маленькое дельце…

– Белла, дорогая… – начала панна Флорентина, пытаясь увести молодую девушку.

Но панна Изабелла вырвалась и, заметив, что в отцовском кабинете никого нет, велела Шпигельману войти туда.

– Одумайся, Белла, что ты делаешь? – унимала ее панна Флорентина.

– Я хочу наконец узнать правду, – ответила панна Изабелла.

Она закрыла дверь кабинета, села и, глядя на очки Шпигельмана, спросила:

– Какое у вас дело к отцу?

– Очень извиняюсь, графиня, – ответил тот, кланяясь, – у меня совсем маленькое дело. Я только хочу получить свои деньги.

– Сколько?

– Ну, рублей восемьсот наберется…

– Завтра получите.

– Извиняюсь, графиня, но… я уже полгода каждую неделю слышу, что завтра, и не вижу ни процентов, ни капитала.

У панны Изабеллы перехватило дыхание и сжалось сердце. Но она тут же овладела собой.

– Вам известно, что мой отец получил тридцать тысяч рублей… Кроме того (она сама не знала, зачем это говорит), мы будем получать десять тысяч в год… Сами понимаете, что ваша незначительная сумма не может пропасть…

– Откуда десять? – спросил еврей и развязно поглядел на нее.

– Как это – откуда? – с возмущением повторила она. – Проценты с нашего капитала.

– С тридцати тысяч? – недоверчиво усмехнулся еврей, решив, что его хотят провести.

– Да.

– Очень извиняюсь, графиня, – иронически возразил Шпигельман, – я уже давно делаю комбинации с деньгами, но о таком проценте никогда не слыхал. На свои тридцать тысяч граф может получить тысячи три, да и то под очень ненадежную закладную. Впрочем, мне что! Мое дело – получить деньги. А то завтра придут другие, и опять они окажутся лучше Давида Шпигельмана, а если остальное граф отдаст под проценты, мне придется еще год дожидаться…

Панна Изабелла вскочила с кресла.

– Так ручаюсь же вам, что завтра вы получите все сполна! – вскричала она, глядя на него с презрением.

– Честное слово? – спросил еврей, втайне любуясь ее красотой.

– Даю слово, что завтра всем вам будет уплачено… Всем, и до последней копейки!

Еврей поклонился до земли и, пятясь к двери, вышел из кабинета.

– Посмотрим, как графиня сдержит свое слово! – бросил он, уходя.

Старый Миколай был в прихожей и с такой грацией распахнул дверь перед Шпигельманом, что тот уже с лестницы крикнул:

– Что это вдруг с таким фасоном, пан камердинер?

Панна Изабелла, побледнев от гнева, бросилась в спальню отца. Напрасно панна Флорентина пыталась ее удержать.

– Не надо, Белла, – говорила она, умоляюще складывая руки, – отцу так нездоровится…

– Я поручилась этому человеку, что все долги будут выплачены, и они должны быть выплачены… Хотя бы нам пришлось отказаться от поездки в Париж.

Пан Томаш, без сюртука и в домашних туфлях, медленно расхаживал по комнате, когда вошла дочь. Она заметила, что вид у отца очень плохой, плечи у него опустились, седые усы повисли, даже глаза были полузакрыты и весь он как-то по-стариковски ссутулился. Эти наблюдения хотя и не дали ей вспылить, но не удержали от делового объяснения.

– Извини, Белла, что я в таком неглиже… Что случилось?

– Ничего, отец, – ответила она, сдерживаясь. – Приходил какой-то еврей…

– Ах, наверное, опять Шпигельман… Донимает он меня, как комар летом!

– воскликнул пан Томаш, хватаясь за голову. – Пусть придет завтра…

– То-то и есть, что придет… и он… и остальные…

– Хорошо… очень хорошо… я уж давно собирался расплатиться с ними… Ох, слава богу, хоть чуточку посвежело…

Панну Изабеллу поразило спокойствие отца и его болезненный вид. Ей показалось, что за сегодняшнее утро он постарел на несколько лет. Она присела на стул и спросила с деланной небрежностью:

– А много ты им должен, папа?

– Да нет… пустяки… тысячи две-три.

– Это те векселя, о которых тетка говорила, что кто-то их скупил в марте?

Пан Ленцкий остановился посреди комнаты.

– Вот так так! – воскликнул он, щелкнув пальцами. – О них-то я совершенно забыл…

– Значит, у нас долгов больше, чем две-три тысячи?

– Да, да… немного больше… Думаю, что тысяч пять или шесть… Я попрошу Вокульского, он все уладит…

Панна Изабелла невольно вздрогнула.

– Шпигельман сказал, – продолжала она, помолчав, – что с нашего капитала нельзя получить десять тысяч процентами. Самое большее – три тысячи, да и то под ненадежную закладную.

– Он прав. Под закладную – нельзя, но торговля – дело другое. Торговля может дать и тридцать на тридцать… Однако… откуда Шпигельман знает о наших процентах? – спохватился пан Томаш.

– Я нечаянно проговорилась… – покраснев, объяснила панна Изабелла.

– Жаль, что ты сказала ему… очень жаль! О таких вещах лучше не говорить.

– Разве в этом есть что-нибудь предосудительное? – испуганно пролепетала она.

– Предосудительное? Ну, бог ты мой, конечно нет… Но все же лучше, чтобы люди не знали ни размера, ни источника наших доходов… Барон, да и сам предводитель не прослыли бы миллионерами и филантропами, если б были известны все их секреты…

– Почему же, отец?

– Ты еще дитя, – говорил пан Томаш, смешавшись, – ты идеалистка, так что… тебя это могло бы оттолкнуть… Но ведь ты умная девушка, Белла. Видишь ли: барон ведет общие дела с какими-то ростовщиками, а состояние предводителя выросло главным образом благодаря удачным пожарам, ну и… отчасти торговле скотом во время севастопольской кампании…

– Так вот каковы мои женихи! – прошептала панна Изабелла.

– Это ничего не значит, Белла! У них есть деньги и большой кредит, а это главное, – успокаивал ее пан Томаш.

Панна Изабелла тряхнула головой, словно отгоняя докучные мысли.

– Значит, мы в Париж не поедем…

– Почему, дитя мое, почему?

– Если ты заплатишь пять или шесть тысяч ростовщикам…

– Об этом не беспокойся. Я попрошу Вокульского раздобыть для меня ссуду под шесть-семь процентов, и мы будем выплачивать четыреста рублей в год. А у нас с тобой десять тысяч…

Панна Изабелла понурила голову и задумалась, медленно водя пальцами по столу.

– Скажи, отец, – спросила она, помолчав, – ты вполне уверен в Вокульском?

– Я? – вскрикнул пан Томаш и ударил себя кулаком в грудь. – Я не уверен в Иоасе, в Гортензии, даже в нашем князе, да в конце концов ни в ком из наших, но в Вокульском… Если бы ты видела, как сегодня он растирал меня одеколоном… и с какой тревогой смотрел на меня! Это благороднейший из всех людей, каких я знавал в жизни… Он не гонится за деньгами, да на мне и нельзя заработать, но дорожит моей дружбой… Сам бог мне его послал, и как раз тогда… когда я начинаю чувствовать приближение старости… а может, и смерти…

При этих словах пан Томаш часто заморгал, и по щекам его снова скатилось несколько слезинок.

– Папа, ты болен! – испуганно воскликнула панна Изабелла.

– Нет, нет… Это просто жара, раздражение и главное – обида на людей. Ну, подумай, кто навестил нас сегодня? Никто! Все уверены, что мы окончательно разорились… Иоанна боится, как бы я не попросил у нее взаймы на завтрашний обед… То же и барон и князь… Ну, барон, когда узнает, что у нас осталось тридцать тысяч, еще явится… ради тебя. Решит, что стоит тебя взять и без приданого, раз на меня, дескать, ему не придется тратиться… Но не беспокойся, как только они услышат, что мы получаем десять тысяч в год, все вернутся к нам, и ты по-прежнему будешь царить в своей гостиной… Ах, боже мой, как я нервничаю сегодня! – закончил он, вытирая слезящиеся глаза.

– Папа, я пошлю за доктором, хорошо?

Отец задумался.

– Лучше уж завтра, завтра… А до завтра еще и само пройдет.

В дверь постучали.

– Кто там? Что такое? – крикнул пан Томаш.

– Графиня приехала, – ответил из коридора голос панны Флорентины.

– Иоася? – воскликнул пан Томаш с радостным изумлением. – Ступай же к ней, Белла… я немножко приведу себя в порядок… Ну-ну! Бьюсь об заклад, что ей уже известно о тридцати тысячах… Ступай же к ней, Белла… Миколай!

Он засуетился, разыскивая то одну, то другую часть туалета, а тем временем панна Изабелла вышла к тетке, которая уже ждала ее в гостиной.

Увидев панну Изабеллу, графиня бросилась к ней и заключила ее в объятия.

– Как господь милостив! – вскричала она. – Какое счастье он вам посылает! Верно ли, что Томаш получил за дом девяносто тысяч и твое приданое уцелело? Никогда бы не подумала…

– Тетушка, отец надеялся получить больше, но какой-то еврей запугал конкурентов и купил сам, – ответила панна Изабелла, задетая словами тетки.

– Ах, дитя мое, как это ты до сих пор не убедилась в непрактичности твоего отца! Он может воображать, что цена его дому чуть не миллион, но я знаю от компетентных людей, что цена ему не больше семидесяти или семидесяти двух тысяч. Последнюю неделю дома ежедневно продаются с торгов, и всем известно, что они стоят и сколько за них платят. Впрочем, не о чем толковать; пусть отец воображает, будто его обманули, а ты, Белла, моли бога за того еврея, который дал вам девяносто тысяч… A propos, знаешь, Казек Старский вернулся.

Панна Изабелла вспыхнула.

– Когда? Откуда? – смущенно спросила она.

– Сейчас из Англии, а туда приехал прямо из Китая. Все так же хорош собой… Теперь он едет к бабке, которая, кажется, собирается отдать ему свое поместье.

– Это по соседству с вашим, тетя?

– Да, да. Об этом-то я и хочу поговорить. Он расспрашивал о тебе, и я, надеясь, что ты уже вылечилась от своих капризов, посоветовала ему завтра навестить вас.

– Вот хорошо! – обрадовалась панна Изабелла.

– Видишь! – заметила графиня, целуя ее. – Тетка всегда о тебе помнит. Это для тебя отличная партия, и устроить ее будет нетрудно, поскольку у Томаша есть теперь небольшой капитал, которого ему, наверное, хватит, а Казек уже слышал о том, что Гортензия тебе оставляет наследство. Ну, допустим, у Старского есть кое-какие долги, во всяком случае того, что ему достанется от бабки, вместе с тем, что тебе отписала Гортензия, вам хватит на некоторое время. А там посмотрим. У него есть еще дядя, у тебя – я, так что ваши дети нуждаться не будут.

Панна Изабелла молча поцеловала руку графине. В эту минуту она была так хороша, что тетка, обняв ее, подвела к зеркалу и сказала, смеясь:

– Ну, пожалуйста, будь завтра так же прелестна и увидишь, что в сердце Казека откроются старые раны… А жаль, что ты ему тогда отказала! Сейчас у вас было бы на сто, а то и на сто пятьдесят тысяч больше… Воображаю, сколько денег растранжирил бедный мальчик, ища утешения в своем горе. Ах да!

– вспомнила графиня. – Правда, что вы с отцом хотите ехать в Париж?

– Да, собираемся.

– Пожалуйста, Белла, не делай этого. Я как раз хочу предложить вам провести остаток лета у меня в имении. И ты должна согласиться хотя бы из-за Старского. Ты сама понимаешь, молодой человек в деревне будет томиться, мечтать о любви… Вы можете встречаться каждый день, а в таких условиях тебе легче будет привязать его… и даже связать.

Панна Изабелла покраснела еще сильней и низко опустила свою красивую голову.

– Тетя! – смущенно выговорила она.

– Ах, дитя мое, только не разыгрывай передо мной дипломата. Девушке в твоем возрасте пора замуж, а главное – не повторяй старых ошибок. Казек – отличная партия: он не скоро тебе надоест… А если и надоест, – что ж, он уже будет мужем, а муж на многое вынужден смотреть сквозь пальцы, как, впрочем, и жена. Но где же отец?

– Ему нездоровится…

– Боже мой! Это его взволновало нежданное счастье.

– Напротив, он заболел от возмущения, тетя…

– Вечно у него в голове химеры! – воскликнула графиня, вставая. – Я загляну к нему на минутку и поговорю о вашем летнем отдыхе. Что же касается тебя, Белла, я надеюсь, ты сумеешь использовать это время.

После интимной получасовой беседы с паном Томашем графиня попрощалась с племянницей и еще раз посоветовала ей не упускать Старского.

Около девяти пан Томаш, против обыкновения, лег спать, а панна Изабелла позвала к себе панну Флорентину.

– Знаешь, Флора, – сказала она, расположившись на козетке, – вернулся Казек Старский и завтра будет у нас.

– А-а-а! – протянула панна Флорентина таким тоном, как будто для нее это не было новостью. – Значит он уже не сердится? – спросила она многозначительно.

– Наверно, нет… Впрочем, не знаю, – улыбнулась панна Изабелла. – Тетка говорит, что он по-прежнему красив…

– И по-прежнему в долгах… Но это не беда. У кого нынче нет долгов!

– А что бы ты сказала, Флора, если бы…

– Если бы ты вышла за него? Разумеется, поздравила бы вас обоих. Но что скажут барон, предводитель, Охоцкий, а главное… Вокульский?

Панна Изабелла порывисто поднялась.

– Позволь, дорогая, что это тебе вздумалось говорить об этом… Вокульском?

– Не мне вздумалось, – возразила панна Флорентина, теребя оборку на корсаже, – я только хочу припомнить тебе, что ты говорила мне, еще в апреле, будто человек этот уже год преследует тебя взглядами, опутал тебя со всех сторон…

Панна Изабелла расхохоталась.

– Ах, помню! Мне действительно тогда так казалось… Но сейчас, узнав его короче, я вижу, что он не принадлежит к категории людей, которых следует бояться. Правда, он втихомолку боготворит меня, но точно так же он будет боготворить меня даже если… я выйду за… замуж. Обожателям такого сорта, как Вокульский, довольно взгляда, рукопожатия…

– Ты уверена?

– Совершенно. Видишь ли… я убедилась, что все эти его тайные подступы объясняются обыкновенным деловым расчетом. Отец дает ему в долг тридцать тысяч, и, кто знает, может быть, все его усилия были направлены именно к этой цели?

– А если нет? – спросила панна Флорентина, продолжая теребить оборку корсажа.

– Флора! Перестань же! – рассердилась панна Изабелла. – Зачем непременно портить мне настроение?

– Ты сама говорила, что такие люди умеют терпеливо выжидать, опутывать сетями, рисковать всем и даже ломать…

– Но не Вокульский.

– Вспомни дуэль.

– Барон публично оскорбил его.

– А перед тобой извинился.

– Ах. Флора, пожалуйста, не мучай меня! – вспылила панна Изабелла. – Ты во что бы то ни стало хочешь превратить торгаша в демона, может быть потому, что… мы так много потеряли на продаже дома… и отец болен… и Старский вернулся…

Панна Флорентина сделала движение, словно желая сказать еще что-то, но сдержалась.

– Покойной ночи, Белла, – сказала она. – Может быть, ты и права сейчас… – И вышла.

Всю ночь панне Изабелле снился Старский в качестве мужа, Росси – первого платонического любовника, Охоцкий – второго, а Вокульский – поверенного в делах. Только в десять утра ее разбудила панна Флорентина и сообщила, что пришел Шпигельман еще с каким-то евреем.

– Шпигельман? Ах да! Я и забыла. Вели ему прийти попозже. Папа встал?

– Уже час назад. Я ему сказала о ростовщиках, но он просит тебя написать Вокульскому…

– О чем?

– Чтобы он был так любезен прийти к нам сегодня днем и уладить с ними расчеты.

– Правда, наши деньги у Вокульского. Но мне неудобно писать ему об этом. Напиши ты, Флора, от имени отца… Вот бумага на столике.

Панна Флорентина села писать требуемое письмо, а панна Изабелла тем временем стала одеваться. Сообщение о ростовщиках отрезвило ее, как струя холодной воды, а мысль о Вокульском встревожила.

«Значит, мы в самом деле не можем обойтись без этого человека? – думала она. – Ну конечно, если он взял наши деньги, так должен оплачивать и наши долги…»

– Очень проси, – сказала она панне Флорентине, – чтобы он поскорей приехал… Если Старский застанет у нас этих мерзких евреев…

– Он с ними знаком еще лучше, чем мы, – заметила Флора.

– Все равно, это было бы ужасно. Ты не представляешь себе, каким тоном говорил со мною вчера этот… как его…

– Шпигельман, – подсказала панна Флорентина. – О, это наглый еврей…

Она запечатала письмо и вышла в прихожую выпроводить ожидавших там ростовщиков. Панна Изабелла опустилась на колени перед алебастровой статуэткой богоматери, моля ее о том, чтобы посыльный застал Вокульского дома и чтобы Старский не встретился у них с евреями-ростовщиками.

Алебастровая богоматерь вняла ее мольбам, и через час, за завтраком, Миколай подал ей три письма.

Первое было от графини: она извещала, что сегодня от двух до трех часов дня к отцу придут доктора на консилиум, а также, что Казек Старений уезжает после обеда и любую минуту можно ждать его визита.

«Смотри же, дорогая Беллочка, – заканчивала письмо тетка, – действуй так, чтобы мальчик думал о тебе всю дорогу и в деревне, куда вы с отцом должны приехать через несколько дней. Я уже все устроила таким образом, чтобы он и в Варшаве не видел ни одной барышни и в поместье, кроме тебя, душенька, не встретит ни одной женщины, не считая его бабки-председательши да ее внучек, девиц малопривлекательных».

Панна Изабелла прикусила губку: ей не понравилась напористость тетки.

– Тетушка так покровительствует мне, – сказала она панне Флорентине, – будто самой мне уже не на что надеяться… Не нравится мне это!

И образ прекрасного Казека Старского несколько померк в ее воображении.

Второе письмо было от Вокульского: он сообщал, что явится в час дня.

– Флора, в котором часу ты велела прийти ростовщикам?

– К часу.

– Слава богу! Только бы в эту пору не явился и Старский, – сказала панна Изабелла, беря третье письмо. – Почерк как будто знакомый? От кого же это, Флора?

– Неужели не узнаешь? – отвечала панна Флорентина, взглянув на адрес. – От Кшешовской.

Панна Изабелла покраснела от гнева.

– Ах, правда! – вскричала она, бросая конверт на стол. – Пожалуйста, Флора, отошли ей письмо и надпиши сверху: «Не читано». И чего только хочет от нас эта мерзкая женщина!

– Можешь легко это узнать, – посоветовала панна Флорентина.

– Нет, нет… и нет! Не хочу я никаких писем от этой противной бабы… Наверное, опять какая-нибудь каверза, она ничем другим не занимается… Прошу тебя, Флора, сию же минуту отошли ей письмо… а впрочем, можешь прочесть… в последний раз принимаю ее каракули…

Панна Флорентина не спеша вскрыла конверт и начала читать. Понемногу на лице ее любопытство сменилось удивлением, а потом замешательством.

– Мне неловко это читать, – шепнула она, передавая письмо панне Изабелле.

«Дорогая панна Изабелла! – писала баронесса. – Я признаю, что своим поведением могла заслужить вашу неприязнь, а также гнев милосердного господа бога, который столь неусыпно печется о вашем семействе. Поэтому отрекаюсь от всего, смиряюсь перед вами, дорогая моя, и молю вас простить меня. Ибо чем, как не благодатью господней, можно объяснить появление подле вас Вокульского? Простой смертный, как мы все, стал орудием в руке всевышнего, дабы меня покарать, а вас возвысить.

Ибо мало того, что Вокульский ранил на дуэли моего супруга (да простит господь и ему все подлости, в коих он грешен предо мною!), но еще и приобрел дом, в котором угасло мое ненаглядное дитя, и теперь, наверное, заставит платить меня дороже за квартиру. Вы же не только любуетесь моим поражением, но и получили на двадцать тысяч рублей больше, чем стоил ваш дом.

Соблаговолите же, дорогая, в ответ на мое раскаяние уговорить глубокоуважаемого пана Вокульского (который, неизвестно почему, гневается на меня), чтобы он продлил со мной договор и не вынуждал меня своими непомерными требованиями покинуть дом, где угасла жизнь моей единственной дочери. Однако действовать следует осторожно, ибо этот почтенный господин по неведомым мне причинам не желает, чтобы о его покупке стало известно. Вместо того чтобы открыто купить дом, как делают честные люди, он купил его на имя ростовщика Шлангбаума и еще вдобавок подослал в суд подставных конкурентов, чтобы дать на двадцать тысяч больше, чем я. Для чего ему понадобилось действовать в такой тайне? Это, наверное, вам, дорогие, известно лучше, чем мне, поскольку вы вложили в его предприятие свой капиталец. Правда, он невелик, но с божьей милостью (которая столь очевидно сопутствует вам) и при всем известной ловкости Вокульского, наверное, принесет вам такие проценты, которые вознаградят вас за ваше прежнее горестное положение.

Отдаю себя под защиту вашего доброго сердца, дорогая, а обоюдные наши отношения – на беспристрастный суд божий. Остаюсь неизменно преданной, хоть и пренебреженной, вашей родственницей и покорной слугой.

Кшешовская.»

Панна Изабелла прочла и побледнела как полотно. Она встала из-за стола, скомкала письмо и занесла руку, словно собиралась швырнуть его кому-то в лицо. Внезапно гнев сменился испугом – в смятении она готова была бежать куда глаза глядят или звать на помощь. Однако она тотчас же опомнилась и пошла к отцу.

Ленцкий, в домашних туфлях и полотняном халате, лежал на софе и читал «Курьер». Он нежно поздоровался с дочерью, а когда она села, пристально посмотрел на нее и сказал:

– То ли тут такой свет, то ли мне кажется, будто барышня сегодня не в духе?

– Я немного расстроена.

– То-то я вижу. Наверное, от жары. А сегодня, – прибавил он, погрозив ей с улыбкой, – сегодня ты, шалунья моя, должна хорошо выглядеть: Казек, как мне вчера сказала тетка, все еще в женихах…

Панна Изабелла молчала. Отец продолжал:

– Правда, мальчик немного избаловался, шатаясь по свету, понаделал долгов, но как-никак молод, хорош собой, ну и – был влюблен в тебя по уши. Иоася надеется, что председательша подержит его недельки две в деревне, а остальное – уж твоя забота. А знаешь, пожалуй, это было бы неплохо. Имя прекрасное, состояние как-нибудь сколотим, кусочек оттуда, кусочек отсюда… При этом человек он светский, бывалый, в некотором роде даже герой, если и вправду совершил путешествие вокруг земного шара.

– Я получила письмо от Кшешовской, – прервала панна Изабелла.

– Опять? О чем же эта полоумная пишет?

– Она пишет, что дом наш купил не Шлангбаум, а Вокульский и что с помощью подставных лиц, которые набили цену, дал за него на двадцать тысяч больше, чем стоило заплатить.

Панна Изабелла произнесла это сдавленным голосом и с тревогой посмотрела на отца, опасаясь вспышки гнева. Но пан Томаш только привстал с софы и воскликнул, щелкая пальцами:

– Погоди-ка! Погоди! Знаешь, это возможно…

– Как! – вскочила панна Изабелла. – Значит, он осмелился подарить нам двадцать тысяч и ты, папа, так спокойно говоришь об этом?

– Говорю спокойно, потому что подожди я с продажей, то получил бы не девяносто, а сто двадцать тысяч…

– Да ведь мы не могли ждать, раз дом пустили с молотка.

– Вот потому-то мы и в убытке, а Вокульский, который может ждать, окажется в барышах.

Последнее замечание несколько успокоило панну Изабеллу.

– Значит, ты, папа, считаешь, что он не оказал нам благодеяния? А вчера ты так говорил о Вокульском, будто он тебя околдовал…

– Ха-ха-ха! – расхохотался пан Томаш. – Ты великолепна, неподражаема! Вчера я был немного расстроен… даже сильно расстроен, и мне что-то… этакое… померещилось. Но сегодня… Ха-ха-ха! Пусть себе Вокульский переплачивает за дом, на то он и купец, чтобы знать, сколько и за что следует платить. На одном потеряет, на другом наживется. Я же, со своей стороны, не стану на него обижаться за то, что он участвовал в торгах, когда продавали мое имущество… Хотя… поскольку в дело замешано подставное лицо, я был бы вправе подозревать, что дело нечисто…

Панна Изабелла горячо обняла отца.

– Да, ты прав, папа, – сказала она. – Сама я просто не сумела разобраться в этом. То, что этот господин подставляет евреев на торгах, несомненно доказывает, что, прикидываясь добрым другом, он при этом обделывает свои дела…

– Разумеется! – подтвердил пан Томаш. – Неужели ты не понимаешь таких простых вещей? Человек он, может быть, неплохой, но… купец всегда остается купцом!

В прихожей раздался громкий звонок.

– Наверное, это он. Я, папа, уйду и оставлю вас вдвоем.

Панна Изабелла вышла, но в прихожей увидела не Вокульского, а трех ростовщиков, громко препиравшихся с Миколаем и панной Флорентиной. Она убежала в гостиную, чуть не сказав вслух: «Боже! почему его так долго нет!»

В сердце ее бушевали противоречивые чуства. Она поддакивала отцу, однако понимала, что все это неправда, что Вокульский на покупке дома не наживается, а теряет и что делает он это для того, чтобы спасти их. Но, признавая это, она его ненавидела.

– Подлый! Подлый! – повторяла она. – Как он смел…

Между тем в прихожей разыгрался форменный скандал между ростовщиками и панной Флорентиной. Они заявили, что не двинутся с места, пока не получат денег, потому что барышня вчера дала честное слово… А когда Миколай отворил перед ними дверь на лестницу, они и вовсе разошлись:

– Разбой! Мошенничество! Деньги ваши господа брать умеют, и тогда ты для них «дорогой пан Давид!» А теперь…

– Это что такое? – раздался вдруг чей-то голос.

Ростовщики притихли.

– Что это значит?.. Вы что тут делаете, пан Шпигельман?

Панна Изабелла узнала голос Вокульского.

– Я ничего… Очень извиняюсь, ваша милость… Мы тут по делу к его сиятельству… – оправдывался уже совсем другим тоном только что шумевший Шпигельман.

– Господа велели нам сегодня прийти за деньгами, – объяснил другой ростовщик.

– Барышня вчера дала честное слово, что сегодня нам заплатят все до копейки…

– И заплатят, – прервал Вокульский. – Я являюсь уполномоченным пана Ленцкого и сегодня в шесть часов оплачу ваши счета у себя в конторе.

– Не к спеху… Зачем вашей милости так торопиться! – возразил Шпигельман.

– Прошу в шесть зайти ко мне, а ты, Миколай, никаких просителей здесь не принимай, когда барин болен.