Текст книги "Кукла"

Снова его одолел кашель. Отдышавшись, он вдруг спросил изменившимся голосом:

– Вы верите в загробную жизнь?

– Почему вы спрашиваете?

– Видите ли, что ни говори, вера спасает человека от отчаяния. Я, например, понимаю, что и сам уже не буду счастлив так, как мог быть когда-то, и ей не дам полного счастья. Единственное, что утешает меня, это мысль о встрече с ней в ином, лучшем мире, где мы оба опять будем молоды. Ведь она, – прибавил он задумчиво, – и там будет моею, ибо священное писание учит: «Что вы свяжете на земле, то будет связано и на небе…» Вы, может быть, в это не верите, как и пан Охоцкий, однако признайтесь, что… иногда… вы все-таки верите и не могли бы поклясться, что так не будет?

Часы за стеной пробили полночь; барон испуганно вскочил и простился с Вокульским. Через несколько минут его астматический кашель послышался из другого конца флигеля.

Вокульский открыл окно. Возле кухни громко кукарекали петухи. В парке жалобно стонала сова; с неба сорвалась звезда и покатилась куда-то за деревья. Барон все еще кашлял.

«Неужели все влюбленные так слепы, как он? – думал Вокульский. – И мне, да и каждому здесь ясно, что эта девица совсем его не любит. Кажется, она даже влюблена в Старского.

Я еще не разобрался в положении, но, по всей вероятности, дело обстоит так: барышня выходит замуж ради денег, а Старский поддерживает ее решимость своими теориями. А может быть, и он немного увлекся ею? Вряд ли. Верней, она ему уже надоела, и он хочет поскорее спихнуть ее замуж. Впрочем… Нет, это было бы чудовищно… Только у публичных женщин бывают любовники, которые ими торгуют. Что за глупое предположение! Может быть, Старский в самом деле ей друг и советует так, как считает правильным. Ведь он открыто заявляет, что сам женится только на богатой. Чем плохой принцип? Не хуже других, как сказал бы Охоцкий. Правильно говорила как-то председательша, что у нынешнего поколения крепкие головы и холодные сердца; наш пример отвратил их от сентиментальности, и они верят только в силу денег, что, впрочем, свидетельствует об их рассудительности. А Старский, право же, не глуп: пожалуй, немного шалопай и бездельник, но бесспорно не глуп. Любопытно, за что с ним так круто обходится Вонсовская? Вероятно, она питает к нему слабость, а так как деньги у нее есть, то в конце концов они все-таки поженятся. Впрочем, какое мне до этого дело?..

Любопытно, почему председательша сегодня ни разу не упомянула о панне Изабелле? Ну, уж спрашивать я не стану… Мигом начали бы болтать бог знает что…»

Вокульский заснул и во сне увидел себя влюбленным и хилым бароном, а Старский играл при нем роль друга дома.

Он проснулся и рассмеялся:

– Ну, уж тут бы я сразу вылечился!

Утром он опять удил рыбу вместе с панной Фелицией и Охоцким. А когда в час дня все собрались за завтраком, Вонсовская обратилась к хозяйке дома:

– Бабушка, вы позволите оседлать двух лошадей, для меня и для пана Вокульского? – И, обернувшись к Вокульскому, прибавила: – Мы поедем через полчаса. С этой минуты вы начинаете нести свою службу при мне.

– Вы поедете только вдвоем? – спросила панна Фелиция, пылая румянцем.

– А разве и вы с паном Юлианом хотели бы ехать?

– Только, пожалуйста… Прошу не распоряжаться моей особой! – запротестовал Охоцкий.

– Фелиция останется со мною, – вмешалась председательша.

У панны Фелиции кровь прилила к лицу и на глазах выступили слезы. Она взглянула на Вокульского – сначала сердито, потом высокомерно и, наконец, выбежала из комнаты, будто бы за платочком. Вернулась она с покрасневшим носиком и посмотрела на присутствующих, словно Мария Стюарт, прощающая своих палачей.

Ровно в два часа к крыльцу подвели двух прекрасных верховых лошадей. Вокульский подошел к своей, тотчас явилась и Вонсовская. Амазонка плотно облегала ее фигуру, статную, как у Юноны; рыжеватые волосы были собраны в тяжелый узел. Она поставила ногу на руку конюха и, как пружина, прыгнула в седло. Хлыст слегка дрожал у нее в руке.

Между тем Вокульский спокойно поправлял стремена.

– Скорее, сударь, скорее! – торопила она, натягивая поводья; лошадь под ней танцевала и становилась на дыбы. – За воротами поскачем галопом… Avanti, Savoya!<Вперед, Савойя! (итал.)>

Наконец Вокульский вскочил на коня, Вонсовская нетерпеливо взмахнула хлыстом – и оба тронулись в путь.

Примерно на версту от усадьбы тянулась дорога, обсаженная липами. По обе стороны серели поля, на которых кое-где еще стояли большие, как избы, скирды пшеницы. Небо было чистое, солнце светило ярко, издали доносился жалобный скрип молотилки.

Несколько минут лошади бежали рысью. Но вот Вонсовская приложила рукоять хлыста к губам, подалась вперед и полетела галопом. Вуаль развевалась за нею, как сизое крыло.

– Avanti! Avanti!

Так они мчались несколько минут. Вдруг всадница круто осадила коня; она разрумянилась и тяжело дышала.

– Хватит, – сказала она. – Теперь поедем шагом.

Она выпрямилась и устремила пристальный взгляд на восток, где вдалеке синел лес. Аллея осталась позади, они ехали полем; кругом серели скирды хлеба и зеленели грушевые деревья.

– Скажите, – спросила вдова, – приятно наживать состояние?

– Нет, – подумав, ответил Вокульский.

– А тратить его приятно?

– Не знаю.

– Вы не знаете? А ведь о вашем состоянии рассказывают чудеса. Говорят, у вас тысяч шестьдесят годового дохода…

– Сейчас у меня значительно больше; но я очень мало трачу.

– Сколько же?

– Тысяч десять.

– Жаль. Я в прошлом году решила промотать уйму денег. Управляющий и кассир уверяют меня, будто я истратила двадцать семь тысяч… Я безумствовала – и все же не разогнала скуку… Сегодня я подумала: спрошу-ка, как чуствует себя человек, который тратит шестьдесят тысяч в год? Но вы не тратите столько. Жаль!.. Знаете что? Истратьте как-нибудь шестьдесят, нет, сто тысяч в год и скажите мне: действительно ли это дает сильные ощущения и каковы они? Хорошо?

– Заранее могу вам сказать, что не дает.

– Нет? К чему же тогда деньги? Если и сто тысяч в год не могут дать счастья, так от чего же оно зависит?

– Можно и с одной тысячей быть счастливым. Счастье каждый носит в самом себе.

– Но откуда-то оно берется…

– Нет, сударыня.

– И это говорите вы, человек столь необыкновенный!

– Если б даже я и был необыкновенным человеком, то лишь благодаря страданиям, а не счастью. И уж, во всяком случае, не благодаря расходам.

На опушке леса показалось облачко пыли. Вонсовская с минуту вглядывалась в него, потом вдруг хлестнула коня и, свернув влево, понеслась по полю, не разбирая дороги.

– Avanti! Avanti!

Они скакали минут десять; на этот раз Вокульский первый осадил коня. Он остановился на вершине холма; внизу расстилался зеленый луг, прекрасный, как мечта. Что именно было в нем прекрасно – зеленая трава или крутые изгибы речушки, склоненные над нею деревья или ясная синева неба? Вокульский не знал.

Но Вонсовская не любовалась пейзажем. Она сломя голову летела с холма, словно желая поразить спутника своей отвагой.

Когда Вокульский, не торопясь, спустился следом, она повернула к нему коня и нетерпеливо крикнула:

– Боже, неужели вы всегда такой скучный? Не за тем же я вас взяла на прогулку, чтобы зевать… Извольте развлекать меня, и немедленно…

– Немедленно? Хорошо. Вы не находите, что пан Старский весьма интересный человек?

Она откинулась в седле, словно падая навзничь, и посмотрела на Вокульского долгим взглядом.

– Ну! – рассмеялась она. – Не ожидала я от вас такой пошлой фразы… Пан Старский интересен… для кого? Разве только для… для… таких уточек, как панна Эвелина. Меня, например, он уже давно перестал интересовать.

– Однако…

– Без всяких «однако»! Правда, он интересовал меня раньше, когда я только собиралась стать мученицей супружества. К счастью, муж мой оказался так любезен, что вскорости умер, а пан Старский так незамысловат, что даже при моем небогатом жизненном опыте я в неделю раскусила его. Все та же бородка а lа великий князь Рудольф и те же приемы обольщения. Эти его взгляды, недомолвки, таинственность – все это я знаю наперечет, как фасоны его сюртуков. По-прежнему за версту обходит бесприданниц, циничен с замужними дамами и нежно вздыхает возле богатых невест. Боже мой, сколько уже попадалось мне таких в жизни. Сейчас мне нужно что-нибудь новое…

– В таком случае Охоцкий…

– О да, Охоцкий интересен и даже мог бы стать опасным, но для этого мне пришлось бы заново родиться. Это человек не того мира, к которому я привязана телом и душой! Ах, как он наивен и как великолепен! Он все еще верит в идеальную любовь и надеется встретить женщину, с которой он сможет запереться в своей лаборатории, твердо зная, что она никогда ему не изменит… Нет, он мне не пара. Но что это случилось с моим седлом? – вдруг вскричала она. – Сударь, у меня подпруга отстегнулась… взгляните, пожалуйста…

Вокульский соскочил с коня.

– Вы спешитесь? – спросил он.

– И не подумаю. Проверьте так.

Он зашел с правой стороны – подпруга держалась крепко.

– Да не там… Вот здесь… здесь, возле стремени.

Он заколебался, однако откинул шлейф ее амазонки и просунул руку под седло. Вдруг кровь бросилась ему в голову: вдовушка шевельнула ногой и коленом коснулась его щеки.

– Ну что? Ну что? – нетерпеливо спрашивала она.

– Ничего. Подпруга в порядке.

– Вы поцеловали мою ногу? – крикнула она.

– Нет.

Она хлестнула коня и понеслась вскачь, бормоча:

– Глупец, глупец… или камень!

Вокульский медленно сел на лошадь. Невыразимой тоской сжалось его сердце, когда он подумал:

«Неужели и панна Изабелла катается верхом? Кто же ей поправляет седло?..»

Он подъехал к Вонсовской. Она встретила его взрывом смеха.

– Ха-ха-ха! Вы неподражаемы!

Потом заговорила низким, звенящим голосом:

– В книгу моей жизни вписана великолепная страница: я разыграла роль жены Пентефрия и нашла прекрасного Иосифа… Ха-ха-ха! Только одно обстоятельство меня огорчает: вы так и не сумеете оценить мою способность кружить головы. На вашем месте сто других мужчин в подобную минуту сказали бы, что жить без меня не могут, что я похитила их покой и так далее… А этот отвечает: «нет!» – и все тут. За одно это «нет» вам уготовано в царствии небесном место среди невинных младенцев. Этакое высокое креслице, с перекладинкой впереди… Ха-ха-ха!

Она покатывалась со смеху.

– А что бы вы выиграли, если б я ответил, как другие?

– Одной победой больше.

– А этим что вы выиграете?

– Я заполняю таким образом пустоту жизни. Из десяти поклонников, признавшихся мне в любви, я выбираю одного, который кажется мне наиболее любопытным, забавляюсь им, мечтаю о нем…

– А потом?

– Делаю смотр следующего десятка и выбираю нового!

– И часто?

– Хоть каждый месяц. Что вы хотите, – прибавила она, пожимая плечами, – такова любовь нашего века – века пара и электричества!

– Да, это верно. Она даже напоминает поезд.

– Летит как вихрь и мечет искры?

– Нет. Быстро едет и набирает пассажиров сколько влезет.

– О, пан Вокульский!

– Я не хотел вас обидеть, сударыня. Я только сформулировал то, что услышал.

Вдовушка прикусила губки. Некоторое время они ехали молча. Первой заговорила Вонсовская:

– Я уже определила, кто вы такой: вы педант. Каждый вечер, – не знаю, в котором часу, но, наверно, не позднее десяти, – вы проверяете счета, потом отправляетесь спать, а перед сном непременно читаете молитву, громко повторяя: «Не пожелай жены ближнего своего». Верно?

– Продолжайте, сударыня.

– Не буду продолжать, мне наскучило разговаривать с вами. Ах, жизнь полна разочарований! Когда мы впервые надеваем платье со шлейфом, когда отправляемся на первый бал, когда впервые влюбляемся – нам все кажется открытием… Но вскоре мы убеждаемся, что все это или уже было, или ничего не стоит…

Помню, в прошлом году я была в Крыму; мы ехали небольшой компанией по пустынной дороге, на которой некогда пошаливали разбойники. Только мы заговорили об этом, как вдруг из-за скалы показываются два татарина… «Слава богу, думаю, они наверняка собираются нас зарезать». Пригожие, надо сказать, были мужчины, но физиономии самые свирепые. И что же? Знаете, с чем они обратились к нам? Предложили купить у них винограду! Подумайте! Я-то жду разбойников, а они торгуют виноградом! Со злости я чуть не бросилась на них с кулаками, право! Так вот – сегодня вы напомнили мне этих татар… Председательша уже несколько недель мне толкует, что вы человек оригинальный, совсем не похожий на других, а между тем я вижу, что вы самый обыкновенный педант. Ведь верно?

– Верно.

– Видите, как я разбираюсь в людях! Может быть, поскачем еще галопом? Или нет, мне уже расхотелось, я устала. Ах… встретить бы хоть раз в жизни действительно необычного человека!..

– Ну, и что тогда?

– Ну, он вел бы себя как-то по-новому, говорил бы мне новые слова, иногда сердил бы меня до слез, а потом сам до смерти обижался бы, а потом, разумеется, должен был бы просить прощения. О, он влюбился бы в меня до безумия! Я так вцепилась бы ему в сердце и в память, что он и в могиле не забыл бы меня… Вот это по мне, это любовь!

– А вы что дали бы ему взамен? – спросил Вокульский, которому с каждой минутой становилось все тяжелее на сердце.

– Не знаю, право… Может быть, я бы решилась на какое-нибудь безумство…

– Теперь позвольте мне сказать, что получил бы от вас этот необычный человек, – заговорил Вокульский с чувством горького озлобления. – Сначала длинный список предыдущих поклонников, потом не менее длинный список поклонников, которые придут ему на смену, а в антракте возможность проверять, хорошо ли затянута подпруга…

– Это низость – так говорить! – крикнула Вонсовская, сжимая в руке хлыст.

– Я только повторил то, что слышал от вас же, сударыня. Однако, если при столь недолгом знакомстве я говорю слишком смело…

– Ничего. Продолжайте… Может быть, ваши дерзости окажутся любопытнее, чем холодная любезность, которую я знаю наизусть. Разумеется, такой человек, как вы, должен презирать женщин, подобных мне… Ну, смелее…

– Простите, пожалуйста. Прежде всего не будем употреблять слишком сильные выражения, которые мало уместны на прогулке. Между нами идет разговор не о чуствах, а только о взглядах. Так вот, по-моему, в ваших взглядах на любовь имеется непримиримое противоречие.

– Разве? – удивилась вдова. – То, что на вашем языке зовется противоречием, я в своей жизни великолепно примиряю.

– С одной стороны, вы говорите о частой смене любовников…

– Если вы не возражаете, назовем их лучше поклонниками.

– А с другой – хотите встретить какого-то необычного, незаурядного человека, который помнил бы о вас даже в могиле. Так вот, насколько я знаю человеческую натуру, эта цель недостижима. Вы, столь расточительная в своих милостях, не станете бережливой, а человек недюжинный не захочет стать в ряд с дюжиной других…

– Он может не знать об этом, – перебила вдова.

– Ах, значит, комедия, для успеха которой нужно, чтобы ваш герой был слеп и глуп! Но пусть даже ваш избранник окажется таким; неужели вы действительно решитесь вводить в заблуждение человека, который так сильно полюбит вас?

– Хорошо, ну так я расскажу ему все, а закончу следующими словами: «Помни, что и Христос простил Магдалину; ведь я меньше грешила, а волосы у меня не менее хороши…»

– И он удовлетворился бы этим?

– Думаю, что да.

– А если нет?

– Тогда я оставила бы его в покое.

– Да, но сначала вы так впились бы ему в сердце и в память, что он и в могиле не мог бы вас забыть! – вспыхнул Вокульский. – Ну, и хорош же ваш мир! Хороши женщины, подле которых влюбленные, беззаветно преданные им всей душой, вынуждены поминутно смотреть на часы, чтобы не встретиться со своими предшественниками и не помешать преемникам! Сударыня, даже тесту нужно время, чтобы как следует подняться; так может ли вырасти глубокое чувство в такой спешке, в ярмарочной толчее? Не претендуйте на глубокие чувства: они лишают людей сна и аппетита. Зачем вам отравлять жизнь какому-то человеку, которого вы сейчас, вероятно, даже еще не знаете? Зачем самой себе портить веселое настроение? Лучше по-прежнему держаться программы легких и частых побед, которые не приносят вреда другим, а вам кое-как заполняют жизнь.

– Вы кончили, сударь?

– Пожалуй…

– Так теперь я скажу вам. Все вы подлецы…

– Опять сильное выражение.

– Ваши были еще сильнее. Все вы – ничтожества! Когда женщина в пору юности мечтает об идеальной любви, вы осмеиваете ее наивность и требуете от нее кокетства, без которого девушка кажется вам скучной, а замужняя женщина – глупой. А когда, в результате общих усилий, она привыкает к пошлым признаниям, томным взглядам и тайным рукопожатиям – тут вдруг вылезает из темного угла некий оригинальный субъект в капюшоне Петра Амьенского и торжественно проклинает женщину, созданную по образу и подобию Адамовых сыновей: «Тебе уже возбраняется любить, ты уже никогда не будешь по-настоящему любима, ибо ты имела несчастье попасть в ярмарочную толчею и утратила свои иллюзии». А кто же разворовал их, как не ваши родные братья? И что это за мир, где человека сначала опустошают, а потом сами же осуждают опустошенного.

Вонсовская вынула из кармана платочек и стиснула его зубами. На ресницах ее блеснула слеза и скатилась на конскую гриву.

– Ну, поезжайте же, – воскликнула она, – ваши плоские рассуждения меня раздражают! Поезжайте… и пришлите мне Старского: его наглость забавнее вашей постной важности.

Вокульский поклонился и поехал вперед. Он был раздосадован и смущен.

– Куда вы едете? Не в ту сторону… Еще, чего доброго, заблудитесь, а потом за обедом будете рассказывать, что я совратила вас с пути истинного. Следуйте за мною…

Вокульский ехал в нескольких шагах позади Вонсовской и размышлял:

«Вот каков их мир и каковы их женщины! Одни продаются чуть ли не дряхлым старикам, а другие обращаются с человеческими сердцами, как с куском говядины… Однако странная особа эта барынька! Пожалуй, даже неплохая и, во всяком случае, способна на благородные порывы…»

Через полчаса они уже были на холмах, с которых открывался вид на имение председательши. Вонсовская внезапно повернула коня и, испытующе поглядев на спутника, спросила:

– Что между нами – мир или война?

– Могу ли я сказать откровенно?

– Пожалуйста.

– Я вам глубоко благодарен, сударыня. За один час я узнал от вас больше, чем за всю мою жизнь.

– От меня? Пустое, не придавайте этому значения. В моих жилах течет несколько капель венгерской крови, и стоит мне сесть на коня, как я теряю голову и несу всякий вздор. Впрочем, я не беру назад ни одного слова, сказанного сегодня, но вы ошибаетесь, если думаете, что уже узнали меня. А теперь поцелуйте мне руку: вы действительно интересны.

Она протянула Вокульскому руку; он поцеловал ее, широко раскрыв глаза от изумления.

Глава пятая
Под одной крышей

В то самое время, когда Вокульский с Вонсовской препирались друг с другом, носясь по лугам, из поместья графини в Заславек выезжала панна Изабелла. Накануне она получила от председательши письмо, отправленное с нарочным, а сегодня по настоятельному требованию тетки тронулась в путь, хотя и против собственного желания. Она была уверена, что Вокульский, к которому председательша так явно благоволила, уже в Заславеке, поэтому тотчас являться туда казалось ей неприличным.

«Пусть даже в конце концов мне придется выйти за него замуж, из этого еще не следует, что я должна спешить к нему навстречу», – думала она.

Но вещи были уложены, экипаж подан, на переднем сиденье уже ждала ее горничная, и панна Изабелла решилась.

Прощание с родными было многозначительно. Растроганный Ленцкий молча утирал глаза, а графиня, сунув племяннице в руку бархатную сумочку с деньгами, поцеловала ее в лоб и сказала:

– Я не советую и не отговариваю. Ты девушка рассудительная, положение знаешь, пора самой принять какое-то решение и сделать выводы.

Но какое решение? Какие выводы? Об этом тетка умолчала.

Нынешнее лето в деревне глубоко изменило многие воззрения панны Изабеллы. Однако произошло это не под влиянием свежего воздуха и прекрасных пейзажей, а вследствие некоторых событий и возможности спокойно поразмыслить над ними.

Она приехала сюда, по настоянию тетки, ради Старского, так как все говорили, что ему достанется в наследство бабкино поместье. Между тем председательша, присмотревшись к своему внучатному племяннику, заявила, что в лучшем случае отпишет ему тысячу рублей в год пожизненной ренты, которая ему, наверное, весьма пригодится под старость. А все состояние свое она решила завещать подкидышам и несчастным женщинам.

С этой минуты Старский потерял всякую цену в глазах графини. Панна Изабелла тоже поставила на нем крест, когда он однажды заявил, что никогда не женится на бесприданнице, скорее уж на японке или китаянке, лишь бы она принесла ему несколько десятков тысяч годового дохода.

– Ради меньшего не стоит рисковать своим будущим, – сказал он.

Стоило ему это заявить, и панна Изабелла перестала смотреть на него как на серьезного претендента. Но так как при этом он тихо вздохнул и украдкой посмотрел в ее сторону, панна Изабелла подумала, что красавец Казек, должно быть, втайне страдает и, подыскивая богатую жену, жертвует своим чуством. К кому? Возможно, к ней… Бедный мальчик, но ничего не поделаешь! Может быть, впоследствии найдется способ облегчить его страдания, но пока что следует держать его на расстоянии. Сделать это было нетрудно, ибо Старский вдруг начал усиленно ухаживать за богатой пани Вонсовской и втихомолку увиваться за панной Эвелиной – вероятно, для отвода глаз, чтобы окончательно замести следы своей давней любви к панне Изабелле.

«Бедный мальчик, но что поделаешь! Жизнь диктует свои обязанности, и приходится исполнять их, как бы ни были они тягостны».

Таким образом, Старский, быть может самый подходящий для панны Изабеллы супруг, был вычеркнут из списка женихов. Он не мог жениться на бедной, но должен был искать богатую невесту, поэтому пропасть между ними была непреодолима.

Второй соискатель ее руки, барон, сам устранился, обручившись с панной Эвелиной. Пока барон добивался благосклонности панны Изабеллы, он был ей противен; но когда он внезапно ее покинул, она испугалась.

Как? Значит, существуют на свете женщины, ради которых можно отказаться от нее? Как? Значит, может наступить момент, когда ее оставят даже столь престарелые поклонники?

Панна Изабелла почуствовала, что почва уходит у нее из-под ног, и тогда-то, под влиянием охватившего ее беспокойства, она довольно благожелательно заговорила с председательшей о Вокульском. Возможно даже, что она действительно произнесла следующие слова:

– Куда же это пропал пан Вокульский? Боюсь, что он на меня обиделся. Я нередко упрекаю себя за то, что относилась к нему не так, как он того заслуживает.

При этом она потупила глаза и покраснела, ввиду чего председательша сочла нужным пригласить Вокульского к себе в поместье.

«Пусть они присмотрятся друг к другу на просторе, – думала старушка, – а там – все в воле божьей. Он среди мужчин – чистейший бриллиант, она тоже хорошая девочка, так, может, они и поладят. А что он к ней неравнодушен, я готова побиться об заклад».

Прошло несколько дней, неприятные впечатления понемногу изгладились, и панна Изабелла уже начала раскаиваться, что заговорила с председательшей о Вокульском.

«Он еще, пожалуй, вообразит, что я согласна выйти за него…» – подумала она.

Тем временем председательша рассказала гостившей у нее Вонсовской, что в Заславек приедет Вокульский, очень богатый вдовец и человек во всех отношениях незаурядный, которого она хотела бы женить, тем более что он, кажется, влюблен в панну Изабеллу…

Вонсовская весьма равнодушно слушала о богатстве, вдовстве и матримониальных намерениях Вокульского. Но когда председательша назвала его человеком незаурядным, она насторожилась; услышав же, что он как будто влюблен в панну Изабеллу, она рванулась, как боевой конь благородных кровей, которого неосторожно кольнули шпорой.

Вонсовская была милейшей женщиной, она не думала вторично выходить замуж, а отбивать у барышень женихов – и подавно. Однако пока Вонсовская жила на этом свете, она не могла допустить, чтобы какой-нибудь мужчина любил не ее, а другую женщину. Жениться по расчету – пожалуйста, в этом Вонсовская даже готова была помочь; но преклоняться разрешалось только перед нею. И даже не потому, что она считала себя красивее всех, а просто… такая уж у нее была слабость.

Узнав, что панна Изабелла сегодня приезжает, Вонсовская потащила Вокульского на прогулку. А заметив на дороге возле леса пыль, клубившуюся за экипажем ее соперницы, она свернула на луг и там устроила великолепную сцену с седлом, которая, однако, не удалась.

Между тем панна Изабелла подъехала к дому. Все вышли ее встречать на крыльцо, приветствуя почти в одних и тех же выражениях.

– Знаешь, – шепнула ей председательша, – Вокульский приехал…

– Вас одной нам не хватало, – воскликнул барон, – чтобы Заславек вполне уподобился райской обители. Сюда уже прибыл весьма приятный и знаменитый гость…

Фелиция Яноцкая отвела панну Изабеллу в сторону и со слезами в голосе начала рассказывать:

– Ты слышала, к нам приехал пан Вокульский… Ах, если бы ты знала, что это за человек! Но нет, я больше ничего не скажу, а то еще и ты подумаешь, что я им увлекаюсь… Ну, и вообрази только: Вонсовская заставила его вдвоем с нею поехать верхом… Посмотрела бы ты, как он, бедняга, краснел!.. А я – за нее. Правда, я тоже ходила с ним удить рыбу, так ведь это здесь, на пруду… и с нами был пан Юлиан. Но чтобы я поехала кататься вдвоем с ним? Да ни за что на свете! Я бы скорей умерла…

Панна Изабелла поторопилась поздороваться с остальными и ушла в отведенную для нее комнату. «Этот Вокульский начинает меня раздражать», – подумала она.

В сущности, это было не раздражение, а нечто другое. Уезжая в Заславек, панна Изабелла действительно злилась и на председательшу за слишком настойчивое приглашение, и на тетку – за то, что та торопила ее ехать, и прежде всего на самого Вокульского.

«Значит, меня в самом деле хотят выдать за этого выскочку? – говорила она себе. – Погоди же, голубчик!» Она не сомневалась, что первым здесь встретит ее Вокульский, и заранее решила держаться с ним высокомерно.

Между тем Вокульский не только не бросился ей навстречу, но, оказывается, поехал кататься с пани Вонсовской.

Панна Изабелла была неприятно задета. «Вот кокетка, – думала она, – а ведь ей уже добрых тридцать лет!»

Когда барон назвал Вокульского знаменитым гостем, самолюбие панны Изабеллы было польщено; правда, чуство это мелькнуло и тотчас исчезло. Когда панна Фелиция нечаянно выдала свою ревность к Вонсовской, панну Изабеллу охватило беспокойство, правда, лишь на одно мгновение.

«Наивная девочка!» – подумала она о Фелиции. Словом, презрение, которое она всю дорогу готовилась излить на Вокульского, совершенно испарилось под влиянием самых разноречивых чуств: она была и разгневана, и довольна, и встревожена. Теперь Вокульский представлялся панне Изабелле совсем в другом свете. Это был уже не какой-то там галантерейный купец, а человек, возвратившийся из Парижа и располагающий огромным состоянием и связями, которым восхищался барон и с которым кокетничала Вонсовская… Едва панна Изабелла успела переодеться, к ней вошла председательша.

– Душа моя, – сказала старушка, снова целуя ее, – почему же Иоася не изволила пожаловать ко мне?

– Папа нездоров, и она не хочет оставлять его одного.

– Нет уж… нет уж, не говори ты мне этого! Она потому не едет, что не хочет встречаться с Вокульским, вот в чем дело… – заволновалась председательша. – Вокульский хорош, когда сорит деньгами на ее сиротский приют… Нет, Белла, скажу я тебе: видно, никогда твоя тетка не поумнеет…

В панне Изабелле заговорило давнишнее раздражение.

– Может быть, тетя не считает нужным дарить столь явным благоволением простого купца? – сказала она, краснея.

– Купец!.. Купец!.. Ну и что ж? – вспыхнула председательша. – Вокульские – дворяне не хуже Старских и даже Заславских… А что до его занятий… Вокульский, душенька моя, не торговал бог знает чем, как дед твоей тетки… Можешь сказать ей это, если к слову придется. По мне, честный купец лучше десятка австрийских графов. Знаю я, чего стоят их титулы.

– Однако согласитесь, что происхождение…

Председательша иронически рассмеялась.

– Поверь мне, Белла, благородное происхождение – не заслуга тех, кому оно достается. А чистота крови… Боже мой! Какое счастье, что мы не слишком усердно проверяем такие вещи. Знаешь, о происхождении не стоит говорить таким старым людям, как я. Мы-то еще помним дедов и отцов и часто удивляемся: почему сын пошел не в папашу, а в камердинера? Правда, тут много значит – на кого матушка заглядывалась.

– А вам Вокульский, видно, очень нравится, – тихо заметила панна Изабелла.

– Да, очень! – твердо ответила старушка. – Я любила дядю его и всю жизнь была несчастлива только потому, что меня разлучили с ним – из тех же побуждений, из каких сейчас твоя тетка пытается свысока смотреть на Вокульского. Да только он не позволит собой помыкать, о нет! Кто сумел выбиться из такой нищеты, как он, кто с незапятнанной совестью добыл богатство и образование – тому неважно, что о нем скажут в свете. Ты, верно, слышала, какую он нынче играет роль и зачем ездил в Париж. И поверь мне, он не станет заискивать перед светским обществом, оно само к нему явится, и первая придет твоя тетка, если ей что-нибудь понадобится. Я лучше тебя знаю наш свет, дитя мое, и помяни мое слово – он очень скоро окажется в прихожей Вокульского. Это тебе не бездельник вроде Старского, не мечтатель вроде князя и не полоумный вроде Кшешовского… Вокульский – человек действия… Счастлива будет женщина, которую он назовет своей женой… К сожалению, у наших барышень больше притязаний, нежели чуства и житейского опыта. Правда, не у всех… Ну, не взыщи, если я выразилась слишком уж резко. Сейчас будет обед…

И с этими словами председательша удалилась, оставив панну Изабеллу в глубоком раздумье.

«Разумеется, он мог бы с успехом заменить барона… – мысленно говорила она. – Барон истаскался и просто смешон, а этого по крайней мере все уважают… Казя Вонсовская знает толк в мужчинах, недаром она взяла его на прогулку. Посмотрим же, способен ли пан Вокульский быть верным… Хороша верность – кататься с другой женщиной! Вот уж поистине рыцарь!»

В эту минуту Вокульский, возвращавшийся с Вонсовской с прогулки, заметил во дворе экипаж, из которого выпрягали лошадей.

Его кольнуло какое-то смутное предчуствие, но он не посмел расспрашивать, даже притворился, будто и не смотрит на экипаж.