Текст книги "Парижский архитектор"

Глава 32

– Не лги мне, Гаспар. Ты не смог бы покинуть меня ради другой женщины.

– Одна из моих студенток. мы.

Жюльетт Трене подошла к мужу и заглянула ему в глаза. Он отвел взгляд.

– Как бы я хотела, чтобы это оказалась одна из твоих студенток, – сказала Жюльетт. – Тогда бы у меня просто разорвалось сердце от горя. И все.

Гаспар промолчал, глядя на восточный ковер, лежащий в прихожей.

– Профессор Пинар вызвал тебя к себе, верно?

– Нет, это не.

– И поставил перед выбором – или я, или работа?

– Жюльетт, прошу тебя.

– И ты выбрал профессуру и литературу средних веков.

Гаспар Трене, невысокий привлекательный мужчина с темно русыми-волосами, вздрогнул.

– Только потому, что вишисты и наци решили, что моя бабушка – которую я никогда не видела – еврейка. И я теперь тоже официально считаюсь еврейкой.

Жюльетт подошла к вешалке и сняла зеленую фланелевую куртку, на переднем кармане которой была пришита желтая звезда Давида.

– Несмотря на то что я никогда не ходила в синагогу и не знаю ни слова на иврите.

– Метод, с помощью которого они решают, кто еврей, а кто – нет, совершенная глупость, – покачал головой Гаспар. – Приходского священника в Менильмонтане тоже сочли евреем.

– Меня лишили работы только потому, что я еврейка. А сейчас мужчина, которого я люблю, уходит по той же причине.

– Нет, не поэтому.

– Пожалуйста, скажи, что это не так, Гаспар. – Жюльетт заплакала. – Я сплю, и мне снятся кошмары. Ради Бога, разбуди меня!..

Она положила руки на плечи Гаспара, но тот отшатнулся и начал пятиться, пока не уперся спиной во входную дверь.

– Ты знаешь, что я полюбила тебя в тот самый день, когда увидела на вечеринке у Жана, – сказала Жюльетт. – Ты был очень красив тогда. А после того, как мы разговорились, я поняла, что ты еще и невероятно умный. Помнишь?

– Конечно, помню! И ты навсегда пленила мое сердце. Прекрасная женщина, докторская степень в области бактериологии, ведет важные научные разработки в университетских лабораториях. – ответил Гаспар. – Я был счастлив, что познакомился с тобой.

– А наши путешествия и все хорошее, что случалось с нами за последние пять лет! Ты помнишь вечеринки, которые мы устраивали?

– Еще бы, – ответил Гаспар с улыбкой.

– Тогда останься, прошу тебя, любимый! Вместе мы справимся со всеми трудностями, – умоляла Жюльетт со слезами на глазах.

Болезненное выражение сменило улыбку на лице ее мужа.

– Я… я просто не могу, Жюльетт. Нет, не могу.

– Потому что у нас больше не будет денег? Или все-таки из-за должности? – Жюльетт шагнула было к мужу, но вдруг остановилась. – Ты думаешь, тебя отправят в Дранси вместе со мной?

Ответом была мертвая тишина.

Жюльетт спрятала лицо в ладонях.

– Умоляю тебя, не уходи! – глухо проговорила она.

Сейчас ей хотелось уткнуться в его широкую грудь, как она делала прежде, когда была расстроена или огорчена.

Обычно бледное лицо Гаспара вспыхнуло румянцем стыда. Он повернулся к двери и взялся за ручку. Жюльетт молча попыталась удержать его за рукав, но Гаспар вырвался, с силой толкнул дверь и выскочил из дома. Дверь захлопнулась.

– Вернись! – молила в пустоту Жюльетт. – Ради всего святого!

Она стояла, в слепой надежде глядя на дверь, и слезы текли по ее щекам. Потом вернулась в гостиную и дала волю чувствам, совершенно не заботясь о том, что ее могут услышать.

«Господи, я вышла замуж за труса, – с горечью думала она. – Но даже это не важно, потому что я все еще люблю его».

Опустившись в кресло, Жюльетт попыталась успокоиться и взять себя в руки. При этом она машинально поглаживала уже заметно округлившийся живот. Она и ее еще нерожденное дитя остались одни в целом мире.

* * *

Шесть недель спустя, когда Жюльетт уже обрела убежище в заднем помещении пустующей клетки для хищников в зоологическом саду, воспоминания об этом ужасном дне снова нахлынули на нее. И всякий раз, когда она начинала думать о предательстве Гаспара, ее душили слезы. Со временем боль не утихла. Жюльетт так любила мужа… а он внезапно превратился из умного, тонкого и красивого мужчины в испуганного мальчишку, который просто взял и удрал, бросив ее на произвол судьбы.

Все случилось внезапно. Сначала Жюльетт потеряла работу в университете, затем неожиданная беременность. Гаспар не казался счастливым, когда она сообщила ему эту новость, хотя, чтобы не огорчить жену, пытался изобразить радость. С началом оккупации, когда им случалось увидеть пару с детской коляской, он не раз говорил, что никто не должен обзаводиться детьми, когда вокруг царит такой ужас. Разумеется, Жюльетт понимала, что сейчас и в самом деле не лучшее время, чтобы родить, но все равно была счастлива. Стать матерью – это куда лучше, чем строить научную карьеру, и не важно, успешна эта карьера или нет.

Что касается Гаспара, то должность в университете была для него чем-то более значительным, чем просто работа – своего рода ядром его личности. Жюльетт знала, что если бы его уволили, то потеря престижа и позиций в кругу интеллектуальной элиты стали бы для него куда большей трагедией, чем потеря жалованья. В свои тридцать два года он успел стать штатным профессором и опубликовать фундаментальный труд об эпической поэзии двенадцатого века, высоко оцененный специалистами. Им восхищались и уважали в университете, его имя имело вес даже за пределами исторического и литературного факультетов. Яркая звезда университетской вселенной. И все это было гораздо важнее для Гаспара, чем жена. и его собственный ребенок.

Жюльетт не чувствовала себя еврейкой – может, потому и не находила утешения в том, что тысячи евреев – ученых, исследователей, преподавателей – изгнаны, как и она, из университетов Франции, или в том, что сотни французов отказались от своих еврейских жен, попав в такую же ситуацию, как Гаспар. Эти последние оказались слишком слабыми, чтобы вынести грядущие тяготы существования, бедность и угрозу отправиться в концлагерь или быть убитыми.

От стойкого запаха львиной мочи, пропитавшего ее одежду и волосы, токсикоз Жюльетт стал почти невыносимым, но она все равно считала, что ей невероятно повезло с убежищем. Через неделю после того, как Гаспар покинул ее, месье Дюкро, хозяин дома, указал ей на дверь и велел немедленно убираться. Этот человек, который в течение пяти лет был так дружелюбен и внимателен к своим жильцам, сейчас обращался с ней, словно с уличной попрошайкой. Помахав перед носом Жюльетт какой-то официальной бумажкой, он заявил, что обязан выселить ее, и она не стала спорить – сдержанно ответила, что ей нужен час на сборы, и спокойно закрыла дверь.

После того как ее выставили на улицу, Жюльетт нашла пристанище в крошечной квартирке, где жил со своей семьей ее бывший лаборант Анри Леруа. Но уже через несколько дней сосед по лестничной клетке постучал в дверь и начал задавать настолько недвусмысленные вопросы, что Жюльетт поняла – оставаться здесь больше нельзя. Анри был ее преданным помощником в течение семи лет, и она не хотела навлечь беду на его семью. Когда же на вопрос Анри она ответила, что ей совершенно некуда идти, тот поклялся, что не оставит ее, и обратился за помощью к своему двоюродному брату Мишелю Дофину. Тот отказал, сославшись на то, что его жена не готова рисковать собственной жизнью, чтобы помочь даже французу, не говоря уже о евреях. Но этот Дофин был добрым человеком и неожиданно предложил временное решение проблемы.

Мишель служил смотрителем в зоологическом саду и рассказал кузену, что может ненадолго спрятать Жюльетт в пустующей клетке. Несмотря на всеобщую нехватку продовольствия, во время оккупации зоологический сад не особенно нуждался – прежде всего, благодаря немецким солдатам-«туристам». Животные питались куда лучше, чем большинство парижан. Теперь Жюльетт жила в бетонной клетушке, примыкавшей к пустующему вольеру для львов. Это было замкнутое темное пространство с двумя выходами, где прежде львы отдыхали, когда не разгуливали по вольеру перед публикой. Даже льву порой хочется остаться в одиночестве. Жюльетт дала Дофину пять тысяч франков из остатков своих сбережений, хотя тот и не требовал от нее никакой платы. Но она настояла – ведь если ее обнаружат, смотритель будет арестован, и его семье придется туго.

Мишель Дофин, коренастый и медлительный человек лет шестидесяти, каждую ночь приносил ей еду и питье, и вскоре Жюльетт догадалась, что он тратит на нее те самые пять тысяч франков, которые она ему вручила. У него было три дочери, поэтому он знал, что требуется беременной женщине, и ему не приходилось объяснять, что Жюльетт кормит двоих. Немного мяса, картофель, морковь и свекла – все было тщательно приготовлено и уложено в металлические судки, и сверх того – большая чашка молока. Через пару дней смотритель принес ей старый матрас и простыню.

Как бактериолог, Жюльетт знала, как важно поддерживать чистоту, чтобы защитить от инфекций Мари или Пьера. Она мечтала назвать своего будущего ребенка в честь мадам Кюри или ее мужа, и, конечно же, когда он вырастет, то станет выдающимся ученым. Не забыл Дофин о воде и мыле, чтобы она могла хоть изредка вымыться. Единственная проблема заключалась в том, что потолок в помещении был слишком низким, в нем нельзя было выпрямиться во весь рост, поэтому Жюльетт целый день приходилось сидеть, и только ночью она решалась выйти в вольер, чтобы подышать свежим воздухом.

Однажды вечером, после того как Мишель Дофин в очередной раз принес ей еду и выстиранную одежду, Жюльетт спросила его, зачем он рискует жизнью. Его ответ привел женщину в замешательство. «О, мадам, вы просто не представляете, как хорошо я себя чувствую, помогая людям в это страшное время!» – воскликнул Дофин. Простой смотритель зоосада, не проучившийся в школе и пяти лет, оказался человеком куда более высокой пробы, чем многие из тех высокообразованных ученых, с которыми ей приходилось иметь дело.

Вместе с тем, проводя в смрадной клетушке день за днем, Жюльетт буквально сходила с ума от одиночества. Порой она клала руку на живот и принималась рассказывать Пьеру или Мари о своем детстве в Лионе. Иногда она пела ему или ей свои любимые песенки. С наступлением дня она завешивала вход в свою пещеру куском ткани, чтобы зажечь свечу и при ее свете читать или писать. Она старалась занять свой ум, воображая, что находится в творческом отпуске, и ей необходимо сконцентрироваться на теоретической работе. Так как ее благодетель не сумел достать тетрадь или пачку чистой бумаги, Жюльетт царапала на полу формулы и заметки, а затем, уставившись в пространство, принималась размышлять. Так она проделала подготовительную работу, которая когда-нибудь ляжет в основу главного труда ее жизни и целого ряда исследований.

Однажды вечером, когда Жюльетт только что прилегла на матрас, чтобы прочесть газету, принесенную смотрителем, в зоологическом саду вспыхнул свет. Она удивилась, негромко окликнула: «Месье Дофин, что происходит?» – и тут же замерла, вспомнив, что смотритель никогда не включает общее освещение, предпочитая пользоваться ручным фонарем.

Затем у вольера послышалось пьяное бормотание. И вдруг, к ужасу Жюльетт, чья-то рука рванула ткань, закрывающую вход, и в ее убежище вполз на четвереньках мертвецки пьяный солдат вермахта.

Хрипло рыча наподобие льва, которым он почему-то себя вообразил, пьяный направился к Жюльетт.

– Какая симпатичная львица! Р-р-р-р!

Жюльетт вскочила с матраса и забилась в угол клетушки, но солдат метнулся вперед, схватил ее за щиколотку и потащил к себе. Расстегивая брюки, он подмял Жюльетт под себя и задрал ей платье. Она чувствовала смрад его дыхания, но внезапно немец замер и скатился с нее. Позади, у входа, стоял Мишель Дофин с лопатой в руке.

– Он пробрался на территорию зверинца через задние ворота.

Жюльетт приподнялась, опираясь на локти.

– Здесь есть еще солдаты?

– Нет, всего один, слава Богу. Я отволоку его подальше отсюда – в сточную канаву за оградой, а утром боши найдут своего приятеля с тяжелой головной болью.

– Но он?..

– Нет, мадам, я думаю, он ничего не вспомнит.

Жюльетт дрожала от страха и нервного напряжения, и Дофин, чтобы успокоить женщину, сел рядом и отечески обнял ее за плечи.

– Не этого забулдыгу вам следует бояться, мадам, – проговорил он, поглаживая ее по волосам и спине. – Вчера я получил официальное распоряжение. Боши намерены перевезти некоторых редких животных в Берлин. Поэтому в ближайшие дни здесь будет полным-полно солдат и офицеров. Это слишком опасно для вас.

Вместо того чтобы успокоиться, Жюльетт испугалась даже больше, чем когда на нее набросился пьяный солдат. Теперь ей абсолютно некуда идти.

– Боже правый, что же мне делать? – выдавила она, пытаясь справиться с охватившей ее паникой.

– Мой кузен утверждает, что знаком с одним парнем, который знает, кто может вам помочь, – сказал Дофин.

Глава 33

– Я знал, что вы захотите встретиться со мной.

Люсьен поудобнее устроился в шезлонге и протянул руку за бокалом, который Мане наполнил коньяком, а затем осушил его на одном дыхании. Архитектор приехал в этот небольшой каменный особняк на окраине Парижа – неподалеку от Эпине-сюр-Сен, два этажа с мансардой, окна которой выходили на проселочную дорогу, – около девяти утра. Он знал, что это вовсе не загородная резиденция Мане, поскольку дом выглядел слишком скромным для человека его достатка и положения.

– Довольно питательный завтрак, – заметил Люсьен. – Но расскажите мне, как вы догадались, что я окажусь здесь сегодня?

– Просто почувствовал, – ответил Мане, – и все.

– Так, как я чувствую себя виновником смерти месье и мадам Серро?

– Люсьен, будьте благоразумны, – нахмурился Мане. – Не ваша вина, что они умерли. Кто мог предположить, что боши сунутся в тот вечер в квартиру на рю Риволи? А это птичье гнездо? Им просто отчаянно не повезло. Но их убил Либер, а не вы.

– Я должен был предвидеть все, даже такую чепуху, как гнездо. Они оказались в опасности уже тогда, когда я выбрал для тайника именно камин.

– Чепуха!

– Я бы мог подыскать другое место, чтобы оборудовать тайник, но камин показался мне самым простым решением. Я должен был подумать еще и еще раз.

– А сейчас я попрошу вас подумать о том, сможете ли вы снова помочь мне советом, Люсьен. Согласны?

Люсьен посмотрел на бокал, который все еще держал в руке.

Последние несколько недель он прожил, словно в аду. Даже после того, как он узнал, что раскрыта тайна лестницы в охотничьем доме в Ле Чесне, чувство вины из-за смерти четы Серро не исчезло, как он надеялся. Затем ушла Селеста. Он буквально разваливался на части, а в предыдущие несколько ночей пил чуть ли не до полусмерти. Если б он постоянно не вспоминал о Серро, обнаружение тайника под лестницей сломило бы его, доведя до нервного срыва.

– У нас проблема, – сказал Люсьен. – Обнаружено убежище под лестницей в охотничьем доме в Ле Чесне. Мне рассказал об этом приятель, который сейчас там живет.

– Адель Бонне, – уточнил Мане.

Люсьен сперва удивился, откуда Мане известно это имя, но потом все же кивнул.

– Вероятно, немцы передали ей этот дом в пользование.

– Гестапо, – поправил Мане.

Люсьен был потрясен услышанным, затем его охватило отвращение при мысли, что Адель могла прикасаться к этим животным. Спать с немцем само по себе плохо, но гестаповец. Немыслимо! Как могла француженка пасть так низко?

– Она может интуитивно обнаружить связь между вами и тайником.

– Я знаю.

– Поэтому в ваших же интересах больше не видеться с мадемуазель Бонне.

Люсьен согласился на эту встречу с Огюстом Мане только для того, чтобы твердо заявить: он навсегда покончил с тайниками. Он больше не выдержит. И сейчас был самый подходящий момент для этого. Кроме того, он уже неплохо заработал – солидные гонорары, машина, комиссионные. По пути сюда Люсьен репетировал, что следует сказать промышленнику, заодно прикидывая, что услышит в ответ. В конце концов, этот старик, добрый христианин, возможно, сам поможет ему, сказав, что все в порядке, и они в расчете. Что Люсьен сделал даже больше, чем любой другой на его месте.

Но когда он взглянул в глаза Мане и уже собрался начать заготовленную речь, слова застряли в горле. Люсьен оробел. Имелись тысячи причин, чтобы повернуться и уйти. Но ни одна больше не имела значения. Это было как сон, в котором ты находишься в бешено мчащемся поезде и не можешь спрыгнуть, даже зная, что в конце пути поезд неминуемо врежется в кирпичную стену, и надо любой ценой спасаться.

Смерть Серро заставила Люсьена смотреть на вещи другими глазами. Вид этой пары задохнувшихся стариков с платками во рту буквально сокрушил его. Они умерли, спасая его, тогда как именно он должен был спасти их. Как и большинству французов, ему было почти безразлично то, что немцы творили с евреями. Все, что его волновало, – это спасение собственной шкуры. Но теперь он чувствовал, что больше не в силах игнорировать ненависть и зверскую жестокость, с которой завоеватели относились к евреям. Кара только за то, что человек – еврей, это откровенное варварство. На евреев охотились, как на животных, и его мутило от того, что этим занималось не племя полуголых дикарей, а нация, подарившая миру Гете и Бетховена.

Люсьен, атеист по природе, не желал прикрываться всякой религиозной чушью, чтобы оправдать перемены в собственном сердце. Или объяснять их тем, что на него вдруг снизошло озарение, и он сам готов стать евреем и защищать «избранный народ». Он не верил, что где-то во Вселенной существует некая моральная структура, какой-то свод правил, точно определяющих, что такое хорошо и плохо. И конечно же, это не та чушь, которую именуют Десятью Заповедями. Нет, он принял свое решение потому, что видел: чуть ли не каждый из тех, кого он знал, повернулся спиной к этим людям, и испытывал отвращение к такой трусости.

Он просто больше не мог изображать невозмутимое равнодушие и оставаться безучастным к происходящему. Он должен продолжить то, что начал. И когда он спрашивал себя, зачем рискует собственной жизнью, то на ум ему приходили не деньги, не спроектированные им здания и не дрожь творческого азарта. Он рисковал потому, что это было правильно.

Он должен переступить через себя и помочь этим людям. Его отец, наверно, сейчас смотрит на него из преисподней – а где же ему еще быть? – насмехается и осыпает сына площадной бранью. Что ж, пусть.

Наконец Люсьен сглотнул и проговорил:

– Так в чем заключается задача, месье?

– Срочно необходимо еще одно убежище, – ответил Мане. – Мой гость не пробудет здесь долго.

– Позвольте мне осмотреться. Я что-нибудь придумаю.

– Человек, которому требуется помощь, предлагает двадцать тысяч франков за ваши услуги, – проговорил Мане, когда они вместе с Люсьеном обходили комнаты первого этажа.

– Нет.

– Сколько же вы хотите?

– Ничего. Денег не нужно.

Мане остановился и взглянул в глаза Люсьена.

– Вы стали патриотом, месье?

– Не совсем, но я не могу принять эти деньги, – рассмеялся Люсьен.

Мане, в своей обычной манере, положил руку на плечо архитектора.

– Это благородно, Люсьен, и в такой же мере глупо. Двадцать тысяч франков – ничто по сравнению с ценой человеческой жизни. Помните, что я говорил вам о риске? Прошу вас, дорогой друг, возьмите деньги.

Люсьена слегка удивил холодный практицизм Мане. Оказывается, он не был тем безгранично добрым христианином с золотым сердцем, каким казался.

– Нет, месье, я не могу.

– Тогда я сохраню их для вас, согласны?

– Давайте лучше продолжим нашу прогулку.

Они осмотрели верхний этаж, затем чердачное помещение, после чего снова спустились на первый этаж по лестнице для прислуги.

– Эта лестница ведет в полуподвал? – спросил Люсьен.

– Думаю, да. Там расположена кухня.

Они спустились вниз и оказались в просторной кухне с массивной печью и огромным разделочным столом в центре. На крюках под потолком висели начищенные до блеска кастрюли и сковороды. Задняя дверь кухни выходила в сад. Люсьен неторопливо обошел кухню, заглядывая в шкафы и столы. Затем сунул руки в карманы брюк и принялся расхаживать взад-вперед.

– Пространство под платформой, на которой установлена раковина, вполне подходит. Мы можем сделать подвижную панель, и человек без труда сможет туда забраться, – предложил Люсьен, хотя и не был пока уверен, что это оптимальное решение.

Он продолжал блуждать по кухне, пристально осматривая пол и пытаясь придумать что-нибудь получше. В эти минуты он думал не об оригинальном решении, а о сотнях способов обнаружить тайник – должно быть, потому, что сам был напуган и опасался неудачи, результатом которой станет чья-то смерть.

Поиски привели его к сливному отверстию, вырезанному в каменном полу кухни. Люсьен наклонился, чтобы взглянуть на него поближе, вынул решетку и обнаружил под ней еще более широкое пространство глубиной метра в полтора, обшитое изнутри оцинкованным железом. Своего рода колодец, на дне которого виднелась труба для стока воды.

– Здесь, – произнес Люсьен, указывая на слив.

Мане приблизился.

– Мы спрячем вашего гостя здесь, – пояснил архитектор. – Места достаточно, чтобы там мог разместиться человек. Он сможет самостоятельно сдвинуть решетку, забраться внутрь, а затем вернуть решетку на место. К внутренней стороне решетки мы приварим небольшую емкость и заполним ее водой, чтобы все выглядело совершенно естественно.

Азарт и предвкушение удачи внезапно вернулись, и это удивило Люсьена. Он полагал, что эти чувства в его душе умерли вместе с четой Серро. Но неожиданная идея настроила его на позитивный лад. Он снова был доволен собой и широко улыбался.

– Блестяще! Но как быть с трубой?

– Мы отключим ее. Слив работает только в том случае, если пол в кухне залит водой, поэтому сам по себе он нам не нужен.

И тут же Люсьен стал думать о том человеке, которому предстояло скрываться в тайнике. Ему необходимо дышать, да и кое-какой комфорт тоже не помешает. Поэтому перед тем, как поместить этого воображаемого беглеца в тайник, он решил сам забраться туда и все проверить. Сточный колодец оказался достаточно широк, чтобы туда мог протиснуться взрослый человек, но из-за недостаточной глубины ему пришлось бы держать голову наклоненной или сесть прямо на дно, подобрав колени.

– Ваши рабочие должны слегка углубить колодец, чтобы под емкостью с водой оставалось больше места. На дно мы уложим деревянный настил или подушку.

– А что, если отсюда вывести тоннель прямо в сад – в качестве запасного выхода? – спросил Мане.

– Потребуется слишком много работы, чтобы укрепить свод и стенки такого тоннеля. И сам тоннель придется сделать очень длинным, чтобы выход из него располагался за пределами сада, иначе его легко обнаружат.

Люсьен догадывался, что после неудачи с камином Мане хочет застраховаться от любых непредвиденных обстоятельств. Но его идея с тоннелем сама по себе была неплоха.

– Мои люди справятся, – проговорил промышленник.

Люсьен снова осмотрел сточный колодец, гадая – в чем тут может крыться ошибка. Но спустя минуту-другую усмехнулся:

– Давайте все-таки остановимся на этом варианте.

Мане с одобрением похлопал его по спине.

– Я рад, что вы с нами. Когда люди, подобные вам, ввязываются в драку, победа неизбежна.

– Победа? Не знаю. Пока что верится с трудом.

– Немцы только кажутся непобедимыми, но удача уже отвернулась от них, – с улыбкой проговорил Мане. – Англичане остановили их в Аламейне в июле, и армии союзников, возможно, в самое ближайшее время вступят в Северную Африку. Роммель и его дивизии покатятся назад, у них нет горючего для танков. Они могут быть лучшими в мире солдатами, но без бензина ничего не смогут.

– Из ваших уст да Богу в уши. Кажется, так говорят евреи?

* * *

Когда двое мужчин вышли из парадной двери небольшого особнячка, Ален сидел, пригнувшись, за каменной изгородью, опоясывавшей по периметру двор и сад. Он мог бы подобраться к окнам первого этажа, но и тогда вряд ли что-нибудь услышал.

Потом эти двое спустились в полуподвал и пробыли там довольно долго.

Заглянуть в окно? Слишком велик риск. Поэтому он остался на месте, поджидая, когда они выйдут. Наконец Люсьен и Мане появились перед домом, обменялись дружескими рукопожатиями, сели каждый в свою машину и отбыли. Тогда Ален выбрался из-за ограды и направился к задней двери дома. Там он заглянул в окно и внимательно осмотрел кухню, но не обнаружил ничего примечательного. Однако, учитывая то, сколько времени провели там Люсьен и Мане, можно было предположить, что именно кухня была центром их внимания.

Все это пока оставалось для Алена загадкой – таинственная деталь камина, теперь вот эта поездка в особнячок на окраине. Он злился на себя из-за того, что никак не мог собрать воедино все разрозненные факты. Ему нужна информация, чтобы в происходящем проступил хоть какой-то смысл.

Вернувшись к своей машине, темно-зеленому «Пежо», который одолжил ему на время кузен, Ален уселся на капот и закурил, обдумывая каждую деталь того, что ему удалось увидеть.