Текст книги "Парижский архитектор"

Глава 37

– И куда мы, черт побери, едем в такую рань? – спросил Люсьен, злой и не выспавшийся. Херцог поднял его с постели в семь утра.

– В отель «Мажестик», – рассмеялся его спутник. – Получите большую чашку кофе с молоком, как только мы там окажемся.

Люсьен оцепенел. Отель «Мажестик» находился рядом со штабом главного командования немецких войск в Париже. Он слышал, что человек может войти в это здание и больше не выйти. Искоса взглянув на ручку двери штабной машины, Люсьен едва сумел подавить желание рвануть ее, распахнуть дверь и выпрыгнуть на ходу. Однако Херцог сидел развалясь, покуривал сигарету и явно пребывал в отменном расположении духа. Он радовался быстрой езде по залитым утренним солнцем улицам и время от времени указывал Люсьену на здания, которые по той или иной причине ему нравились. Архитектор знал, что немец любит Париж и может бродить по городу часами, порой восхищаясь самым заурядным особнячком. Дворник с метлой, старуха, продающая кружева на рынке, девушки-цветочницы – все его очаровывало.

– Неужели все немцы так веселятся в семь утра?

– Хаузен, вы сейчас испытываете бодрую радость? – шутливо обратился Херцог к водителю.

– Нет, конечно, господин майор, – прохрипел тот, вдавливая до отказа педаль акселератора и сворачивая на проспект.

– Хаузен страдает от похмелья. Его вчера не было до поздней ночи – должно быть, развлекался с девицами. Я прав, капрал?

– Я девчонку раздобуду, суетиться с ней не буду. – фальшиво пропел Хаузен. – Вот мой девиз, господин майор.

– Готов биться об заклад, что вы даже не видели Нотр-Дам, Хаузен.

– Еще нет, но обязательно взгляну.

– Я стараюсь сделать из капрала образованного человека, но безуспешно. Зато он побывал во всех борделях Парижа, – ухмыльнулся Херцог, подталкивая Люсьена локтем.

– И все же – в чем причина? Почему вы ликуете прямо с утра? Добыли еще одну гравюру Дюрера?

– А вы бы разве не радовались, если б вас повысили в звании за выдающиеся заслуги перед рейхом?

– Да что вы! Мои поздравления!

Люсьен искренне порадовался за Херцога. Несколько месяцев назад он бы испытал только стыд и смущение из-за подобных эмоций, но сейчас его дружеские отношения с немцем и восхищение его инженерным талантом росли с каждым днем, и ему было безразлично, что думают о нем другие. Только серо-зеленый мундир отличал Херцога от Люсьена, но немец надевал его исключительно в служебные часы, а в остальное время носил то же, что и миллионы французов после рабочего дня.

Они могли часами беседовать об искусстве и о женщинах, обсуждать парижские новости – все, что угодно, кроме событий на фронтах. Люсьен подозревал, что немец специально не касается этой темы, чтобы не задевать его чувства, и сам он тоже никогда не заговаривал о ходе войны. За последние годы Люсьен растерял почти всех друзей, остались лишь несколько знакомых в профессиональных кругах, но после поражения Франции и они куда-то пропали. А если быть честным с собой – у него никогда не было близкого друга. Поэтому он с нетерпением ждал встреч с Херцогом, который все чаще приглашал Люсьена в свои апартаменты. Приглашать майора к себе Люсьен избегал – сначала из-за Селесты, не желавшей видеть в своем доме врага, а теперь из-за того, что у него жил Пьер.

– Так или иначе, но сейчас еще слишком рано для церемоний, связанных с присвоением воинских званий. Или вы, тевтоны, настолько деятельные, что хотите по максимуму использовать каждый день?

– Я-то не хочу, зато герр Альберт Шпеер хочет. А когда мне звонит с приглашением личный архитектор фюрера, я готов прибыть в любое назначенное время.

– Сам Шпеер нас ждет?

– Да, рейхсминистр вооружений и военной промышленности, собственной персоной.

– Я и не знал, что он министр вооружений.

– Когда в феврале в авиакатастрофе погиб Фриц Тодт, фюрер назначил Шпеера, и тем самым сделал весьма мудрый выбор. Это одно из немногих его удачных решений. Шпеер – выдающийся человек.

– Во всяком случае, в архитектуре он замшелый ретроград, – усмехнулся Люсьен.

Херцог шутливо почесал в затылке. Было видно, что он и хотел бы избежать ответа, но не в силах.

– Я помню, как в 1934 году поразила меня территория имперских партийных съездов в Нюрнберге. Здание главной трибуны было величественной, но банальной копией греческой архитектуры, но он использовал зенитные прожектора, чтобы создать своего рода храм света. Их было полторы сотни, и все они были направлены вертикально. Невероятно захватывающее зрелище! Больше двухсот тысяч человек буквально застыли в окружении сияющих колонн, упирающихся в ночное небо.

– Вы там были?

– Нет, видел на экране. «Триумф воли» – великий фильм, шедевр, снятый Лени Рифеншталь. Там все это отражено наилучшим образом.

– Разве не Шпеер проектировал стадион в Берлине, где в тридцать шестом проводилась Олимпиада?

– Нет, это работа Вернера Марха. Шпеер построил Рейхсканцелярию, и скажу только, что холл этого здания в два раза просторнее, чем Зеркальный холл в Версале. Я бывал там.

– Должно быть, приходилось брать такси, чтобы пересечь его из конца в конец?

– Хотелось бы. Мне казалось, что я иду пешком через всю Россию. Теперь, когда Берлин станет столицей мира – германским Вельтхауптштадтом, в самом его центре будет возведено новое здание с куполом, в семнадцать раз превышающим диаметр купола собора Святого Петра в Риме.

Люсьен не смог удержать смех.

– А еще там предполагалось возвести арку, настолько огромную, что парижская Триумфальная арка могла бы поместиться под ней целиком. Хорошо, что началась война, и этот проект был отложен. У Альберта Шпеера и фюрера были серьезные проблемы с масштабом.

– С ума сойти! – фыркнул Люсьен.

– Но фюрер любит и ценит классическую архитектуру. Мне кажется, он хочет, чтобы все самые значительные здания были построены из гранита и мрамора, чтобы через тысячу лет от них остались величественные руины, подобные афинскому Акрополю. И тогда потомки будут сравнивать Германский рейх с Древним Римом.

– Вы должны подбросить эту мысль рейхсминистру, чтобы он поделился ею со своим главным заказчиком!

– Его главное достоинство в том, что он оказался в нужное время в нужном месте. Геббельс нанял Шпеера, чтобы отремонтировать здание Министерства пропаганды, а потом представил его фюреру. И эти двое поладили сразу – буквально нашли друг друга. И Шпеер получил карт-бланш как архитектор. Вам ведь наверняка известно, что фюрер в молодости тоже пытался стать архитектором?

– Разумеется.

– Возможно, он вовремя почувствовал, что у него нет выдающегося таланта в живописи, поэтому и решил заняться архитектурой, где, как ему казалось, особых способностей не требуется, – усмехнулся Херцог.

– В аду резко похолодает, если хоть один художник научится всему, что должен уметь архитектор, – заметил Люсьен. – Эти беспечные недоноски могут спрятаться в затхлой каморке и рисовать все, что им вздумается.

Херцог не смог удержаться от улыбки.

– Когда вы увидитесь с рейхсминистром, можете рассказать ему, что за твари эти художники. Уверен, он с вами согласится.

– Мне придется идти с вами? – от неожиданности Люсьен отпрянул от собеседника.

– Естественно. Разве я не сказал, что герр Шпеер наслышан о вашем таланте и зданиях, которые вы проектировали? Он желает познакомиться с вами.

Хаузен продолжал гнать по пустым улицам. В одном из тесных переулков Люсьен заметил впереди стоящий у тротуара черный «Мерседес». Двое мужчин в черных пальто, очевидно, одетые в штатское офицеры гестапо, вышли из дома, сопровождая мужчину и женщину с желтыми звездами на одежде. Женщина на ходу пыталась успокоить плачущего младенца.

– Притормози, Хаузен!

Херцог опустил окно и вытянул шею, пытаясь разглядеть происходящее, а затем развернулся всем корпусом назад и продолжал смотреть в заднее стекло, пока черный «Мерседес» не исчез из виду. Затем он ссутулился, опустил глаза и принялся рассеянно теребить свои серые лайковые перчатки.

– Даже не верится, что армия, созданная великим Бисмарком, способна на такое, – наконец пробормотал он. – Из-за этого мне порой просто стыдно носить мундир.

Его отличное настроение улетучилось, и остаток пути они проехали молча.

Когда машина остановилась у отеля «Мажестик», Херцог подхватил Люсьена под руку и повел к парадным дверям. В холле он бросил несколько отрывистых слов молодому лейтенанту, и тот направил их к лифту, который охраняли двое вооруженных часовых.

На шестом этаже Люсьена и Херцога проводили в номер с двойными дверями, которые офицер распахнул без стука. Доложив о прибытии гостей, лейтенант бесшумно выскользнул, а из смежной комнаты тут же появился рослый импозантный мужчина с кустистыми темными бровями, протягивая руку для приветствия.

– Полковник Херцог, рад видеть вас снова!

Херцог склонил голову, щелкнул каблуками и ответил на рукопожатие.

– Рейхсминистр Шпеер, это для меня огромная честь. Могу я представить вам месье Люсьена Бернара, архитектора, работающего на благо рейха?

– И с весьма неплохими результатами. Я вчера осматривал ваш завод в Шавиле. Оригинальная и в высшей степени надежная конструкция.

– Вы очень добры, господин рейхсминистр, – ответил Люсьен.

– Прекрасный образец функциональности, что и требуется от утилитарной архитектуры. А эти бетонные арки – они просто красивы.

Люсьен улыбнулся и кивнул в знак молчаливой признательности.

Они проследовали за Шпеером в соседнюю комнату. Люсьен, никогда прежде не бывавший в «Мажестике», был восхищен роскошью обстановки. Повсюду на столах и диванах были разбросаны рулоны карт.

– Присаживайтесь, господа! Сейчас подадут кофе и круассаны, – сказал Шпеер, щелкнув пальцами. Словно из воздуха возник вестовой.

Люсьен пристально рассматривал рейхсминистра, пока тот пил кофе и беседовал с Херцогом о том, какие предприятия сегодня наиболее важны в сфере обеспечения армии вооружением и во сколько обойдется их строительство. Шпеер выглядел абсолютно вменяемым: архитектор, респектабельный профессионал, как и сам Люсьен. Человек незаурядного ума и обаяния, отвечающий за реализацию бессчетного множества смертей и чудовищных разрушений. Он был хладнокровным убийцей, но лично не пользовался ни ножом, ни пистолетом. Вместо этого он давал другим в руки оружие, которое производил. Но с какой целью? Ради того, чтобы покорить и привести к подчинению другие нации, потому что нацисты считают их второсортными?

Почему такой небесталанный и образованный профессионал, как Шпеер, служит свихнувшемуся маньяку Гитлеру? Много ли подобных ему, таких же умных и образованных? Если да, то Германии обеспечена победа.

В конце концов Люсьена замутило, ему захотелось как можно быстрее уйти отсюда. К счастью, в следующее мгновение Шпеер поднялся, давая понять, что встреча окончена.

– Месье Бернар – творческая натура. Он относится к архитектуре с глубокой серьезностью, – уже, прощаясь, заметил Херцог, кивнув на Люсьена.

– Как и мы с вами, полковник, – ответил Шпеер. – Это, пожалуй, самое сложное искусство из всех существующих.

– Думаю, что даже живопись в сравнении с архитектурой проигрывает, – добавил Херцог.

– Несомненно! – воскликнул Шпеер.

Херцог приложил максимум усилий, чтобы не улыбнуться.

– Полковник, хочу поблагодарить за превосходную работу, проделанную вами во Франции. Заводы, построенные вами, будут работать на нашу победу. У нас в планах строительство новых предприятий, и я уверен, что ваши великолепные способности и дарования пригодятся. Фюрер рассчитывает на вас.

– Высшая честь – служить фюреру, господин рейхсминистр.

– Вы говорили месье Бернару об объекте «Френ»?

– Нет, рейхсминистр, я ждал окончательного подтверждения.

– Ну что ж, вы его получили. Перед вами – одна из самых важных для рейха задач, – продолжал Шпеер. – Там будут производить торпеды для подводных лодок. Поэтому все здания и сооружения должны быть настолько прочными, чтобы выдерживать атаки союзной авиации. Коалиция пойдет на все, чтобы уничтожить его – ведь появление такого производства резко увеличит возможности нашего подводного флота в деле уничтожения американских транспортных судов. В Штатах работают день и ночь и производят столько вооружения, что нам за ними пока не угнаться. Весь вопрос в том, чтобы перебросить его в Европу.

Вслушиваясь в этот монолог, Люсьен разглядывал узор на ковре.

– Вся Германия знает, какую огромную и важную работу вы делаете, господин рейхсминистр! – совершенно искренне, как показалось Люсьену, воскликнул Херцог.

– Политики, гауляйтеры, партийные бонзы. вы, должно быть, думаете, что все они заодно и делают все возможное, чтобы приблизить победу. Но нет – они сражаются не только со мной, но и между собой, не жалея сил и здоровья. Даже фюрер порой не в силах мне помочь, – с внезапной усталостью проговорил Шпеер. – Порой росту производства начинает мешать полная чушь. Взять хотя бы вопрос о женском труде в Германии. Во всех странах женщины работают на заводах наравне с мужчинами, производя боеприпасы и вооружение, но только не у нас. Большинству женщин запрещают работать – как же, ведь это противоречит нашим представлениям о женственности! А в результате мы не можем обеспечить армию новыми штурмовыми винтовками, и солдаты воюют тем же старьем, как и в Первую мировую.

– Благодарю вас за эту встречу, господин рейхсминистр. Я удвою свои усилия, уверяю вас, – горячо пообещал Херцог, пожимая руку Шпееру.

– Даже не сомневаюсь. Удачи, мой мальчик!

Люсьен также пожал руку Шпеера.

– Месье Бернар, завидую вам. Вы – архитектор, творец, а моя работа сейчас сводится к обычной бюрократической рутине.

– От нее тоже иной раз можно получить удовольствие.

– Вам повезло жить в таком прекрасном городе, месье. Знаете, фюрер однажды сказал: «Я готов без колебаний стереть с лица земли Ленинград или Москву, но мне будет невыносимо больно, если придется разрушить Париж».

Уже провожая посетителей к двери, он продолжал:

– Фюрера не интересовал ни один из завоеванных им городов, кроме Парижа. Мне посчастливилось провести здесь несколько часов вместе с ним и скульптором Арно Брекером в июне сорокового года. Мы посетили Эйфелеву башню и могилу Наполеона. – Тут рейхсминистр чему-то улыбнулся. – Прежде фюрер полагал, что Вена гораздо красивее, но я его переубедил.

Уже взявшись за дверную ручку, он неожиданно опустил ладонь на плечо Люсьена.

– А знаете, месье, я до сих пор еще не расстался с мыслью радикально перестроить Берлин. Расчистить центр и проложить через него великолепный пятикилометровый проспект, подобный вашим Елисейским полям.

Глава 38

Адель уже была близка к оргазму, когда послышался громкий стук в дверь квартиры.

– Кого там черти несут? – рявкнул Шлегель. Адель восседала на нем, а сам полковник пребывал в состоянии самого острого возбуждения.

– Двигайся, еще, еще, не обращай ни на что внимания. Дьявол, не останавливайся же! – взмолилась Адель.

В дверь застучали громче и сильнее, и Адель почувствовала, как пенис Шлегеля в ней съежился и опал.

– Проклятье, я же сказал, что у меня всего полчаса, потом мне нужно вернуться на службу! – Схватив Адель за руку, Шлегель сбросил ее с себя, как тряпичную куклу.

Она сердито взглянула на любовника.

– Открой эту чертову дверь, – приказал Шлегель, засовывая голову под подушку.

Адель накинула шелковый халат и направилась к двери.

– Да-да, уже открываю! – прокричала она на ходу.

Когда она распахнула дверь, на пороге стояла Бетти. Она тут же вошла в квартиру с широкой улыбкой на лице, уже догадываясь, что явилась не вовремя.

– И что, Бога ради, тебе здесь понадобилось? – недовольно осведомилась Адель.

– Я всего лишь следую вашим письменным инструкциям, шеф. Там было сказано, что я должна прийти сюда ровно в половине первого, чтобы забрать эскизы и отнести их к Андре. «И не опаздывать. Андре они срочно нужны». Вам знакомы эти слова?

– Не умничай. Я занята важным делом, поэтому слегка напутала со временем.

Бетти прошла в салон, уселась на диван в стиле арт-модерн и тут же положила ноги на кофейный столик из стекла и никелированной стали в том же стиле.

– Убери ноги с моего стола. Кстати, тебе никогда не говорили, что у тебя просто огромные ступни? Они похожи на парочку каноэ.

– Я уйду ровно через секунду. У тебя останется время, чтобы завести его еще раз. Не расстраивайся так, любовь моя, – с ухмылкой произнесла Бетти.

Адель уже выходила из кабинета с черной папкой в руках. Бетти поднялась с дивана и забрала ее у Адель.

– Как у тебя насчет пары глотков на дорожку?

Адель быстро взглянула на открытую дверь спальни и кивнула. Бетти подошла к бару из вороненой стали, открыла створку и налила себе солидную порцию коньяка.

– Оставь мне хоть пару молекул, – жалобно попросила Адель, затягивая поясок халата.

Бетти улыбнулась, облизала губы, а затем сунула использованный бокал обратно в бар.

– Еще раз прости меня за прерванный секс, но, как ты сама любишь повторять, бизнес есть бизнес.

– В следующий раз предварительно звони.

– Так и сделаю. Или пошлю телеграмму.

– Ладно, только будь поосторожнее, – певуче протянула Адель, подталкивая Бетти к двери.

– Ты помнишь, что сегодня в четыре примерка? Надеюсь, ты закончишь к этому времени?

Бетти вышла, и как только дверь захлопнулась, приложила ухо к массивной створке. Из глубины квартиры глухо донеслась мужская брань. По-прежнему улыбаясь, женщина направилась к лифту. Проходя через салон Адель, она успела бросить взгляд в спальню и заметить черный китель в изножье кровати. Она знала, что Адель обожает черное, но китель принадлежал явно не ей, равно как и гестаповская фуражка, лежавшая поверх него.

Выйдя из дома Адель, Бетти свернула и зашагала вниз по улице. В следующие тридцать секунд ей улыбнулись трое мужчин, приподнимая шляпы в знак приветствия. В этом не было ничего примечательного. В прошлом феврале ей исполнился тридцать один год, но она знала, что выглядит сейчас гораздо лучше, чем в девятнадцать, когда начинала карьеру модели. Если бы Бетти верила в Бога, она бы поблагодарила его за продленную молодость. Мало того – она знала, что и в пятьдесят будет восхитительна, и верила, что ей во всем сопутствует удача. Разве не удача, что она родилась красавицей, тогда как ее сестра Симона безобразна, как английский бульдог? У нее даже спина порой холодела от мысли, что все зависит от случая, и Симона могла появиться на свет красавицей, а она сама – уродиной с торчащими вкривь и вкось зубами.

Бетти лет с тринадцати приходилось отгонять от себя мужчин чуть ли не палкой. Ежедневно, даже на Рождество и Пасху, звонил какой-нибудь из ее поклонников и приглашал ее прогуляться. Мало того, что Бетти не требовалось привлекать внимание мужчин, – ей не приходилось тратить время на стояние в очередях, ждать, когда освободится столик в ресторане и платить за ужин в том же ресторане. А еще она регулярно получала неожиданные подарки, самым волшебным образом появляющиеся у ее дверей. Разве это не счастье?

Бедняжка Симона, у нее оставалась единственная надежда, что семья заплатит кому-то, кто женится на ней, или она выйдет замуж за слепца. Ведь сестра, несмотря на свои физические недостатки, была чудесной девушкой с золотым сердцем, и могла бы стать прекрасной женой и матерью, но вместо этого была обречена влачить унылую жизнь старой девы.

Было время, когда Бетти не соглашалась пойти на свидание с мальчиком, пока он не назначит свидание и Симоне. Но, едва разглядев ее сестру, юный поклонник поспешно исчезал. Тем не менее, Симона никогда ни к кому не ревновала свою красавицу-сестру и готова была ради нее на все.

Отец и мать рано смирились с тем печальным обстоятельством, что Симона никогда не выйдет замуж, и жила надеждой, что именно Бетти подарит им долгожданных внуков. Но и в этом они ошиблись. Три года назад врач объяснил Бетти, что из-за проблем с маткой она никогда не сможет выносить ребенка. Он перевязал ей трубы, и на этом все закончилось. Положительный момент заключался лишь в том, что теперь Бетти могла заниматься сексом сколько угодно, не опасаясь забеременеть, и у нее словно гора с плеч свалилась. Многим из ее подруг-моделей приходилось выносить адскую боль и рисковать, делая подпольные аборты, чтобы продолжать карьеру и не отказываться от обеспеченной жизни. Ни одна из них не хотела стать матерью-одиночкой. Это считалось позором, от них отвернулись бы даже собственные семьи.

Бетти свернула на рю Сен-Мартен, где Андре, закройщик Адель, держал собственную лавку. Она оставила ему папку и четкие инструкции, после чего направилась домой – в свою квартиру на рю Пайенн. Не доходя квартала до дома, она остановилась у магазинчика кондитера Дени Бурже и постучала. Витрины магазинчика обычно были закрыты от солнца плотными жалюзи, но сейчас они были подняты, а дверь – открыта.

– Добрый день, месье Дени, – поздоровалась Бетти.

– Мадемуазель Бетти, рад вас видеть, – расшаркался Дени. Все лавочники почему-то держались с ней заискивающе.

– Я пришла за моим шоколадом. Он готов?

– Конечно, он был готов еще вчера. Я бы никогда не забыл о вашем заказе. Все ингредиенты, какие вы пожелали, я добавил. – Дени передал женщине маленький пакет из коричневой бумаги. Бетти заглянула внутрь и вытащила на пробу пару конфет в плотных обертках.

– Вы сущий ангел, Дени! Шоколад сейчас сложнее раздобыть, чем бриллианты.

– Я всегда готов исполнить любую вашу просьбу. Вы мой самый любимый покупатель, мадемуазель. И я вам немного завидую. Вы едите столько шоколада и не набрали ни грамма. Как вам это удается?

Бетти застенчиво опустила глаза и улыбнулась.

– Особенность организма. Я вообще ем невероятно много. Могу за один присест слопать целый багет, намазанный маслом.

– Не могу представить, чтобы за такой аппетит не пришлось расплачиваться, – восхитился Дени, похлопывая себя по объемистому брюху. Бетти игриво ткнула в него пальчиком, и Дени залился восхищенным смехом. Из-за введения в период оккупации пайков и продовольственных карточек, лавочники, бакалейщики и мясники Парижа внезапно обрели былую власть и теперь помыкали покупателями как хотели. Но ни один из них не осмеливался так обращаться с Бетти – еще одна привилегия красоты.

– Всего доброго, дружище. Увидимся четырнадцатого!

Поднявшись на верхний этаж дома, где находилась ее квартира, Бетти трижды постучала в дверь, подождала, а затем постучала таким же образом еще раз. Только после этого она отперла замок своим ключом и вошла. Тщательно заперев за собой, она пропела нежным голоском:

– Малыши, я уже дома!

И тут же, словно маленькие зверьки, высовывающие носы из своих норок, из-за двери гостиной выглянули шестилетний мальчик и четырехлетняя девочка.

– Время шоколада, подходите и угощайтесь! – продолжала ворковать Бетти, протягивая пакет детям.

Осторожно, но уже по пути начиная улыбаться, дети приблизились и взяли у нее пакет со сладостями.

– Помните, о чем я вам говорила?

– Пополам, пополам, все на свете пополам! – запели они в один голос.

Бетти с нескрываемым удовольствием следила за тем, как они делят конфеты. Справившись с этой непростой задачей, дети предложили и ей конфетку, и Бетти тут же отправила ее в рот.

Сможет ли она вырастить их такими же воспитанными и вежливыми, как отец и мать? Раньше Бетти почти не обращала внимания на детей семейства Камински, поселившегося на втором этаже их дома. С мадам и месье Камински у нее сложились вполне доброжелательные отношения, впрочем, ограничивавшиеся улыбками и приветствиями. Все изменилось год назад, когда поздней ночью к ней постучались мадам Камински с еще какой-то незнакомой женщиной. Мадам сказала Бетти, что ей только что позвонили, чтобы предупредить – французская полиция направляется к ним, чтобы арестовать всю семью. Она была в полном отчаянии и пыталась найти кого-нибудь, кто хоть на время спрятал бы ее детей.

Бетти ничего не имела против евреев, но знала, что помогать им – верная смерть. Первым делом она попыталась избавиться от незваных гостей, но мадам Камински принялась рыдать и умолять Бетти помочь. Эта изысканная, превосходно одетая женщина, которой так восхищалась Бетти, внезапно превратилась в насмерть перепуганную жалкую просительницу. Наконец, рыдая в голос, она упала перед Бетти на колени, пытаясь сунуть ей в руки толстую пачку денег. Только ради того, чтобы эта ужасная сцена прекратилась, Бетти велела мадам привести детей и захватить их одежду.

Через несколько минут посреди ее гостиной стояли, тесно прижимаясь друг к другу, два перепуганных малыша в пижамках. Бетти подошла к окну, выглянула на улицу, и увидела, как к дому подъехала черная машина. Оттуда выскочили трое полицейских и бросились к дому. Она ждала, что с лестницы донесутся крики и женский плач, но все было тихо. Спустя десять минут мадам и месье Камински появились у подъезда, сели в машину, и та укатила. Бетти поняла, что больше их не увидит. Но нашла в себе силы повернуться к детям, улыбнуться и протянуть к ним руки со словами:

– А почему бы нам сейчас не полакомиться шоколадом?

В ту минуту Бетти, с ее жестким и трезвым отношением к миру, думала, что это худшее, что могло с ней произойти.

Но очень скоро поняла, что это было самое лучшее.