Текст книги "Парижский архитектор"

Глава 63

Шлегель несся вверх по лестнице, испытывая почти мальчишеский восторг, – словно вел в атаку лавину вооруженных до зубов всадников. Он обожал вестерны и пересмотрел их великое множество еще до того, как фюрер объявил войну США и запретил американские фильмы. Особенно он скучал без лент с Джоном Уэйном в главной роли.

– Фосс, давай сюда консьержку, затем гони всех жильцов вниз, – прокричал он уже с лестничной площадки.

Позади Шлегеля топотал десяток солдат с автоматами через плечо, волоча тяжелые ящики с плотницким инструментом. Все они уже были в курсе, что делать. Замок был выбит одним ударом приклада, после чего гестаповцы ворвались в квартиру. Прежде всего один из автоматчиков прошил длинной очередью стены салона. Шлегель, идя за ним, внимательно осматривался в поисках добычи.

– Януски здесь, – сказал Шлегель, беря в руки стакан, на донце которого остались следы вина. На столике рядом с диваном стояла пепельница, полная окурков. Полковник тщательно проверил каждый окурок – если теплый, значит еврей все еще в квартире. Но тут его ожидало разочарование: все до единого оказались холодными. Черный ход и выход на крышу были перекрыты, поэтому сбежать он не мог. В кухне полковник обнаружил в буфете хлеб и сыр.

Шлегель слышал, как на лестничной клетке пронзительно голосит старуха-консьержка. Она осыпала проклятиями Фосса, который тащил ее, толкая в тощую морщинистую шею, целых три лестничных пролета вверх.

– Вы, немцы, проклятые сукины дети! – вопила она. – Я страдаю жутким ревматизмом! Мне необходимо ехать на лифте!

– Разминка пойдет тебе на пользу, – хохотнул Фосс, швырнув старуху к ногам Шлегеля. Тот легонько ткнул ее носком начищенного сапога.

– Мадам, кто живет в этой квартире? Мне нужны имена.

– Эта квартира пустует уже много месяцев. Месье Ламонт уехал из Франции еще перед оккупацией.

– Тогда кто пил из этого стакана? И кто здесь курил? Призраки?

– Здесь никого не должно быть.

– Но кто-то же приносил сюда еду? Хлеб еще довольно свежий. Вы должны были видеть.

– Клянусь, понятия не имею, кто бы это мог быть. Я никого не видела. Даже не поднималась сюда. У меня колени совсем не гнутся, – заныла старуха, цепляясь за сапоги Шлегеля и пытаясь подняться на ноги.

– У меня есть превосходное лекарство от вашего ревматизма. Гарантирую – больше он вас не потревожит.

Шлегель отступил на пару шагов и кивнул Фоссу. Тот схватил пожилую женщину за ворот коричневого засаленного халата, подтащил к перилам лестничной клетки и, словно мешок с грязным бельем, перевалил через них. Пролетев три этажа, несчастная с тупым ударом рухнула на каменные плиты вестибюля рядом со входом в кабину лифта, расположенного справа от лестницы.

* * *

Когда Люсьен в сопровождении охраны поднимался по лестнице, послышался сдавленный крик. В пролете промелькнула бурая тень, снизу донесся звук падения тела. Он наклонился и взглянул через перила: внизу лежала тощая старуха. Шея ее была выгнута самым неестественным образом, а рука явно сломана. Под головой расплывалась кровавая лужица.

Пытаясь взять себя в руки, Люсьен вцепился в перила.

…Когда в дверях его студии возник офицер в штатском, Люсьен решил, что речь пойдет об убийстве Алена. Как выяснилось, родственник парня был гестаповцем, а это означало, что расследование будет проведено самым тщательным образом. Ему будут задавать всевозможные вопросы, и то, что убийство произошло на рю Фобур, буквально в двух шагах от дома с тайником, заставило архитектора нервничать. Но это оказалось всего лишь дурацким совпадением. Парень ему не особенно нравился, но он потерял ценного сотрудника, заменить которого сложно.

Вряд ли дело и во взрыве на строящемся заводе. Немцы решили, что это дело рук подпольщиков, и на следующий день были казнены сто человек из числа арестованных – куда меньше, чем можно было ожидать. По слухам, Гитлер настаивал на тысяче, но из тех, кто работал на строительстве, многие были буквально незаменимы.

Все эти мысли мелькали в голове Люсьена, пока они не оказались на рю Соссэ у подъезда дома номер двенадцать. Тут Люсьен понял, что у него действительно большие проблемы, но, к собственному удивлению, остался совершенно спокойным.

Став свидетелем гибели пожилой женщины – он знал консьержку, не раз видел ее прежде, – Люсьен только вздохнул поглубже и продолжал подниматься на третий этаж в сопровождении офицера гестапо. Он понимал, что его могут арестовать в любую минуту, и решил, что живым они его не получат, – проще присоединиться к старухе, лежащей внизу.

О будущем Пьера, если ему придется умереть, Люсьен уже не тревожился. Они с Бетти откровенно обсудили ситуацию, в которой он оказался, и он испытал колоссальное облегчение, поняв, что в этом мире есть человек, который позаботится о мальчике. Люсьену не было страшно, в его душе царил покой. Наконец-то он стал тем, кем всегда хотел быть: достойным отцом своего сына.

Как только Люсьен ступил на площадку третьего этажа, из квартиры ЗА вышел полковник Шлегель, на ходу приветствуя вновь прибывших. Из-за дверей квартиры доносились грохот и треск – там, как он мгновенно понял, искали Менделя Януски. Тем не менее, Люсьен улыбнулся и помахал гестаповцу, а тот, к его удивлению, вполне дружелюбно обратился к нему:

– Месье Бернар, прошу извинить, что помешал вашей работе, но мне снова понадобился совет эксперта.

Возможно, именно сегодня тот день, когда он умрет, подумал Люсьен. И сейчас же отогнал эту мысль.

– Все в порядке, полковник. Рад быть полезен рейху. В чем проблема?

Шлегель отступил, пропуская его в квартиру. Солдаты вовсю работали топорами, круша настенные панели. Еще несколько срывали паркетный пол. Пыль, словно густой туман, висела в воздухе, и сквозь нее трудно было что-то разглядеть.

– Я провожу тщательный обыск, чтобы обнаружить скрывающегося господина иудейского происхождения. Уверен, что он где-то здесь, и возможно, слышит каждое наше слово.

На лице Люсьена не дрогнул ни один мускул. Сейчас Шлегель пристально следит за ним, малейшее волнение может его выдать.

– А как вы узнали, что он здесь?

– Я видел его собственными глазами.

– Значит, он точно здесь.

– У вас есть предположения, где он может прятаться? – спросил Шлегель.

Люсьен огляделся. Едкая пыль щипала глаза.

– Осмотрите центральный дымоход, затем камины во всех комнатах. Это вполне подходящее место для тайника.

Шлегель тут же отправил солдат к каминам. Архитектор продолжал осматривать квартиру, гестаповец неотступно следовал за ним. В ванной Люсьен сказал:

– Видите возвышение, на котором установлена ванна? Оно достаточно высокое, чтобы под ним мог укрыться человек.

Солдаты торопливо разбили в щепы деревянную платформу, но внутри никого не оказалось.

– Можно также предположить, что он прячется под настилом, на который уложен паркет. Там находятся лаги – брусья, к которым крепится настил, и между ними достаточно свободного пространства. Возможно, где-то здесь есть люк. Необходимо обследовать каждый сантиметр настила, – авторитетно проговорил Люсьен.

Шлегель кивнул и заверил, что его люди немедленно этим займутся.

– Книжные полки можно оставить в покое. Это слишком очевидно, – добавил Люсьен, зная, что Шлегель все равно прикажет их сорвать. – И не забудьте внимательно осмотреть туалет – там могут оказаться двойные стены.

Мысли о смерти окончательно покинули Люсьена. Он едва ли не наслаждался, разгуливая по просторной квартире и наблюдая за ходом разрушительной работы. Когда ему это надоело, он уселся на диван и принялся отдавать указания, получая самое искреннее удовольствие от того, как боши тут же бросались их исполнять. Люсьен курил сигарету за сигаретой, избегая смотреть на тайник. Через час его темно-синий костюм, волосы и лицо покрылись толстым слоем пыли. Он взглянул в уцелевшее зеркало и удивился – оттуда смотрел седовласый старик.

Шлегель все больше нервничал. Он нетерпеливо расхаживал по комнатам, беспрестанно сквернословя и отплевываясь, и подгонял солдат. Наконец он сам схватил ломик и принялся крушить лепной карниз, в надежде обнаружить за ним тайник, а затем – уже без всякой цели – перебил все дорогие венецианские зеркала в тяжелых рамах. На полу скопилось столько мусора и обломков, что по комнатам стало трудно передвигаться, и полковник приказал выносить хлам и сбрасывать его в пролет лестницы – прямо на труп несчастной консьержки. В результате гипсовой пыли в воздухе стало столько, что солдаты и офицеры казались в ее клубах призрачными фантомами. Однако работа продолжалась – приказ есть приказ.

* * *

Из своего убежища Мендель Януски действительно слышал все, что творилось вокруг. Грохот стоял оглушительный, но, что хуже всего, – он ни на миг не умолкал.

Невероятно! Эти парни способны работать без передышки, как какие-то электрические агрегаты!

Тайник, в котором он находился, был довольно тесным, и ему приходилось лежать на правом боку, подложив руку под бедро. Поэтому Януски отчетливо ощущал, как содрогаются стены, когда по ним лупят топорами и кувалдами, как выламывают брусья и лаги из потолков и полов. Он морщился и вздрагивал от каждого удара. В девятьсот шестнадцатом он участвовал в битве на Сомме – одной из самых кровавых в истории человечества, и думал, что уже ничто не сможет его напугать – ни визг тяжелых снарядов, ни грохот разрывов в окопах, ни вид разорванных в клочья человеческих тел. Но он ошибался; его буквально трясло от страха. Из-за старых проблем с сердцем он опасался, что оно внезапно остановится, и гестаповцы найдут остывающий труп. Они будут хохотать, как сумасшедшие, но он не доставит им этого удовольствия.

Услыхав предсмертные крики старухи-консьержки, он решил, что прятаться дальше бессмысленно, и решил сдаться. Если бы он не подошел к проклятому окну, ничего бы не случилось. Жалкий, совершенно нелепый прокол, а ведь он всего лишь хотел глотнуть немного воздуха. И дело не только в этой несчастной старой женщине. Слишком много людей погибли, защищая его. Его жизнь не стоит их жизней, и эта кровь – на его совести.

Внезапно, вслушиваясь в голоса в комнате, он узнал в собеседнике полковника Шлегеля, Люсьена Бернара, архитектора, работавшего на Огюста Мане. Как он здесь оказался? Неужели его участие в строительстве тайников обнаружено? Поначалу Януски решил, что еще минута – и архитектор укажет Шлегелю, где находится тайник, но вскоре понял, что Бернар делает все, чтобы отвлечь внимание солдат от его убежища.

Это придало ему бодрости: он взял себя в руки и отказался от мысли закончить игру. Кроме того, он все еще хотел жить.

Солдаты, охваченные исступлением, продолжали разрушать квартиру.

Внезапно, на миг заглушив всю эту безумную какофонию, послышался раздраженный донельзя возглас:

– Шлегель, тысяча чертей! Я же предупреждал вас: не трогайте моего архитектора!

Глава 64

Полковник Херцог переступил порог. На его лице играла кривая усмешка. Он повернулся к Шлегелю, стоявшему в прихожей, снял фуражку и принялся отряхивать с нее пыль.

– Сейчас угадаю. Мы снова ищем евреев, – произнес он, не глядя на гестаповца.

Херцог знал, что Шлегель в ярости – поиски явно не принесли результата, и его замечание окончательно выведет Шлегеля из себя. Этого он и добивался.

– Мы делаем свое дело, – последовал сухой ответ.

Херцог разразился смехом.

– Господи, вы уже обыскали весь дом по сантиметру. Здесь никого нет. Кстати, кого вы ищете?

– Менделя Януски.

Херцог остановился и взглянул в лицо Шлегелю.

– Коллекционер живописи, богач? Как, черт возьми, вы узнали, что он именно здесь?

– Я заметил его из дома напротив.

Фосс подошел к офицерам и козырнул.

– Позвольте обратиться, господин полковник! Что делать с жильцами нижних этажей?

Люсьен уже знал ответ на этот вопрос. В течение этого часа Шлегель перешел от ликования к глубокому отчаянию, а теперь и вовсе оказался в дурацком положении. Эти люди обречены.

– Тут ведь есть черный ход? Он вполне мог уйти через него, – предположил Херцог.

– Мы заранее заблокировали все входы и выходы. Он не мог уйти, – отрезал Шлегель, все больше раздражаясь.

Херцог взглянул на Фосса.

– Спросите их еще раз, где прячется Януски, лейтенант.

Фосс кивнул и вышел на площадку.

Херцог медленно обошел салон, осматривая разрушения, и покачал головой.

– Думаю, вы его упустили.

Внизу прогремели несколько автоматных очередей.

– Очевидно, они тоже не знали, где Януски, – обронил Шлегель, пожимая плечами.

К нему несмело приблизился краснолицый толстяк-фельдфебель, похожий на мельника, запорошенного мукой. Ему явно не хотелось угодить под горячую руку.

– Господин полковник, мы обследовали абсолютно все. Обшивку, полы, потолки, служебные помещения. Не считая вон тех картин.

Херцог успел заметить, как Люсьен искоса взглянул на стену и мгновенно отвел глаза.

Шлегель отошел на пару шагов и окинул взглядом росписи, покрывающие одну из стен.

– В этой суматохе я начисто о них забыл, – рассмеялся он.

Херцог неторопливо приблизился к картинам и принялся обстоятельно рассматривать их. Это были пасторальные сцены: девушки, несущие кувшины с водой от источника, соблазнительного вида нимфы, играющие на лютнях, и все это на фоне пышной летней зелени.

– Погодите! – внезапно выкрикнул Херцог, становясь между фельдфебелем и Шлегелем. – Ты что, невежественная скотина, не видишь, что эти росписи невероятно ценные? Это же сам Джорджоне да Кастельфранко, венецианский живописец шестнадцатого века! У него учились Беллини и Тициан.

– А нам-то до этого какое дело?

– Они безумно дорогие, тупица. Их ни в коем случае нельзя уничтожать. Рейх нуждается в подобных сокровищах.

Шлегель в свою очередь воззрился на росписи.

– Не понимаю, что в них такого особенного?

– Шлегель, они стоят столько же, сколько солдатский котелок, доверху набитый бриллиантами чистой воды! – воскликнул Херцог. – Остановите ваших людей, я сейчас позвоню рейхсминистру Шпееру, и через пару минут он поговорит с вами. Уж он-то знает, кто такой Джорджоне. И вам придется объяснить, почему вы уничтожили ценное имущество стоимостью в несколько миллионов рейхсмарок.

– Это не имеет значения. Росписи все равно погибнут. А нам больше не придется глотать пыль.

– Что вы имеете в виду, черт возьми? – озадаченно спросил Херцог.

– Посмотрите в окно.

Херцог подошел к открытому окну и выглянул на рю Соссэ. На противоположной стороне улицы, на тротуаре, стояло полевое орудие. Ствол был нацелен на дом номер двенадцать. Двое солдат-артиллеристов наводили его, третий готовился отправить снаряд в казенник.

– У вас есть всего две минуты, чтобы эвакуировать эту драгоценную живопись, – добавил Шлегель, издевательски улыбаясь. – Фельдфебель, выводите своих парней из здания!

– Черт, полковник, вы что, в самом деле собираетесь это делать? – спросил Херцог. – Разрушить весь дом только потому, что не смогли обнаружить здесь вашего еврея?

Люсьен шагнул к окну, чтобы взглянуть на то, что там происходило, и его сердце упало.

– Вы абсолютно правы. Я не собираюсь тратить время, ковыряя стены всех квартир. Здание довольно старое, думаю, оно рухнет после первого же залпа, – невозмутимо проговорил Шлегель. – Еврей где-то здесь, поэтому он так или иначе умрет.

– Вы окончательно спятили? Вы подожжете дом, пламя мгновенно распространится на весь квартал. Здесь начнется кромешный ад!

– У вас осталась всего минута.

– Шлегель, вы – идиот. Не делайте этого! Взрывная волна выбьет все окна в домах напротив. В том числе и в кабинетах вашего прямого начальства.

Херцог шагнул к серому письменному столу с мраморной столешницей, на котором стоял телефон, и набрал номер.

– Господин полковник, я могу быть свободен? – спросил Люсьен.

– Сейчас у меня мало времени, но я надеюсь, что мы еще побеседуем с вами, месье Бернар. И очень скоро.

Люсьен знал, что означает это «побеседуем». Шлегель хуже, чем просто сумасшедший. Его унизили перед подчиненными, поэтому он отыграется на первом, кто попадется ему под руку.

– Минутку, я сейчас передам ему трубку, – проговорил Херцог. – Полковник Шлегель, вас просят к телефону.

– Скажите рейхсминистру, что я чрезвычайно занят.

– Это не рейхсминистр. Думаю, вам все-таки следует поговорить со своим непосредственным начальником, господином Лишкой. В противном случае уже завтра вам придется начать упаковывать теплую одежду для поездки в Россию, – сказал Херцог, сопроводив свои слова широкой улыбкой.

Шлегель угрюмо взглянул на Херцога, однако взял трубку. Ему пришлось держать ее подальше от уха – Лишка орал, как ошпаренный.

– Шлегель, ублюдок! Что, черт возьми, ты творишь? Я стою у окна и вижу полевую пушку, наведенную на дом напротив штаб-квартиры ведомства. Один выстрел – и мы лишимся всех окон в здании! И это еще в лучшем случае.

Шлегель взглянул на противоположную сторону улицы. В окне маячила физиономия до крайности возбужденного Лишки, стучащего ладонью по стеклу.

– Но Януски здесь, в этом здании. Я уверен, господин оберштурмбаннфюрер!

– Тогда почему бы не приказать Люфтваффе разбомбить весь квартал?

– Это, пожалуй, чересчур, господин оберштурмбаннфюрер.

– А то, что вы собираетесь сделать, не чересчур? Этот еврей нужен нам живым – и точка. Я приказываю вам прекратить безобразие!

– Если это приказ, я подчиняюсь. Благодарю вас.

На другом конце провода Лишка швырнул трубку. Шлегель, не проронив ни слова, надел фуражку и вышел, оставив Херцога и Люсьена одних.

– В самом ближайшем будущем ему придется остудить свои яйца где-нибудь под Курском, – проговорил Херцог, продолжая улыбаться.

Затем он взглянул на стену.

– Какая поразительная находка! Джорджоне да Кастельфранко… Помните его знаменитую «Грозу», Люсьен? Некоторые специалисты считают, что многие его работы в действительности принадлежат кисти его ученика Тициана. С ума сойти!

Херцог закурил и неторопливо обошел превращенную в руины гостиную.

– Как больно видеть прекрасную живопись среди всего этого мусора. Думаю, мне придется вернуться сюда на этой неделе, чтобы спасти эти росписи от разрушения, – он обернулся к архитектору и неожиданно подмигнул.

Затем подошел к Люсьену, положил руку на его плечо и прошептал в самое ухо:

– Дождитесь темноты и забирайте его отсюда. И вы сами, дружище, должны к завтрашнему вечеру исчезнуть из Парижа.

Глава 65

– Мендель, уже можно выйти.

Мане постоял посреди гостиной, затем подошел к дивану, покрытому толстым слоем гипсовой пыли, поколебался, но все-таки сел.

– Ты слышишь меня, Мендель? Пора выходить.

Послышался слабый звук. Щелкнула задвижка, затем нижняя часть одной из росписей ушла вверх. Из-под нее показалось багровое лицо Менделя Януски. Часть стены с росписью, обрамленная позолоченной лепниной, была подвешена на потайных петлях. Вся эта конструкция поднималась, как крышка хлебницы. Януски лежал на боку в нише глубиной около сорока сантиметров, выдолбленной в кирпичной стене.

– Ты справишься сам, Мендель?

– Да. Просто у меня все одеревенело от неподвижности. Подожди немного.

Он медленно повернулся, спустил ногу с края ниши и зашарил ею, нащупывая выступ пилястры. Найдя опору, он свесил вторую ногу, но внезапно потерял опору и ничком рухнул на пол. Как только ниша опустела, часть стены с росписью сама собой вернулась на прежнее место.

Мане бросился к «гостю», чтобы помочь подняться на ноги и добраться до дивана. Януски тяжело, с присвистом, дышал, его одежда промокла от пота.

– Непростой денек выдался, верно, старина? – заметил Мане, похлопывая Януски по колену.

– У тебя есть вода, Огюст?

– Естественно. Я знал, что ты голоден и хочешь пить, поэтому захватил бутылку вина и немного хлеба.

Януски выдернул пробку из бутылки, сделал пару больших глотков, а затем впился зубами в хлеб, словно оголодавший зверь.

– Думаю, ты простишь мне скверные манеры.

Мане рассмеялся и похлопал его по спине, но Януски продолжал:

– Сегодня из-за меня, Огюст, погибли невинные люди. Я слышал все и не хочу, чтобы так продолжалось. Сейчас я допью это вино, перейду на ту сторону улицы и сдамся. Я давным-давно обязан был это сделать. – его голос дрогнул.

– Они умерли, чтобы спасти тебя. Если ты сам явишься в гестапо, все эти жертвы окажутся напрасными.

– Но я виновен в их смерти, Огюст!

– Что случилось, то случилось, Мендель. На войне люди гибнут каждую минуту, и это будет продолжаться, пока мы не победим.

– Ты в самом деле веришь, что мы победим? Я тобой восхищаюсь. Моя вера почти иссякла.

– И возродилась сегодня. Я прав?

– Это, дружище, настоящее чудо.

– И невероятно хитроумный тайник, – продолжил Мане, бросая взгляд на роспись.

– Идея даже получше, чем на рю Бассано. Твоему архитектору известно, что означает слово «менш»?

– Да, когда-то я уже говорил ему.

– Прошу тебя, передай ему от меня, что он – настоящий «менш».

– Боюсь, я не скоро его увижу. Он принял решение бежать из Парижа. Но, думаю, он и сам об этом знает.

– И что теперь, дружище? Опять новое убежище, еще одна крысиная нора?

– Нет. Здесь становится слишком опасно. Сегодня ночью ты отправишься в Испанию. Это тоже большой риск, но думаю, мы справимся.

– После всего, что я пережил сегодня, остальное – детский лепет.

– Нам нужно уходить прямо сейчас, за домом могут следить. Ты случайно не знаешь «Отче наш» на латыни?

– Нет, Огюст, в хедере[30]30
  Хедер – еврейская религиозная начальная школа. В хедере могли учиться только мальчики.


[Закрыть] меня учили другому. Ты хочешь, чтобы я сменил веру и стал христианином?

Мане прошел в прихожую и вернулся со свертком в коричневой бумаге. Подав его Януски, он сказал:

– Прошу тебя, надень это!

– Стильно, – заметил Януски, разворачивая бумагу и встряхивая в руках сутану священника. – По крайней мере, не монашеский скапулярий.

Из свертка мало-помалу появились на свет шляпа, туфли, носки, брюки и белая сорочка со стоячим воротничком.

– Придется тебе на некоторое время стать слугой церкви. Знай – ты, согласно данному обету, отправляешься в паломничество в Лурд. Оттуда до границы с Испанией не больше тридцати километров.

– Я должен вознести благодарственную молитву и попросить святую Марию о чуде?

– Довольно с тебя и одного чуда. Не искушай судьбу.

Януски сбросил пропотевшую одежду и в считанные минуты превратился в святого отца. Затем прошелся взад-вперед перед насмешливо разглядывавшим его Мане, словно модель на подиуме.

– Ну как? Разве я похож на паршивого еврея? Что скажешь?

– В общем, нет. Но мы ничего не можем поделать с твоим носом, так что надвинь шляпу пониже. И повесь на пояс четки. А теперь повторяй за мной: «Патэр ностэр, кви эс ин цэлис, санктифицетур но-мен туум, адвениат рениум туум…»

– Барух ата адонай элохейну…[31]31
  Благословен ты, Господь Бог наш, царь Вселенной. (ивр.)


[Закрыть]

– Прекрати, ради всего святого, валять дурака, Мендель!