Текст книги "Парижский архитектор"

Глава 47

– Гут шабес[25]25
  Доброй субботы! (Идиш) В субботу (шаббат) верующие иудеи воздерживаются от работы, ибо этот день считается символом завета между Богом и народом Израиля.


[Закрыть], месье Лаваль! – оживленно проговорил полковник Шлегель, входя в помещение для допросов.

Лаваль, сидевший со связанными за спиной руками на стуле, внезапно подался вперед. Казалось, он вот-вот рухнет на пол.

– Я сказал «гут шабес», Лаваль. Разве вы не слышали? – Шлегель схватил арестованного за подбородок и вздернул вверх его избитую и окровавленную голову. – Сегодня суббота, так что у вас шаббат, верно? Ваш день?

Лаваль захрипел, и Шлегель оставил его в покое. Повернувшись к лейтенанту Фоссу и капитану Брюкнеру, он в притворном возмущении воздел ввысь руки.

– И что же нового поведал нам месье Лаваль?

– Боюсь, он не намерен нам помогать. Он не сказал ни слова о своем деловом партнере Менделе Януски, – ответил Фосс с напускным сожалением.

– Жаль, очень жаль, – протянул Шлегель. – Ужасно жаль, месье Лаваль. А я на вас очень рассчитывал. Ведь мне пришлось разыскивать вас долгих три месяца, а теперь, когда вы наконец здесь, от вас никакого толку.

Шлегель наклонился и заглянул в налитые кровью глаза старика, а затем заложил большие пальцы за поясной ремень и принялся расхаживать перед арестованным.

– Но ведь вы, как его банкир, обязаны были знать, где он хранит свои резервы. Конечно, он уже не ваш клиент, но куда он мог все это деть?

Лаваль поднял голову и что-то прохрипел.

– Простите, я не расслышал?

– Он… он спрятал все там, где никто не найдет. Я… не… я даже не знаю, где это. Он не сказал ни слова.

– Трудно в это поверить. Вы должны, по крайней мере, догадываться, куда он мог деть свои деньги. Ну-ка, попытайтесь угадать.

– Говорю вам, я… Я не знаю, – простонал Лаваль.

– Все эти картины, скульптуры, золотые кубки, уникальные драгоценности… Не так-то просто переместить их из Франции в Швейцарию. Он спрятал это где-то в провинции?

Лаваль снова застонал, голова его раскачивалась из стороны в сторону.

– Полковник, может, нам попробовать новый метод допроса? – спросил Фосс, вынимая из стоящего на полу красного кожаного саквояжа какую-то коробку.

– Попробую угадать – это что-то связанное с электричеством? О, мои люди всегда идут в ногу со временем! – с деланным восторгом воскликнул Шлегель.

– Ничего особенного – обычный паяльник, – ответил Фосс, вставляя вилку в розетку в стене.—

Нужно только подождать пару минут, пока он нагреется.

– Меня впечатляет ваша инициатива, Фосс.

– С тех пор как меня перевели в Париж, полковник, мне пришлось работать со множеством арестованных как мужчин, так и женщин, и это отразилось на моем здоровье. По вечерам я возвращаюсь домой с адской болью в мышцах и суставах, – пожаловался Фосс. – Вот я и решил, что пора поискать что-то более эффективное и простое.

– Фосс, мне нравятся нешаблонно мыслящие офицеры.

– Боюсь, это не мое изобретение, полковник. Год назад я видел, как это работает, в Варшаве.

– Отлично, сейчас посмотрим, – Шлегель повернулся к Лавалю. – Всего два простых вопроса. Где Януски? Где его деньги? У вас последний шанс, месье.

Лаваль молчал.

Фосс подошел поближе, чтобы проверить, не потерял ли тот сознание. Но после пары пощечин Лаваль открыл глаза.

Лейтенант подался вперед и прижал жало паяльника ко лбу старика. Лаваль издал крик, не умолкавший целую минуту. Шлегель энергично кивнул, по-видимому, впечатленный действием прибора. Фосс продолжал прикладывать паяльник к щекам и шее Лаваля, а затем разорвал его рубашку, чтобы перейти к груди. Вопли жертвы становились все неистовее, срываясь в визг.

– Я думаю, вы кое-что упустили, – заметил Шлегель, усаживаясь на стул и прикуривая сигарету.

Фосс усмехнулся, расстегнул ремень брюк Лаваля, затем пуговицы и вытащил сморщенный пенис.

– Не забудьте вымыть руки, мой мальчик. Неизвестно, где побывала эта штука, – хмурясь, проговорил Шлегель.

– Похоже на засохший чернослив, – заметил Фосс. Он приложил паяльник к головке пениса и нажал. Крик Лаваля превратился в звериный рев.

Когда звук стал совершенно непереносимым, Шлегель знаком велел Фоссу прекратить. Он поднялся со стула и придвинул свое лицо вплотную к лицу Лаваля.

– У нас неограниченные запасы электроэнергии, а на вашем отвратительном жирном теле еще полно нетронутых мест. Что скажете?

Ответа не последовало. Фосс снова направился к Лавалю, но Шлегель внезапно остановил его.

– Думаю, месье Лаваль вполне способен обойтись без одного из своих глаз. Не так ли, лейтенант?

Ни секунды не колеблясь, Фосс вонзил наконечник паяльника в левый глаз Лаваля.

– Рю д'Ассас, 86, квартира 5С! – выплюнул вместе с воплем Лаваль.

Шлегель кивнул Фоссу, и тот пулей вылетел из помещения, на ходу отдавая приказы дожидающимся в коридоре автоматчикам.

– Кто его там прятал? Отвечай, сволочь! Говори, и тогда выйдешь отсюда живым!

– Я знаю только, что это богатый человек, но не еврей. Клянусь вам, это все, что мне известно. Януски больше ничего не сказал.

– Не еврей?

– Он прятал его сначала в одном месте, а потом в другом.

– Он помогал и другим евреям или только Януски? – рявкнул Шлегель.

– Другим тоже, – простонал Лаваль.

Шлегель схватил Лаваля за волосы и рванул голову старика назад.

– Он прячет их в каких-то особых тайниках? В секретных местах?

Лаваль замер. Уцелевший глаз расширился от ужаса, и Шлегель понял, что он на верном пути. Что-то тут есть.

– Отвечай, Лаваль, или потеряешь последний глаз.

Лаваль заплакал, подвывая и раскачиваясь.

– Да простит меня всемогущий Бог, – простонал он.

Шлегель зажег сигарету и присел к столу.

– Тебе повезло, старик. Ты дал ценные показания. Иначе тебе пришлось бы всю оставшуюся жизнь клянчить мелочь на улицах – с тростью и в темных очках.

Глава 48

– Может, стоит поднять арки в центральном пролете? Тогда линия крыши станет более динамичной, – предложил Люсьен.

– Архитектор не должен обосновывать изменения только эстетическими соображениями. Клиенту нужны практические аргументы.

На замечание Херцога Люсьен кивнул и на минуту задумался.

– Если мы поднимем центральный пролет на два метра, в корпусе появится достаточно места для более высокого и грузоподъемного крана.

– Отлично, месье Бернар, – воскликнул Херцог. – Лабрюн, идите-ка сюда, мне необходимо, чтобы вы кое-что поменяли.

Херцог и Люсьен почти каждый день встречались на стройке в Трамбле, чтобы проконтролировать ход работ. В этих встречах почти всегда участвовал Лабрюн, въедливый пожилой подрядчик, отвечавший за весь объект. Он был против воли мобилизован вермахтом и ненавидел эту работу всей душой. Ветеран Первой мировой, он все еще не мог простить бошам использование боевых отравляющих газов, жертвой которых стал на третьем году войны. Чертыхаясь про себя, Лабрюн неохотно обернулся к полковнику, затем воззрился на Люсьена и небрежно сплюнул на землю.

Люсьен прекрасно понимал, что подрядчик ненавидит его. В сущности, все до единого подрядчики ненавидят архитекторов, потому что те без конца что-то меняют.

– Лабрюн, ты тащишься, как дряхлая задница! Иди же сюда, черт подери! – разозлился Херцог.

Это не подействовало: Лабрюн ни на йоту не ускорил шаг.

– Я и есть дряхлая задница, полковник, – проговорил он, приблизившись. – Разве вы не заметили? Что там у вас за срочные изменения?

– Поднимите четыре центральные арки на два метра вверх. На это не понадобится много материалов, да и времени тоже, – сказал Херцог.

– Это пустяк, Лабрюн, вы легко справитесь, – добавил Люсьен.

Подрядчик раздраженно покосился на него, а затем опустил взгляд и фыркнул, как норовистая лошадь.

– Не так-то это просто, месье Бернар! Чтобы поднять арки, надо их укрепить, добавить арматуры. Мне нужен чертеж.

– Наш инженер вручит его вам завтра утром. Без проблем.

Лабрюн взглянул на Херцога, тот кивнул, и старик заковылял обратно.

– Сукин сын, – проворчал он на ходу.

– Что вы сказали, Лабрюн? – полюбопытствовал Херцог.

– Я говорю, что с удовольствием исполню то, что приказано, – ответил Лабрюн. – Какой у меня, к черту, выбор? Или я сделаю это, или меня пристрелят на месте, верно, мой фюрер?

– Мне нравится ход ваших мыслей, Лабрюн, – отрезал Херцог и повернулся к архитектору.

– Это будет ваша лучшая постройка, Люсьен. Арки взмывают ввысь, словно из-под земли, – просто бесподобно!

Люсьен кивнул.

Опалубка для первых трех арок была уже готова, и даже в дереве они выглядели превосходно. Он любил следить за тем, как строятся здания по его проектам. Пожалуй, лучшее в его профессии – видеть, как первоначальный эскиз превращается в реальное трехмерное здание, которое можно обойти вокруг и пощупать своими руками. В мирное время архитектору приходится ждать этой минуты целую вечность, но немцы работали фантастически быстро и деловито. То, что под руководством французов могло быть построено за месяцы, у немцев было готово через несколько недель. Раньше, когда ему твердили о легендарной эффективности немцев, он только морщился в ответ. Но теперь он видел ее своими глазами, и это, прямо скажем, впечатляло. Три смены семь дней в неделю – это не шутки. И стимулы для рабочих в виде постоянных угроз расстрелом вкупе с жестокими побоями.

– Без вашей поддержки я бы не смог это сделать, – сдержанно закончил он.

Ему не хотелось впадать в эйфорию. Став полковником и распрощавшись с Либером, который был отозван в Берлин, Херцог сосредоточил в своих руках весь контроль над строительными работами в Париже и окрестностях. Благодаря тому, что рейхсминистр Шпеер предоставил ему карт-бланш, он энергично продвигал строительство, и новые корпуса росли, как грибы после дождя, и тут же включались в производство боеприпасов и вооружений для немецкой армии. И происходило все это гораздо быстрее, чем было запланировано. Из Берлина доходили слухи, что готовится присвоение Херцогу генеральского чина.

Сейчас он направился к котловану, где шли работы по доводке фундамента, и Люсьен последовал за ним. Архитектор высоко ценил эстетическое чутье Херцога, но еще выше – его острый глаз и умение одним взглядом охватить всю конструкцию. Он мгновенно замечал такие вещи, как скошенный на пару сантиметров угол, и тут же приказывал субподрядчику разобрать всю кладку и начать все заново. Разумеется, с ним никто не спорил. Если же такой смельчак находился, появлялась охрана, беднягу уводили, и больше никто его не видел.

Однажды это произошло на глазах у Люсьена, лишний раз напомнив о том, что Херцог – верный присяге и фюреру немецкий офицер. Но вся эта кропотливая работа была для него чем-то большим, чем личное поручение рейхсминистра. Херцог, казалось, стремится оставить во Франции свой след во имя процветания рейха. Когда его не станет, заводские корпуса останутся неоспоримым свидетельством того, что он здесь побывал.

В сущности, так же мыслят и чувствуют все зодчие. Их творения долговечны и переживают своих создателей на столетия. Библиотека, храм или театр служат целому ряду поколений. И теперь, когда полковник Либер больше не путался у него под ногами, Херцог обрел полную свободу для творчества. Чтобы создать нечто великое, архитектору нужен хороший заказчик – и это не пустые слова. Херцог был идеальным заказчиком.

– Сплошные окна подчеркнут горизонтальные линии здания и позволят проникать в цеха естественному свету, – с иронической улыбкой проговорил Херцог, как бы воспроизводя то, что писал в официальных отчетах своему руководству.

– А при хорошем освещении рабочие смогут быстрее и точнее работать, – насмешливо добавил Люсьен, и оба рассмеялись.

– Совершенно верно. И эти полосы из черного кирпича на фасаде определенно увеличат продуктивность. Правда, не знаю, каким образом. Во всяком случае, они действительно зрительно разбивают плоскость фасадной стены, – полковник подмигнул своему спутнику.

Они остановились на краю котлована, прикидывая его глубину.

– Я приказал им вырыть его как можно шире, чтобы более равномерно распределить нагрузку на почву, – продолжал Херцог. – Рано или поздно эти здания будут атакованы с воздуха авиацией союзников. Завод должен выстоять и моментально восстановить производство. Это приказ господина Шпеера.

Херцог никогда об этом не заговаривал с ним, но Люсьен знал, что многих немцев весьма тревожит развитие событий на фронтах. Все шло как по маслу до тех пор, пока союзники не вторглись в Северную Африку и не нанесли поражение армии фельдмаршала Роммеля[26]26
  Только в битве при Эль-Аламейне осенью 1942 года объединенные итало-немецкие силы потеряли до 150 тыс. человек убитыми, более 250 тыс. человек сдались в плен. Под контролем держав нацистского блока остался лишь Тунис. В течение следующего года фронт борьбы с Германией и ее союзниками переместился от Каира и Триполи до Рима.


[Закрыть]. Вермахт жил в ожидании вторжения на континент англичан и американцев. Исходя из этого, Херцог изучил каждую деталь здания, все строительные чертежи, и приказал укрепить дополнительной арматурой все колонны и арки и чуть ли не вдвое увеличить толщину стальных оконных рам и перекрытий. Изменения, предложенные им, существенно повышали прочность здания, но были так точно вписаны в исходный замысел, что даже Люсьен не нашел, что на это возразить. Его заказчик, несмотря на то что так и не завершил учебу в Баухаузе, был от природы наделен великолепной архитектурной интуицией.

Довольный тем, как идут дела на стройке, Люсьен кивнул Херцогу на прощание и зашагал к своей машине, припаркованной под строительным навесом. На углу здания, уминая в трубке черный табак, стоял Лабрюн.

– Отличная работа, старина Лабрюн! Так держать.

– Вонючий предатель, – произнес тот в ответ.

Сказано было достаточно громко, но Люсьен сделал вид, что не расслышал.

Когда он отпирал дверь машины, уши его горели. От радости, которую он испытал при виде своего творения, растущего на глазах, ничего не осталось.

Глава 49

Люсьен был горд, что раздобыл на ужин жареную курицу. Это влетело ему в копеечку – пришлось заплатить почти в двадцать раз дороже, чем в мирное время. Но курица того стоила. Он знал, что Пьер почувствует ее чудесный аромат, как только войдет в дверь, и сразу же устремится в кухню.

Тех двадцати тысяч, которые он все-таки взял по настоянию Мане, хватило ненадолго. К концу сорок второго года инфляция буквально пожирала франк. Цены и раньше были высокими, но теперь стали просто неподъемными. Масло, которое официально стоило пятьдесят девять франков, невозможно было найти, а на черном рынке его продавали за двести. Бартер стал основной формой торговли. Например, его соседи оплачивали уроки музыки для ребенка стаканом риса или кусочком все того же масла.

Возвращаясь домой по неосвещенным улицам, Люсьен размышлял о том, что подать к курице. Вареный картофель или тушеную капусту? Или ограничиться хлебом и стаканом вина? Погрузившись в эти размышления, он не услышал шагов позади. До дома оставалось еще около шести кварталов, когда справа и слева от него, словно из ниоткуда, выросли две мужские фигуры.

Колени Люсьена мгновенно ослабели. Кто они? Гестаповцы, которые хватают людей на тротуарах и вталкивают в поджидающую машину? Или бандиты, прикидывающиеся полицейскими, которые, по приказу властей, обязаны конфисковать товары, купленные на черном рынке?

Подумав, не нырнуть ли ему в ближайший переулок, который уже виднелся невдалеке, Люсьен искоса взглянул на мужчин. Оба выглядели крепкими и подтянутыми, догнать его им не составит труда. Но другого выхода нет – придется бежать, хоть он и в неважной форме. Однако позади остались еще два квартала, а его сопровождающие ничего не предпринимали. Это было странно – гестаповцы не стали бы так долго выжидать, если б собирались кого-то арестовать.

Наконец, придя к выводу, что это все-таки мнимые полицейские, которые охотятся за его курицей, он покрепче прижал сверток к груди и ускорил шаг. Тогда один из сопровождающих опередил его и преградил дорогу, а второй остановился позади. Про себя Люсьен твердо решил, что не расстанется с курицей без боя.

– Пожалуйста, позвольте мне пройти, месье! – учтиво проговорил Люсьен, готовясь нанести удар в пах тому, кто стоял перед ним, и броситься наутек.

– Месье Бернар, мы хотели бы побеседовать с вами, если вы не возражаете. Обещаю, это не займет много времени, – произнес мужчина в элегантной шляпе и шинели, смахивающей на гестаповскую. Одновременно он указал жестом на автомобиль, который полз вслед за ними. Сзади на плечо Люсьена опустилась рука и мягко подтолкнула его к машине.

Все трое забрались на заднее сиденье, Люсьен со своей курицей оказался зажат между мужчинами. Теперь он уже не сомневался, что имеет дело с французской полицией, которая тесно сотрудничает с гестапо. И его ужин им ни к чему.

Проехав не больше километра, машина свернула в гараж. За время поездки никто из сидящих рядом не произнес ни слова, а как только они оказались в гараже, кто-то мгновенно закрыл ворота позади них.

Вот оно что. Очевидно, здесь его и убьют.

Страха не было – единственное, что пронеслось в голове у Люсьена, когда он откинулся на сиденье, была мысль о Пьере, который теперь останется совершенно один, даже не подозревая, что с ним случилось. А сам Люсьен окажется в числе парижан, исчезнувших без следа. И у Пьера не будет праздничного ужина с жареной курицей.

Мужчина справа распахнул дверь, и они вышли из машины. Вместе со своими спутниками он пересек гараж, в задней части которого виднелась лестница, ведущая в крохотную контору, где их уже ждали еще двое мужчин. Старший из них, которому на вид было около шестидесяти, кутаясь в темно-серое пальто, указал на стул, стоявший у круглого стола, и Люсьен покорно сел.

– Месье Бернар, в Шавиле вы создали для бошей великолепное здание. То, что строится сейчас в Трамбле, тоже впечатляет, – произнес пожилой мужчина.

– Благодарю вас.

– Любопытно и то, что вы стремитесь спроектировать здание даже лучше, чем это сделали бы сами оккупанты.

– Я смотрю на это иначе – просто стараюсь как можно лучше делать свое дело.

– Вы имеете в виду – как можно лучше для ваших заказчиков?

– Для себя. Я ориентируюсь на собственные стандарты.

– Более высокие, чем у немцев?

Люсьен тут же понял, куда ведет этот разговор, и кто задает эти вопросы.

– Вы из Сопротивления, верно?

– Да, месье, мы представляем эту организацию. И у нас есть к вам несколько вопросов, связанных с вашим отношением к этой стране.

Люсьен мгновенно вышел из себя – и одновременно испытал облегчение.

– Будь я проклят, вы что, решили, что я предатель? Я верен Франции! Я воевал и не покинул свою часть, пока не началась всеобщая капитуляция! Вы можете это легко проверить, – выкрикнул он.

– Мы знаем, как вы героически сражались, – комната взорвалась хохотом. – Но сейчас речь о том, что происходит сейчас.

– Значит, это вы герои? – ядовито осведомился Люсьен. – Надо же!

У Люсьена была причина ненавидеть Сопротивление – их структуры на девять десятых состояли из коммунистов, а он ненавидел этих фанатиков вместе с их идиотскими бреднями о свержении капитализма и всеобщем равенстве. Их якобы героизм не привел ни к чему, кроме нарастающей волны репрессий со стороны наци. Начиная с сорок первого Сопротивление начало выслеживать и убивать немецких солдат, а те в ответ стали брать заложников и расстреливать их десятками и сотнями. Только на прошлой неделе, после того, как Сопротивление подорвало нескольких летчиков Люфтваффе на трибуне стадиона «Жан Боден» в Париже, немцы казнили восемьдесят пять человек, не имевших ни малейшего отношения к этой акции. Большинство из них были коммунистами, и Люсьен не особенно их оплакивал, но многие оказались случайными жертвами.

– Вы убиваете одного чертова боша, а дюжина невинных французов отправляется из-за вас на тот свет! Вы совершаете бессмысленные диверсии – перерезаете телефонные линии, уводите грузовики с маршрутов, и за это они убивают снова и снова. То, что вы делаете, месье, не приносит пользы. И уж точно не стоит жизни ни одного француза.

– Позвольте мне им заняться! – выкрикнул темноволосый мужчина с коротко подстриженной бородой, сидевший в углу комнаты. – Одна пуля для одного коллаборациониста, и мы можем расходиться по домам.

– Эмиль, не мешай. Позволь мне закончить разговор, – остановил его пожилой. – Месье Бернар, Сопротивление делает все, что может, в исключительно сложных обстоятельствах. Мы обязаны бороться. Жить под пятой наци, – значит каждый день умирать.

– В самом деле? Но я собственными ушами слышал, как генерал де Голль заявил по Лондонскому радио, что, убивая немцев, мы облегчаем им задачу массового уничтожения наших безоружных соотечественников. Он сказал, что ваши действия приносят больше вреда, чем пользы. И что бы вы о себе ни думали, наши чертовы задницы спасут британцы и американцы, а не такие идиоты, как вы!

– Да, но пока это не произошло, нам приходится действовать своими силами.

– Боже правый, да ведь вы – всего лишь горстка проклятых коммунистов! И ваш обожаемый Сталин тоже далеко не ангел. Тиран, который уморил голодом несколько миллионов украинцев и еще столько же своих граждан сгноил в Сибири. Кто, по-вашему, подписал пакт о ненападении с Гитлером, растерзал Польшу и захватил Прибалтику? Об этом вы помните?

Пожилой сделал вид, что не слышит. Люсьен знал, что это самое уязвимое место всех коммунистов и сочувствующих им.

– Давайте вернемся к вашей судьбе. Нам кажется, что вы слишком стараетесь, помогая немецкой военной экономике. И просим вас умерить вашу прыть. Не будьте так активны.

– Черт побери, я не какой-то там коллаборационист! Эти заводы и фабрики будут работать после того, как война будет выиграна.

Пожилой прикурил сигарету и глубоко затянулся. И вдруг улыбнулся Люсьену.

– Это всего лишь выдумка, с помощью которой вы пытаетесь оправдать свои действия.

Остальные присутствующие согласно забубнили что-то неразборчивое.

Люсьена возмутило сказанное.

– Франции понадобится сильная промышленность, чтобы восстановить страну.

– Не будет никакой Франции, если такое паршивое дерьмо будет лизать задницы бошам! – выкрикнул человек с бородой. – Да и постройки ваши безобразны, как смертный грех.

– Мы предупредили вас, месье Бернар, – продолжал пожилой. – Не забывайте, кому вы служите.

Когда мы победим, коллаборационисты заплатят за все, уверяю вас.

– А может, и раньше, – отозвался бородатый, поигрывая револьвером.

– И на вашем месте я не стал бы так бравировать дружескими отношениями с полковником Херцогом. Это паршиво выглядит, – добавил пожилой.

Все еще прижимая к себе сверток с курицей, Люсьен встал и оглядел собравшихся в комнате.

– Послушайте, вы! Я люблю Францию, и я не коллаборационист. Но если вы считаете меня немецким прихвостнем, можете отправляться в ад. А теперь дайте мне пройти, мне пора домой!

Пожилой кивнул мужчине в черной шинели.

– Отвезите его обратно. Спокойной ночи, месье Бернар. И приятного ужина.

Те же двое, что доставили его в гараж, отвезли его почти к самому дому и буквально вышвырнули из автомобиля. Люсьен оступился, упал плашмя на тротуар и выронил сверток.

– Давай отберем у него эту курицу, – предложил человек в шинели.

– Черт с ним! Надеюсь, ты подавишься костью, скотина, – прокричал ему вслед водитель, когда машина тронулась.