Текст книги "Парижский архитектор"

Глава 20

– Ваши чертежи исключительны. Даже в моем исполнении они не были бы так хороши, когда я чертил свой дипломный проект.

Ален Жирарде потупился, пытаясь скрыть улыбку.

Люсьен тоже улыбнулся. Этот молодой человек знает, что его работа хороша, но старается казаться скромным. Он и сам поступил бы так же. Архитектору найти работу в Париже сейчас практически невозможно, поэтому Люсьен был уверен, что Ален полон рвения.

Они сидели за столом в углу небольшого конторского помещения, которое Мане предоставил Люсьену. Встречаться с немцами здесь гораздо удобнее, чем где бы то ни было, и уж, тем более, в его квартире. Селеста в любую минуту могла устроить скандал.

– Благодарю вас, месье, вы очень добры. В конце концов, разве не черчение душа архитектуры? – произнес Ален.

Парень действительно готов расцеловать меня в задницу, подумал Люсьен, и эта мысль подтолкнула его к принятию решения.

– Да, пожалуй, вы правы, – ответил Люсьен, решив наконец, что из полудюжины кандидатов, с которыми он имел дело, этот парень именно то, что ему нужно. Он почувствовал прилив энергии – и задал вопрос, которого с нетерпением ждут все соискатели.

– Если я предложу вам работу, когда вы сможете приступить к своим обязанностям?

– Хоть завтра, – ответил Ален, пожалуй, слишком поспешно. Люсьен на его месте сказал бы – послезавтра, чтобы не показать, в каком отчаянном положении он находится. Парень, должно быть, совсем без гроша.

Люсьен еще раз пролистал портфолио Жирарде, чтобы лишний раз убедиться в правильности выбора. В прошлом он нанимал чертежников излишне импульсивно и потом нередко сожалел об этом. У него работал Мишель, инженер средних лет, который всякий раз после обеда возвращался в контору вдребезги пьяным. Линии его чертежей, безупречные, когда он рисовал их на трезвую голову, после обеда становились неуклюжими, как у четырехлетнего ребенка. А порой он просто засыпал за чертежной доской. Был еще и некий Шарль, который оказался самым ленивым ублюдком во всей Франции. Он мог потратить месяц на то, чтобы вычертить обыкновенный квадрат.

С получением заказа на проектирование завода Мане работы у Люсьена прибавилось, и ему понадобился помощник – опытный чертежник. Архитектор не справлялся с объемом чертежных работ, поэтому убедил Херцога несколько увеличить его гонорар, чтобы он мог нанять на эти деньги еще одного работника. Люсьен знал, что даже по нынешним временам плата невелика. Но была еще одна причина, почему парню срочно понадобилась работа. С момента оккупации власти обязали тысячи молодых французов призывного возраста отработать минимум два года на французских предприятиях, поставляющих свою продукцию в Германию. Если же человек не имел работы, его «добровольно» отправляли на военные предприятия рейха.

Люсьен окинул взглядом Жирарде, пытаясь разглядеть в парне какой-нибудь недостаток. Выглядит тот вполне респектабельно для своих двадцати с небольшим лет. Среднего роста, светловолосый, светло-карие глаза. Парень модно одет, на ногах – неплохие туфли на кожаной подошве. Словом, придраться не к чему. Была только одна вещь, которая тревожила Люсьена.

– Ваши документы в порядке?

– Да, месье.

– Могу я взглянуть на них?

Каждый француз был обязан постоянно носить с собой удостоверение личности – что-то вроде прежнего паспорта с указанием всех персональных данных. Французские бюрократы и немецкие военные относили к ним национальность, дату рождения, характерные признаки, внешность и домашний адрес. Имелся у Жирарде и сертификат об освобождении от призыва на военную службу – кто-то умудрился снять парня с этого крючка. Это означало только одно: за ним стоит кто-то влиятельный.

Люсьен вернул документы и улыбнулся.

– Я готов платить вам двести франков в неделю.

– Это очень щедро с вашей стороны, месье Бернар. Для меня большая честь работать с человеком столь выдающегося таланта. Я хочу учиться у одного из самых известных парижских модернистов, – произнес Ален.

– Это хорошо, – ответил Люсьен, решив, что это уже последний поцелуй в задницу.

– Вам придется трудиться над проектной документацией завода, который будет производить оружие для Люфтваффе, – он указал на чертежи, приколотые к стене позади него. – Как видите, работы у нашего маленького бюро немало, а скоро, возможно, будет еще больше. Если дела пойдут хорошо, вы станете моей правой рукой.

Люсьен всегда играл в эту игру с новичками. Но до войны уловка чаще всего не срабатывала. Сейчас разница состояла в том, что Люсьен брал на работу выпускника университета. Из него можно вылепить все, что угодно, словно из куска мокрой глины. У Алена имелись все необходимые навыки, и прежде всего – понимание того, как в действительности возводится здание. Люсьен понял это, едва взглянув на выполненные молодым человеком чертежи деталей и узлов. Они были настолько точны, что, казалось, над ними поработал опытный архитектор. А ведь у большинства выпускников архитектурных факультетов, когда доходит дело до реального проектирования, опускаются руки. Они не имеют представления о том, как сочетаются между собой элементы конструкции здания.

– С нетерпением жду начала работы, месье. Так мне приступать завтра?

– Да, разумеется.

– Я буду здесь ровно в семь утра.

– А я приду к девяти. В конце недели получите ключ от бюро и сможете приходить сюда в любое время, когда вам удобно.

Люсьен всегда выжидал неделю перед тем, как вручить новичку ключи. Необходимо убедиться в его порядочности. Архитектор научился этому благодаря некоему Ипполиту, который сгинул вместе с почти готовым проектом после двух дней работы.

Ален принялся собирать свои чертежи со стола и укладывать их в картонную папку.

– Судя по документам, вы живете где-то рядом, – заметил Люсьен, пытаясь разговорить парня, чтобы получить чуть больше информации о нем.

– Именно так, месье.

– Вы живете с родителями?

– Да, месье.

В итоге Люсьен убедился, что ничего не выйдет. Тем не менее, его не покидала уверенность, что Ален талантлив, а для работы это главное. Провожая молодого человека к двери, он опустил руку на его плечо.

– Что ж, до свидания, месье Жирарде. Увидимся завтра, – сказал Люсьен, пожимая на прощанье руку юноши.

– Еще раз спасибо, месье. С нетерпением жду завтрашней встречи!

* * *

Вместо того чтобы дождаться лифта, Жирарде сбежал вниз по лестнице. Преодолев почти четыре марша, он вышел на улицу, а когда оказался на углу рю Шатоден, с ним поравнялся черный «Ситроен» и коротко просигналил. Задняя дверь салона распахнулась, и офицер гестапо в черной униформе велел Алену сесть в машину. Ален остановился, заглянул в салон «Ситроена», а затем выполнил приказ. На заднем сиденьи он оказался рядом с офицером, курившим сигарету.

– И как все прошло? – поинтересовался, протягивая Алену портсигар.

– Ему приглянулась моя работа. Приступаю уже завтра, – объявил Ален не без гордости, хотя заранее знал, что чертежи Бернару понравятся. Его успехи в черчении на факультете считались исключительными.

– Хорошая новость. Твоя мама будет довольна.

– Без вашей помощи ничего этого не было бы, дядюшка Герман, – отозвался Ален, прикуривая.

– Глупости! Ты получил работу только благодаря своему таланту. Я всего лишь рассказал тебе об этом архитекторе. Мой начальник спит с его любовницей, так я и узнал об этом Бернаре, – проговорил немец, похлопывая племянника по спине затянутой в черную перчатку рукой. – Он получает много военных заказов, и я подумал, что ему нужен толковый помощник.

– Ваш начальник в самом деле знает, что эта дама – любовница Люсьена Бернара? – спросил Ален. В ту минуту его куда больше интересовали чужие любовные связи, чем новая работа.

– Само собой. Но готов заключить пари на любую сумму, что архитектору там больше ничего не светит.

– Все равно спасибо, дядюшка, за все. Если существует что-то, чем я могу оказаться тебе полезен.

– Не думай об этом, мой мальчик. Но раз уж ты заговорил. Тот мужчина, который живет на пятом этаже в вашем доме. Похож он на жида, как тебе кажется?

– Месье Валери? Хм. В общем-то, похож. Если хочешь, я осторожно расспрошу соседей.

Глава 21

– Это – мне?

– Вам, Люсьен, – ответил Мане, вручая архитектору связку ключей на новом блестящем кольце.

Люсьен остолбенел, глядя на сверкающий темно-синий «Ситроен» с откидным кожаным верхом, припаркованный у тротуара. Он провел рукой по капоту, затем по мягкой коже верха, словно лаская обнаженную женщину. Люсьен удивился, когда Мане предложил встретиться на рю Ренар, но тот сказал, что у него сюрприз для него, и это оказалось правдой.

Парижане теперь, как правило, передвигались по городу на велосипедах. Машинами никто не пользовался; автомобили просто исчезли с улиц. Даже в полдень на рю Сент-Оноре за двадцать минут можно было насчитать разве что полдюжины машин. Непрерывный поток транспорта, который никогда не иссякал на площади Согласия, тоже обмелел. Разрешение на вождение машины власти выдавали только тем, кому она требовалась для работы – врачам, акушеркам и пожарникам. Во всех остальных случаях требовались связи среди бошей, чем, очевидно, и воспользовался Мане. Но даже если это подарок, «Ситроену», несмотря на наличие у Люсьена водительского удостоверения, придется стоять на приколе до конца войны. Проклятый дефицит топлива! Найти литр бензина сейчас гораздо сложнее, чем бутылку выдержанного шампанского.

– А здесь – талоны на получение бензина. Ведь вам придется немало ездить по объектам. До Трамбле на метро не доберешься, – продолжал Мане, усмехаясь.

– Вы так щедры, месье Мане, что у меня просто нет слов. Я и не мечтал о том, что у меня когда-нибудь появится машина. Тем более, такая превосходная!

– «Ситроен» – моя любимая марка. Я знал, что вам понравится. Только глаз дизайнера способен оценить эти четкие и экономные линии кузова!

Люсьен молча кивнул, соглашаясь, обошел машину, а затем уселся за руль. Кожаная обивка сидений была эластичной, а сами они удобными, как кресла, приборная панель напоминала кабину самолета. Двигатель завелся мгновенно и замурлыкал, как довольный котенок. Адель сойдет с ума при виде такой роскоши. Он позвонит ей и попросит выглянуть в окно, а затем подкатит к подъезду и помашет, чтобы она спустилась. Прыгнув на пассажирское сиденье, она осыплет Люсьена поцелуями. В Пуасси[18]18
  Город в 32 километрах от Парижа. Там расположен ряд автомобильных заводов. Одна из достопримечательностей Пуасси – уже упоминавшаяся «Вилла Савой», возведенная Ле Корбюзье.


[Закрыть] есть маленькая сельская гостиница, и они с Адель могли бы провести там выходные.

У него даже руки зачесались, до того захотелось прокатиться. Он бы уже умчался, но вдруг сообразил, что Мане по-прежнему стоит рядом на тротуаре.

– Вас подвезти, месье? Или, может, пообедаем на авеню Опера? Мы окажемся там буквально через пять минут, – проговорил Люсьен, широко улыбаясь.

– Обед – отличная идея. Но не могли бы вы сначала дать еще один профессиональный совет? Это совсем рядом, в соседнем доме.

– Почему бы и нет? – ответил Люсьен, выключая зажигание.

Они вошли в подъезд и направились к лифту. Когда кабина поползла вверх, эйфория Люсьена внезапно улетучилась – он уже знал, чем сейчас придется заниматься, и мысль о неизбежной гибели снова вернулась к нему. Он едва заставил себя улыбнуться Мане, а затем уставился на пол, покрытый сине-белым линолеумом. Жуткие картины пыток пронеслись в его воображении, но затем образ Адели в новенькой машине, несущейся среди зеленеющих полей, вытеснил их, и самообладание вернулось к нему.

Лифт остановился на пятом этаже, и Мане сопроводил архитектора к двойным дверям квартиры номер восемь.

Войдя туда, он отечески опустил ладонь на плечо Люсьена.

– Я убил бездну времени, пытаясь придумать, как разместить здесь тайник. К сожалению, у меня нет вашего дара, Люсьен. Не хотелось бы беспокоить вас подобной просьбой, но, может, у вас возникнет какая-то идея?

Люсьен молчал почти целую минуту. Затем шагнул к высокому и узкому витражному окну и взглянул вниз. Крылья и капот припаркованного у тротуара темно-синего «Ситроена» сверкали в ярких лучах августовского солнца.

– Давайте посмотрим. Уверен, что можно что-нибудь придумать, но это уж точно в последний раз, месье Мане.

– Разумеется, как скажете.

Это была хорошо обставленная шестикомнатная квартира с высокими лепными потолками. Прекрасные ковры, обитые бархатом диваны и кресла на медового оттенка паркете. Пара хрустальных люстр освещали столовую и салон. Но доминантой всего интерьера был огромный камин, чей широко разверстый портал достигал трех метров в ширину и двух – в высоту. Толстая задняя стенка камина была встроена в наружную стену дома, выходившую во двор. Люсьен прошелся по всем комнатам, затем снова вернулся к камину, наклонился и несколько минут вглядывался в его глубину.

– Камин в рабочем состоянии?

– Да, но практически никогда не использовался, – ответил Мане.

– Тайник должен быть временным пристанищем?

– Да, только на тот случай, если явятся гестаповцы. Когда все уляжется, мои «гости» покинут квартиру.

– Сколько их?

– Двое.

Люсьен улыбнулся.

– Мы спрячем их за фальшивой задней стенкой камина. Ее можно сконструировать так, чтобы она сдвигалась в сторону, а когда «гости» спрячутся в тайнике, то смогут самостоятельно вернуть ее на место изнутри. К подвижной панели можно прикрепить болтами дровницу, и камин будет выглядеть, как ни в чем не бывало. Туда можно положить парочку поленьев ради правдоподобия, – добавил Люсьен, довольный идеей. – Зев камина так велик, что в пространстве за фальшпанелью «гости» смогут стоять, полностью выпрямившись. Думаю, они пониже ростом, чем вы, месье?

Мане нахмурился.

– Пожалуй. А разве задняя стенка не из сплошного кирпича?

– Да, но она толщиной в полметра, поэтому мы удалим часть кладки, чтобы увеличить свободное пространство, и тогда появится достаточно места для двух человек, если они встанут плечом к плечу.

Люсьену показалось, что Мане не по душе его замысел, и он снова огляделся. В квартире было еще пара мест, где можно было оборудовать тайники попроще. Межкомнатные перегородки были достаточно толстыми, чтобы спрятать пару людей под их обшивкой, но этот вариант казался ему не столь надежным, как тайник в камине. Люсьену хотелось создать что-то неординарное, даже если это потребует больших усилий. Чем более остроумным окажется решение, подумал он, тем больше острых ощущений. Немцы могут искать в дымоходе, но они не догадаются посмотреть за камином. Люсьен начал считать себя кем-то вроде волшебника, который заставляет людей исчезать в воздухе.

– Да, это прекрасный вариант, – сказал он. – Фальшивую стену, установленную на стальную раму, с лицевой стороны выложим легким кирпичом, и ее можно будет без труда сдвигать и задвигать.

Чтобы убедить Мане, Люсьен добавил:

– Не беспокойтесь, месье. Я спроектирую тайник и ваши гости будут в полной безопасности.

– Что ж, если вы уверены. Мне это кажется довольно сложным, но я полностью доверяю вашему мнению.

– Я принесу чертежи послезавтра. На тех же условиях.

– Разумеется, Люсьен. Никто ничего не узнает. Немало людей бесконечно признательны вам за помощь, хотя даже не подозревают о вашем существовании. Недавно вы спасли две жизни.

Мысленно Люсьен уже катил в «Ситроене» вместе с Адель, но последние слова Мане вернули его к действительности.

– Я… я спас чью-то жизнь?

– Именно так. Помните лестницу из четырех ступенек в охотничьем домике в Ле Чесне? Ту, что поднималась на петлях?

– Этот тайник уже использовался?

До сегодняшнего дня происходящее казалось Люсьену просто рискованной игрой, в которой ему нужно создать тайники, которыми никто не будет пользоваться.

– Гестапо перерыло весь дом, но не обнаружило семью евреев, скрывавшихся там. Солдаты буквально ходили по ним, даже сидели на них.

– И что случилось с…

– Они в безопасности, будьте уверены. Но они прислали весточку, сообщив, что тайник спас их. И теперь молятся за того, кому пришла в голову гениальная идея сделать его именно там. Жаль, что я не могу рассказать им, кто этот человек.

– Я… рад, что тайник сработал.

Люсьен подошел к камину, взял в руки нефритовую статуэтку, изображавшую кота, и принялся пристально рассматривать ее. Он пытался представить себе двух евреев под лестницей, напряженно прислушивающихся, как немцы мечутся по всему особняку, тщетно пытаясь их отыскать. Какой леденящий ужас довелось им испытать… Затем его лицо озарила улыбка: он все-таки сумел обмануть гестапо, и в этом помогла его архитектурная изобретательность! Тайник в самом деле сработал. Боши были буквально в нескольких сантиметрах от добычи, но упустили ее.

Люсьен мог гордиться собой. Он даже поймал себя на том, что был бы не прочь, если б гестапо намекнули, где находится тайник, – чтобы и немцы поразились его изобретательности.

Затем его ум вернулся к фальшпанели в камине, но голос Мане заставил его встряхнуться.

– Люсьен, ваш «Ситроен» ждет вас!

Уже отъезжая от дома, Люсьен вдруг с раздражением подумал, что поездка на новой машине уже не радует его так, как он ожидал. И происходит это потому, что он все время думает о людях, которых он спас, и никак не может отделаться от этих ненужных мыслей. Он всего лишь сконструировал несколько объектов определенных размеров, размещенных в закрытом пространстве. И получил за это двадцать семь тысяч франков и возможность создать проект крупного предприятия, а заодно показать всему миру, что он первоклассный архитектор. А теперь еще и эта прекрасная машина. И удовольствие от того, что он облапошил немцев.

Нет, пусть Мане больше ничего не рассказывает ему о реальных людях. Незачем ему думать о них.

Глава 22

Сперва Пьеру показалось, что Жан-Клод стучит чем-то по кухонному столу. Он вечно носится, как сумасшедший, шумит, не обращая внимания ни на кого. Потом раздался гораздо более сильный удар, еще один, послышались детские крики. Зазвучали грубые, требовательные мужские голоса. Мадам Шарпантье что-то крикнула в ответ.

Внизу мужчины, словно стадо слонов, хлынули на парадную лестницу особняка, ворвались на первый этаж, потом на второй и на третий, затем на четвертый, обыскивая каждую комнату. Они орали друг на друга, переворачивали мебель, распахивали дверцы шкафов.

Пьер уставился на чердачный люк, врезанный в пол, ожидая, что тот в любую секунду распахнется, но сапоги мужчин уже грохотали вниз. Он слышал, как плачут Жан-Клод, Изабель и Филипп. Первым порывом Пьера было спуститься и помочь им. Но он вспомнил о том, что рассказывала мадам Шарпантье, и замер на полпути. Его сердце колотилось. Он опустился на колени и приложил ухо к люку. Теперь он мог слышать, о чем говорят взрослые.

Мадам продолжала объяснять, что все дети – католики, крещеные в церкви в Орлеане, что они знают катехизис и молитвы. Она приказала братьям и сестрам прочесть «Ave». Все трое начали хором, но немец приказал им закрыть рты к чертям собачьим. Вместо этого Филипп громко заплакал – и вдруг затих. Мадам закричала: «Зачем вы ударили четырехлетнего ребенка?» – и тут же послышался звук еще одного удара. Пьер решил, что ударили мадам, но это ее не остановило. Крики продолжались, пока Пьер не услышал, как распахнулась парадная дверь. Теперь суматоха продолжалась на тротуаре перед домом.

Он поднялся и бесшумно прокрался к окну, которое выходило на рю Дюпле.

Французские полицейские тащили его братьев и сестру в полицейскую машину, припаркованную у тротуара. Двое немцев удерживали отчаянно кричащую мадам Шарпантье. К ним приблизился немецкий офицер в черном мундире, и солдаты отпустили пожилую женщину. Офицер поднял руку ко лбу мадам, послышался хлопок выстрела. Женщина упала, как подкошенная. Дети, которые видели все это из окна полицейской машины, закричали: «Тетушка Клер! Тетушка Клер!» Офицер отвернулся, сунул пистолет в кобуру и сел вместе с солдатами в другую машину, которая тут же рванула с места. Мадам осталась лежать на спине с широко распахнутыми глазами, словно разглядывала плывущие по небу облака.

Пьер с ужасом отпрянул от окна, споткнулся и сел на пол. Он обхватил руками колени, сжал их изо всех сил и принялся раскачиваться, не издавая ни звука. Глаза его были крепко зажмурены, а в груди росла такая боль, что вынести ее было просто невозможно. Пьер продолжал раскачиваться все сильнее и сильнее, пока его плечо не задело большой старый чемодан, заваленный грудой пыльных журналов. Вся эта гора посыпалась на него, и несколько мгновений он не мог даже вздохнуть от клубов пыли.

Тогда мальчик лег на спину, вытянулся и, наконец, открыл глаза.

Первым, что он увидел, был старый плащ, покрытый паутиной, который болтался на гвозде, вбитом в стропила. При взгляде на эту вещь в его голове пронеслись тысячи картин. Чего только не делала для него мадам Шарпантье! Новый футбольный мяч. Прекрасный темно-синий свитер ко дню рождения. Она давала ему деньги, чтобы он сводил братьев и сестру в кино. Помогала с домашними заданиями по математике.

Пьер провел рукой по лицу, чтобы вытереть слезы, и обнаружил, что их нет. Может, потому, что он был бар-мицва[19]19
  Бар-мицва – возраст религиозного совершеннолетия в иудаизме. Для мальчиков – 13 лет и один день, для девочек – 12 лет и один день. С этого возраста подросток несет полную моральную ответственность за свои поступки.


[Закрыть] – значит, уже мужчина. А мужчины не плачут. Вместо слез была только щемящая, ноющая боль в груди. Пьер и хотел бы заплакать, но не мог. Ему казалось, что от слез будет не так больно, как сейчас.

Он сел и взглянул на чердачное окно. На фоне пасмурного неба была отчетливо видна тонкая струйка дыма, поднимавшаяся вверх, к стропилам и кровле. Сигарета! Он уронил ее, когда начался всеобщий переполох, но все закончилось так быстро, что она еще не успела догореть.

Как обычно, в конце дня он пробрался на чердак, чтобы тайком покурить. Это было самое спокойное место в доме – там можно было без помех насладиться одной-единственной мятой «Голуаз», которую ему удавалось раздобыть. Затягиваться, смотреть из окна на серые крыши соседних домов, на купол неба над ними – что могло быть лучше? Мадам вечно щучила его за курение. Мол, двенадцатилетнему мальчишке негоже курить, он перестанет расти, зубы сделаются желтыми, а то и вовсе выпадут. Вот почему ему понадобилось собственное логово, куда никому не добраться. Пьер знал, что мадам в курсе, что он здесь тайком курит, но в конце концов она и с этим смирилась.

Услышав, как к дому подъехал грузовик, мальчик на четвереньках подполз к окну и осторожно выглянул наружу. И тут же пожалел об этом. Двое рабочих-французов грузили тело мадам Шарпантье в кузов. Они делали это так пренебрежительно и равнодушно, словно она была мешком с отрубями, и это потрясло Пьера до глубины души.

Он опустился на корточки под окном, прислонился спиной к стене и расплющил догоревший окурок. Закрыл глаза и стал думать о своих братьях и сестре – как их тащили в машину. Эта сцена останется в его памяти навсегда – кричащие, до смерти напуганные малыши. Новый приступ печали оказался еще сильнее, чем прежний, он почти раздавил его. Он частенько ссорился с младшими, отвешивал подзатыльники, иногда чуть ли не ненавидел Жан-Клода, Изабель и Филиппа – и вместе с тем он любил их всем сердцем. Они были единственными, кто остался в живых из его семьи, и Пьер понимал, что больше никогда их не увидит. Отныне он совсем один и понять, почему так случилось, просто невозможно.

Ужасные образы того, что с ними сделают, снова и снова всплывали перед ним, и он схватился обеими руками за голову и сжал ее, словно пытаясь выдавить оттуда эти видения. И тут же вспомнил, что все, что только что произошло, заранее предсказал его отец. Именно он велел Пьеру притвориться католиком и остаться с мадам Шарпантье, но предупредил, что надежды выжить почти нет. Рано или поздно их схватят. Его, Пьера, вместе с братьями и сестрой отправят в лагерь, а мадам угодит в лапы гестапо.

Все сбылось. Единственное отличие в том, что мадам застрелили прямо у подъезда, а не замучили в гестапо. Пьер знал, зачем боши это делают – наглядный пример для тех, кто рискнет хоть чем-то помочь евреям. Французы нас ненавидят, говорил отец, даже тех, чьи семьи живут во Франции веками. И немедленно донесут в гестапо при малейшем подозрении. Гои могут улыбаться и быть вежливыми, но рано или поздно нанесут удар в спину. Ты должен всегда помнить об этом, добавлял он.

Пьер задумался. Кто же мог предать мадам? Может, месье Шарль, который всегда ссорился с ней из-за своей собаки? Или кто-то из соседей с противоположной стороны улицы вдруг заинтересовался, откуда в доме мадам год назад, словно по волшебству, появились сразу четверо детей? История о том, что все они племянники мадам, дети ее родной сестры, не могла бы убедить даже Пьера, не говоря уже о немцах.

Дождавшись темноты, подросток спустился с чердака в свою комнату и собрал кое-какие вещи, упаковав их в объемистый рюкзак. Многое не поместилось, и это его огорчило. Пришлось оставить футбольный мяч, модель самолета и даже книги о Римской империи. Перед тем как вернуться на чердак, Пьер заглянул в комнатки, где спали братья и сестра, и в каждой прихватил на память какую-то мелочь: крохотный игрушечный грузовичок Жан-Клода, медвежонка Изабель и пляжный совочек Филиппа. Прикосновение к этим вещицам снова вызвало в памяти лица братьев и сестры, и боль в груди стала еще сильнее. Может, так и разбивается сердце? А ведь когда-то это выражение казалось ему ужасно глупым.

Уже покидая каморку Филиппа, Пьер заметил Мишу – трехцветного кота мадам. Она была бесконечно добра к детям, но именно Мишу стал их утешением в первые недели после того, как они потеряли родителей. Кот замурлыкал и потерся о ногу Пьера. Подросток наклонился и почесал его за ухом. Потом взглянул на свой рюкзак и решил, что сможет засунуть туда еще и кота. Мишу не стал протестовать – он устроился поудобнее на свитере, Пьер аккуратно закрыл рюкзак.

В спальне мадам Пьер нашел ее сумку, оставшуюся лежать на кровати и вытряс оттуда все до последнего сантима. Затем открыл комод – там, в самом нижнем ящике, среди чулок, в крохотном ридикюле мадам хранила свои сбережения. Его отец говорил, что деньги порой могут спасти жизнь, и чем их больше, тем лучше. Пьер еще не потратил солидную пачку франков, которые, прощаясь, отец сунул ему в карман. Он уже не верил, что когда-нибудь снова увидит родителей, уже больше полугода от них не было никаких вестей. Но оба – и он, и мадам, продолжали поддерживать в младших надежду, время от времени повторяя: «Когда папа вернется из путешествия.»

Пьер еще раз оглядел комнату, затем поднялся на чердак и через слуховое окно выбрался на крышу. Уже перебираясь на крышу соседнего дома, он размышлял о том, как долго ему удастся продержаться до того, как боши его поймают.