Текст книги "Парижский архитектор"

Глава 34

– По крайней мере, он не похож на еврея, – пробормотал Люсьен.

Отец Жак хихикнул и поднялся со стула.

– Нет, не похож, и хотя это облегчает нашу задачу, все равно следует соблюдать меры предосторожности. Каждый день кто-нибудь доносит на детей, и они оказываются в лапах гестапо.

Люсьен продолжал смотреть на мальчика, сидевшего за столом в его студии. Рядом стоял на полу объемистый зеленый рюкзак, а из рюкзака выглядывала морда самого настоящего кота.

– Он выглядит воспитанным ребенком. Сколько ему лет?

– Двенадцать. Пьер хороший мальчик. Из очень образованной семьи. Его отец был профессором химии в Сорбонне, пока немцы не лишили евреев права преподавания. Его мать тоже научный работник. Их схватили, отправили в Дранси, и с тех пор от них никаких вестей. Возможно, их отправили на Восток, в трудовые лагеря. В сущности, это происходит со всеми евреями – сначала их депортируют, а затем они бесследно исчезают.

– Только он и остался?

– Его братьев и сестру схватили в прошлом месяце и увезли в гестапо. Их няню, очень пожилую женщину, застрелили на месте.

Люсьен обернулся и взглянул на священника. Отец Жак прикусил губу, поймав себя на том, что сболтнул лишнего.

– И что заставляет вас думать, что я готов спрятать еврея? – спросил Люсьен.

– За вас поручился месье Мане.

– В самом деле?

– Я знаю, такое решение требует редкого мужества. Но вы удивитесь, месье Бернар, если узнаете, сколько французов прячут еврейских детей. Большинство относится равнодушно к депортации взрослых евреев, но мысль о том, что немцы будут мучить детей, для них невыносима.

– И надолго это?

– Ненадолго. Пока я не найду возможность переправить его через Пиренеи в Испанию.

– И все же, святой отец?

– Не больше месяца.

– Господи, я-то думал – какая-нибудь неделя-две. И кот, разумеется, с ним?

– Само собой, месье. Он очень привязан к нему.

– Кому еще известно, что вы привели мальчика ко мне?

– Только месье Мане.

– Пьер Го – это его настоящее имя? – спросил Люсьен после короткого колебания.

– Это его новое имя. У него есть все необходимые бумаги: фальшивое удостоверение личности и фальшивое свидетельство о крещении.

– А почему вы не можете оставить его в своем детском приюте на Монпарнасе?

– Французская полиция начала что-то подозревать. Две недели назад они провели неожиданный налет, но ничего не обнаружили. Из уважения к церкви не стали обыскивать дом. Но если явится гестапо, будет уже совсем другая история. Они перевернут все вверх дном.

– Как же я объясню его появление здесь? У меня есть постоянный сотрудник, и время от времени ко мне наведываются немецкие офицеры.

– Люди придумывают разные истории. Он может быть сыном вашего друга, погибшего на войне, или родственником с юга, потерявшим семью.

– Ну кто сегодня верит во все эти дерьмовые россказни? – резко возразил Люсьен, не заботясь о пристойности выражений.

– Вы можете сказать, что он сирота, и церковь попросила вас временно его приютить. В конце концов, это чистая правда. Мне очень жаль, но я не обратился бы к вам, если б вы не были для мальчика последней надеждой. Я просто в отчаянии, месье!

Люсьена раздражало, что Мане позволил себе использовать его таким образом. Должно быть, когда он отказался от денег, Мане решил, что он и в самом деле переквалифицировался в доброго христианина и готов на любой риск. А опасность была смертельной. Одно дело анонимно создавать убежища для евреев. Там существовал некий буфер, который мог его защитить. Но в этом случае рисковал не он один. Если в его доме найдут еврея, то всех, кто здесь живет, арестуют и отправят в лагеря. В прошлом месяце женщина, живущая в доме напротив, обнаружила, что в соседней квартире прячется еврей. Она подняла крик и принялась носиться по коридорам, предупреждая об этом остальных жильцов. Те собрались, выломали дверь и сами отвели еврея в гестапо. Они не желали умирать.

Люсьен шагнул к мальчику, чтобы взглянуть на него поближе. Тот оказался симпатичным, с густыми каштановыми кудрями и сросшимися на переносице бровями, и таким же тощим, как все остальные дети Парижа. Для родителей во время оккупации это была одна из самых страшных вещей – видеть, как их дети голодают. Матери днями простаивали в очередях, чтобы раздобыть еду для детей. Пьер листал старые архитектурные журналы, подолгу задерживаясь на некоторых иллюстрациях. Люсьен следил за ним минуту-другую, пока мальчик изучал фотографию какого-то универсального магазина.

– Как поживаете, месье Пьер? Меня зовут Люсьен.

Мальчик встал и пожал Люсьену руку.

– Пьер Го, месье.

«Хорошие манеры, – подумал Люсьен, – сразу видно, что рос в достойной семье». Следовало воздать должное евреям – ведь никто никогда не слышал о бандах малолетних еврейских отпрысков, наводящих ужас на весь Париж.

– Вижу, ты интересуешься архитектурой.

– Как можно было сделать такой угол в этом здании, месье? – спросил Пьер, открыв журнал на фото железнодорожного вокзала.

– Это бетон. Сначала из досок изготавливают опалубку, а затем в нее заливают жидкий бетон. Так можно создавать любые формы, какие только захочется.

– Даже такие, как эта крыша ангара для самолетов? – спросил мальчик, показывая другое фото.

– Да, бетон хорошо подходит для строительства ангаров. Так как зовут твоего кота?

– Мишу.

Люсьен почесал кота за ухом и тот моментально начал мурлыкать, словно внутри у него включился моторчик. Люсьен тоже любил котов. В его семье их всегда было не меньше двух. Ему нравилось просыпаться утром и видеть их спящими рядом. Но после женитьбы на Селесте он обнаружил, что у жены аллергия на кошачью шерсть, и с котами было покончено. Хорошо, что в студии появится кот – станет уютнее, почти по-домашнему.

– А как сюда поместили такое громадное стекло? – спросил мальчик, указывая на фасад офисного здания с магазином на первом этаже.

– Сначала сделали бетонный каркас, и только потом вставили раму и стекло.

Мальчик продолжал молча листать журнал. Он все больше нравился Люсьену.

Для ребенка, у которого отняли самое дорогое – мать, отца, братьев, сестру, – Пьер казался довольно жестким. Что поделаешь – парнишка столкнулся с самой жестокой реальностью. Люсьен попытался представить, как бы он сам, будучи двенадцатилетним, пережил подобную трагедию. Твердо и мужественно, как этот подросток, или в слезах и жалобах? Его восхищал стоицизм парнишки. Кто-то должен о нем позаботиться.

В ту минуту Люсьен чувствовал себя героем американской комедии, которую он видел давным-давно, еще до войны. Герой находится в затруднительном положении и не знает, на что решиться. Внезапно на одном его плече появляется крохотный ангел с крылышками и нимбом и начинает давать толковые советы, и сейчас же на другом плече возникает демон с вилами, который пытается его окончательно запутать. Время от времени ангел и демон вступают в перепалку друг с другом, но, по всем законам голливудского кино, ангел побеждает.

Пьер продолжал листать журналы, а Люсьен вернулся к отцу Жаку.

Священник положил руку на плечо Люсьена.

– Месье Мане знает, что я в отчаянии, и еще он сказал что вы – добрый христианин.

– Христианин? Я? Да я не в состоянии вспомнить, когда последний раз был на мессе!

Отец Жак перестал улыбаться и усилил хватку.

– Люсьен, черт побери, так да или нет? Вы спрячете парня? Я не могу целый день дожидаться ответа!

Услышав подобное из уст священника, Люсьен удивился и невольно улыбнулся. У отца Жака, оказывается, были яйца. А ведь папаша Люсьен вечно повторял, что все священники – мягкотелые евнухи.

Люсьен взглянул на мальчика, затем себе под ноги. Демону, сидящему сейчас у него на плече и так похожему на его собственного отца, не победить. Пусть горит себе в аду.

– Месяц, вы сказали?

На лице отца Жака появилась улыбка. Он энергично потряс руку Люсьена.

– У меня в задней части студии есть маленькая каморка, что-то вроде склада. Я скажу, что взял уче-ника-чертежника. Может, и научится чему-нибудь, раз уж он такой умный.

– Не забывайте постоянно напоминать, чтобы Пьер говорил всем, что он сирота, и что вы были знакомы с его семьей, – посоветовал священник.

– А как его кормить? Тут есть проблема.

– Не беспокойтесь. Его продовольственная карточка все еще действительна. Это страшный грех, когда голодают дети. На прошлой неделе в приютской школе мы попросили учеников написать маленькое сочинение на тему: «О чем бы я попросил фею». И семилетняя девочка по имени Даниэль написала всего одну фразу: «Никогда не быть голодной».

– Я ни черта не смыслю в детях, но думаю, что мало-помалу освоюсь. А знаете, ведь нас с вами запытают до смерти в гестапо за то, что мы с вами делаем! – с улыбкой добавил Люсьен. – И мы еще будем задаваться вопросом, с какой стати решились на подобную глупость.

– Я помню, как монсиньор Теас, архиепископ Монтабан, после первой депортации евреев в сорок втором обратился с посланием к своей пастве. Там было ясно сказано: то, что делают власти Виши и наци – это оскорбление человеческого достоинства и нарушение самых священных прав личности. И это вовсе не глупость, месье.

– Так что же мне теперь – ходить на воскресные службы, которых я не посещал с тысяча девятьсот тридцатого года.

– Думаю, да, сын мой.

Глава 35

– Лейтенант Фосс, не могли бы вы освежить память месье Триоле?

Фосс был рад услужить полковнику Шлегелю, когда тот все больше и больше злился на Триоле. Этого лягушатника избивали уже целый час, но он все равно не желал сотрудничать. Фосса специально вызвали в охотничий дом в Ле Чесни, и он хотел побыстрее закончить с этим делом и вернуться в Париж.

Шлегель повернулся к лестнице с тайником, и лейтенант понял, что нужно делать. Он сдернул Триоле со стула и за шиворот поволок к лестнице. Лейтенант Вульф, стоявший рядом, тоже знал, как действовать. Он приподнял нижнюю ступень лестницы, Фосс засунул руку Триоле под нее, а затем Вульф уронил лестницу.

Тупой удар и хруст сломанной кости напомнили Шлегелю один эпизод из детства. Во время воскресного обеда он таким же образом ломал куриные косточки, а его братья хохотали, как сумасшедшие, пока отец не наорал на них.

Как только эхо вопля Триоле затихло, Шлегель подошел к французу и легонько ткнул его под ребра.

– Вставайте, месье Триоле. У меня через час свидание с потрясающей женщиной. Надеюсь, к этому времени мы уже успеем решить все наши вопросы, верно? Вы же не заставите даму ждать?

Триоле застонал. На секунду гестаповцу показалось, что тот умирает, но, будучи специалистом в своей области и опираясь на обширный опыт, он знал, сколько может протянуть человек перед смертью. Лейтенанты раздраженно переглянулись. Фосс сгреб Триоле в охапку и перевернул его тело – с тем, чтобы Вульф на сей раз обрушил лестницу на ноги француза. Изо рта маленького пожилого француза с элегантными усиками вырвался звериный крик, полный адской боли.

Лейтенант Фосс ухмыльнулся от уха до уха: похоже, в возне с этим упрямым парнем намечается какой-то прогресс.

Шлегель снова ткнул несчастного под ребра, но уже гораздо сильнее.

– Прошу вас, не заставляйте меня опаздывать на свидание, – произнес он. – Эта молодая дама мне очень дорога. Она обидится. Вы, французы, эксперты по части романтических отношений, и знаете, что этого ни в коем случае не следует делать.

Триоле из последних сил попытался приподняться на локтях, но тут же рухнул, ударившись лицом об пол.

– Почему бы нам не попробовать тот же фокус с шеей, а, лейтенант Фосс? – поинтересовался Шлегель.

Вульф снова приподнял лестницу, а Фосс опять взялся за ноги Триоле. Француз взвыл. Теперь его голова находилась под ступенью лестницы, словно под ножом гильотины, а Вульф ожидал приказа уронить ее.

– На счет три, – деловито проговорил Шлегель. – Раз… два…

– Пожалуйста. – с мукой прохрипел Триоле.

– Итак, я спрашивал… Кто, по вашему мнению, мог соорудить такой тайник? Отвечайте, месье, ведь вы чуть ли не пятьдесят лет строили дома в Париже. Вы знаете всех в этом деле. Назовите имя!

Триоле что-то пробормотал, но Шлегель не смог разобрать ни слова.

– Я не слышу, месье Триоле.

– Этот столяр из одиннадцатого арондисмана[24]24
  Вся территория Парижа разделена на 20 округов – арондисманов. Одиннадцатый округ (Попенкур) находится на левом берегу Сены.


[Закрыть]. Он мог бы сделать что-то подобное.

– Назовите имя, месье.

Последовала длинная пауза. Шлегель привык к подобным вещам – про себя он называл это «паузой совести». Его клиент сейчас размышляет: признаться ли и прекратить мучения или проявить силу духа и промолчать. Но полковник знал – когда приходится выбирать между страхом физической боли и чистой совестью, победа всегда остается за болью. Лишь у некоторых «пауза совести» затягивается, но большинство сразу выкладывают все, что знают. Месье Триоле уже готов расколоться.

– Его зовут Луи Ледуайен.

– Благодарю вас. Правда, это оказалось совсем не трудно? – спросил Шлегель. – Вы должны гордиться тем, что помогли рейху. И в вашем поступке нет ничего предосудительного.

Триоле пробормотал что-то еще, а затем потерял сознание от боли. Фосс пнул его, но француз не пошевелился. Шлегель искоса взглянул на него.

– Заберите его с собой и держите, пока мы не разыщем этого столяра. Если выяснится, что такого человека не существует, прикончите его, – приказал полковник. – Рано или поздно, но мы найдем, кто стоит за этим тайником. И на этом мы пока закончим, господа. Почему-то меня не покидает чувство, что мы еще столкнемся с подобными остроумными изобретениями.

Фосс вышел в прихожую и позвал двоих солдат, которые мигом вытащили Триоле из дома.

– Вытрите кровь с пола, – велел Шлегель. – В этом доме живут, как вам известно. Мне не хочется оставлять здесь беспорядок.

Лейтенанты сопроводили начальника вниз по парадной лестнице, а затем до черного автомобиля, припаркованного на подъездной дорожке.

Шлегель был крайне озабочен тайником, обнаруженным под лестницей, поэтому и приказал подчиненным допросить всех, кто был связан со строительством в Париже. Но всякий раз гестапо оставалось ни с чем. Информаторы не знали ничего конкретного, а самые свирепые пытки не давали результата. Следовательно, за этими секретными операциями стояла группа всего из нескольких человек, вероятнее всего, французов. При этом Сопротивление было ни при чем – никто из агентов, внедренных в его ячейки, никогда не слышал ни о чем подобном. Полковнику уже приходилось сталкиваться в Париже со множеством тайников, где пытались укрыться евреи, но все эти убежища были гораздо примитивнее.

При этом он не мог и мысли допустить, что какие-то евреи способны его одурачить. А то, что им помогают люди не семитского происхождения, злило его еще больше. Когда он выйдет на этих умельцев, они за все заплатят сполна.

Темно-синий «Рено» был припаркован на обочине в сотне метров от охотничьего дома. Рядом, прислонившись к крылу машины, покуривал смахивающий на пивной бочонок человек лет шестидесяти. Заметив его, Шлегель остановил машину и кивнул, давая понять, что тот может подойти.

– Есть какие-то новости, Мессьер?

– Пока нет, господин полковник, но кое-что я обнаружил.

Мессьер был уголовником, и гестапо порой обращалось к нему за помощью. В его банду входило человек двадцать мелкой шпаны, и он обладал уникальной способностью вынюхивать в Париже и пригородах евреев и членов Сопротивления – словно свинья, натасканная на поиски трюфелей. Шлегелю не нравилось, что приходится якшаться с этими подонками, но они действовали эффективно, и прежде всего, в качестве осведомителей. Мессьер поставлял ценную информацию, благодаря которой были арестованы многие. В обмен бандит получал немного наличных и разрешение грабить квартиры и загородные дома евреев и прочих врагов рейха.

И хотя оккупационная администрация рассчитывала на богатства евреев как на источник пополнения имперского бюджета, она позволяла людям, подобным Мессьеру, слегка поживиться. Шлегель даже не удивился, узнав, что Мессьер в прошлом был полицейским, но его уличили в вымогательстве и уволили со службы. Зато теперь именно полицейский опыт и чутье приносили ему прибыль, к тому же он нанял в помощники еще парочку проштрафившихся ажанов и мог под видом немецкой полиции грабить или брать взятки с тех, кто торговал на черном рынке.

Теневая экономика стерла все грани между добропорядочными гражданами и отбросами Парижа, создав благоприятную почву для шантажа и рэкета. Шлегель слышал, что Мессьер вымогал деньги даже у священника, приторговывавшего сливочным маслом на черном рынке. Но гестапо предпочитало не задавать бандиту лишних вопросов – по крайней мере, до тех пор, пока сотрудничество с ним было выгодным.

– Продолжайте наблюдение. Кто-то создает тайники по всему Парижу. Рано или поздно он, конечно, проколется, – сказал Шлегель. – Кстати, как поживает наш друг Януски? Его поимка для нас важнее всех прочих дел – и не только из-за его денег и коллекции живописи, которую многие не прочь прибрать к рукам. Он еще и политический враг рейха.

– Он всего лишь скользкий жид, и я отыщу его. Мне известно, что он несколько недель подряд прятался в квартире на рю Сен-Юбер, но потом в спешке унес оттуда ноги.

– Вам не кажется, что кто-то из вашего окружения информирует его? Те люди, которые работают на вас, мать родную продадут за какой-нибудь франк, а этот еврей богат, как Крез.

Мессьер расхохотался.

– Вы абсолютно правы, господин полковник, любой из них способен предать и продать.

– Но смотрите – не вздумайте даже пытаться продать меня!

Глава 36

– Это твоя комната. Вот там, в углу, шкаф, здесь твой стол.

Пьер сел на кровать и провел рукой по вышитому покрывалу.

– А у меня когда-то было голубое…

Люсьена порадовало то, что мальчику нравится его новая комната. Он освободил от старой мебели помещение, смежное с его спальней, и купил подержаный ковер, расстелив его на полу. Теперь, когда он окончательно убедился, что Селеста не вернется – ведь он даже не знал, где она, – было разумнее даже с точки зрения безопасности поселить мальчика у себя. Прошло уже почти две недели с того дня, как отец Жак привел Пьера в студию, но оставлять мальчика там и дальше было бы жестоко – он заслуживал лучшей участи.

Люсьен хотел, чтобы этот день стал хоть в чем-то особенным для Пьера, поэтому по пути к его новому жилью они отправились в кинотеатр. Немецкая кинохроника восхваляла Германию, демонстрировала пейзажи завоеванных стран и счастливых, смеющихся рабов наци. Будь Люсьен один, он немедленно покинул бы зал, но сразу после хроники начался мультфильм. С тех пор, как Америка вступила в войну с Гитлером, с французских экранов исчезли Микки Маус и Багз Банни, а их место заняли немецкие мультфильмы. Но, несмотря на свое происхождение, мультяшная история об утке, перехитрившей охотника, оказалась довольно забавной. Это удивило Люсьена. У большинства немцев, с которыми ему приходилось иметь дело, чувство юмора отсутствовало. При каждом трюке героев мультика публика покатывалась от хохота, и когда в сумраке кинозала Люсьен взглянул на профиль Пьера, то обнаружил, что и тот смеется.

После мультфильма начался второсортный боевик об ограблении банка. Люсьен продолжал наблюдать за Пьером, который искренне наслаждался фильмом и ни разу не оторвал глаз от экрана.

После кино они взяли велотакси до «Рыжей кошки», где можно было заказать любое блюдо, какое только душа пожелает – но по фантастически высокой цене. Люсьен с удовольствием смотрел, как парнишка уплетает жареный картофель, рагу из кролика, свежий хлеб и на десерт – эклеры.

Хотя мальчик и не останется у него надолго, ему все-таки нужна отдельная комната. Люсьен помнил, как в детстве, когда он жил на рю де Пасси, ему казалось самым важным – иметь свою собственную комнату. Ему не хватало уединения, и комната стала для него своего рода святилищем, местом, где он мог укрыться от всех. Достаточно было закрыть дверь – и исчезали нелюбимый отец и постоянно поддразнивавший его брат, он часами мог бы сидеть там, читать, рисовать, слушать любимые программы по радио или наслаждаться музыкой, грызть леденцы, которые он покупал в газетных киосках или кафе.

Иногда он открывал высокие окна и смотрел на прохожих – сотни людей каждый час проходили мимо по тротуару, проезжали машины, марок которых он не знал, усталые лошади тащили тяжело нагруженные повозки. Ему нравилось заглядывать в окна домов на противоположной стороне улицы в надежде стать свидетелем какого-нибудь драматического происшествия – убийства или ограбления, или увидеть переодевающуюся женщину, но с этим ему как-то не везло.

В его комнате произошли самые важные события его жизни: он научился курить и потерял девственность. Когда ему было шестнадцать, а вся его семья отправилась на выходные в Пуасси, он привел домой Анни Лафрон, чтобы впервые побыть наедине с женщиной. Он до сих пор помнил мельчайшие детали того, что произошло между ними, и даже то, сколько раз они встречались в то лето, пока Анни сама не бросила его. Все годы, пока он учился на архитектурном факультете, Люсьен жил здесь, готовился к экзаменам, чертил проекты. И теперь ему хотелось, чтобы и у Пьера было такое же отношение к собственной комнате.

Он понимал, что не в силах заменить Пьеру потерянного отца, но, по крайней мере, он сможет хоть ненадолго вернуть мальчику ощущение собственного дома. Кроме того, Люсьену было приятно его общество, хотя Пьер казался замкнутым и крайне немногословным.

– Давай поговорим о делах, – произнес Люсьен, усаживаясь рядом с Пьером. – Знаешь, я абсолютно не умею готовить.

Это было правдой. С тех пор как Селеста ушла, ему пришлось самому заботиться о пище, и он оказался кошмарным поваром. Кроме того, надо было покупать продукты, а значит, торчать в очередях, сплошь состоящих из женщин. Селеста занималась этим постоянно. Очереди в Париже выстраивались уже в три часа утра и порой тянулись на целый квартал, продвигаясь вперед буквально по сантиметру. Часто случалось и так, что когда подходила твоя очередь, полки в магазине уже были пусты. Люсьена мутило от подобного времяпровождения, поэтому он платил соседке четыре франка за час стояния в очередях, и она покупала ему все необходимое.

– Все нормально, месье Бернар, я всегда могу приготовить что-нибудь попроще. Или сбегать в кафе на углу и купить еды, так что нам даже не придется пользоваться печкой.

– Это, наверно, лучшее из того, что можно сделать. Я даже не знаю, как ее включать. Печка газовая, и я могу взорвать к чертям весь дом вместе с жильцами.

Пьер рассмеялся. Редкое зрелище, и Люсьену стало приятно.

– Я дам тебе ключ, чтобы ты мог приходить и уходить, когда тебе нужно – но помни: нельзя, чтобы тебя застали на улице во время комендантского часа. У нас будут очень большие проблемы. Ты понимаешь, о чем я? И всегда называй меня Люсьеном, ни в коем случае не месье Бернаром!

– Да, месье. Люсьен, я буду осторожен. Я еще никогда не гулял ночью, – сказал Пьер.

Мишу уже прошелся по комнате, вспрыгнул на кровать и свернулся клубком на подушке.

– Похоже, Мишу нравится его новый дом, – заметил Люсьен, и от этих слов Пьер снова улыбнулся. Он потянулся к коту и почесал его под подбородком. Люсьену пришлась по душе роль отца. Несмотря на то что парнишка был евреем и из-за него Люсьена и любого из его соседей могли убить, именно такого сына – умного, сдержанного и вдумчивого – хотел бы иметь архитектор.

– Значит, тебе нравится твоя комната, Пьер?

– О, да, она очень красивая! Почти такая же красивая, как моя комната в старом доме на рю Удино.

Люсьен до сих пор избегал расспрашивать мальчика о его прошлом, особенно в студии, где рядом вечно околачивался Ален. Собственно, он и не хотел ничего знать. Но сейчас, когда они остались наедине, он все-таки задал один вопрос.

– Э-э… и когда же ты в последний раз видел родителей?

– В конце мая, – ответил Пьер так тихо, что Люсьену пришлось наклониться, чтобы расслышать.

– Я слышал, у тебя есть братья и сестра? – продолжил Люсьен, зная, что вторгается на запретную территорию, но не в силах себя остановить.

– Их увезли. Я не знаю, куда, но думаю, что они тоже умерли. Это случилось, когда немцы застрелили мадам Шарпантье.

– Она ухаживала за вами после того, как забрали твоих родителей?

– Да. Мы придумали историю, что мы – христиане. Папа принялся готовить нас к этому еще до того, как его арестовали. Мы должны были выучить молитвы – «Отче наш» и другие, и даже посещать службы в церкви, чтобы знать, что это такое. Он заставлял нас постоянно тренироваться, потому что хотел, чтобы мы были в безопасности, но это не помогло.

– Как же немцы узнали о вас?

– Думаю, кто-то донес.

– И как же тебе удалось спастись?

Пьер умолк, и Люсьен почувствовал себя подлецом, который заставляет двенадцатилетнего мальчишку вновь оживлять ужасные воспоминания. Он уже хотел было сменить тему, но Пьер заговорил:

– Они не нашли меня. Я был на чердаке, а они не сунулись наверх. Не знаю, почему, но не сунулись. Я был наверху и видел, как боши застрелили мадам.

– Ты видел, как ее убили? – воскликнул Люсьен.

– Я выглянул из чердачного окна как раз тогда, когда в нее выстрелили. Она кричала на немцев, которые тащили в машину Жан-Клода, Филиппа и Изабель. Я спасся, потому что курил.

– Курил?

– Я забрался на чердак, чтобы покурить. А тут они вломились, и началось все это.

К удивлению Люсьена, Пьер вдруг расплакался. Поколебавшись пару секунд, Люсьен обнял мальчика и привлек его к себе.

– Я не должен был оказаться там, наверху! – всхлипывал парнишка. – Не должен!..

Люсьен гладил его по голове и по спине, а когда мальчик отодвинулся, увидел, что тот стыдится своих слез. Пьер не желал, чтобы его еще и жалели.

Люсьен вышел в столовую и вернулся, неся в руке пакет.

– Я хочу подарить тебе кое-что в честь твоего прибытия, Пьер.

Мальчик вытер глаза рукавом, а затем с любопытством развернул бумагу. И улыбнулся, обнаружив в пакете набор оловянных солдатиков в доспехах римских легионеров, которых он совсем недавно видел в витрине одного магазина на улице короля Сицилии.