Текст книги "Бузина, или Сто рассказов про деревню"

Ловите рыбку, большую, и малую!

Это я раньше, читая Сабанеева, про «Рыбалку в наших реках», думала, что ловить рыбу – это просто забрасывать в воду удочку с крючком на конце, и с поплавком ближе к концу. И только теперь, проживя у озера четверть века, я поняла, что рыбалка – это просто форма жизни. Особая такая, мужская форма. Сапоги-забродники, маскировочные костюмы в вариантах «лещ», «плотва», «щука хищная за ловлей малька». Это головные уборы, москитные сетки, каны для рыбы, спиннинги, лодки, моторы, крючки и поплавки, масла ароматические, ПРИТИРКИ для блеска чешуи, рыбочистки, зубочистки, ножнички для откусывания, ящички, прикормочки, коробочки… и прочая хрень, благодаря которой рыбу можно и не ловить. Что может быть лучше вечерка под водочку, когда трое рыболовов, вывалив на белоснежную скатерть содержимое вонючих ящиков, сосредоточенно перематывают леску, хвастаются воблерами (пардон) и дают мне по рукам, если я пытаюсь вдеть в свое ухо смешную висюльку, похожую на серьгу. Закупленный мотыль шевелится в холодильнике в приятной близости от колбасы, а опарыши только и ждут момента, чтобы превратиться в мух… Вся рыбалка напоминает сборы на битву, которой нет. Все эти воинственные крики, бряцание ведрами, эти плащ-накидки на случай грозы… На рыбалке главное – водка. Её нужно брать больше, чтобы не было так мучительно больно возвращаться. Все разговоры о рыбалке состоят из трёх фраз – «Вчера Серёга был на Мохнатом озере…". «Мы вчера вернулись, а Серёга пошёл после нас и обловился…". «У Серёги просто прикормлено …". Есть мифический Серёга, у которого клюёт. И все остальные – у которых клевало ВЧЕРА. Вот это – ВЧЕРА – слышу каждый день! Вооруженные до зубов, идут рыболовы – на дальние и ближние озера, а Мишка Воробей, оснащенный забытой кем-то на острове плохонькой удочкой, без лодки, с прикормкой «плевок на червя», таскает щук и отдает их – задаром…

 
                                        х х х
 

И тогда муж сказал – червячков накопай? – и я пошла. Ясно было, что рыть надо в земле. А кругом песок. Копала в компостной куче. Черви были длинные, узкие и яростные. Это не те, – сказал муж, – нужны толстые, широкие и спокойные. Таких не было, взяли опарышей. Нужно сначала пообедать, – сказал муж, – а то, когда придем домой? Я согласилась, и мы плотно закусили. Тут началась гроза, и мы уснули. Ого, – сказал муж в третий раз, – выходим! Пока я искала сапоги. Пока я искала куртку. Пока я искала фотоаппарат. Яблоко. Конфетку от укачивания. Полотенце. Зонтик. Поводок для Фунта. Пока я все это искала, лодку отнесло от берега. Пока мы толкали лодку под загрузку мотора, пропал Фунт. Когда вынули Фунта из курятника, пришел кот. Открыли дом, покормили кота. Вышел старый лабрадор Лёва, и пошёл бродить вокруг дома. Пока искали Лёву, пропал Фунт. Когда нашли Фунта, и посадили его в лодку, муж стал отталкиваться веслами, а Фунт в страхе выскочил, и уплыл на берег. Когда вернули Фунта, уронили весло в воду. Через час, соединив всё, стали заводить мотор. Когда надежда была потеряна, мотор завелся и нас унесло. Несло мимо Чаячьего острова, на котором теперь живут бакланы, несло мимо банки, мимо Саргасового моря, и принесло. Кидай трак с носа, – перекрывая ветер, крикнул муж. Выяснилось, что трак у нас давно спёрли, но мы об этом не знали. Решили бросать коленвал с кормы. Лодка встала на дыбы, и Фунт съехал на корму. В носовом бардачке нашли гирю, сбросили с носа. Муж дал мне удочку. Дико страдая, я нацепила червяка. Он был не согласен и извивался. Муж кидал спиннинг, Фунт стоял на мне, сырой и отважный. Волны были такие, что перехлестывали через борт. Через час, к счастью, пошел дождь. И мы причалили к берегу. Пока чалили, я поймала полосатую рыбку. Час простояли на берегу. Фунт нашел дохлую жабу и обновил свой запах. Когда мы приплыли к нашей тихой гавани и вытащили снасти, дождь кончился. Вообще весело было. Только очень сыро…

 
                                        х х х
 

Была зима. Мела метель. Раздался звонок. Ступая по сугробам в тапочках, дошла до калитки. Стоял черный джип. Из джипа на меня смотрел мужик.

– Саша здесь живет? – спросил он, перекрывая вой ветра.

– Да, – сказала я, привычная ко всему.

– Я машину загоню, – сообщил мне мужик.

– Ага, – кивнула я, и пошла домой. Муж уже спал. – Чего его будить? – подумала я. – Завтра с утра и выпьют.

Мужик внес в тесные сенцы кучу зачехленных предметов. «Убивец», – мелькнуло в голове. «Чистильщик», – всплыло из триллера. Мужик, не протягивая мне руки, сказал, – Александр. Подумав, добавил, – Кириллович. Я тоже себя обозначила, – Олеговна. Дарья.

– Вы где спать будете? – я изобразила хозяйку, – есть диван на кухне, но там народа много. И есть диван на веранде, но там холодно.

– Покажите веранду, – сказал гость. Внёс туда сумки и закрыл за собой дверь. Я постояла, и спать пошла.

– Саш, – я растолкала спящего мужа, – он же замерзнет, на веранде всего +8.

– У меня спальник на гагачьем пуху, – отозвался гость из-за стенки.

– Вот видишь! – с досадой сказал муж, – вечно ты всё преувеличиваешь.

– А озеро ему надо показать? – не унималась я.

– Это лишнее, – за стенкой всхрапнули – гость уже почти спал.

Больше мы Сашу Кирилловича не видели. Правда, муж через стенку утром его спросил

– Завтракать будешь?

– У меня с собой, – и зашуршал, забулькал и завизжал молниями.

Впрочем, вечером, обходя с лабрадором Лёвой и котом Симбой деревню, мы видели на озере палатку, наполненную теплым оранжевым светом, как китайский фонарик.

– Ловит! – уважительно говорил муж, – профи!

Через три дня гость, упаковав улов в холодильные сумки EZETIL, попрощался с нами.

– Спасибо, Саша, – сказал гость, – мне Бологовское озеро очень понравилось. Не врал Серёга!

– Так у нас же – Наговское?

– А Бологовское?

– Дальше по трассе, 11 километров…

– Так ты не Саша? – мужик поставил сумки на снег.

– Саша.

– Березкин?

– Кузнецов…

– Во, дела! А я и думаю, куда ты корову-то дел…

– Она рыбу ловит, – ответил муж, и Саша Кириллович уехал.

На веранде, на столе, сидела мышь и доедала надкушенную шоколадку.

 
                                        х х х
 

Приехавшая вчера группа любителей рыбной ловли в течение часа разгружала снасти, заботливо размещала червячков в моем холодильнике, развешивала сети, разгружала ящики с водкой. Наш лабрадор Лёва, радующийся любому человеку, будь то и рыболов-любитель, радостно таскал по двору резиновые сапоги-забродники и домашние шлепанцы. К трём часам ночи, когда первый ящик водки был выпит, карту местности прожгли в двух местах, залили кетчупом и выбросили. Решили, что «спросят местных». Я скорбно молчала, ибо из местных на рыбалку ходим только мы с Надюхой. К 4 утра я забылась в тяжком и смутном сне. В 5 утра рыболов в шляпе цвета «камуфляж на утку» впёрся в мою светелку, перепутав двери. Лёва тут же принес ему мои тапочки.

Комары летали по всему дому, так все двери и окна были распахнуты настежь. Гудел насос, брошенный шланг поливал соседский участок. Самый крепкий рыбак спал в гамаке, не снимая с себя патронташа и ягдташа. Все храпели.

Пройдя утром по полю битвы, я робко потрясла главного – он спал со спиннингом:

– Вы лодочку-то спускать будете, милейший? – спросила я, не дыша, чтобы не опьянеть до завтрака.

– Мать, – просипел он, не открывая глаз, – ты нам это… того… девчонок организуй там… и пивка…

 
                                        х х х
 

Ввалились в избу продрогшие. На озере жёсткий северо-западный студил лицо, заталкивал снег за пазуху, под воротник, слепил глаза. Лунку затягивало, Пашка едва успевал черпать шугу. Дима хотел поставить палатку, да плюнул, глянув на небо – запад набух грязной водой, тучи шли всем горизонтом, неся одно – снег, снег, снег… Дергая удочкой до одури, глядя на уходящий вниз поплавок, Дима мечтал об одном – о бане, о жаре, от которого поначалу дохнуть больно, а потом колет по всему телу, и ты весь, как отсиженная нога… а после – пивком на каменку, а оттуда уж – в сугроб. Но сидел, терпел, не рвал компанию. Пашка и Мишка привычные, сидели на ящиках, сделанных из морозилок от старого холодильника, Пашка все дышал на руки, а на усах налипли ледяные бусины. Он уловистый – в ведре спали уклейки да плотва. Мишка прикладывался к фляжке – единоличник, втихаря, значит… Он первым и свистнул – может, домой? Собрались быстро, еще с полчаса еле волочили санки по бугристому льду, карабкались в гору, теряя из виду дом. В избе Мишкина жена неохотно кидала городские сосиски в чугунок, но квашеной капусты, да огурцов соленых навалила щедро – бери, не жалко. Пили, пока не начали слипаться глаза, и курили в печку, разгоняя дым рукой. Мишка с Пашкой уснули тут же, на бабкином диване, а Дима ещё вышел на крыльцо – глянуть на мохнатые от холода звезды. В сенях споткнулся о ведро, в котором, как в волшебном стеклянном шаре, плыли куда-то рыбешки…

 
                                        х х х
 

Шешуринская да наговская пацанва ловила рыбешку в ручье, соединяющем озеро Наговье с лесными протоками. Мосток, тонкие жердинки перекладин, вот, и вся переправа. Младшие сидели на брёвнах, болтали босыми ногами, старшие стояли, опираясь о перила, лузгали семячки, сплевывая в воду. На запах подсолнечника подплывали мелкие любопытные ерши, кружили, хватали заодно и червячка, топили его, обгладывая и, к великой досаде рыбачков, сходили с крючка. Удочки резали из орешника, леску таскали у деда или отца, самодельные поплавки, ржавые крючки – вот и все снаряжение. Ведро стояло общее – ссыпали туда рыбью мелочь, и соседские коты сидели себе чинно-благородно, в ожидании обеда.

У мостков тормознула машина, из неё вылез небольшого роста мужичонка, и, распахнув зев багажника, начал выставлять на дорогу чемоданчики. Чехлы с удочками, коробочки, складной стульчик, спиртовочку, чайник, пластиковый столик и прочие вкусно пахнущие зарубежные предметы. Открыв рты, пацаны смотрели, как мужичок переобувается в новые заколенники, натягивает на себя спасательный жилет цвета прелой листвы, и собирает удочку. Колено вставало к колену, и, телескопически удлиняясь, удочка достигла максимальной длины. Дальше мужичок стал доставать блёсны, сияющие, как дамские серьги, извлекать наживки, мерзкие и вкусно пахнущие, поплавки, и, в довершение парада, эхолот. Пацаны, отвернувшись от ведра, в котором плескалась рыба, недоверчиво следили за ним.

– Ну, смотрите, дурачки деревенские, как ловить надо! – сказал мужичок и замахнулся удочкой. Конец удочки со свистом сомкнул провода линии электропередач, послышался веселый треск и мужичка шибануло по полной. Пацаны развернулись к озеру, и продолжили бросать в воду хлебную крошку, сплевывать лузгу да таскать рыбёшку…

ФЕЙГИНЫ

На чем только не бывают объединены семьи! Когда любовь усыхает, как лоскут шагреневой кожи, а жить-то еще надо, супруги находят себе общее дело. Это может быть и ремонт квартиры, и метания по курортам, и воспитание детей, и ненависть к соседям – неважно. Тут главное одно – дело должно быть ОБЩИМ. Супруги Фейгины, Боря и Галя, пройдя через совместные увлечения котами, паззлами, кактусами, йогой, доносами на соседа, занимавшегося по ночам чеканкой – иссякли. Зрел развод, неприлично шумный и болезненный. Боря уже оценил имущество движимое, а Галя обзванивала риелтеров, адвокатов и психоаналитика – подругу Люську. Выход был найден неожиданно – Фейгины поехали перемерять участок в деревне на предмет межевания. Деревня была обезлюдевшая, съехавшая с крутого берега в речку, а тут еще весна, разлив, и солнце, и пьяненький сосед Фигвамыч… и что-то понесло их вместе с ним, на казанке, и ничего не поймали, но вдруг открылись небеса и упали в воду, и затлел красноватый тальник, протянулась сиреневая дымка по вечерним лугам, и жарко зажглось в сердцевине костра, и забулькала вода в закопченном чайнике, и распустилась заварка в эмалированной кружке… Проснулись Фейгины, дрожа от холода, в своей косой избе, которую еще вчера хотели распилить надвое, обняли друг друга покрепче, да и решили, что можно потерпеть еще немного. После возвращения забытых ощущений, Борька, удивленный сам собой, прошлепал в свитере на голое тело на кухню – в поисках воды, наступил на уютно спящего Фигвамыча, растолкал его, разбудил, растерев докрасна уши и отправил в магазин. Фейгин, – изумленно мяукнула Галочка, – а ты у нас, оказывается, герой-любовник? Кому как повезет! – и Борька прыгнул на кровать. Точнее, на Галочку.

Домой возвращались счастливые, хотя у Галочки была сломана лодыжка, но любовь-то вернулась? Свежесть чувств была так велика, что и Боря, и Галочка по секрету позвонили дочке Соне в Соединенную Америку и похвастались. Чума, родители, – дочери было не до сантиментов, – делом займитесь! В мае приедет Алекс, привезет папе симвастатин, а маме лекарство от папы. И делайте уже паспорта на выезд.

Медовый месяц длился, пока срасталась лодыжка. Как только сняли гипс, Боря внезапно ощутил потерю любви. Он лежал на огромной шведской кровати, сделанной из тверской сосны, смотрел в потолок и страдал. Галя, наматывая на себя законную Борину половину одеяла, похрапывала, и светлые ее кудряшки дрожали, обдуваемые сквозняком. Боря лежал и думал – чем бы еще склеить семью? Хотя бы на месяц? Ну, до осени? Если уж разводиться – то только в ноябре! Когда и так хочется повеситься. Борька! – Галочка зевнула и выпростала из-под одеяла розовую пятку, – я на рыбалку хочу… И началась у них новая жизнь. Пока покупали надувную лодку, сапоги-заколенники, костюм для подводной рыбалки, удочки, спиннинги, наборы блесен, катушки, крючки, воблеры – кончились деньги. А впереди еще был мотор. Ямаха. И конопляное масло, и насадки, и присадки, и червячки! Вечерами супруги, разложив на кровати содержимое новенького рыболовного ящика, путались в леске, извлекали из мягких мест крючки – и… любили друг друга!

Не знаю, если честно, чем закончится сия история, но я за Фейгиных спокойна. Рыбалка – это форевер полный! Я вам, как специалист говорю!

Как меня занесло в деревню

Часто меня спрашивают – почему понесло тебя, Дарья, в эту глушь и топь? Все нормальные люди поехали дальше на запад, а ты? Что подрезало тебе крылья? Рассказываю. Служила я в Московском Ленкоме, после окончания Школы-Студии МХАТ, и была, как говорится, в полном удовлетворении жизнью. Пусть и должность была невелика, но почёт был, и весьма, весьма замечательное общество. И сбила меня с толку Elena Hummel – пишу об этом прямо. Говорит мне как-то Елена – а что бы вам, Даша и Митя, (это немного другой был муж), не прикупить домик в деревне? Тверская область, тогда еще имени старосты Калинина, вельми богата лесами, глубока озерами, чиста водами, полна рыбами, и фрукты росли там в виде ягод по лесам. Ну, дрогнули мы, и сговорились на покупку домика. Под городом Удомля. Где Калининская АЭС. И поехали глядеть на домик. А не доехали – колесо пробили. И лагерь разбили у реки Медведица. Друзья подтянулись из Москвы. Мы палаточки поставили, костерок развели. Там хорошо было. Маслята кругом, сенокос. Меня даже тракторист полюбил. Все, бывало, едет мимо на этой… косилке, и кричит – Дарья! Любовь моя! Готовсь, сенокосу конец, мы с тобой под венец! Ну, мой муж Митя все смеялся, думал, тракторист шутит. И мы купались, грибы жарили, в стогах ночевали, а наш ирландский терьер Голден Дэвл Ежи Вэлор Анкер, племянник терьера самой Маргарет Тэтчер, ловил водяную крысу ондатру. Полное было великолепие. Солнце сияло!

Как сенокос кончился, на «Ниве», и при полном параде, тракторист приехал жениться. Узел галстука поправил, и решительно полог палатки отдернул. А там подлинный мой муж на раскладушке лежит, книгу читает.

– Это что за тип? Пока я на родной колхоз пыль глотал? Измена? Выходи, – говорит тракторист, – будем сейчас биться. Она сама выберет, или кто останется…

Муж, смотрю, уж и не улыбается даже. Скулы свело и мне, и даже дрожь по телу. А муж мой был не просто красивый, а еще и умный.

– Давай, – говорит, – хоть познакомимся сначала! Я – Дима.

– Я, – протягивает тракторист лапу лопатой, – Коля.

Дима и говорит:

– У меня коньяк!

А Коля отвечает:

– Да и нам не вопрос! Я ж свататься шел! Шампанское!

И пала ночь на реку Медведица. И сидели мы под столом, сколоченном из ворованных заборных досок, и качалась над столом керосиновая лампа, сделанная моим крёстным отцом из Ленкома Юрой Федорковым, и отбрасывала тень на наши лица. Стол был полон, мы пели песни, обнявшись за плечи, а потом пошли плавать, правда, сидя – по причине мелководья, в реку Медведица.

Коля задружился с нами так, что чуть в Москву не уехал. А мы, прикупив в сельпо сервиз на 24 персоны производства Демократической Германии, отбыли в печали домой, и муж скупал у придорожных бабок астры моих любимых цветов – желтые, фиолетовые и розовые…

И запала нам Тверская прям в самую душу… Приехав в Москву, я затосковала. Чуть-чуть. Неожиданно. Те, кто служит или служил в театре, знают, какие это сети… какая мышеловка или, даже сказать, паутина. Не оторваться, как приятно. Супруг мой, тогдашний, Дмитрий, окончил актерский курс Бондарчука во ВГИКе, и снимался, но мало, в эпизодах. Те времена были прекрасные, 90-е годы, полные надежд, потому – живи да радуйся. Переступили мы порог квартиры, отдышались после лестничных штурмов хрущевки, а я пошла ставить разноцветные астры в банку, Мите попалась на глаза копеечная газетка «Рекламное приложение к Вечерней Москве». Издание было очень популярным в пору отсутствия интернета. Там, обведенное красным маминым редакторским карандашом объявление сообщало о «продаже участка на берегу озера для выращивания телят на коллективном подряде». Собственно, телят мы с Димой где-то видели – на рынке и на картинке… Но муж у меня был человеком очень энергичным и буквально тут же отбыл выращивать. Как же мы жили без сотовых! Без машины!

Прибыл он ранним утром, и, дыша на меня туманной сыростью, выдохнул – Данечка! Какие места! Воздушные! – и тут же уснул.

В театре выходной – понедельник, поэтому мы уехали в пятницу. В поезде «Москва-Рига» мне понравилось. Чисто, тепло, чай с заваркой, чистота в WC. Вежливые, но холодные проводницы Рижской бригады. Чистые стаканы, коньяк в вагоне-ресторане. Вот, ровно до станции Старая Торопа все было прекрасно. А вот дальше… Продуваемая ветрами станция, гулкие голоса, извещавшие о прохождении товарного на Москву. Дощатый туалет. И дикая очередь на автобус, шедший в Торопец. Ну, дикая! Как мы туда, в автобус, уложились – не знаю. 21 км тряски, когда во рту чей-то локоть, а на ногах кто-то спит. В Торопце – автостанция, милого цвета испуганного неба, жесткие сиденья, и, снова – дощатый туалет. И – рядом вокзал, и тот перрон, на котором снимали прощание Галкина с Шахворостовой (сериал «По ту сторону волков»). Опять автобус. Теперь уже бабы с сумками, корзинками, с мешками, в которых визжат поросята. Мужики с вонючими мешками, полными шерсти. Дети. Деды. Тётки. Я смотрела на все это, ощущая себя Сенкевичем в Парагвае. Это была АБСОЛЮТНО неизвестная страна. Чужая. Чуждая. Автобус матерился, лузгал семечки, пил лимонад и вино (это у них водку так называют), у шофера пел Кай Метов, затиснутый в кассетный магнитофон и болтались вымпела, обвешанные значками, как собачьи уши – клещами. Я смотрела на Диму и делала страшные глаза.

На остановках, которые водитель совершал по желанию пассажиров, они выходили, курили, справляли нужду, выпускали поросенка попастись, заходили к знакомым, передавали какие-то свертки, забирали мешки. К месту мы добрались к обеду. Нас приютил у себя замечательный человек, светлая память ему и супруге его Валентине, – Николай Михайлович Беляков, председатель совхоза «Борьба». Я, до той поры видевшая деревню только в кинофильмах, была разочарована. Ничего похожего! Небогатая, чистая изба, незнакомый мне быт – ведра с водой, печки, и, неожиданное тепло вот это – печное, обволакивающее, усыпляющее. Дочки тогда были совсем девчонками, умницы, воспитаны строго, и даже полотенца подавали, когда я руки мыла! Мы там чудесно погостили несколько дней, до того момента, как Дима сказал – «Михалыч, продай ты мне участок…» И мы уехали. Потому как Михалыч, в те годы еще не потерявший надежды поднять совхоз, просто спал, и видел тучные стада телят, пасущихся на берегу озера, в деревне Остров. На клятвенные уверения Димы, что он готов жизнь положить на телят, Михалыч лишь покачал головой.

Но Дима был не из тех, кто пасует. Он стал ездить в деревню столь регулярно, что наши, деревенские до сих пор считают его если и не внебрачным сыном, то уж племянником точно. Вывез по зиме и меня. Помывка в бане по-черному, выход на утреннее озеро, будто нарисованное с изяществом японской акварели, пленили меня. Пробираясь в выданных напрокат валенках по сугробам к усадьбе Куропаткина, я влюблялась. Так мы, увидев человека, только обращаем внимание на него, заметив краешком глаза, и вдруг понимаем, что хотим видеть каждый день, каждую минуту… То же случилось и со мной. Председатель был готов продать нам «корпус номер два», «Дом под березами», который теперь пустовал, как и вся усадьба, из которой недавно выселили Дом инвалидов.

Корпус показался нам огромным! Две пустые комнаты с круглыми печками, по 4 окна в каждой половине, пристроенный коридор. Домище 9 на 11 метров – зачем нам? Мы хотели избушку, – так, провести недельку летом, а, в результате, купили целый дом. И не понимали, что мы с ним будем делать.

Пока шло оформление дома, а при умирании социализма это было непросто, мы развлекались в Москве. Я сделала макет нашего будущего дома, в масштабе 1:20, и передвигала в нем какие-то ширмочки, ставила коробочки шкафчиков и прямоугольнички кроваток. Друзья разделяли нашу веселость и покупали удочки в магазине «Охотник». Дима пошел глубже и купил ружье, ибо был воином. Интернационалистом. Охотбилет давал ему право дать прикладом в лоб кабану, посягнувшему на зарытую в огороде картошку. Впрочем, через год из этого ружья чуть не застрелят меня…

Итак, у нас был дом. Дорога занимала совсем немного времени – в 21.30 отходил поезд от тишайшего из московских вокзалов – Рижского, и в 7.15 тебя уже сталкивали на платформу Старой Торопы. Так что к обеду уже можно было наслаждаться, чем хочешь.

Мы наслаждаться не спешили, но тут раздался телефонный звонок. Властный мужской голос назначил мне встречу у первой скамейки на перроне станции «Новые Черемушки». На скамейке голос, прерываемый шумом электропоездов, мне заявил:

– Я председатель целинного совхоза! И мы купили всю эту усадьбу. За зерно. Ты вообще кто? – это он ко мне обратился.

– Я сценограф, – гордо сказала я.

– Это для ча? – мужик недопонял, – техническое чё?

– ХУманитарное, – разъяснила ему, – театральное.

– Ну, мы тебе это… будешь там массовиком у нас… а муж есть?

– Да, – тут я прям раздулась, – он актёр!

– Баян дадим, – мужик просиял, – частушки будет петь.

Вернувшись домой, я выпила рюмку водки и положила вещи мужа в сумку.

– Дима! – я была убедительно строга, – ТЫ хочешь играть на балалайке перед целинниками?

– Упаси Бог, – ответил муж и немедля выехал в Торопец.

Муж Дима был обаятелен, как пионер с плаката. Девушки и женщины влюблялись в него и всячески помогали, например, писать адреса на конвертах или открывать счёт в банке. Не могли ему отказать! Председатель держался до последнего. Прямо, трактор «Владимирец» какой-то.

– Ты пойми, – говорил он Димке в длинные часы перекура на крыльце, – пойми! Нет у меня земли! Нет! Все под огородами! Под покосом! Под картошкой…

– Дай земли, Михалыч, – нудел Димка, – ты ж понимаешь… надо – зарез…

– Не дам!

– Дай!

– Не дам!

– Ну, тогда я у тебя жить буду, – отрезал Димка. Мне у тебя нравится.

Председатель, вспомнив, что дочери растут и хорошеют, прямо на глазах, дал нам участок.

– Но учти! – Михалыч взял счёты и положил на стол, – даю тебе огород Архипыча. Поить ты его теперь будешь – всю жисть. Запомни, – и он отщёлкнул костяшку, – на том поле песок. Расти ни хрена не будет, но Архипыч удавится, – вторая костяшка прилипла к первой, – у него дочка пьет. Внучка. Жучка. Баба пьет. Сват пьет. Сосед. Баба соседа. Поить будешь всех.

К концу списка пайщиков все костяшки переехали на другую сторону.

– Но это что. – Михалыч вздохнул. – Ты и сам запьешь. Так и знай. Края у нас такие. Песок, понимаешь…

После совершения купчей мы оказались владельцами огромной избы, у которой сгнили нижние венцы, а участок, выгрызенный из Архипыча, являл собой чистый пляж, поросший осотом и полынью. Во всей наготе встал вопрос – куда дом-то ставить будем? Я хотела прямо к озеру, чтобы с утра – в воду. Ну, или в прорубь. Тогда свирепствовали всякие БТИ – и у них везде какие-то линии шли, и они чего-то там чертили в воздухе, и дом встал, так уж, по их велению. То есть, он не встал. Кто его поднимет?

Раньше, в СССР, были люди, которые назывались шабашниками. Они ходили по Руси, или еще где, и шабашили. Возьмутся за что – и, шабаш, говорят. То есть – всё. Дальше – сами. Ну, наши были с Белой Церкви, потому что Украина тогда была с нами. Звали их Вовчик Заяц, Вовчик Глечик, Сергунька Коченко и Вовчик Помазан. Мы имена сократили, звали так, как получится.

Бригадиром был Заяц, он из местных. Потом он женился в Казахстане, который тоже тогда был с нами. А потом развелся. И сколотил бригаду. Сначала они тырили консервные крышки. Помните, по 3 копейки? Банки закручивать с помидорами? Во-во… а в сезон они шли! На эти деньги люди тогда могли бы Волгу купить – а нельзя было… Поэтому шабашили, чтобы от крышек до крышек им было весело.

Ранним майским полднем Вовчики и Серега с одной стороны, Дима и я, – с другой, ударив друг друга по рукам, вбили колышки в зыбкую песчаную почву. Колышки тут же упали. Тогда заложили камни по углам и еще раз дали по рукам. Вовчики сказали – к 9 мая все будет, прям как в День Победы.

Ну, мы не дураки, 10-го приехали. Спасибо, что Михалыч приютил нас, хотя и без лишней радости, на пару десятков дней. Бригада объясняла простои традиционно – отсутствием строй и прочих материалов. Все нужно было воровать. Традиционно. Причем было то, что украсть не представлялось возможным, – как, к примеру, шифер. Снять его с чьего-либо дома было неловко и заметно глазу. Решили снять с зерносклада. Доски воровали ночью, переправляя их на лодке. Я страшно веселилась, потому, как в Ленкоме мы так не развлекались. Светила луна, а мы продирались в старую усадьбу, разбирали полы в пристройке, так сама усадьба еще была жилой.

Убедившись, что дом пронумерован, разобран, и готов к перевозке и сборке, еще раз бахнули на брудершафт, и назначили время – на Казанскую, на летнюю.

– Вот, мля будем, – сказали Вовчики, – стоять будет уже в июне. Но в июле железно можно прям жить и радоваться.

И мы поехали в Москву – вещи собирать…

Пока ты молод – всё шутка. И вся жизнь – впереди. Все можно переписать набело. Но это только так кажется. Приобретение дома для летних полежалок в стогу сена, для купанья под луной или поедания шашлычков под коньячок – мысль верная по сути, но вредная и опасная. Ты думаешь так – вот, будет домик, при нем… ну, цветочки там, лужочек?! И никаких огородов! Садов! Коров! Разве что петрушка? И чуть морковки, пожалуй. Но – никаких кустов! варенья! Хочешь ягоду – иди в лес. И всех этих бань, сараев, не надо! Так – дом-палатка, зашел – вышел. Раскладушка, крынка с молоком, полевые цветы на окне. Ветер занавеску колышет, а ты сидишь на скамеечке и «Идиота» читаешь. Хрена с два! Не верьте тому, кто это вам скажет! Вы будете всю оставшуюся жизнь менять полы, перекрывать крышу, строить теплицы и парники, копать, матерясь, огород. Вы дойдете до того, что будете сажать картошку! Варить варенье. Солить огурцы. Вы разведете кур, которые будут гадить вам на веранду, и выкапывать дорогие и редкие цветы. Покупка гофрированного шланга и насадки для веерного полива станет для вас праздником. Вы будете судиться с соседями, чья яблоня роняет свои червивые плоды на ваш сортир, а соседи будут поливать креозотом прущую на них малину. У вас не будет денег – дом сожрёт всё! Вы будете копать колодцы. Выкладывать мозаикой дорожки. Снег будет ломать крышу, а солнце выбелит ваш сайдинг. Печи, сложенные молдаванами из Таджикистана, распадутся до того, как печники получат свои деньги. С вас будут драть деньги – за дрова. Рыбу. Молоко. Мясо. Потому, что вы – москвич. О, Боже… меня же предупреждали – именно так, я и живу в деревне уже 30 лет. Дрова вот привезли, простите.

Вернувшись из деревни к концу мая, мы сели на душной прокуренной нами же кухне, и муж сказал:

– Слушай, а если дом всё-таки перенесут, давай поедем туда ЖИТЬ?

– Давай, – ответила я, не думая о последствиях, – там озеро…

В Ленкоме меня не поняли. То есть поняли, но решили, что эта одна из моих дурацких шуток. Правда, когда я начала брать продуктовые заказы и забивать гречкой и консервами шкаф, коллеги задумались. Когда я купила 4 венских стула по случаю – замолчали. А уж покупка квасной цистерны убедила всех в серьезности наших с Димой намерений. 90-е, как известно, были годами становления капитализма, потому основной упор мы сделали на сахар. Сахар – это в России соль и спички. Из него можно сделать все, даже порох. Сердобольные друзья дарили нам тарелки, полотенца и кастрюли. Мы брали все. Комната стала напоминать склад боеприпасов. Коробки, чётко подписанные мною, несли на себе суровые надписи «Не бросать. Стекло! Вверх!» или «Консервы. Суп пакет. Сайра». Высились коробки со стиральными порошками, простынями и полотенцами в китайскую розу. Звякали обернутые в газетную бумагу чашки в горох, увязанные веревками стопки книг а-ля студент-разночинец занимали кладовку.

Предстояло самое трудное – разговор с начальством…

Шеф мой, человек совершенно потрясающий, Александр Аркадьевич Иванов, заведующий постановочной частью Ленкома, а это, в ту пору, на секундочку, 62 человека, из них – 17 выпускников Школы-студии МХАТ, отмахнулся от меня.

– Гребенщикова? Ты на что намекаешь? Зарплату прибавить? Прибавим. В начале сезона. Всё. Иди, работай. Гастроли предстоят, зарубежные! Задумайся! Да, и это… хватит трепать про деревню, ты же серьезная девица! У тебя сейчас спектакль в Куйбышеве, у Монастырского…

– А вы откуда знаете? Я же в выходные ездила?

– Оттуда. Можешь неделю взять. За мой счёт.

Первый тайм я проиграла.

Если шеф принял мои угрозы уехать в деревню за обычную девичью шутку, то Магистр Ордена Ленинской Комедии, как иногда называли за глаза Марка Анатольевича Захарова, принял мои планы всерьез – ибо режиссеры понимают и женщин тоже… Наша постановочная часть располагалась под крышей бывшего Купеческого клуба, в котором, после выступления Ленина с мудрым предложением «Учиться, учиться и учиться» разместился Театр Комсомола. Ленинского, конечно. От Ленина осталась в наследство картина маслом, занимавшая полстены. Картину деликатно смещали с центральной позиции, которую она занимала в фойе театра на задворки, туда, куда и солнечный свет редко падал. Дабы зритель, пришедший на революционное во всех отношениях зрелище, немного охладился, видя небольшого человечка с бородкой и лукавым монгольским прищуром. Вообще, Купеческий клуб принимал у себя даже анархистов с горным пулеметом, Дом Политпросвещения, целевые спектакли, а ныне фитнесс и прочие рестораны на радость участвующих.