Текст книги "Пятая профессия"

6

Им удалось получить номер в гостинице неподалеку от больницы. Заходящее солнце закрывали облака смога. После заказа – рыба и рис – для Акиры, по бифштексу с жареной картошкой – для Сэвэджа и Рэйчел – каждый из них взял по книге и в полном молчании сели читать.

Когда прибыла еда, они отложили тексты и решили использовать то, что Сэвэдж называл “подзаттравкой” для обсуждения.

– Мне очень трудно свыкнуться с медицинскими терминами и понять, что именно они означают, – сказал Акира. – Очень неприятно в этом сознаваться, но мое знание английского, боюсь, имеет свои пределы.

– Нет, – возразила Рэйчел, – твой английский идеален. Могу с чистой совестью признаться, что эти термины для меня самой звучат по-японски.

– Комплимент принят. Ты очень добра. Аригато, – ответил Акира.

– Это означает.?..

– Спасибо.

– А как мне ответить? Каков эквивалент.?..

– “Всегда пожалуйста”? Очень простой. Домо аригато. Очень приближенный и грубый перевод – “большое спасибо.”

– Прекрасно, – посветлела Рэйчел. – Домо аригато.

Несмотря на стоящую в глазах печаль, Акира улыбнулся.

– Итак, – встрял Сэвэдж, – пока вы двое упражнялись в любезностях и пополняли культурный запас…

– Не будь занудой, – оборвала его Рэйчел. Сэвэдж пронзительно взглянул на нее, восхитился ею и не смог подавить улыбку.

– Видимо, я действительно им стал. Но, как мне кажется, какую-то часть моей книги я все-таки понял, и она меня сильно напугала.

Рэйчел с Акирой обратились во внимание.

– Память оказалась более сложной штукой, чем я предполагал. И не только из-за того, что никто так и не понял, каким образом мозговые нейроны удерживают и накапливают информацию, но что меня действительно испугало, так это смысл значения способности запоминать. – В голове начал пульсировать огненный шар. – Память мы считаем ментальной записью прошлого. Но вся беда в том, что – по определению – прошлого не существует. Это фантом того, что обычно называют настоящим. И это касается не только прошлого года, прошлого месяца или вчерашнего дня. Но и того, что произошло двадцать минут назад. Мгновение назад. То, что я говорю, уже является прошлым, так как отпечаталось в нашей памяти.

Рэйчел с Акирой молча слушали.

– В этой книге изложена теория о том, что когда мы видим яблоко, падающее с яблони, слышим как оно опускается на землю, поднимаем его, нюхаем или кусаем, то не переживаем все эти события одновременно с ощущениями. Существует временная лакуна, отставание – возможно, длящаяся одну миллионную долю секунды, – в течение которой импульс достигает мозга. К тому времени, как мы почувствовали вкус яблока, все, что мы называем настоящим, оказывается в действительности прошлым. Лакуна объясняет де жа вю. Мы заходим в комнату, и у нас появляется странное ощущение того, что мы в ней уже когда-то побывали, хотя точно знаем, что этого не было. Почему? Да из-за одной миллионной доли секунды, в течение которой мозг получает сообщение от глаз и говорит нам о том; что мы видим. Если оба полушария головного мозга работают с небольшой асинхронностью, то одно из них получает информацию намного позже другого. И мы видим комнату дважды. А думаем, что подобное ощущение уже когда-то случалось, потому что так оно и было на самом деле. Только не в далеком прошлом, как нам кажется. А за долю секунды до этой мысли, потому что одна доля мозга получила информацию чуть позже другой.

– Но наша проблема не де жа вю, а жамэ вю. – сказал Акира. – Почему ты так разволновался?

– Да потому, что теперь я не могу быть уверенным в настоящем. О прошлом и не говорю. Потому что настоящего – по крайней мере соответственно с мозговыми ощущениями – просто не существует. Все, о чем оно говорит, – отсроченная реакция на событие.

– Это может и быть правдой, – сказала Рэйчел, – но на данный момент, из практических соображений. Даже принимая во внимание временную лакуну, мы воспринимаем, грубо говоря, настоящее. Твоя проблема и без других преувеличений достаточно сложна.

– А я разве что-то преувеличиваю? Я напуган, потому что считал, что сражался с ложной памятью, которую мне имплантировали в мозг шесть месяцев назад. А что если это было вовсе не шесть месяцев тому? Откуда мне знать, что операция не произошла совсем недавно? Может быть, вчера или сегодня утром? – Сэвэдж повернулся к Рэйчел. – Во Франции, когда ты узнала о наших псевдонимах и “легендах”, то сказала, что похоже, что все касательно нас – ложь. И теперь я склоняюсь к тому, о чем раньше и подумать не мог: к тому, что ты вполне можешь оказаться правой. Сколько в моей голове ложных воспоминаний? Откуда мне знать, кто я на самом деле? Как мне убедиться в том, что вы с Акирой именно те, кем мне кажетесь? А вдруг вы актеры, нанятые для того, чтобы обмануть меня и лишь усилить манию?

– Но этого не может быть, – ответил Акира. – Мы слишком долго были вместе и слишком через многое прошли. Спасение Рэйчел. Погоня на вертолетах. Паром в Грецию и обратно. Фургоны, старавшиеся убрать нас во Франции.

– Я вот о чем хочу сказать: а вдруг ничего этого не было? Мои ложные воспоминания могли быть имплантированы только сегодня. Мое прошлое – все, что я о себе знаю – может быть ложью от начала до конца, о которой я даже не подозреваю! Встречался ли я когда-нибудь с сестрой Рэйчел? А может быть, Грэм в действительности вовсе не умирал?

– Если будешь так думать, – сказал Акира, – то точно свихнешься.

– Именно, – отрубил Сэвэдж. – Я об этом и говорю – мне страшно. Мне кажется, я смотрю сквозь плотный туман, или пол качается, или лифт летит в шахту. Я полностью дезориентирован. Моя личность строилась на защите людей. Но каким образом мне защитить себя самого от собственного мозга?

Рэйчел обняла его одной рукой.

– Ты должен поверить в то, что мы не актеры. Мы – все, что у тебя есть. Верь нам.

– Верить вам? Да я даже себе не верю.

7

Этой ночью, маясь судорогами от кошмаров, Сэвэдж внезапно проснулся оттого, что чья-то рука гладила его по щеке. Пораженный, он перехватил ее и вскинулся на диване, готовый защищаться.

Но тут подавил импульс. В мягком свете лампы, стоящей в углу комнаты, он увидел рядом с собой обеспокоенное лицо Рэйчел. Она стояла на коленях.

– Что такое? – Сэвэдж осмотрел комнату. – Где Акира?

– В коридоре. Я попросила его оставить нас наедине.

– А почему он.?..

– Потому что я его попросила, – повторила женщина, и ее светлые волосы обозначили силуэт светящегося нимба от лучей лампы.

– Да нет, почему ты попросила его уйти?

– Потому что мне необходимо побыть с тобой.

– И все-таки это не ответ на вопрос…

– Ш-ш-ш-ш. – Рэйчел прикоснулась к его губам. – Ты слишком много думаешь. И задаешь чересчур много вопросов.

– Вопросов не может быть чересчур много.

– Правильно, но иногда намного мудрее вообще их не задавать.

Сэвэдж почувствовал запах ее духов.

– Я не мог представить…

– Знаю, – ответила она, – что не мог. Ты так долго был защитником, что автоматически начинаешь подозревать всех и вся. А вопросы являются мерой предосторожности. Ответы же – спасением. Лишь спасение является для тебя абсолютной ценностью. – Она дотронулась до его щеки. – Я так давно никому этого не говорила.

– Не говорила чего?

– Что люблю тебя.

Сэвэдж съежился и стряхнул ее руку со щеки.

– Не будь идиоткой. Это абсурд.

– Именно это говорил Кьеркегор в “Страхе и трепете”: “Авраам верил в Бога из-за нравственности абсурда”. Вера абсурдна. Как и любовь. Потому что ни вера, ни любовь не измеряются здравым смыслом. Бога может не существовать, а человек, которого ты любишь, может тебя предать.

– Что ты этим хочешь сказать?..

– С того самого момента, как ты вошел в мою спальню на Миконосе, ты обращался со мною так, словно я значила для тебя все на свете. Такого со мной не случалось. Я понимаю, что любить тебя глупо, потому что мы вместе лишь потому, что тебя наняли меня защищать. Мне бы следовало быть умнее. И не любить тебя. Но я ничего не в силах поделать… Потому что нравственность бессмысленна.

– Не забывай о словах Уайнберга: люди в состоянии стресса стараются идентифицировать себя с теми, от кого зависит их собственная безопасность.

– Верно, я полагаюсь на тебя, – сказала Рэйчел. – И идентифицирую себя с тобой. Но, что самое важное, я хочу заняться с тобой любовью.

– Да нет, я…

– Не нет, а да.

– Но…

– Черт же тебя побери, лежи спокойно.

Она целовала его и одновременно расстегивала ремень на брюках.

И, к своему собственному удивлению, он позволил ей это.

8

Во сне он занимался любовью с сестрой Рэйчел, и сцена была практически один к одному схожа со знаменитой сценой из лучшего фильма Джойс Стоун “Кошачья Лапа”. Актриса играла богатую американку, живущую на Французской Ривьере. Обаятельнейший вор, крадущий драгоценности, на протяжении всего фильма упорно пытается ее соблазнить. И вдруг, собираясь завоевать доверие и выудить информацию, – она соблазняет его. У вора на протяжении всего фильма крепнет уверенность в том, что он никогда в нее не влюбится. Но он оказывается неправ, и женщина похищает его душу.

Джойс Стоун и Рэйчел Стоун. Во сне Сэвэдж видел, как одна сливается с другой. Он занимался любовью не только с легендарной кинозвездой, но и с клиенткой, которую поклялся защищать. И даже тогда, когда он поглаживал ее груди с затвердевшими сосками, гладкие, длинные руки и твердый вогнутый живот, сползая ниже, дотрагиваясь до треугольника волос, он повторял, что это неверное решение, совсем не профессиональное, безумное – в общем, почти инцест. Все годы своей работы он ни разу не поддался на ухищрения женщин и не подпадал под их чары. Грэм постоянно ему повторял: никогда не позволяй себе сексуальных отношений с клиентом. Это в пух и прах разобьет твою объективность. Сделает тебя беспечным. И таким образом ты сам подведешь женщину к погибели.

Но во сне Сэвэдж снова и снова переживал эти вдохновенные мгновения, когда он вонзался в нее, выгибался и не мог остановиться. Чувство вины боролось с необходимостью. Замешательство размывало правила. Страх требовал подтверждения. Когда он кончил и Рэйчел застонала, поднимаясь ему навстречу, бесконечно повторяя “люблю тебя”, Сэвэдж почувствовал опустошение – а женщина путалась пальцами в его волосах, – почувствовал, что предал самого себя, разбил свою душу глубочайшей печалью, хранящейся на самом дне его “я”. “Нет! – хотелось кричать. – Мне нельзя! Есть же обстоятельства, по которым я должен сопротивляться! Почему я не сопротивлялся сильнее?”

И внезапно сон изменился. Эякуляция вырвалась из него с ошеломляющим звуком выстрела кольта сорок пятого калибра, и он проснулся, пытаясь встать – как ребенок, который чувствует, что днями, неделями в его доме происходит что-то дурное, и спит с постоянно напряженными нервами, вываливается из своей спальни и бежит по лестнице вниз к кабинету отца и прежде, чем его мать кидается к нему, стараясь не допустить в комнату, он фокусирует свой взгляд и смотрит в приоткрытую дверь. Кровь. Сколько крови! И тело отца на деревянном полу кабинета – левая часть головы замотана полотенцем, чтобы свести к минимуму выброс крови из входного пулевого отверстия, хотя выходное делает применение полотенца совершенно бесполезным – словно омерзительная куча тряпья.

Чувствуя, как слезы льются по щекам, Сэвэдж закричал, с удивлением услышав голос маленького мальчика, которому совершенно не подходили вырывающиеся из него слова: “Ты – сволочь, ты пообещал, что больше никогда-никогда от меня не уйдешь. Будь ты проклят!”

И удар матери по лицу.

9

На какое-то мгновение Сэвэдж забыл, что находится не около отцовского кабинета и не разглядывает поджидающий его кошмар. В следующую секунду он решил, что видит элегантный номер на Французской Ривьере, где Джойс Стоун соблазнила бриллиантового вора. И в полном смятении он рассмотрел Акиру, сидевшего в углу филадельфийского номера, откладывающего журнал, затем поднимающегося, бросающего взгляд в сторону запертой двери спальни и двигающегося к нему.

– Сон не принес тебе отдыха. Мне очень жаль.

Сэвэдж протер глаза.

– А ты думал, что он мог быть отдохновенным, если Рэйчел меня трахнула?

– Я ничего не думал, – Акира присел рядом. – Она попросила меня понаблюдать за коридором. Сказала, что у вас с ней личный разговор.

– Да уж личнее некуда, можешь не сомневаться.

– Детали меня не интересуют.

– А зачем они тебе? Раз она уже все и так рассказала.

– Ничего она не говорила. Только попросила вернуться из коридора, и все. Затем прошла в свою спальню. Насколько я знаю – сейчас она спит.

– Ей повезло больше, чем мне.

– Меня совершенно не касается то, что между вами произошло. Ты вел себя безукоризненно.

– Ну да, ну еще бы.

– Ясно, что ты страшно нравишься нашему принципалу. И – если будет позволено мне сказать – она нравится тебе.

– А ночное происшествие является доказательством того, что этого быть не должно.

– В обычных обстоятельствах – да, – сказал Акира. – Но у нас сейчас обстоятельства навряд ли можно назвать обычными. Ты относишься к себе чересчур самокритично… Ты запуган и…

– Это не оправдание моему поведению. Ты ведь тоже чувствуешь страх, но держишь себя в руках.

– Моя культура предписывает скрывать отчаяние, и столько лет меня этому учили, что… Позволь кое-что тебе рассказать, – Акира на мгновение умолк. – Во время Великой Восточноазиатской войны мой отец служил в авиации. Был пилотом.

Сэвэджа смутило незнакомое название.

– Вы так называете Вторую мировую войну, – пояснил Акира. – После капитуляции моей страны отец вернулся домой и увидел, что как такового дома больше не существует. Его город назывался Хиросимой. Родители, жена, двое детей были уничтожены атомной бомбой, сброшенной вашей страной. Годами он горевал, не в силах примириться с потерей. Единственной отрадой для него было восстановление Японии, в котором он принял посильное участие. Великолепный механик, он переделывал военные самолеты для гражданских нужд и вскоре достиг финансовых успехов. Потом снова женился. Я оказался единственным, кто родился от этого союза, потому что моя мать – его вторая жена – оказывается, во время взрыва атомной бомбы находилась рядом с Хиросимой. Ее левая рука была вся покрыта шрамами от лучевых поражений, и в скором времени от последствий радиации она умерла. Костный рак. Горе отца было просто невыносимым. Он смог выжить только благодаря тому, что всю оставшуюся жизнь посвятил мне.

Акира на секунду прикрыл глаза.

– Япония столь часто подвергалась разрушительным ударам тайфунов, приливных волн, землетрясений, что фатализм стал общенациональной чертой характера, а безопасность – общенациональной одержимостью. Отец сказал мне, что уж коли нам не дано контролировать бедствия, обрушивающиеся на наши головы и крыши нашей многострадальной родины, то по крайней мере мы можем контролировать достоинство и порядок, с которыми должны принимать все эти бедствия. Поэтому он отослал меня в распоряжение самого требовательного сэнсея в самую лучшую додзе, которую только мог отыскать. Я выучился дзю-до, айкидо, различным типам каратэ и, разумеется, обращению с мечом. Через некоторое время я решил употребить знания в ответ на нападки враждебной вселенной и стать защитником, хотя и узнал, что даже тренировки и достоинство невозможно противопоставить судьбе и что абсолютной защиты не существует. Моего отца, например, сбила машина, и он умер от ран. А ведь он всего лишь переходил улицу.

– Мне очень жаль, – произнес Сэвэдж. – Твоя семья пострадала больше, чем она того заслужила. Я начинаю понимать, почему ты так редко улыбаешься и почему даже в эти случайные мгновения твои глаза остаются печальными.

– Мой сэнсей называл меня “человек без капли радости”, – Акира пожал плечами. – Но несчастья, выпавшие на долю моей семьи, – лишь одна из причин тому, что я редко улыбаюсь. Как-нибудь объясню и остальные. Но на данный момент я приоткрыл тебе частицу своего “я” лишь для того, чтобы показать, что точно так же, как и ты, я – напуган. То, что произошло с нашей памятью, заставляет меня ежесекундно спрашивать себя о том, кто я такой на самом деле. Ведь, возможно, во всем моем рассказе нет ни капли правды. И подобная возможность не просто пугает меня: она меня ярит. Неужели я горевал по отцу, матери и предкам, которых вовсе не существовало? Я должен это выяснить.

– Верно, – согласился Сэвэдж. – Я тоже хочу узнать, что из того, что сделало меня тем, чем я стал, произошло на самом деле.

– Предположим, это невозможно.

– Значит, должно стать возможным.

– Но как?..

– Завтра едем в Балтимору. Там живет кое-кто, кого я обязан повидать. Объяснить пока не могу. Не заставляй меня сейчас об этом говорить.

– Но ты сказал “едем”, – голос Рэйчел раздался совершенно неожиданно. – Означает ли это, что ты снова готов нам поверить?

Сэвэдж повернулся к ней: Рэйчел стояла в проеме двери, ведущей в спальню. На ней была голубая ночная рубашка, облеплявшая груди. Его тело отозвалось на воспоминание о том, как они занимались любовью. И, несмотря на то, что выглядела Рэйчел так же, как и Сэвэдж, – то есть, что сон ее тоже был не раз потревожен, – все-таки она была прекрасна.

– Давайте лучше скажем это таким вот образом, – примирительно поднял он руки. – Я очень хочу вам доверять.

10

Балтимора находилась к юго-западу от Филадельфии – девяносто минут бешеной езды. Когда Сэвэдж остановил “таурус” возле двухэтажного дома в неплохо ухоженном районе городских окраин, он увидел наголо подстриженные кусты в тщательно продуманном ландшафте вокруг здания и наконец выключил двигатель. Несмотря на прохладную октябрьскую погоду, его лоб взмок от пота.

– Кто здесь живет? – спросила Рэйчел.

– Недурной вопрос, – отозвался Сэвэдж. Он вышел из автомобиля и поежился.

– Помощь не потребуется? – Акира взялся за ручку двери.

– Нет, – Сэвэдж решительно остановил его. – Я должен выяснить все сам.

– Выяснить что? – спросила Рэйчел.

– Если я скажу, вы сочтете меня сумасшедшим. Если все пройдет нормально, я позову вас в дом. В любом случае проверка не займет много времени. Каким бы ни оказался ответ.

Сэвэдж приосанился и пошел по дорожке мимо вспаханных газонов, добрался до крыльца, прошел дальше и, слушая отдающие в пустоте тяжелые шаги, взялся за ручку входной двери.

На какое-то мгновение он решил постучать, но под конец сдержался и подумал, что следует вести себя естественно, так, как всегда. Просто войти.

Вестибюль – затененный – пахнул плесенью. Дальше – запахи тушащегося мяса с чесноком в красном вине. Справа от Сэвэджа появилась гостиная, в которой стояло чересчур много мебели, укрытой пластиковыми листами от раздирающих в клочья жадных кошачьих когтей.

Из дальнего конца коридора слышались интонационные переливы актерских голосов, лепечущих диалог в очередном популярном телесериале. Точно так же слышались ни с чем не сравнимые щелчки и удары деревянной ложки о края металлической посудины – готовилось жидкое тесто.

В отличие от затемненного вестибюля, кухня оказалась ярко освещенной. Сэвэдж вошел и увидел морщинистую, сутуловатую, седовласую женщину, смотрящую на экранчик маленького цветного телевизора, стоящего рядом с микроволновой печью. Она месила тесто.

Подходя к столу, на котором разделывалось мясо и рядом с которым стояла женщина, он улыбнулся:

– Ма, сюрприз.

Она резко дернула головой, посмотрела на Сэвэджа и уронила деревянную ложку.

– Ты…

– Знаю, что приезжал не так уж часто, как положено примерному сыну, но пойми, у меня масса работы. По крайней мере я ежемесячно посылал деньги. Я вижу, ты неплохо управляешься с домом. Выглядит он замечательно, – Сэвэдж продолжал улыбаться.

– Что ты здесь делаешь?

– Я же сказал: извини, что не приезжал. Прошу прощения, ма. Постараюсь исправиться.

– Отвечай на вопрос. Что ты здесь делаешь?

– Да нет, не подумай ничего такого – со мной ничего страшного сейчас не происходит. Тебе не придется меня прятать и посылать за врачом, как в последний раз. Я просто заехал на минуточку. Поболтать о днях минувших. О папе, – Сэвэдж сделал шаг вперед, намереваясь ее обнять.

Женщина отпрянула.

– Не надо так, ма. Не злись. Я же попросил прощения за…

– Не подходи. Ты кто такой?

В это мгновение Сэвэдж понял, что все то, чего он опасался, обрело плоть и кровь. Голова болезненно закружилась. Колени подогнулись.

Он постарался сделать еще один шаг.

– Твой сын.

Женщина закричала.

– Нет, пожалуйста, не надо…

Крик стал более сильным, напряженным, хриплым, отчаянным.

По ступеням лестницы из подвала загрохали шаги. Рослый мужчина в годах, в рубашке с закатанными рукавами, с мускулистыми руками, ворвался в кухню. Волосы у него были белые и редкие. На лице виднелись пятна от перенесенной печеночной болезни. Несмотря на пожилой возраст, он дышал силой и энергией.

– В чём дело, Глэдис?

Женское лицо стало белее теста, которое она взбивала. Прислонившись к столу возле раковины, она стояла молча и с прерывистым дыханием указывала своим костлявым трясущимся пальцем на Сэвэджа.

– Ты кто, черт побери, такой? – зарычал мужчина.

– Фрэнк, он говорит… – она задохнулась. – Открыл дверь, зашел прямо сюда. Перепугал меня до смерти. Назвал меня… Он думает, что он – наш сын.

Щеки мужчины покраснели. Он рванулся к шкафчику, рывком выдвинул ящик и вытащил молоток.

– Надо тебе сказать, приятель, что наш единственный сын умер двадцать лет назад от кистозного фиброза, – он поднял молоток и двинулся к Сэвэджу. – А во-вторых, у тебя есть всего семь секунд, чтобы убрать отсюда свой зад, прежде чем я размозжу тебе башку и только после этого вызову копов.

Сэвэдж, сдаваясь, поднял руки. Он чувствовал, что живот распирает от свернувшихся в нем клубком змей. Он не мог сдерживать охвативший его ужас.

– Нет, послушайте. Происходит нечто чудовищное. Вы просто не понимаете. Вы должны позволить мне объяснить.

– Происходит, говоришь? А ведь действительно: ты вломился в мой дом и испугал мою жену. И произойдет нечто еще более чудовищное, если ты не уберешься отсюда к чертям собачьим.

Женщина рванулась к висящему на стене возле холодильника телефону.

– Подождите! – закричал Сэвэдж. Она нажала на три кнопки.

– Пожалуйста! Выслушайте! – попросил Сэвэдж.

– Полиция! Срочный вызов!

– Убирайся! – заревел мужчина.

Мужчина начал поднимать молоток, и Сэвэдж отшатнулся назад, наткнувшись спиной на дверную ручку. Он вдруг понял, что не в силах шевельнуться, что его парализовало от жути.

От кошмара.

Потому что плотный пожилой мужчина, который сейчас шел на него, был его отцом, не тем, которого Сэвэдж помнил по детским воспоминаниям, каким он был за несколько часов до того, как застрелился, а каким бы он стал, будь у него шанс состариться. Сэвэдж узнал ямочку на квадратном подбородке, небольшую щель в нижнем ряду зубов, шрам на тыльной стороне правой руки.

Женщина, трясясь, бормотала по телефону адрес.

– Не-ет! – закричал Сэвэдж. – Вы же мои родители! Я же ваш сын!

– Ты псих, вот кто ты такой! – проревел мужчина. – Может быть, удар по голове выбьет из нее…

– Почему вы меня не помните!

Сэвэдж увернулся от молотка, пронесшегося возле головы и со свистом грохнувшего по ручке двери. Удар оказался настолько оглушительным, что у Сэвэджа заложило уши.

– Хватит!

Мужчина снова замахнулся.

Сэвэдж, запинаясь, стал отступать по коридору. Прошел мимо кабинета, в котором застрелился отец. Внезапно из ниоткуда выпрыгнул кот и вцепился когтями Сэвэджу в ногу.

– Не-ет! – человек продолжал наступать, размахивая молотком.

– Если вы не мой отец, тогда кто вы? – Сэвэдж в отчаянии стал шарить руками за спиной, пытаясь открыть входную дверь. Кот продолжал драть ему ногу. Сэвэдж дернулся и отшвырнул зверя подальше. – Ради бога, скажите, кто же я?

Он повернулся и выскочил из дома, пролетев по крыльцу, чуть не потерял равновесие и скатился по ступеням.

Возле тротуара, стоя рядом с машиной, Акира и Рэйчел пораженно наблюдали за разворачивающимися событиями.

Сэвэдж добежал до машины, и все трое вскочили в кабину.

– Сволочь! – мужчина продолжал бежать следом и, видя, что догнать врага не сможет, резко швырнул молоток – тот грохнулся в дверцу.

Сэвэдж ударил по педали акселератора. Завизжав шинами, “таурус” рванул с места. Вдалеке завыла сирена приближающейся полицейской машины.

– Что случилось? – изумился Акира.

– Просто я увидел мертвеца, – Сэвэдж поднес руку к горлу и принялся массировать его, чувствуя, насколько хрипло звучит его голос – будто хорошенько придушили.

– В твоих словах не очень много смысла, – сказала Рэйчел.

– В том-то все и дело. Ни в чем я не вижу смысла. Господи, помоги. Что же они с нами сделали?