Текст книги "Христианство. Три тысячи лет"

Этим оптимистическим взглядом на человека проникнуто все богословие Церкви Востока. Осуждение подобных учений, вынесенное имперской церковью около 400 года, ее не испугало и вообще не произвело на нее особого впечатления – как и позднейшее осуждение монаха и духовного писателя Евагрия Понтийского (см. с. 233). Многие труды Евагрия дошли до нас только в сирийских переводах: их греческие оригиналы были намеренно уничтожены.[504]504
  Себастиан Брок обратил мое внимание на то, что, несмотря на глубокое восхищение Церкви Востока Евагрием как духовным учителем, вдохновителя Евагрия, Оригена, она отвергает, осуждая его злоупотребление, на ее взгляд, аллегоризмом (столь чуждым антиохийскому буквальному пониманию Библии) и считая опасными его космологические фантазии.


[Закрыть] Исаак Сирин, монах VII века из Катара, недолгое время носивший звучный титул епископа Ниневийского, принял идею, вынесенную Евагрием из писаний дерзкого александрийца Оригена, – о том, что в конце времен все спасутся. Божественную любовь он видел даже в адском огне, ибо этот огонь, по его мнению, готовил человечество к будущему блаженству:

…тем паче же будут познаны сокровища Его любви, и силы, и мудрости, и сокрушительная мощь потоков Его благости! Ибо не мог сострадательный Творец создать разумных существ лишь для того, чтобы безжалостно ввергнуть их в нескончаемые муки… за деяния, о которых Он знал прежде, нежели они совершились.[505]505
  S.Brock (ed.), Isaac of Nineveh (Isaac the Syrian): “The Second Part”, Chapters IV–XLI (Louvain, 1995), 165 [39.6].


[Закрыть]

Последователь Исаака, монах Иоанн Дальятский, живший в VIII веке, доводит до крайних пределов сирийский идеал телесного самоистязания, в котором видит путь возвращения к изначальной человеческой чистоте. По мнению Иоанна, идя путем смирения и созерцания, монах может воссоединить свою очищенную природу не только со всем творением, но и с Творцом, и увидеть самого Бога во всей славе Его: «Подобно тому как огонь виден глазам, так и слава Божия видна тем разумным существам, что чисты». Иоанн отрицал, что подобное мистическое единение с Богом посредством самоочищения может пережить мирянин: «Христос не может жить в миру… он приходит в дом души, навещает ее и живет с нею, лишь если она освободилась от всего мирского». В истории христианства часто случается, что мистики, пытаясь рассказать о своем опыте общения с трансцендентным, не только выражаются малопонятно для непосвященных, но и размывают границу между творением и Творцом. Вскоре после смерти Иоанна учение его было осуждено Церковью Востока; однако и после этого оно продолжало привлекать мистиков, и многое из того, что говорил Иоанн, звучало после в иных местах и в иные времена.[506]506
  R.Beulay, L’enseignement spirituel de Jean de Dalyatha: mystique syro-oriental du VIIIe siècle (Paris, 1990), 62, 448 (qu. Centuria 1.17, Письмо 5.1; перевод мой. – Прим. авт.).


[Закрыть]

Верность Церкви Востока сирийской традиции имела одно любопытное следствие. Миафизиты, благодаря политическим успехам и союзам со светскими правителями в разные периоды своей истории, развивали свое богословие и культуру на самых разных языках – армянском, грузинском, коптском, нубийском и гыызе, а какого-то одного общего языка не имели. Напротив, диофизитская церковь, хотя, подобно миафизитам, и переводила библейские, богослужебные и иные тексты на самые разные восточные языки, сама в далеких и экзотических странах, вплоть до Китая, придерживалась общего языка богословия и богослужения – сирийского, и несторианского письма, разработанного на основе сирийской эстрангелы. В отличие от большей части алфавитов, несторианское письмо, как и западносирийский алфавит серто, не выработали курсивного или минускульного письма, позволяющего писать быстро; поэтому вид букв почти не менялся на протяжении столетий и читатели могли свободно читать и понимать даже очень древние тексты. Высказывалось мнение, что это одна из причин, по которым сирийское христианство почти не изменилось за долгие годы своего существования.[507]507
  P.Brown, The Rise of Western Christendom: Triumph and Diversity ad 200–1000 (Oxford, 1997), 174, 192.


[Закрыть] Однако общецерковный сирийский язык заключал в себе не только силу и стабильность, но и слабость. Он означал, что во многих культурах, с которыми сталкивались восточные христиане, диофизиты обречены были оставаться меньшинством, говорящим на чужом языке – куда более чужом, чем латынь, официальный язык Западной церкви. Хуже того: часто они оказывались меньшинством с особым статусом и привилегиями – что едва ли могло привлечь к ним симпатии общества. И нигде они не достигли критической массы, необходимой для культурного доминирования.

Самое главное, что, в отличие от миафизитов в Эфиопии, Нубии и Армении, Церковь Востока так и не смогла заручиться постоянной поддержкой какого-либо царствующего дома, хотя восточные христиане часто играли важную роль при различных царских и княжеских дворах. Только однажды Церкви Востока удалось приблизиться к исполнению этой мечты – и в долгосрочной перспективе результат обернулся, как мы увидим далее, катастрофой для диофизитов и зловещим предостережением для всех христиан. Эта возможность представилась в 628 году, после трагического гибели сасанидского шаха Хосрова II. Собственный сын и наследник, царевич Широй, убил Хосрова, истребил всех прочих его детей мужского пола как возможных соперников и взошел на престол под именем Кавада II. В этом дворцовом перевороте его поддержали несколько видных диофизитских семей; а поскольку военные успехи предыдущего шаха против Византии сильно расширили владения Сасанидов на запад, в первый раз в истории Сасанидской империи большинство шахских подданных были христианами.[508]508
  Baumer, 94–95.


[Закрыть] Уже покойный Хосров, обе жены которого были христианками, начал время от времени проявлять благожелательность к церкви (см. с. 263). Теперь же наступил момент, когда новый шах или его преемники вполне могли совершить такой же поворот к христианству, как Трдат, Константин или Эзана.

Новое царствование оказалось недолгим – через несколько месяцев после переворота шах Кавад умер; однако серьезные жесты доброй воли в адрес христиан и их продвижение на высокие посты продолжались и после его смерти. Кавад успел распорядиться об избрании церковью нового католикоса; в предыдущие двадцать лет, стараниями Хосрова II, это место оставалось вакантным. Избранный католикос, Ишояб II, был блестящим дипломатом, способным смотреть далеко в будущее: он начал оказывать официальную поддержку христианским миссионерам в Индии. Он же отправил в Китай, к императору из династии Тан, делегацию, возглавляемую епископом, которого китайцы называли Алопен. Он прибыл в Китай в 635 году и был там хорошо принят. Это событие надолго осталось в памяти китайских христиан, ибо привело к созданию первого из нескольких китайских монастырей, причем не где-нибудь, а в тогдашней столице, Чанъане (ныне Сиань). И по сей день в Жужи, в сорока пяти милях к юго-западу от Сианя, сохранилась библиотечная пагода, возведенная примерно в середине VIII века при одном из широко известных в те времена монастырей. Хотя впоследствии этим зданием много столетий пользовались даоисты, а затем – буддисты, ее китайское название – «Та Цинь» – до сих пор напоминает о христианстве и мире Восточного Средиземноморья; местные жители все это время помнили о христианском предназначении пагоды, однако внешний мир обратил на нее внимание лишь в 1930-х годах. Пагода гордо возвышается на склоне холма; любопытно – и, видимо, не случайно – то, что ее прекрасно видно с соседнего холма, на котором стоит знаменитый даоистский храм Лугуань, прославленный и почитаемый как центр высшего образования при более ранней династии Тан, как раз в те годы, когда здесь процветала Церковь Востока. Такой след оставила по себе китайская христианская община, просуществовавшая здесь более семи столетий. В бывшей японской столице Киото есть действующий древний храм – недавно возникло предположение, что изначально он принадлежал Церкви Востока. Подобная же находка обнаружена и в Монголии – и, возможно, это далеко не последние неожиданные открытия.[509]509
  Я благодарен Мартину Палмеру, который оживил для меня сообщения ученых, сопроводив меня в поездке к бывшему монастырю, а также за его рассказ об этом удивительном месте, еще ждущем своих исследователей. Рассказ о том, как в пагоде узнали часть бывшего христианского монастыря, см. в: P.Y.Saeki, The Nestorian Documents and Relics in China (2nd edn, Tokyo, 1951), 354–399. См. также Baumer, 95–98, 179–181.


[Закрыть]

Не менее впечатляющими были успехи Церкви Востока на западе, в Византии. Одним из величайших трофеев шаха Хосрова II в его военных кампаниях против византийцев стали не захваченные земли, а важнейшая христианская реликвия: не что иное, как сам Крест Христов, каким-то образом обнаруженный в IV веке в Иерусалиме, в ходе прославления этого города как святого места (см. с. 218–219). В 614 году шах разграбил Иерусалим и вывез оттуда Крест, унизив и вызвав бессильную ярость византийского императора Ираклия. Хосров отнесся к реликвии с уважением и поручил ее хранение своей жене-христианке; впоследствии, когда новая сасанидская шахиня Боран, в ответ на успешные атаки Ираклия, начала искать мира с Византией, Крест стал важнейшим предметом дипломатического торга. Мирное посольство Сасанидов, вернувшее Крест, возглавлял патриарх Ишояб II, и в 630 году он одержал победу, в истории диофизитов неслыханную: отслужил литургию согласно установлениям своей церкви в городе Берроя (ныне Алеппо) в присутствии византийского императора и патриархов-халкидонитов! Мирный договор с Сасанидами стал победой и для Ираклия: император торжественно вернул Крест в Иерусалим, который, несмотря на разграбление его армией Сасанидов, все же остался византийским.[510]510
  W.A.Kaegi, Heraclius, Emperor of Byzantium (Cambridge, 2003), 205–207, 212–213.


[Закрыть]

Однако торжественное примирение двух враждующих держав оказалось нестойким. За убийством Хосрова II последовала внезапная смерть отцеубийцы Кавада II, и политика Сасанидского двора погрузилась в хаос; правители стремительно сменяли друг друга, каждый заботился лишь о том, чтобы удержаться на троне, а постоянная пограничная война с Византией опустошала Ближний Восток и истощала обе армии. Более того, борьба двух великих держав уничтожила небольшие христианские государства, прежде всего миафизитское княжество Гассанидов, которое более века поддерживало стабильность в регионе и контакты византийцев с Аравией. Будь живы Гассаниды – они могли бы предупредить Византию о появлении на юге нового неожиданного врага: армий ислама. Появление мусульман стало для Сасанидов началом конца. За одно десятилетие (640-е годы) трехвековая империя обратилась в прах. Яздегерд III, последний сасанидский шах, побежденный и убитый в бою, был похоронен не по зороастрийским обычаям – погребальную службу совершил над ним епископ Церкви Востока; сын и наследник его бежал в далекий Китай. Там его приняли с уважением; известно, что он основал второй диофизитский монастырь в Чанъане, китайской столице.[511]511
  Baumer, 97, 181.


[Закрыть] Увы, слишком поздно он осыпал Церковь Востока монаршими милостями! Настала новая эпоха, и теперь христианству по всей ойкумене предстояло столкнуться с новой религией, пришедшей из Аравии, и ее последствиями – которые мы ощущаем по сей день.

8. Ислам: великая перегруппировка сил (622–1500)

В конце VI века, когда в Мекке (араб. Макках) родился Мухаммад, на Аравийском полуострове соперничали друг с другом три религии. В предыдущем столетии здесь схлестнулись в убийственной схватке иудаизм и христианство (само, как мы уже видели, далеко не единое). Обе религии ни в грош не ставили местные традиционные культы, для которых Мекка была одним из древних паломнических центров: здесь находилась святыня – черный камень, хранящийся в святилище Каабы. Много веков святилище в Мекке оставалось лишь местной достопримечательностью, несравнимой с прославленным Иерусалимским храмом, культ которого христиане в значительной мере обновили, начав массовые паломничества к местам Распятия и Воскресения Христова – хоть сам Храм и оставался в развалинах, заброшенный и всеми забытый. Однако в V веке одно знатное семейство из Мекки начало пропагандировать культ местной святыни – и тем обеспечило родному городу славу и процветание. Гордым потомком этой семьи был купец по имени Мухаммад, родившийся около 570 года.[512]512
  I.Shahîd, Byzantium and the Arabs in the Fifth Century (Washington,DC, 1989), 350–360.


[Закрыть]

В то время Аравия болезненно переживала экологическую катастрофу, вызванную разрушением плотины Мариб (см. с. 270). Путешественники, проезжавшие по юго-западу полуострова, своими глазами видели гибнущее общество, когда-то развитое и процветающее, теперь же потерявшее все – даже надежду. Религиозные споры, гордость за славных предков, двусмысленное положение святого града Иерусалима под властью христиан, безжалостный суд Божий и власть Бога над его народом – все эти темы, сплетясь в тесный клубок, ждали созерцательного ума и поэтического гения, который сумел бы слить их воедино. Зная исторический контекст, проще понять характер и воздействие Мухаммадовой проповеди ислама (это слово означает «покорность»); однако исторический контекст не объясняет ни самого этого человека, ни его откровения – так же, как историк не в силах дать объяснение рассказу о воскресении Иисуса Христа. Исследователям ислама остается то же, что и их собратьям, изучающим западную христианскую культуру: внимательно и терпеливо анализировать документы, лежащие в основе этой религии, и стараться лучше понять социальную и интеллектуальную атмосферу, в которой был создан Коран.[513]513
  Обзор исследований по этой теме см. в: A.Neuwirth, “The Qur’an and History: A Disputed Relationship”, Journal of Qur’anic Studies, 5 (2003), 1–18.


[Закрыть]

Первое откровение слов Божьих Мухаммад получил уже в зрелом возрасте, в 610 году, когда однажды, по обыкновению, удалился в пещеру недалеко от Мекки, дабы отдохнуть там от повседневных забот за благочестивыми размышлениями. Откровения продолжались – и Мухаммад начал диктовать то, что слышал, своим ученикам; а учеников у него, несмотря на все превратности и происшествия первых лет ислама, становилось все больше. Вначале мусульмане составляли маленькую группу, терпевшую преследования и даже изгнание: началом мусульманского летосчисления стал 622 год – год изгнания (хиджры) Мухаммада и его последователей из Мекки в Ятриб (Медину). Однако уже при жизни Мухаммада – умер он, как предполагают, в 632 году – мусульмане Мекки составили успешное, уверенное в себе сообщество, живущее собственной жизнью и по собственным правилам. Поражения и победы мусульман отразились в пророчествах, которые в течение следующих полутора веков были объединены в единый текст – несмотря на свою письменную форму, носящий название «то, что следует читать наизусть», то есть «Коран». В отличие от последователей Христа, схожие превратности судьбы которых описаны в евангелиях, Деяниях и новозаветных посланиях, мусульмане с первых дней полагались, по крайней мере отчасти, на свою физическую силу и вооружение; так они открыли новый виток сотрясавших полуостров религиозных войн, и впоследствии их беспрецедентная экспансия осуществлялась по большей части путем завоеваний. Через полвека с небольшим после первых откровений в Мекке именно на это осмелился указать диофизитский патриарх Генанишо I Абд-аль-Малику, будущему исламскому халифу (т. е. лидеру, считающему себя наследником Мухаммада). Калиф спросил, что тот думает об исламе, и патриарх ответил: «Это не вера, подтвержденная чудесами Божьими, как христианство и древний Моисеев закон, – это держава, покоряющая силой меча».[514]514
  Baumer, 144.


[Закрыть]

Однако это не единственное, что можно сказать об исламе. Хотя он и распространялся путем завоеваний, насильственные обращения для раннего ислама далеко не были правилом. Основа успеха Мухаммада – в той необыкновенно поэтической форме, в которую облечены его откровения. Мусульманские источники часто приписывают влияние Корана поразительной красоте арабского языка; качественных переводов Корана, особенно на английский, не существует. Обращение в ислам способно вызвать глубокое эстетическое переживание, какое редко можно встретить в рассказах об обращении в христианство; последнее, как правило, становится источником нового эстетического чувства, а не его результатом. Быть может, поэтому ислам с самого начала вооружился против художественных изображений Божества, полагая, что божественная красота уже наилучшим образом воплощена в словах Корана. Часто можно услышать, что Коран играет в исламе ту же роль, что воплощенный Сын Божий – в традиционном христианстве; роль последнего и важнейшего Божьего откровения. Однако поэзия по само́й своей природе способна затрагивать более глубокие смысловые пласты, чем проза; вот почему тезис о завершенности откровения Корана всегда уточняется тем, что смысл его неисчерпаем. Как и предшествующие ему священные писания, Коран стал предметом бесконечных размышлений, истолкований и перетолкований – тем более, что в большинстве исламских сообществ не сложилась иерархия священнослужителей, подобная христианскому епископату и клиру, которая могла бы навязывать верующим одно-единственное понимание священной книги.

Поразительно много внимания уделяет Коран двум монотеистическим религиям, с которыми Мухаммад был знаком с детства – иудаизму и христианству. Он провозглашает новую единую веру – веру в единого Бога (арабское аль-ила, впоследствии сокращенное как Аллах), почитаемого в святилище в Мекке; однако о местных арабских культах отзывается презрительно и часто ссылается на две предыдущие священные книги, которые повествуют о едином Боге, – ТаНаХ и христианский Новый Завет. Постоянные размышления об этих книгах, как и суровая критика их содержания и их чересчур доверчивых читателей, занимают особенно много места в ранних сурах (разделах) Корана. В современной композиции Корана сразу за вступительным исповеданием Бога, которому, по арабской традиции, придаются эпитеты милостивого и милосердного, следует длинная сура, носящая название «Корова», в которой речь идет о бегстве из Египта Моисея и детей Израилевых. Имя Марии, матери Иисуса, встречается в Коране вдвое чаще, чем в Новом Завете; одна из сур названа ее именем. Однако есть в Коране одно умолчание, поразительное, если в него вдуматься: ни словом не упоминается здесь Павел из Тарса. Внимание к одним новозаветным героям и полное пренебрежение другими – возможно, отзвук давней иудео-христианской традиции эвионитов (см. с. 128–129); во всяком случае, оно наводит на размышления.

Мухаммад не считал, что несет какое-то новое откровение: для него ислам – это изначальная истина, в ходе истории замутненная и забытая. То же самое говорили христианские апологеты II века о соотношении своей религии с иудаизмом. Эта тема единства составляет живой контраст с христианскими спорами о природе Христа, которые так и не смог усмирить Халкидон. В одном стихе из Корана, много обсуждаемом, но, кажется, так и непонятом, Бог говорит христианам: «Верьте в Бога и вестников Его, и не говорите о «троице»… Бог есть Бог единый; он выше того, чтобы иметь Сына».[515]515
  M.A.S.Abdel Haleem (tr. and ed.), The Qur’an: A New Translation (Oxford, 2004), 66 [4.171], см. также: там же, с. 75 [5.73].


[Закрыть] В обрядовой практике современных мусульман много такого, что могло быть знакомо христианам VII века и, скорее всего, было заимствовано из христианских обычаев, известных Мухаммаду: пост в месяц рамадан – не что иное, как усложнение христианского Великого поста, а простирание ниц, характерное для мусульманской молитвы, было широко распространено на христианском Ближнем Востоке и даже по сей день сохранилось в некоторых традиционных христианских общинах. Молитвенные коврики – одна из характерных черт современной мечети – задолго до появления ислама использовались в монастырях от Сирии до Нортумбрии и Ирландии; их отражение мы видим в так называемых «ковровых» страницах рукописей раннего Запада, например, в Линдисфарнском Евангелии – пустых страницах, покрытых кружевом сложнейших геометрических узоров.[516]516
  M.P.Brown, The Lindisfarne Gospels: Society, Spirituality and the Scribe (London, 2003), 319–321.


[Закрыть] О том, что минареты могли возникнуть как подражание столпам сирийских отшельников, мы уже упоминали (см. с. 231–232). IV–VII века христианской эры – эпоха множества святых. Многие из них были с легкостью переняты исламом и почитаются мусульманами до наших дней – хотя за прошедшие века большинство течений в исламе обзавелись новыми святыми, которым, как и в христианстве, посвящают праздники и совершают паломничества к их гробницам.[517]517
  Jenkins, 194–206; см. также T.Sizgorich, “Narrative and Community in Islamic Late Antiquity”, PP, 185 (November 2004), 9–42.


[Закрыть]

Читая Коран, мы довольно скоро замечаем, что с иудаизмом у Мухаммада отношения куда более напряженные, чем с христианством, – быть может, оттого, что более тесные.[518]518
  См. особенно Haleem (tr. and ed.), The Qur’an, 75 [5.82].


[Закрыть] Вполне возможно, что он представлял себя последним в череде иудейских пророков, а свою задачу изначально видел в том, чтобы восстановить единобожие, когда-то исповедуемое в Иерусалимском храме, но подорванное христианами. Начать с того, что поначалу Мухаммад призывал своих последователей молиться, повернувшись лицом к Иерусалиму, и лишь после кровопролитной распри с мединскими иудеями изменил ориентацию молитвы на Мекку. На этом была исключена возможность объединения последователей Мухаммада с иудеями, и мусульмане создали собственное сообщество (умму).[519]519
  Z.Karabell, People of the Book: The Forgotten History of Islam and the West (London, 2007), 15–16; Haleem (tr. and ed.), The Qur’an, 16 [2.142]. Подробнее об этих событиях см. в: P.Crone and M.Cook, Hagarism: The Making of the Islamic World (Cambridge, 1977), 3–34.


[Закрыть] Идея единой уммы пережила все последующие разделения в исламе, в том числе великий и так и не преодоленный разрыв между суннитами и шиитами; однако наряду с ней сложилось понятие – Люди Книги. Существуют религии, которые, в отличие от приверженцев традиционных арабских культов, оспаривавших у Мухаммада почитание аль-ила в Мекке, призваны хранить свое понимание правды Божьей, пусть поврежденное, но хотя бы отчасти истинное: «Верные [мусульмане], иудеи, христиане и сабиане [арабская монотеистическая религия] – все, кто верят в Бога и в Последний День и творят добро – получат от Господа награду свою».[520]520
  Haleem (tr. and ed.), The Qur’an, 9 [2.62].


[Закрыть]