Текст книги "Христианство. Три тысячи лет"

Все это произошло благодаря множеству восточных христиан, которые, не принимая решений Халкидонского собора, предпочли противостоять им или ими пренебречь. Немало времени потребовалось их общине, чтобы формально порвать с церковными властями, проводившими решения собора в жизнь. Из двух противоположных позиций, противостоящих Халкидону – миафизитства и диофизитского несторианства, – константинопольских императоров больше беспокоили миафизиты. Место их пребывания, Александрия, была одним из важнейших городов Восточной империи: зерно, экспортируемое из Александрии, помогало удерживать в повиновении простой народ. Кроме того, миафизиты находили себе поддержку и в самом Константинополе. Уже на Халкидонском соборе египетские епископы утверждали, что, если они подпишут соборное решение, – домой им лучше не возвращаться; дальнейшие события показали, что они не преувеличивали: ведь именно в Александрии всего каких-нибудь сорок лет назад толпа линчевала Ипатию.

Собор разозлил александрийцев тем, что низложил их епископа Диоскора: таково было наказание за то, что Диоскор возглавлял группу, своей настойчивой проповедью «одноприродного» богословия внесшей раздор на предыдущем Эфесском соборе в 449 году (см. с. 248). Император Маркиан и его жена Пульхерия твердо решили найти Диоскору более сговорчивого преемника. Надавив на александрийское духовенство, они заставили его избрать епископом одного из помощников Диоскора, священника Протерия; однако новый епископ скоро обнаружил, что его позиции очень неустойчивы. По смерти Маркиана в 457 году он остался беззащитным. Разъяренная толпа, считавшая Протерия предателем Диоскора, загнала его в крестильню городского собора, забила до смерти его самого вместе с шестью клириками и, торжествуя носила по городу окровавленные трупы – все во имя единой природы Иисуса Христа.[461]461
  Frend, 773; подробное описание бедствий Протерия и его ужасного конца см. в: W.Smith and H.Wace (eds.), Dictionary of Christian Biography (4 vols., London, 1877–1887), IV, 497–500.


[Закрыть] После этой ужасной истории авторитет императора в Египте так и не восстановился в полной мере; все больше верующих как в Египетской церкви, так и в других твердынях миафизитства именовали халкидонитских христиан диофизитами, а также награждали их презрительной кличкой «люди императора» – мелхиты.[462]462
  Это слово происходит от сирийского «малко» – «царский», т. е. имеет не египетское происхождение.


[Закрыть] Слову «мелхит» суждена была долгая и сложная история: сейчас различные православные церкви, находящиеся в общении с папой римским, носят это имя с гордостью – но поначалу в нем звучало такое же презрение и ненависть, как в слове «коллаборационист» в Европе в конце 1940-х.

С тех пор в Египетской церкви все более распространялось богослужение на родном коптском языке. В сущности, церковь давно уже была готова использовать различные коптские диалекты, щедро пересыпанные заимствованными греческими словами; уже в III веке появился перевод греческого Священного Писания на коптский. Престиж Антония, Пахомия и аскетического движения в целом подтверждал респектабельность коптского языка в христианской жизни и богослужении, и постепенно сложился обширный корпус коптских христианских текстов, как переводных с греческого, так и оригинальных, как ортодоксальных, так и еретических.[463]463
  B.A.Pearson, “Egypt”, in Mitchell and Young (eds.), 331–350, at 349. О библиотеке Наг-Хаммади и манихейских папирусах из Келлиса см. с. 133–136 и 182.


[Закрыть] Теперь же коптский язык и культура начали обозначать отличие от греческого христианства Константинопольской церкви. Практически по всему Восточному Средиземноморью мелхиты концентрировались в крупных городах, форпостах греческой культуры, а антихалкидонитские взгляды с обеих сторон находили поддержку и распространение в иных общинах.

Лидеры миафизитского движения по всей империи по-прежнему клялись в своей верности престолу – и нет оснований полагать, что они лицемерили. Несомненно, их верность ценилась властями. Более двух столетий константинопольские императоры изобретали все более и более сложные богословские формулы, призванные воссоединить миафизитов с имперской церковью, по возможности, сохранив сущность Халкидонского соглашения. При этом они то и дело ставили под угрозу свои отношения с Западной, латинской, церковью. Вполне естественно, что западная часть прежней империи все меньше интересовала восточных императоров – ведь она доживала свои последние дни. В 410 году был взят и разгромлен варварами Рим – невероятное унижение для римлян, гордившихся своей историей, хоть Вечный Город давно уже не был столицей империи. В 451 году на Западе еще вроде бы правил какой-то император; но уже в 476 году варварские правители, захватившие большую часть прежних римских территорий на Западе, низложили последнего императора – мальчика-подростка, правившего всего несколько месяцев, – и прекратили существование Западной Римской империи.

Теперь, когда Византия осталась единственной политической наследницей Рима, Восточная церковь зачастую уделяла мало внимания богословским мнениям или недовольству папы Римского – лидера выжившей Западной церкви. Целая череда пап все более уверенно и громогласно (см. с. 349–351) заявляла, что их святой предшественник Лев в своем Томосе сказал последнее слово по вопросу о природах Иисуса Христа – хотя епископы-миафизиты на Эфесском соборе 449 года и не обратили на него внимания (см. с. 248–249). О любом повороте константинопольской политики в Риме теперь судили лишь с одной точки зрения: проявляют ли византийцы должное уважение к Томосу? При этом о множестве политических и военных забот, занимавших константинопольских императоров при разрешении христологической проблемы, римские папы, естественно, не знали и знать не хотели. В результате в 482 году Рим прервал церковное общение с Константинополем – после того, как константинопольский император Зинон и его епископ Акакий приняли формулу объединения (Инотикон) с миафизитами: в ней содержались новые проклятия легкой мишени – Несторию, восхвалялись ключевые антинесторианские тексты Кирилла, однако, к негодованию римлян, о Томосе Льва, столь тяжко оскорбленном миафизитской партией в Эфесе, этот документ хранил оскорбительное молчание.[464]464
  Chadwick, 46.


[Закрыть] Только смена императора в 518 году положила конец и «Инотикону», и «Акакианской схизме». Иустин I, малограмотный латиноязычный солдат родом с Запада, питал к епископу Римскому инстинктивное уважение – так что резко ускорил переговоры о воссоединении, которые до того тянулись годами.[465]465
  Frend, 809–813.


[Закрыть]

Беспокойство императоров о миафизитах тем более понятно, что Халкидонским собором было недовольно множество миафизитов не только в Египте, но и по всей Восточной Римской империи. Особенно много их было в западной Сирии и в Малой Азии. Император Зинон, сам уроженец юго-западного края Малой Азии, попытался посмертно рекрутировать на защиту Халкидона прославленного столпника Симеона (см. с. 231–232), и для этой цели активно пропагандировал его почитание. За пару десятков лет после смерти отшельника Зинон сумел возвести вокруг его столпа крупнейшую на всем Ближнем Востоке церковь.[466]466
  A.Hadjar, The Church of St. Simeon the Stylite and Other Archaeological Sites in the Mountains of Simeon and Halaqua [Damascus, (1995)], 24–26.


[Закрыть] Ее величественные руины по сей день свидетельствуют о том, сколько средств и труда потратил Зинон, чтобы привести сирийских миафизитов к согласию с Халкидоном. Но увы: культ Симеона сирийцы приветствовали, а Халкидонское соглашение – нет.

Самым заметным красноречивым богословом начала VI века стал Севир, родом из нынешней Юго-Западной Турции. В своих миафизитских взглядах он был столь тверд, что даже «Инотикон» отвергал как неудовлетворительный компромисс, пока обещание епископского престола в Антиохии не заставило его изменить свои убеждения. Пребывание Севира на этом важном посту закончилось вместе с богословским переворотом 518 года; однако и удалившись в добровольное изгнание в Египет, где у него было много единомышленников, Севир продолжал издалека принимать участие в битвах за власть, разыгрывавшихся при императорском дворе. В 527 году на трон взошел один из величайших византийских императоров, Юстиниан, племянник Иустина, усыновленный им: именно ему предстояло преобразить прежнюю Восточную Римскую империю (см. с. 465–467). Он разрывался между желанием сохранить хрупкий мир 519 года с Римом и привлечь на свою сторону миафизитов Востока; важную роль в этой политической драме играла его жена Феодора – ярая сторонница миафизитской партии, женщина энергичная, не стесненная условностями, всегда готовая высказать свое мнение и в соответствии с ним действовать.

От императорского двора исходили противоречивые импульсы.[467]467
  Подробности этих событий хорошо описаны в: V.L.Menze, Justinian and the Making of the Syrian Orthodox Church (Oxford, 2008).


[Закрыть] Снова и снова Юстиниан шел на уступки миафизитам, но в то же время обрушивал на них репрессии как на опасных мятежников и оставался открытым для советов и вмешательства папы римского. В 535 и 536 годах ключевые епископские места были распределены между враждующими партиями: благодаря вмешательству Феодоры на выборах епископа в Александрии победил пламенный миафизит Феодосий. Однако в Константинополе епископ Анфим, также симпатизировавший миафизитам, был снят по наущению папы Агапита, который, прибыв на Восток с дипломатической миссией, в переговорах с Юстинианом содействовал устранению Анфима. Изгнанный епископ Севир столкнулся с осуждением со стороны синода прохалкидонски настроенных епископов; тогда, перед лицом все усиливающихся репрессий и даже казней видных миафизитов, он принял решение, имевшее в будущем важные последствия. Севир дал благословение на создание, наряду с епископами-халкидонитами, пользовавшимися поддержкой императора, параллельной иерархии епископов – стойких миафизитов. Когда в 536 году и Феодосий, подобно Севиру, был внезапно смещен со своего поста, императрица тайно переправила его в Константинополь – и здесь он, как и Севир, начал в секретном порядке создавать миафизитскую альтернативу халкидонитской церкви.

Протеже императрицы распространяли миафизитское христианство даже за государственными границами империи. В 540-х годах царь Нобатии, к югу от Египта (современная Северная Нубия), обратился в христианство и превратил малоизвестный в своей стране культ в государственную религию. Постепенно христианство распространялось по Африке и дальше к югу – на бо́льшую часть современного Судана, вплоть до Дарфура; в XVIII веке европейцы, прийдя на эти земли, встретили там христиан. Археологи открыли в этих местах развалины роскошных храмов; в некоторых из них сохранились настенные росписи с изображениями библейских сцен, епископов и святых.[468]468
  Sundkler and Steed, 30–34.


[Закрыть] Как и копты, нубийские христиане смешали греческую культуру со своей собственной; на богослужениях они пользовались и греческим, и родным языком. Фрагменты нубийских рукописей демонстрируют нам распространенное по всему Восточному Средиземноморью почитание святого Георгия – туманной фигуры, возможно, мученика, погибшего во время гонений в конце IV столетия и получившего широкую известность как архетипический образ христианского мученика-воина.[469]469
  G.M.Browne, The Old Nubian Martyrdom of Saint George (Corpus Scriptorum Christianorum Orientalium, Subsidia 101, 1998), 1–2.


[Закрыть] В эпоху, когда границы великих держав становились все более размыты, а жизнь простых людей – все более тревожной и небезопасной, мысль о том, что у них есть воин-заступник на Небесах, приносила верующим особое утешение.

Еще одну победу одержали миафизиты на восточной границе империи, в Сирии, где арабское племя гассанидов, откочевав на север с Аравийского полуострова, создало воинственное независимое государство. Оно простиралось от южной Сирии вдоль границ Святой Земли до залива Акаба (Эйлат) на северо-востоке Красного моря; военная мощь этого княжества превратила его в важнейшее «буферное» государство между Византией и Сасанидами. Впрочем, отношения Гассанидов с Византией были далеко не безоблачны, поскольку, обратившись в христианство, арабы скоро выказали себя ярыми противниками халкидонских решений.[470]470
  Неоценимый вклад в наше понимание Гассанидов внес фундаментальный труд I.Shahîd, Byzantium and the Arabs in the Sixth Century (3 vols. so far, Washington, DC, 1995–2002). О Гассанидах по византийским источникам см. там же, I, i, 32–34.


[Закрыть] Когда гассанидский князь Арефа потребовал у Византии епископов, чтобы организовать церковь для своего народа, императрица Феодора вновь сыграла в этом тайную, но активную роль: с ее подачи в арабское княжество отправились «альтернативные» епископы и священники, рукоположенные Феодосием.

Одним из этих священников был харизматичный восточный сириец по имени Иаков Барадей; он уже достиг значительных миссионерских успехов в отдаленных уголках Малой Азии, и само второе имя его, несомненно, представляет собой латинизированную версию сирийского шутливого прозвища, указывающего на беспрестанные путешествия – оно означает «взнузданный».[471]471
  Прояснением значения имени Барадей я обязан Себастиану Броку. В современных исследованиях часто можно прочесть, что оно происходит от «бар-Аддай», однако на самом деле оно связано с сирийским словом «бурда́на», означающим «взнузданный» (или «покрытый попоной»).


[Закрыть] Императрица, пока была жива, защищала миафизитов от открытого столкновения с имперской властью. После ее смерти в 548 году, несмотря на непрестанные усилия Юстиниана найти формулу, способную исцелить церковные разделения, борьба миафизитов и императорского двора перешла в открытую фазу: Иаков и другие миафизиты стремились открыто создать альтернативную иерархию епископов как в княжестве Гассанидов, так и в других местах.[472]472
  Frend, 842–848; подробнее об этом у Shahîd, Byzantium and the Arabs in the Sixth Century, I, ii, 744–791.


[Закрыть] Путешествуя, часто под чужим именем, Иаков посвятил и рукоположил множество епископов не только в Византии, но и в Гассанидском княжестве, и даже в империи Сасанидов. Он создал сирийскую миафизитскую церковь, в память о нем часто называемую Иаковитской; впрочем, в официальном своем именовании она настаивает на своем православии – Сирийская православная церковь.[473]473
  В английском языке используется форма «Syriac» вместо «Syrian», во избежание путаницы с современным государством Сирия. – Прим. авт.


[Закрыть] Евхаристическая литургия ее носит имя святого Иакова Иерусалимского, брата Господня, – гордое притязание на то, что традиции этой церкви восходят к семитским корням христианства. В центре этой литургии – молитва освящения, в которой восхваляются первые три вселенских собора, в Никее, Константинополе и Эфесе, и многочисленные дохалкидонские отцы Церкви, причем особо упоминается «твердыня возвышенная и необоримая» – Кирилл Александрийский.

Эта антихалкидонская версия православия захватила господствующие позиции в центре монашества – районе Тюр-Абдин, в нынешней Юго-Восточной Турции. В Тюр-Абдине находились (и, несмотря на все превратности судьбы, находятся и по сей день) монастыри, по значимости вполне сравнимые с возникшей позже греко-православной «монашеской республикой» на горе Афон (см. с. 507). Монашеская жизнь особенно привлекала христиан из сирийцев и арабов: их монахи строили монастыри-крепости, увенчанные башнями, – постройки не менее сложные и величественные, чем те, что возводились в ту же эпоху в пределах Византийской империи. Комментатор, лучше кого-либо еще знакомый с Гассанидами, называет их христианство «религией монахов»: однако с появлением ислама эта глава в истории христианского монашества и его архитектуры оказалась почти безнадежно утрачена. Быть может, археологов ждет в этом регионе еще много открытий.[474]474
  Shahîd, Byzantium and the Arabs in the Sixth Century, II, i, 165, и там же, с. 142–217.


[Закрыть]

Воинские традиции Гассанидов привлекли их к почитанию еще одного воина-мученика, схожего с Георгием: звали его Сергием, он был убит в Сирии во время Диоклетиановых гонений. Этот Сергий, пламенно почитаемый Гассанидами, стал святым-покровителем арабов. Культ его распространился и в Византийской империи, с подачи Юстиниана, который успешно завоевывал симпатии своих восточных подданных, возводя церкви в честь любимого ими мученика. На иконах, в житиях и гимнах Сергия обычно изображали в паре с его товарищем, также воином-мучеником, по имени Вакх: эти двое были столь близки, что порой их именовали возлюбленными – неожиданный для восточного христианства образ однополой любви, хотя едва ли близость Сергия и Вакха воспринималась верующими отчетливо и во всех ее возможных деталях.[475]475
  J.Boswell, The Marriage of Likeness: Same-Sex Unions in Pre-modern Europe (London, 1996), 146–148, 151–154, 375–390, and index refs., s.v. Serge and Bacchus.


[Закрыть] Даже зороастрийский монарх, жестокий сасанидский шах Хосров II (годы правления 590–628), начав завоевательные походы на запад, на территорию Византии, вскоре понял, какую стратегическую выгоду представляет почитание святого Сергия. По легенде, Хосров дважды приносил дары в часовню Сергия в гассанидском городе Сергиополе (Ресафа в Сирии): в первый раз – в 591 году, после того, как с помощью византийских войск вернул себе трон, захваченный соперником, во второй раз – в благодарность за благополучное разрешение от бремени жены – византийской принцессы; кроме того, он отстроил часовню после того, как ее сожгли христиане – противники миафизитов.[476]476
  T.Sizgorich, “Narrative and Community in Islamic Late Antiquity”, PP, 185 (November 2004), 9–42, at 18. О Сергиополе см. также: Shahîd, Byzantium and the Arabs in the Sixth Century, II, i, 115–125.


[Закрыть]

К северу от имперских границ, в грузинских и армянских царствах, решения Халкидонского собора, в работе которого представители этих стран не участвовали, также вызывали подозрения и недовольство. Одно из грузинских княжеств, Картли, которое византийцы называли Грузинской Иверией, официально обратилось в христианство вскоре после Армении, в начале IV века. Теперь же, век спустя, против Халкидона активно выступил один из членов картлийской правящей династии. Еще подростком юный принц был выслан в Константинополь как заложник, скреплявший союз Картли с Римской империей: он был воспитан при императорском дворе в бурную эпоху Эфесского собора (431), стал свидетелем ожесточенных богословских споров, тесно сплетенных с борьбой за власть (см. с. 248–24). Под именем Петр он постригся в монахи в Палестине, где, несмотря на свои путешествия по всему Ближнему Востоку, провел большую часть жизни. Некоторое время он был епископом Маюмы (перешеек Газа); он же основал в Иерусалиме первый грузинский монастырь. Пламенный почитатель Кирилла Александрийского, Петр пришел в ярость, когда Ювеналий, епископ Иерусалимский, прекратил поддерживать александрийцев (на Халкидонском соборе Ювеналий в буквальном смысле перебежал из одной партии в другую); особый авторитет ядовитым обличениям Халкидона, исходившим из уст Петра, придавали его широко известные аскетические подвиги.[477]477
  C.B.Horn, Asceticism and Christological Controversy in Fifth-century Palestine: The Career of Peter the Iberian (Oxford, 2006), особенно главу 2. Слово «Иверия» в значении «Грузия» создает путаницу, поскольку точно так же (Иберия) назывался во времена римлян и называется по сей день полуостров на юго-западе Европы, где находятся Испания и Португалия.


[Закрыть] Его строгое миафизитство впоследствии создало немало проблем Грузинской церкви, почитающей его как одного из первых собственных святых, – ибо в конце концов Грузинская церковь признала Халкидонское определение, хоть это и произошло лишь в начале VII века, после эпохи Петра.[478]478
  Baumer, 71.


[Закрыть]

Армяне, напротив, в VI столетии открыто выступили против Халкидонских соглашений – и с тех пор уже более не примирялись с ортодоксальной церковью. Халкидонские формулы, выраженные на их языке, казались им неприемлемыми новшествами – отчасти потому, что слово «природа» на армянском языке, как и на грузинском, происходит от персидского корня, означающего «корень», «основание» или «происхождение», так что любые слова о «двух природах Христа», даже в таком осторожном и сбалансированном определении, как Халкидонское, для них звучали бессмыслицей и богохульством. Они озаботились созданием собственного армянского богословского словаря на основе греческих писаний, принадлежавших безупречно ортодоксальным богословам, от Каппадокийских отцов до Кирилла Александрийского – всех, разумеется, из дохалкидонской эры.[479]479
  I.Dorfmann-Lazarev, Arméniens et Byzantins àl’époque de Photius: deux débats théologiques après le triomphe de l’Orthodoxie (Corpus Scriptorum Christianorum Orientalium Subsidia, 117, 2004), 102–129.


[Закрыть] В стремлении оградить свой взгляд на православие целым арсеналом христианской литературы Армянская церковь поставила на поток переводы греческих и сирийских богословских трудов на армянский. Этим она оказала современным исследователям Древней церкви неоценимую услугу: в то время как оригиналы многих текстов погибли, случайно или по вине церковной цензуры, – сохранились их армянские переводы.[480]480
  V.N.Nersessian, “Armenian Christianity”, in Parry (ed.), 23–47, at 29.


[Закрыть]

У армянской литургии есть отличительная черта, напоминающая о церковных спорах V–VI веков. В богослужении Восточной церкви на каждой службе поют молитву о милосердии Божьем, так называемое «Трисвятое» – «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас!»[481]481
  О ее предполагаемом происхождении см. с. 453.


[Закрыть] У множества христиан, использующих эту молитву, нет единого мнения о том, обращена ли она ко всей Божественной Троице (на что, возможно, указывает ее троичная форма) или только к Христу. Второй точки зрения придерживался Петр Сукновал, константинопольский монах-миафизит конца V века. Свое богословие он выразил литургически, прибавив к формуле «Трисвятого» слова «распятый за нас» – и заявив таким образом, что на кресте страдало именно Второе Лицо триединого Бога.

Этот основной тезис нового богословского движения, известного как феопасхизм [учение о страдающем Боге. – Прим. пер. ], даже многим миафизитам показался чересчур смелым и внес немалые раздоры в их ряды; впрочем, с удовольствием упомяну о том, что современник Петра Сукновала, миафизитский поэт Исаак Антиохийский, написал длиннейшую и красноречивейшую оду попугаю, выучившему Трисвятое с Петровым дополнением.[482]482
  Horn, Asceticism and Christological Controversy in Fifth-century Palestine, 393–394.


[Закрыть] Имперская церковь в Константинополе со временем отказалась от этого дополнения, но армяне охотно его приняли и включили в свою литургию; таким образом, каждый священник Армянской церкви на каждом своем богослужении торжественно и серьезно утверждает неразрывное сплетение божественного и человеческого во Христе. В соответствии со временем литургического года эта фраза порой заменяется другими, в которых вспоминаются Рождество и Воскресение Христа – но всякий раз утверждается, что родился и воскрес не кто иной, как «Святый Боже». Благодаря этому обостренному сознанию неразрывности во Христе Бога и человека особую роль в благочестии, литературе и искусстве как Армении, так и Грузии начал играть крест. Одна из самых распространенных скульптурных форм в Армении – прямоугольные обелиски с высеченными на них крестами, тщательно отделанными и разнообразно украшенными.[483]483
  Nersessian, “Armenian Christianity”, 31–32; P.Cowe, “The Armenians in the Era of the Crusades 1050–1350”, in Angold (ed.), 404–429, at 412. Подробнее о месте креста в монофизитском богословии и богопочитании см. в: Horn, Asceticism and Christological Controversy in Fifth-century Palestine, Ch. 5.


[Закрыть]