Текст книги "Христианство. Три тысячи лет"
Автор книги: Диармайд Маккалох
Жанр: Религиоведение, Религия
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 8 (всего у книги 126 страниц) [доступный отрывок для чтения: 41 страниц]
Одна из значительнейших иудейских общин сформировалась в египетском приморском городе – величайшем из памятников Александру, символе успеха эллинистической цивилизации в Восточном Средиземноморье: Александрии. Во времена Иисуса там жили около миллиона иудеев – крупнейшая иудейская община за пределами Палестины: они легко завладели бы городом, если бы иудейская религия не предписывала им не смешиваться с язычниками.[88]88
B.Sundkler and C.Steed, A History of the Church in Africa (Cambridge, 2000), 8.
[Закрыть] В этой богатой и процветающей общине, разумеется, очень сильно было искушение перенять обычаи и привычки окружающего – греческого – мира. И сотни лет не прошло с тех пор, как ненависть ко всему греческому толкнула Иуду Маккавея на открытое восстание против Антиоха – а александрийские иудеи уже настолько привыкли к греческому языку вместо своего собственного, что вынуждены были перевести свои священные книги на греческий, опасаясь, что иначе перестанут их понимать. Название этого собрания переводов (к которому эллинизированные иудеи добавили свои собственные апокрифы) показывает нам, как гордились грекоязычные иудеи своим достижением: переводы стали известны как «Септуагинта» – латинское слово, означающее «семьдесят». Это отсылка к семидесяти двум переводчикам, которые, по легенде, трудились семьдесят два дня, а сами они напоминали о семидесяти старцах, бывших с Моисеем на Синае во время Исхода.[89]89
Barrett (ed.), 292–298.
[Закрыть] Этот перевод охотно приняли христиане, но сами иудеи в дальнейшем потеряли к нему интерес и пользовались другими.
В целом эллинизированные иудеи стремились завоевать уважение греков к своей культуре куда больше, чем сами греки интересовались иудаизмом. Реакция греков на переводы священных иудейских писаний поставила перед иудеями проблему: греки, конечно, уважали древность, но немало удивлялись тому, что столь могущественный Бог занимается такими странными вещами – гуляет в Эдемском саду, втягивается в споры с жалкими смертными – Лотом или Ионой. Многие иудеи пришли к выводу, что за этими библейскими эпизодами, странными и, по видимости, нелепыми, должен скрываться какой-то более глубокий смысл – что это аллегории. В конце концов греки к этому времени давно уже научились извлекать аллегорическое значение из собственных мифов и Гомеровых поэм (см. с. 47–48)! В библейских комментариях современника Иисуса, александрийского ученого и историка по имени Филон, иудейский аллегоризм расцветает пышным цветом.[90]90
См. там же, 251–262.
[Закрыть] Когда в Александрии наряду с иудейской общиной сложилась христианская, филоновский аллегорический метод оказал большое влияние и на нее.
В других областях иудейская религиозная мысль также не чуралась модификации тех или иных сторон своей веры, которые помогли бы сблизить иудаизм с другими религиями. Из греческой мысли иудеи заимствовали понятие небытия, и это дало им новый взгляд на творение. Вторая книга Маккавейская, апокриф, написанный во II веке до н. э., впервые в иудейской литературе настаивает, что Бог сотворил мир не из какой-то бесформенной хаотической материи, а «из ничего».[91]91
2 Мак 7:28. G.O’Collins and M.Farrugia, Catholicism: The Story of Catholic Christianity (Oxford, 2003), 167–168.
[Закрыть] Впоследствии это оказалось значимо для христиан, стремившихся найти убедительный способ выражения своей веры в то, что Бог может оставаться божеством, войдя в созданный им мир. Рассуждения греков о небытии помогли иудеям изменить свои представления о началах мира: из этого же источника иудейские мыслители заимствовали новые представления о конце человеческой жизни и о том, что происходит с человеком после смерти. До эпохи Маккавеев, говоря о Боге, иудеи в целом проявляли мало интереса к посмертию; иудаизм говорил о земной жизни и стремился объяснить те беды и трагедии, что случаются с человеком на земле, не выходя за ее пределы. Поэтому в ТаНаХе мы не найдем почти ни слова о смерти и о том, что происходит дальше. А то немногое, что можно найти на эту тему в текстах, написанных до Вавилонского пленения, говорит скорее о том, что после физической смерти жизнь – для всех, кроме, быть может, немногих и редких исключений, – заканчивается полностью и бесповоротно.
Новый импульс развитию идей о жизни после смерти придала, быть может, череда страшных казней, которые претерпели некоторые из героев Маккавейских войн за независимость и с благочестивым ужасом описанных в истории этих войн. Неужто такой героизм должен остаться без награды? Некоторые говорили, что Бог несомненно воскресит этих мучеников – но, увы, их надежды не сбылись, и пришлось искать другой выход. Что ж, быть может, их воскресение произойдет уже в будущей жизни, где каждому из них воздастся награда по страданиям его? Эта гипотеза предполагала продолжение личного бытия после смерти.[92]92
W.D.Davies and L.Finkelstein (eds.), The Cambridge History of Judaism II: The Hellenistic Age (Cambridge, 1989), 226, 294, 302, 422, 485. Аргументы в пользу более раннего появления идеи воскресения – возможно, сомнительные в своей опоре на исторические и литературные прецеденты – см. в: J.D.Levenson, Resurrection and the Restoration of Israel: The Ultimate Victory of the God of Life (New Haven and London, 2006), особенно 191–200.
[Закрыть] Несомненно, уже не в первый раз мыслящие иудеи приходили к этому довольно-таки очевидному выводу; но во времена Маккавеев у них впервые появилась возможность прислушаться к голосам других религий и сравнить свои догадки с их философскими традициями. Наиболее близка и доступна для них оказалась греческая концепция, особенно ярко выраженная у Платона: он учил, что у каждого человека есть душа, в которой, возможно, отражаются какие-то божественные силы.
Первые иудейские тексты, в которых подробно говорится о душе, относятся к эллинистическому периоду, к «межзаветной литературе», возникшей уже после создания канона ТаНаХа: такова так называемая Книга премудрости Соломоновой, написанная, по-видимому, между серединой II и началом I века до н. э.[93]93
Подробно о ней см. в: Goodman, 254–260.
[Закрыть] Книга пророка Даниила (по крайней мере, большая ее часть) нашла себе место в ТаНаХе, хотя почти неоспоримо, что написана она не ранее II века до н. э. В ней впервые в иудейской литературе выражена идея личного посмертного воскресения души в преображенном теле – хоть и не для всех![94]94
Дан 12:2–3.
[Закрыть] Разумеется, эти новшества в иудаизме воспринимались неоднозначно и вызывали жаркие споры; однако к тому времени, когда у христиан начала складываться собственная литература, идея индивидуальной души и воскресения была для христианских авторов уже вполне естественной – она-то и легла в основу постоянных, порой почти навязчивых размышлений христианства о загробном мире.
Во II веке до н. э. вскоре после успешного Маккавейского восстания династия Хасмонеев, сделавшая Иудею влиятельной силой в Восточном Средиземноморье, впервые установила дипломатический контакт с римлянами. В то время Рим был далекой страной и возможным союзником против ненавистных Селевкидов. Отношения оставались дружественными около ста лет, пока в 63 году до н. э. Рим, в ходе одной из военных кампаний, имевших целью победу над его истинными противниками – Селевкидами и Египтом, не захватил Иудею. Эта последняя катастрофа привела к тому, что иудеи, депортированные в Рим, вместе с торговцами, добровольно переселившимися туда ради наживы, создали большую процветающую иудейскую общину в самом Риме – в южной части города, на том берегу Тибра (Трастевере), где сейчас стоит базилика Святого Петра (именно из этого иудейского квартала, по-видимому, вышли первые римские христиане). В самой же Иудее в 37 году до н. э., не найдя среди Хасмонеев подходящего (или достаточно покладистого) кандидата на иудейский престол, римляне сместили последнего хасмонейского правителя и заменили родственником его жены, который и правил страной почти три десятилетия. Этот царь, подвластный римлянам, а для иудеев чужой, выходец из местности к югу от Иудеи, которую римляне называли Идумеей (Эдом), был Ирод, прозванный «Великим».
Ирод перестроил Храм с неслыханной пышностью, сделав его одним из крупнейших храмовых комплексов Древнего мира; остатки его стен, сохранившиеся до наших дней, и сейчас поражают высоким качеством кладки. Однако подданные были ему не слишком благодарны – ни за Храм, ни за попытки ублажать их, на эллинистический и римский манер, публичными спортивными состязаниями, гладиаторскими боями и скачками на свежеотстроенных аренах.[95]95
Goodman, 311.
[Закрыть] После смерти Ирода в 4 году до н. э. его сыновья получили в свое владение обширные территории, которые, с разрешения римлян, разделили между собой. В течение I века н. э. римляне экспериментировали с Иудеей, комбинируя непрямое правление через членов Иродова семейства с прямым управлением отдельными частями Палестины через римских чиновников (одним из них был Понтий Пилат). В самой Иудее сложились по меньшей мере четыре направления иудаизма – саддукеи, фарисеи, ессеи, зилоты – не считая более мелких сект и секточек. Они кое-как терпели друг друга, но каждое направление считало себя наиболее верным выражением сущности иудаизма и иудейского народа.[96]96
M.Goodman, “The Function of Minim in Early Rabbinic Judaism”, in H.Cancik et al. (eds.), Geschichte-Tradition-Reflexion: Festschrift für Martin Hengel zum 70. Geburtstag (3 vols., Tübingen, 1996), I, 501–510, особенно 501–502.
[Закрыть] Мы лучше поймем их споры, если отметим, что одним из камней преткновения между ними стало различное отношение к окружавшим их эллинистическому и римскому мирам, полным искушений для строгой иудейской традиции – разные степени его принятия или отвержения.
Саддукеи были элитой, в их руках находился Храм. Они прекрасно себя чувствовали при всех режимах, иудейских и неиудейских, в том числе и при римлянах. Поэтому не стоит удивляться, что из всех четырех групп они относились к чужакам наиболее благосклонно. По их мнению, достаточно было соблюдать основные положения Закона, перечисленные в писаниях, и не прибавлять к ним множество дополнительных правил, регулирующих весь повседневный быт, из-за которых жизнь фарисеев резко отличалась от жизни окружающего неиудейского мира. Важно отметить, что, придерживаясь консервативных и минималистических взглядов на иудейское вероучение, саддукеи не слишком интересовались темой, возникшей в иудаизме сравнительно недавно, – будущей жизнью: в Евангелии от Матфея мы читаем, как Иисус однажды, к удовольствию фарисеев, остроумно «отбрил» саддукея, попытавшегося поставить его в тупик по этой теме, а автор Деяний рассказывает, как апостол Павел однажды избежал опасности, высказавшись об этом предмете в антисаддукейском ключе и тем расположив к себе фарисеев.[97]97
Мф 22:23–40; о Павле см. Деян 23:6–8.
[Закрыть] Можно с уверенностью сказать, что и Иисус, и Павел по своему бэкграунду были ближе к фарисеям, чем ко всем остальным группам, – хотя едва ли Иисус владел разговорным греческим так хорошо, как Павел. Беглый греческий в дошедших до нас посланиях Павла маркирует его как члена сильно эллинизированной популяции евреев, рассеянной по всему Средиземноморью и Ближнему Востоку – диаспоры.
Для третьего направления, называвшего себя ессеями, даже многочисленные бытовые предосторожности фарисеев не спасали праведного иудея от осквернения в полуколониальной Палестине. Ессеи покидали общество и создавали собственные общины, как правило, вдали от населенных мест: у них была своя литература, свои предания о преследованиях со стороны других иудеев. Иногда предполагают, что ранние христиане были близки к ессеям, но это маловероятно. Ессеи держались в стороне от прочих иудеев принципиально, христиане – лишь потому, что не смогли стать ведущей силой в иудаизме I века н. э.; в отличие от ессеев, христиане, как мы увидим далее (с. 130–132), рвались в большой мир, за пределы Палестины.[98]98
В XX веке было открыто изолированное поселение на берегу Мертвого моря, поблизости отсовременного Вади-Кумрана, а в нем – многочисленные Свитки Мертвого моря, которые обычно считаются ессейскими. Это, впрочем, не доказано (Goodman, 240), хотя аргументы в пользу их ессейского происхождения можно найти в: G.Vermes, Scrolls, Scriptures and Early Christianity (London and New York, 2005), особенно 18–30. Нет также убедительных свидетельств связи этих свитков с раннехристианской литературой: G.J.Brooke, The Dead Sea Scrolls and the New Testament: Essays in Mutual Illumination (London, 2005), esp. xviii, 8–10, 13, 19–26, 261–271. Образцы кумранской литературы см. в: Barrett (ed.), 218–251.
[Закрыть] У зилотов тенденция отделения от мира, свойственная ессеям, приобрела воинствующий характер: единственное спасение от унижения своей родной земли, порабощенной римлянами, они видели в маккавейских традициях вооруженного сопротивления. Именно они начиная с середины I века н. э. стали движущей силой постоянных мятежей, сотрясавших жизнь иудеев в Палестине (см. с. 128–130).
На фоне этих беспорядков и бедствий сложилась еще одна группа, которая поначалу казалась лишь еще одним меньшинством, которое давало свой ответ на проблему иудейской религиозной идентичности. Однако в дальнейшем она не только помогла сформировать единый иудаизм, каким мы его знаем, но и сделалась самостоятельной мировой религией. Иудейская секта, из которой выросло христианство, заимствовала у иудеев их священную литературу и сформировала веру в своего основателя-мессию на основе образов и положений, рассыпанных по священным книгам ТаНаХа. Рассказы ТаНаХа наложили на историю христианства неизгладимый отпечаток: они оказались особенно важны, когда христианство вступило в союз с государством, ибо в христианском Новом Завете почти ничего не говорится о царях, а в Ветхом Завете им посвящены многие страницы. Создав свою священную книгу, состоящую из двух «Заветов», христиане нашли для своей новой религиозной системы опору в древней священной традиции: теперь их религия могла претендовать на звание древнейшей в мире. Нечто подобное сделали и мусульмане: они также притязают на древность и помнят о двух Заветах, однако заменяют их авторитет еще одной книгой, в которой содержится последнее и высшее откровение Бога, – Кораном. Для христиан же последнее и высшее откровение принес Иисус, еврей из Назарета.
Часть II
Единая церковь, единая вера, единый Господь? (4 год до н. э. – 451 год н. э.)
3. Распятый Мессия (4 год до н. э. – 100 год н. э.)
НачалоИисус родился в Вифлееме Иудейском – родился в яслях для скота, потому что в гостинице не нашлось для него места. А может быть, все было и не так. Об этих событиях мы знаем из четырех книг христианского Нового Завета, авторство которых приписывается четверым последователям Иисуса – Матфею, Марку, Луке и Иоанну. В четырех лучах света, брошенных этими книгами на жизнь, смерть и воскресение Иисуса, эти события выглядят несколько по-разному; а сами книги, как мы вскоре увидим (с. 108–109 и 114–115), написаны самое меньшее через пятьдесят лет после его смерти. Все они носят название Евангелие – от греческого «евангелион», что означает «благая весть». Характерно, что первые латиноязычные христиане не стали подыскивать этому слову латинский эквивалент, а просто немного изменили его звучание, приспособив к своему языку – «evangelium». Во многие современные языки это слово перешло в своей латинской форме: сохранилась она и в английском языке, в словах «евангелист» и «евангелический». Однако миссионеры в Англии, вдали от Средиземноморья, в те времена, которые мы привыкли ошибочно именовать Темными веками, оказались изобретательнее латиноязычных христиан и перевели слова «благая весть» на староанглийский – «Godspell», из чего возникло нынешнее английское «Gospel».
Эта забота об особом названии для книг Матфея, Марка, Луки и Иоанна отражает их необычность. Биографии в Древнем мире не были редкостью, и у евангелий много общего с нехристианскими биографическими сочинениями. Однако эти христианские книги представляют собой как бы «простонародный» вариант биографии: в них отражаются впечатления об Иисусе простых людей, в них сильные мира сего остаются на обочине истории, а в центре стоят бедняки, простецы, маргиналы – именно они встречаются с Богом.[99]99
Эпитет «простонародные» взят мною в: R.A.Burridge, What are the Gospels? A Comparison with Graeco-Roman Biography (Cambridge, 1992), 217. Однако Берридж подчеркивает «сходство Евангелий с другими античными жизнеописаниями (bioi)».
[Закрыть] Исторические события в евангелиях поразительно сливаются с событиями вневременными, так что зачастую между ними невозможно провести границу. Кроме четырех канонических, евангелиями называются лишь их литературные соперники, или имитации, – книги, написанные исключительно христианами и с той же целью: рассказать о жизни и воскресении Иисуса. Наиболее известное из них – так называемое Евангелие от Фомы, где собраны почти все изречения Иисуса, имеющиеся в Новом Завете, с прибавлением еще некоторых. В расширенном смысле евангелием, или благовестием, именуется все содержание библейских книг – многообразная, неумолкающая Благая весть, которую несет миру христианство.
Важно понять, что Благая весть – не репортаж с места событий, и даже не его более древняя и респектабельная родственница – история. Писательница Джен Моррис вспоминала, как вскоре после Второй мировой войны, когда она работала корреспондентом в Судане, один тамошний министр посоветовал ей «передавать хорошие, яркие, увлекательные новости – и, если получится, правдивые». Звучит цинично; но мисс Моррис почувствовала, что этот совет умудренного жизнью политика мудрее, чем кажется на первый взгляд, и в дальнейшем старалась ему следовать, что и принесло ей успех в журналистике.[100]100
New York Times, 18 August 1991: “Itchy feet: a symposium”.
[Закрыть] Слова министра подсказывают нам, как читать Евангелие, обходясь без придирок. Можно пытаться отделить в христианских священных книгах исторические события от неисторических – однако лучше вглядеться в мотивы и заботы, двигавшие составителями этих книг. Нигде они не видны так хорошо, как в рассказах о рождении Иисуса.
Лишь два евангелия, от Матфея и от Луки, говорят о том, что Иисус родился в Вифлееме в конце царствования Ирода Великого (73–4 годы до н. э.); и за пределами этих рассказов многое настораживает читателя. Особенно тот эпизод Евангелия от Иоанна, где рассказывается о толках, вызванных появлением уже взрослого Иисуса в Иерусалиме и его проповедью: скептики указывали на то, что Иисус родом из северной провинции Галилеи – а ведь пророк Михей предсказал, что Мессия, Помазанник иудейский, выйдет из Вифлеема Иудейского на юге.[101]101
Мих 5:2, Ин 7:40–43.
[Закрыть] Другие три евангелия – в том числе и те, где рассказывается о рождении Иисуса в Вифлееме, – также неоднократно указывают на его происхождение из Галилеи, точнее, из селения Назарет. В сущности, помимо этих двух рассказов о рождестве, ничто во всем Новом Завете не говорит о том, что Иисус родился в Вифлееме.
В рассказе о рождестве у Луки, более подробном, говорится, что родители Иисуса путешествовали из Назарета в Вифлеем, подчиняясь распоряжениям римской власти, для оптимизации налоговых сборов организовавшей перепись населения всей империи, поскольку происходили «из дома и рода Давидова».[102]102
Лк 2:1, 5.
[Закрыть] Звучит неправдоподобно: сама идея основана на списке предков Иисуса, призванном показать его родство с царем Давидом, – но какое дело могло быть до этого римским бюрократам? И это не все: едва ли римские власти стали бы проводить перепись в формально самостоятельном государстве (каким было царство Ирода), и в любом случае у нас нет никаких сведений о такой всеимперской переписи, которая, разумеется, должна была оставить следы в документах Средиземноморья. Возможно, в этом рассказе отразилось воспоминание о реальной имперской переписи 6 года н. э., оставившей травматический след в памяти иудеев, впервые по-настоящему ощутивших, что значит быть под властью римлян; однако для рождения Иисуса эта дата слишком поздняя.[103]103
G.Vermes, The Nativity: History and Legend (London, 2006), 93–94. Своими дальнейшими рассуждениями я во многом обязан проницательности Вермеша.
[Закрыть] Невольно возникает подозрение, что автор этого рассказа плохо разбирался в хронологии событий многодесятилетней давности и не особенно заботился об исторической истине. Это подозрение усиливается, если мы обратим внимание на то, как мало связаны рассказы о рождении и младенчестве Иисуса с последующими повествованиями о его общественном служении, смерти и воскресении, которым и посвящены все четыре евангелия; нигде евангелия не возвращаются к рассказам о его рождении и младенчестве, что заставляет предположить, что основной корпус евангельских текстов был написан раньше этих историй. Судя по всему, Рождество произошло не только не в Рождество, но и не в Вифлееме.
Зачем же были придуманы эти истории? С одним из мотивов мы уже встретились, рассказывая о споре о роли Иисуса как Мессии Израилева, отраженном в Евангелии от Иоанна: рассказ о Рождестве отвечал скептикам, указывавшим на противоречие с пророчеством Михея. Однако есть в этих историях нечто гораздо большее: в них отражается все возрастающее убеждение первых христиан в том, что рождение их учителя было событием космического масштаба. Матфей и Лука рассказывают об этом с разными целями и по-разному: во время рождественских праздников, слушая гармонизированные фрагменты евангелий, мало кто из нас замечает, что их истории о младенчестве Иисуса расходятся почти во всем. Рассказывая о рождении этого младенца, они стремятся пробудить в памяти слушателей иные, более древние предания. Матфей, отправляя Иисуса и его родителей в Египет спасаться от жестокого царя Ирода, напоминает о Моисее: снова новорожденному грозит опасность, снова властитель мира истребляет невинных младенцев, и лишь одному ребенку удается выжить в Египте, чтобы принести Израилю освобождение.
Матфей и Лука предлагают нам два родословных древа Иисуса: персоналии в них почти не совпадают, и видно, что авторы при их составлении руководствовались различными мотивами.[104]104
Мф 1:1–17, Лк 3:23 – 3:8.
[Закрыть] Эти несовпадения в родословиях очень рано начали смущать христиан – и множество богословов, начиная с ученого начала III века Юлия Африкана, давали им свои объяснения, одно другого изощреннее.[105]105
R.Bauckham, Jude and the Relatives of Jesus in the Early Church (Edinburgh, 1990), 355–359.
[Закрыть] Список Матфея, в отличие от Луки, включает в себя необычное для древних генеалогий родство по женской линии, – причем через довольно-таки предосудительные связи: достаточно сказать, что все эти женщины (кроме Марии, матери Иисуса) продолжали свой род, вступая в связь с неевреями. Быть может, автор хотел сказать нам, что Иисус начиная с самых обстоятельств своего рождения не подчинялся обывательским условностям и приличиям; и еще, что, хотя он и был евреем, но жил и действовал не для блага одних лишь евреев – его судьба и предназначение связаны со всем миром.[106]106
В качестве анализа родословия от Матфея могу порекомендовать шутливое стихотворение библеиста Майкла Гулдера «Фамарь», впервые опубликованное в 1965 году и начинающееся строками: «Странный путь избрал Господь/Ко спасенью нашему…» Его можно прочесть, например, в The Reader, 98/4 (Winter 2004), 20. Враждебный комментарий на родословие от Матфея, принадлежащий раввину XII века Иакову бен Рувиму, см. в: M.Rubin, Mother of God: A History of the Virgin Mary (London, 2009), 166–167.
[Закрыть] Те же идеи проходят через все повествование, озаглавленное именем Матфея: из всех евангельских авторов он наиболее озабочен вопросом о том, насколько и в чем именно христианская община, для которой он пишет, отстоит от иудейской традиции, сохраняя в то же время ее дух. Его Иисус говорит, что пришел «исполнить» иудейский Закон, а не «нарушить», и сыплет цитатами из Закона лишь для того, чтобы превзойти их в суровости, подчеркивая это постоянной фразой: «А Я говорю вам…».[107]107
Мф 5:17, 21–48.
[Закрыть] Кто бы ни добавил к Евангелию от Матфея рассказ о Рождестве, он действовал в согласии с замыслом основного автора. Христианская паства, слыша чтение или пение Матфеевых текстов во время богослужения, несомненно понимала и могла оценить их идеи.
Более того: списки предков и у Матфея, и у Луки в известном нам виде не достигают своей цели. Они стремятся показать, что Иисуса можно назвать Сыном Давидовым; Лука идет даже дальше и прослеживает его происхождение до первого человека Адама. Однако потомком Давида у них в результате оказывается отец Иисуса Иосиф – и оба уничтожают результаты собственного труда, заявляя, что Иосиф не был настоящим отцом Иисуса. Матфей внезапно обрывает свою генеалогическую мантру «такой-то родил такого-то» как раз перед тем, как следовало бы сказать «Иосиф родил Иисуса» – и вместо этого продолжает: «Иосифа, мужа Марии, от Которой родился Иисус». Лука подходит к делу еще откровеннее: «Иисус… был, как думали, Сын Иосифов».[108]108
Мф 1:16, Лк 3:23.
[Закрыть] Эти неуклюжие фразы, несомненно, представляют собой торопливую переделку более старых текстов – переделку, связанную с растущим среди христиан убеждением, что Мария, мать Иисуса, была девственницей в физическом смысле и зачала ребенка от Духа Святого. Матфей рассказывает, что о предстоящем чудесном рождении ангел возвестил Иосифу, но Лука передает этот опыт самой Марии – и поразительно, что и христианское благочестие, и христианское искусство в дальнейшем полностью сосредоточились на Благовещении, данном Марии, словно забыв о том, что Иосиф получил такое же откровение. Это тем более странно, что обычно в Древнем мире приоритет отдавался мужчинам, и ярко иллюстрирует сложный комплекс христианских чувств и побуждений, связанных с Марией и ее ролью в истории Христа. В следующие века христиане пошли еще дальше и настаивали на том, что мать Иисуса оставалась девственницей всю жизнь. Догмат о приснодевстве Марии заставлял комментаторов проявлять чудеса изворотливости при встрече с недвусмысленными евангельскими упоминаниями о братьях и сестрах Иисуса, зачатых уж точно не от Святого Духа (см. с. 648).
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?