Текст книги "Христианство. Три тысячи лет"

Во Франции два с половиной века меровингской христианской монархии обернулись ее бесславным концом в 751 году, когда титулярный король из Меровингов Хильдерик III, уже лишившийся власти, был информирован о том, что он и его сын обнаружили в себе монашеское призвание, после чего на его голове была выстрижена монашеская тонзура, и он провел остаток своих дней запертым в монастыре. Это стало прецедентом того, что впоследствии часто использовалось как христианский способ низложения неугодных монархов или политических деятелей, как мужчин, так и женщин (нередко также избавления от неугодных супругов), будучи исполнением замысла безжалостного аристократа по имени Пипин и, возможно, также его старшего брата Карломана. В течение некоторого времени они вместе были реальными правителями Франции, являясь как сановники королевского двора «старшими по двору» (майордомами).[697]697
  Maior domus – то же словосочетание, что и более позднее «majordomo».


[Закрыть] Они были сыновьями прежнего майордома великого Карла Мартелла, который одержал решающую победу над арабами при Пуатье в 732–733 годах, остановив мусульманское нашествие на Европу (см. с. 281). Карломан, а затем и его семья были поспешно устранены в ходе череды событий, куда более грязных и темных, чем их готовы были запечатлеть летописцы тех времен. Царствование Пипина стало совершенно нелегитимным разрывом исторической преемственности и, подобно захвату власти Давидом у Саула в далеком прошлом в Израиле, оно требовало максимальной поддержки от Божественной власти и священного места.

Соответственно, франкские епископы сопроводили восхождение на престол нового короля Пипина III беспрецедентным по своей степени церемониалом. Пипин воздал особые почести святым королям из династии Меровингов, Мартину Турскому и Дионисию Парижскому, подчеркнув таким образом тесную связь между династией и святостью, а в последующие десятилетия его семья беззастенчиво провозглашала непрерывность славы Меровингов, крестя своих детей меровингскими именами, такими как Людовик (Хлодвиг) или Лотарь. Позже Пипин усилил поддержку себе со стороны святых, добавив в их список другого из прежних прославленных епископов Парижа Германа (по-французски Жермен), который своевременно явился в видении одной благочестивой женщине и повелел ей позаботиться о перезахоронении его останков в Париже в более роскошную гробницу. Пипин преданно повиновался, совершив показной ритуал в присутствии многих представителей франкской знати, а также щедро наделив монастырь этого святого (Сен-Жермен-де-Пре, тогда находившийся в сельской местности за стенами Парижа) землями, ранее принадлежавшими Меровингам.[698]698
  J.L.Nelson, “Charlemagne the Man”, в книге: J.Story (ed.), Charlemagne: Empire and Society (Manchester, 2005), 22–37, на с. 24–25; on the estates of S.Germain, C.Wickham, Framing the Early Middle Ages: Europe and the Mediterranean 400–800 (Oxford, 2005), 399–402, 404–406.


[Закрыть] Пипин и Карломан связывали, таким образом, успехи своей новой политической инициативы с важнейшими переменами и реформами в церкви, особенно путем поддержки тех больших монашеских общин, в чьих обителях находились их давно умершие могущественные святые друзья.

Во всем этом представители новой династии оказались просто наиболее заметными и успешными среди большого числа франкских аристократов, которые хотели воспользоваться шансом приумножить свою власть по мере распада меровингской монархии и были рады связать этот план с обновлением Церкви, присоединяя свои собственные интересы к славе Божьей. Выдающимся среди них был Хродеганг – представитель высшей аристократии, служивший при меровингском дворе и в 740-х годах ставший также епископом Меца (сейчас это северо-восток Франции); возможно, он был ведущим епископом при помазании Пипина на царствование в 751 году.[699]699
  M.A.Claussen, The Reform of the Frankish Church: Chrodegang of Metz and the Regula canonicorum in the Eighth Century (Cambridge, 2004), 27.


[Закрыть] Хродеганг энергично проводил соборы своего духовенства и вводил реформы в своей епархии, в том числе, строгий свод правил для клириков кафедрального собора. Он разработал систему, делавшую их общинную жизнь намного более дисциплинированной, как в монастыре, но при этом за ними сохранялась свобода исполнения пастырского попечения в кафедральном соборе и в епархии, и эту модель часто копировали впоследствии. Поскольку в греческом языке для обозначения правила или меры используется слово kanôn, термин «каноник» стал всё чаще применяться для обозначения членов таких упорядоченных групп духовенства в кафедральных соборах и других важных храмах.

Епископ Хродеганг начал также амбициозную программу строительства и реконструкции храмов в своем городе Меце, рассчитывая сделать его своего рода центром священной власти, по мере того как Пипинов дом вкладывал большие средства в святые места Парижа. Знаменательно, что когда Хродеганг ввел новшества в богослужение (и литургическую музыку) своей епархии, он оправдывал это тем, что именно так практикуется в Риме. Особенно примечательно, что впервые в Северной Европе он стал организовывать «стациональные» службы, которые по частям совершались поочередно в разных храмах Меца, – совсем так же, как епископы Рима начиная с III века устраивали стациональные богослужения, чтобы объединить церковь своего города (см. с. 158–159). Хродеганг хотел превратить Мец в локальный символ единства Церкви, малое отражение Рима, подобно тому, как сделал монах Августин в англосаксонском Кенте во время его миссии, начавшейся в 597 году. Хродеганг даже обрел мощи некоторых святых из Рима, чтобы перенести их в самые значительные монастыри своей епархии: это было еще одной инициативой, в ту пору почти неизвестной к северу от Альп, а также щедрым жестом, вероятно, гарантировавшим ему немалое благоволение со стороны укоренившихся корпораций, которые в противном случае могли противостоять его власти.[700]700
  Особенно см.: там же, глава 6.


[Закрыть] Своим прославлением Рима в Меце Хродеганг полностью выражал цели своего покровителя из новой династии, ибо важнейшим компонентом успеха Пипина, имевшим большое значение для будущего, было то, что он тоже искал поддержки не только со стороны духовенства Франкской церкви, но и из-за Альп – из Рима.

С 760-х годов церковные летописцы во Франции настойчиво культивировали идею, что папа своим явственным распоряжением уполномочил Пипина сменить короля из династии Меровингов (они также сделали все возможное, чтобы представить последних Меровингов своего рода неудачниками, к тому же небезопасными, за которых никакой божественный страховщик не смог бы поручиться).[701]701
  P.Fouracre, “The Long Shadow of the Merovingians”, в книге: Story (ed.), Charlemagne, 5–21, на с. 6–7.


[Закрыть] Ясно, что Пипин быстро завоевал одобрение папы Захарии на поспешную смену режима, и непосредственный преемник Захарии Стефан II (752–757) уже пожинал плоды этого одобрения. В 751 году, в тот самый год, когда Пипин облагодетельствовал короля Хильдерика монашеским призванием, лангобарды окончательно выгнали из Равенны представителя византийского императора и начали захват оставшихся византийских территорий в Италии, углубляясь на юг, подступая к Риму. Король Пипин отвоевал у них эти земли, но не вернул их имперскому правительству: вместо этого (и к ярости византийцев) он отдал их папе Стефану. Его решение имело последствия на тысячу лет вперед: он основал одно из самых стойких политических образований в Европе – папскую область в центральной Италии, окончательное исчезновение которой в XIX веке до сих пор определяет склад мышления современного папства (см. с. 906–911).

Альянс между франками и папами созрел. Хродеганг был ключевой фигурой со стороны Пипина при ведении переговоров; он в конечном счете получил за свои труды паллий и титул архиепископа, а последующие папы держали постоянного представителя при франкском дворе, как прежде, в течение долгого времени – при константинопольском.[702]702
  Chadwick, 33.


[Закрыть] Новые взаимоотношения получили четкое символическое отражение в настолько же революционной, насколько логичной перемене: папа Адриан I (772–795) изменил прежний папский обычай датирования. Он стал датировать свои административные документы и корреспонденцию не годом правления константинопольского императора, а годом своего собственного папского служения и годом правления короля франков. К тому времени это был сын Пипина Карл – первый франкский король, посетивший Рим во время военной кампании 774 года и нанесший ущерб владычеству лангобардов. Правление Карла было долгим – с 768 по 814 год – и история вскоре окрестила его Карлом Великим (Carolus Magnus – по-французски Charlemagne, Шарльмань).[703]703
  Там же, 77–78.


[Закрыть] Историческая сила этого имени была так велика, что оно преодолело границы и вошло в язык врагов семьи Карла – венгров как слово для обозначения монарха – király, а также еще дальше – в русский и другие славянские языки в виде слова король и родственных ему. Примечательно, однако, что в этих преимущественно православных землях о Карле Великом помнили только как о короле, но не как об императоре: это выглядит как своего рода лингвистическое «усмирение», коль скоро речь идет о человеке, имевшем имперские амбиции, которые в западной истории осуществились в 800 году.

Карл далеко ушел от тех арианских вождей, которые вторглись в Западную Европу сокрушать централизованные структуры Римской империи, что подтверждают его регулярные купания в горячих источниках в его новой столице Аахене (по-французски Экс-ля-Шапель): он был рад возможности побыть древним римлянином, который мог посещать общественные бани. И в самом деле, Карл был одержим древним Римом – но также и Римом христианским: разве не сам он обменялся клятвами с папой в присутствии самого апостола Петра в крипте его базилики? Христианство не мешало Карлу поднимать оружие против других христиан: контроль Каролингов над новой имперской знатью основывался на награждении трофеями, получаемыми в результате успешных военных походов, что означало войны на севере и на востоке с саксонцами или аварами, которые уже давно приняли христианство. Лучшее, что можно было сделать, это убедить потомков, что завоеванные были либо поголовно язычниками, либо исповедовали поврежденное христианство, которое требовало обновления со стороны Франкской церкви, и каролингские летописцы полагали все силы к тому, чтобы обелить новую христианскую империю.[704]704
  M.de Jong, “Charlemagne’s Church”, в книге: Story (ed.), Charlemagne, 103–135, на с. 126.


[Закрыть] Результатом стало политическое образование, простиравшееся на юго-запад за Пиренеи, а также в самое средоточие нынешней Германии. В день Рождества 800 года папа Лев III короновал Карла как римского императора – в самом Риме. Церемония прошла не без проблем. Папа, проводивший коронацию, исцелился (как предполагается, чудесным образом) от страшных увечий, полученных при попытке переворота в Риме в предшествующем году, когда его ослепили и отрезали ему язык. Как увечья, так и исцеление вызывают сомнения (хотя клерикальные публицисты Карла и постарались распространить их славу), но это никоим образом не повлияло на репутацию Льва. Что бесспорно из этого явствует, так это то, что папа остро нуждался в политической поддержке со стороны самого могущественного человека в Западной Европе. Лев был единственным в истории папой, склонившим колени перед западным императором в знак почтения к нему: его преемники уже не повторяли этой ошибки.[705]705
  B.Ward and G.R.Evans, “The Medieval West”, в книге: Hastings (ed.), 110–146, на с. 115; полезный комментарий о коронации и ее см.: J.Nelson, “England and the Continent in the Ninth Century: IV. Minds and Bodies”, TRHS, 6th ser., 15 (2005), 1–29, на с. 6–9.


[Закрыть]

Куда серьезней был вопрос о том, как отнесется существующая Римская империя в Константинополе к этом незваному доппельгенгеру (призрачному двойнику). Но византийцев можно было охватить с фланга, и поэтому Карл Великий направил разведчиков-дипломатов далеко в Багдад к великому правителю исламского Аббасидского халифата Харуну ар-Рашиду. Это привело к тому, что с Востока новому императору был прислан в подарок слон, который оставался восхитительным экзотическим украшением его двора на протяжении девяти лет.[706]706
  R.Fletcher, The Cross and the Crescent: Christianity and Islam from Muhammad to the Reformation (London, 2003), 51.


[Закрыть] В столь же вызывающем духе советники Карла Великого пытались сгладить эту ситуацию заявлениями о том, что византийский престол вакантен, поскольку в настоящее время его занимает женщина – императрица Ирина (см. с. 484–488). На самом деле эта императрица была совершенно чудовищной правительницей, с которой лучше было не шутить (вдобавок ко всем прочим ужасам, недавно она ослепила собственного сына в той самой комнате, где когда-то родила его, с целью захватить у него власть), и Карл Великий изменил курс: он начал переговоры о женитьбе на ней. Предложение имело несчастливый исход, став причиной низложения императрицы придворными, которых ужасала перспектива такого замужества, и Карлу в качестве основания для его нового императорского достоинства не оставалось ничего иного, кроме как подчеркивать значение того, что его короновал папа. В равной степени и у византийцев не оставалось лучшего выбора, нежели признать новое политическое устройство и новую империю на Западе, хотя для этого им потребовалось целых двадцать лет.[707]707
  R.Collins, “Charlemagne’s Imperial Coronation and the Annals of Lorsch”, в книге: Story (ed.), Charlemagne, 52–70, особенно 68–69.


[Закрыть]

Вероятно, именно на этой последней стадии правления Карла Великого, перед самым его завершением, была отчеканена серия монет, которые должны вызывать одновременно и ужас, и смех – и до сих пор способны изумлять. Императорские монетчики настолько искусно, насколько могли, выгравировали штемпель, имитирующий древнеримские монеты пятисотлетней давности.[708]708
  S.Coupland, “Charlemagne’s Coinage”, в книге: Story (ed.), Charlemagne, 211–229, на с. 223–227.


[Закрыть] Это было дерзкой эксплуатацией прошлого: франкский монарх, изображенный на монете, был, подобно Августу в давние времена, увенчан лавром и гладко выбрит, а его одежда и прическа имели мало общего с теми, что были у Карла Великого в повседневной жизни. Карл создавал новую империю Запада, но в отличие от Августа он позиционировал себя защитником христианства, подобным византийскому императору. Он не испытывал колебаний на предмет конфронтации с византийцами по богословским вопросам. В его правление основным предметом разногласий и злой воли была тема иконоборчества, результатом чего стало несколько агрессивных суждений, направленных против Восточной церкви, со стороны франкских епископов и богословов на соборе, где председательствовал сам Карл, сознательно подражая Константину (см. с. 484–485). Другой темой была поддержка того вызывавшего беспокойство на Востоке дополнения к Никейскому символу веры – Filioque, то есть двойного исхождения Святого Духа от Отца и Сына, – дополнения, берущего свое начало в сочинении Августина о Троице (см. с. 335–337). И снова именно при дворе Карла поощрялось такое развитие. Хотя эта фраза, по-видимому, впервые была добавлена в Символ веры в VII веке в Испании, она приобрела всеобщее признание в Западной церкви благодаря тому, что капелланы Карла ввели ее в придворную богослужебную практику в Аахене, а затем его епископы демонстративно отстаивали ее как ортодоксальную в публичных постановлениях проведенного там синода.[709]709
  Chadwick, 89–93.


[Закрыть] Много проблем породило это незначительное литургическое новшество.

Подобно Папской области, обязанной своим возникновением отцу Карла Великого, новой империи на Западе, созданной Карлом, суждено было сохраняться в той или иной форме на протяжении тысячи лет как одной из важнейших институций в основе Европы. В середине XII века императоры стали называть ее «Священной» империей, а позже – «Священной Римской империей», во многом из-за того, что у них возникли проблемы с преемниками Льва. Хотя эти папы обнаружили, что помогли создать институцию, которую невозможно контролировать из Рима, само по себе участие папы в основании империи было драматичным утверждением новой уверенности папства в своей вселенской роли, и это вновь сигнализировало о жизнеспособности латинского Запада. Обе особенности нашли отражение в появившихся недавно документах, призванных доказать, что эта новая ситуация на самом-то деле отражала некую древнюю реальность. Мы можем называть их подделками, но наше отношение к таким материям обусловлено гуманистической исторической наукой, возникшей в Италии в XV веке. В результате мы ожидаем от нашей истории того, что она должна базироваться на аккуратно проверенных подлинных свидетельствах или же она просто не может существовать. Однако в прежние времена люди жили в обществах, где не было достаточного числа документов, способных доказать то, во что эти люди страстно верили как в сущую правду: единственным решением проблемы было создать отсутствующую документацию.[710]710
  Мудрые замечания на этот предмет см. в статье: C.Brooke, “Approaches to Medieval Forgery”, в книге: Brooke, Medieval Church and Society: Collected Essays (London, 1971), 100–120.


[Закрыть]

В таком духе возникла одна из самых значительных подделок в истории – так называемый «Константинов дар». В документе указано, что это творение Константина I. После сообщения о его исцелении, обращении в христианство и крещении от рук папы Сильвестра документ дарует папе и всем его преемникам не только честь первенства над Вселенской церковью, но и земную власть над территориями Западной Римской империи, при том что сам император сохраняет за собой империю, управляемую из Византия. Реальная дата создания «Константинова дара» остается под вопросом, но преобладает мнение, что она предваряла коронацию Карла Великого, ввиду которой вторая часть дарения могла бы вносить смущение, и что документ написан в конце VIII века, в период папских трений с Византийской империей и энергичной франкской церковной реформы.[711]711
  Другую, более позднюю датировку (IX век) при атрибуции тому же кругу фальсификаторов, что и Лжеисидор, – хотя эта гипотеза пока далеко не общепризнанная, – см. в книге: J.Fried, Donation of Constantine and Constitutum Constantini: The Misinterpretation of a Fiction and Its Original Meaning. With a Contribution by Wolfram Brandes: “The Satraps of Constantine” (Berlin and New York, 2007). Латинский текст и английский перевод на с. 129–145.


[Закрыть] Поддельный «Константинов дар» сильно воспламенял воображение последующих пап и тех клириков, которые поддерживали их власть, видевших в нем манифест такого мироустройства, в котором Церковь Христова способна править всем обществом. Можно усматривать в этом и благородные намерения.

Такой процесс переписывания истории папства достиг апогея при Николае I (858–867) – папе, на время которого пришлась основная конфронтация с Византийской церковью и даже схизма в связи с проблемой контроля новых христианских миссий в Центральной Европе (см. с. 493–495) и который искал помощи у франкских правителей. Николай был усердным собирателем сильных папских суждений, утверждавших авторитет Рима, подобно суждению Гелазия (см. с. 351), но ему также стало известно о своде законов (канонического права) Западной церкви, о существовании которого до той поры он не подозревал, собранного не в Риме, а вероятно, во Франкской церкви в ходе местных церковных диспутов. Написание свода приписывалось некоему Исидору, личность которого невозможно идентифицировать точно, поскольку сведения о нем с течением времени потерялись. В этом своде оказались искусно скомпилированы действительно древние документы с небольшим количеством новодела. Ради чьих-то личных интересов это собрание подчеркивало власть папы отменять или пересматривать любое решение какого-либо поместного церковного собора. Папа счел это собрание «Лжедекреталий» Лжеисидора в высшей степени полезным: главная привлекательность свода состояла в том, что в нем допускалось создание церковного права самими папами, без необходимости обращаться к суждениям епископов на общих соборах Церкви, каковые были реальными источниками церковных решений по вопросам дисциплины и богословия, вынесенных в IV–V веках.[712]712
  Там же, 95–99.


[Закрыть]

Итак, именно после 800 года два краеугольных камня средневекового мира – империя и папство – консолидировались в своих претензиях на будущее, глядя в прошлое. То, что последовало, по праву сравнивали с более поздним движением нового открытия античности, оформившимся в XIV веке, а потому назвали Каролингским возрождением (Каролинги – от латинского имени самого Карла). Зодчество времен Карла Великого возвестило о его программе значительно раньше, чем те исключительные монеты его последних лет. Когда он сделал Аахен своей столицей, тамошняя восьмиугольная дворцовая капелла императора (теперь это центральная часть впечатляющего позднесредневекового кафедрального собора) была копией восьмиугольного храма Сан-Витале, построенного в правление императора Юстиниана в Равенне тремя веками ранее. Карл озаботился и тем, чтобы доставить для украшения своей капеллы архитектурные фрагменты из Равенны. По всей подконтрольной территории Карл и его сподвижники возводили монументальные храмы, которые символизировали творческое придание прошлому новых форм, что было весьма характерным для этого периода, поскольку имитировались формы и планы раннехристианских базиликальных храмов. Но при этом они развивались новыми путями – например, когда строились монументальные капеллы и башни при входе в базилику с западной ее стороны, чтобы поразить входящих церковным величием и ощущением начала вхождения в сакральное внутреннее пространство (это были самые первые в христианской архитектуре драматичные фасады).[713]713
  Doig, 112–113, 127, 130–132.


[Закрыть]

Карл также положил конец длительному истощению письменной информации от античного мира, которое стало результатом гибели текстов, сохранявшихся в единственном манускрипте. Он поощрял мощную программу переписывания манускриптов, его писцы разработали на основе раннемеровингских опытов особый шрифт для скорописи и легкости чтения – «каролингский минускул». Последний распространился по всей Западной Европе и оказал такое влияние, что стал прямым предком того печатного шрифта, который сейчас перед вами. Фактически ничего из сохранившейся к тому времени на Западе античной или раннехристианской письменности не было потеряно со времени этого взрыва копирования в IX веке, и практически во всех случаях самый ранний из известных списков этих текстов датируется данным периодом.[714]714
  R.McKitterick, “The Carolingian Renaissance of Culture and Learning”, в книге: Story (ed.), Charlemagne, 151–166.


[Закрыть] Такой «информационный взрыв» был основанием попытки трансформировать общество, созидая его в христианской перспективе. Советники императора разрабатывали системы права, которое регулировало бы всю жизнь общества, основываясь на том, что они видели как заповеди Божьи. Среди книг, которые Карл более всего любил читать, был «Град Божий» Августина. Когда Карл обнародовал программу реформы церкви, затрагивавшую и мирян, – Admonitio Generalis («Общее наставление»), он был счастлив сравнить себя с иудейским царем Иосией, ублажившим Бога тем, что нашел и применил древнюю книгу Закона, а его программа ассоциирует его также с Моисеем, первым законодателем.[715]715
  H. Mayr-Harting, “The Early Middle Ages”, в книге: Harries and Mayr-Harting (eds.), 44–64, на с. 54–55. Об Иосии см. с. 71.


[Закрыть]

Основываясь на практическом примере того, что сделал поколением ранее Хродеганг в Мецкой епархии, Карл продолжил реформу церковной жизни и богослужения по всей территории своих владений. В королевском и императорском монастыре в Лорше, первым аббатом которого был брат Хродеганга, имела место даже амбициозная попытка провести замену юлианского календаря, но в итоге она не оказала такого долгосрочного и повсеместного влияния, как календарь папы Григория XIII восьмью веками позже.[716]716
  A.Borst, Die karolingische Kalendarreform (Hannover, 1998); реконструкция оригинала на с. 254–298. О Григорианской календарной реформе см. на с. 683.


[Закрыть] Исполнителями этой героической программы конструирования общества стали, конечно, клирики – единственные, кто был способен читать и писать. Наиболее выдающимся среди них был ученый и поэт Алкуин – англичанин из Нортумбрии, прибывший в 780-х годах во Францию, будучи уже в средних летах, но завоевавший уважение Карла и даже его дружбу. Алкуин оказался одним из самых значительных архитекторов инициированной Карлом программы обновления, принеся с собой ту широту учености, которая сделала Англию столь исключительным регионом в Западной церкви со времен Беды, жившего за полвека до того, и теперь возвращалась, чтобы обогащать новую империю.

Еще в одном плане Алкуин был исключением, которое доказывало одно важное правило среди клириков, осуществлявших программу Карла: Алкуин был рукоположен только во диакона и никогда формально не был монахом, даже тогда, когда в конце своей жизни сделался аббатом. В большинстве же своем исполнители реформы и перемен в каролингском мире были монахами, и они являлись членами монашеских общин с определенным воспитанием, основывавшимся на Правиле, которому святой Бенедикт положил начало в Италии в VI веке (см. с. 343–344). На франкских территориях давно были известны и другие монашеские правила. Почему Бенедиктово восторжествовало? Одна из основных мотиваций возникла из одной драматичной кражи. В средней части долины Луары – в самом сердце Франции – находился монастырь под названием Флёри. До сих пор стоит его более поздний романский храм – монументальная дань престижу древней монашеской традиции и продукт весьма успешного паломничества, основанного на этом воровстве, которое также запечатлено в другом названии монастыря Флёри: «Сен-Бенуа-сюр-Луар» – «Святой Бенедикт на Луаре».

В конце VII века монахи из Флёри отправились в поход далеко на юг Италии, в Монте-Кассино, и там тайно выкопали тело самого Бенедикта, да плюс к тому еще и тело его сестры и сподвижницы Схоластики (чья личность предстает еще более туманно). Совершив свой набег, эта священная команда с триумфом принесла свой скарб с костями обратно на Луару, и там бенедиктинские монахи по сей день хранят их в крипте своего большого храма к непрекращающемуся огорчению бенедиктинцев из Монте-Кассино. Бенедикт не оказал никакого сопротивления своему похищению, а потому резонно предположить, что он одобрил его и таким образом дал свое обильное благословение всему народу Франции. Пребывание его мощей во франкских землях было одной из основных причин того, почему сперва франки, а позже и другие народы, которые благоговели перед франкским христианством, восприняли Правило Бенедикта как стандарт монашеской жизни. Император Людовик Благочестивый, сын Карла Великого, в 810-х годах подкрепил этот процесс распоряжением, что все монастыри в его владениях должны следовать Правилу. Оставалось теперь установить монашеские стандарты во всей латинской Европе.[717]717
  C.H.Lawrence, “St Benedict and His Rule”, History, 67 (1982), 185–194, на с. 193–194.


[Закрыть]

Карл побуждал бенедиктинцев реформировать старые монашеские общины, которые казались ему неорганизованными, пришедшими в упадок. Политика императора отражала существовавший пиетет, с которым относились к монастырям элитарные семейства Европы; в самом деле, как и во времена Пипина, Каролинги были неутомимы в оказании монастырям покровительства со стороны представителей знати, в претензии на консолидацию их власти. Императоры и аристократы состязались в наделении бенедиктинских монастырей имуществом, чтобы избавить монахов от финансовых забот.[718]718
  De Jong, “Charlemagne’s Church”, 120–122; M.Innes, “Charlemagne’s Government”, в книге: Story (ed.), Charlemagne, 71–89, на с. 85.


[Закрыть] Почему они делали эти огромные вложения? Даже если в установлении каролингской империи и ее реформах было много циничного, духовенство несло этим брутальным политикам и военачальникам здоровое чувство потребности в покаянии и смирении: эта тема идет параллельно силовой политике той эпохи, проходя в ней контрапунктом. Пипин повелел, чтобы его тело было захоронено перед западными воротами аббатства Сен-Дени под Парижем. Карл Великий в известной мере уравновесил этот жест самоуничижения, преобразив его в триумфальное прославление: он пристроил к храму этого аббатства над гробницей своего отца гигантский образец входящего в моду вестверка – отдельной секции храма с западной стороны центрального нефа.

Тем не менее сам император тоже переживал тему покаяния очень пылко и личностно. Он поручил Алкуину разработать для него личный молитвенник, который обязывал его, несмотря на статус мирянина, к регулярному ежедневному чтению вслух фрагментов из псалмов (особенно тех из них, которые обычно используются для выражения покаяния) и к детальному и особенному исповеданию своих грехов. В предисловии, адресованном императору, Алкуин напомнил ему еще об одном ветхозаветном монархе, авторе псалмов, который также был великим грешником, – о Давиде, царе Израиля.[719]719
  Реконструкцию молитвенника Карла Великого см. в книге: S.Waldhoff, Alcuins Gebetbuch für Karl den Grossen: seine Rekonstruktion und seine Stellung in der frühmittelalterlichen Geschichte der Libelli Precum (Münster, 2003), 341–391.


[Закрыть] Трудно узнать, как далеко распространялось это личное смирение и где оно становилось политической позой. Например, ни в одной из всех многочисленных величественных рукописей, которые были выполнены по поручению императора, нет ни одного изображения его самого, – но в ту пору одним из многочисленных аргументов, разработанных Каролингами против того, чтобы считать византийских императоров римскими императорами, было то, что византийские требовали почитания собственных изображений, и это стало роковым знаком их гордыни.[720]720
  Mayr-Harting, “Early Middle Ages”, 47–48. О дебатах того времени между Востоком и Западом об изображениях см. на с. 442–456.


[Закрыть] В равной степени смирение могло быть полезным политическим инструментом: если императора заставили изменить свои решения неким радикальным образом, значит, у него был готовый метод осуществления своего политического поворота на 180 градусов на церковном языке покаяния и прощения.[721]721
  Mayr-Harting, “Early Middle Ages”, 49–51.


[Закрыть]