Текст книги "Христианство. Три тысячи лет"

Пожалуй, самый знаменательный и экзотический триумф монофизитства за границами Византии состоялся далеко на юге, даже южнее Нубии, – в Эфиопии. Пути проникновения христианства в эту отдаленную горную местность неясны: о них известен лишь немногословный и загадочный рассказ в Книге Деяний, где Филипп, один из первых христианских вождей в Иерусалиме, встречается с евнухом, слугой «царицы эфиопской», с изумлением и восторгом услышавшим о том, что иудейские пророчества исполнились в пришествии Христа.[484]484
  Деян 8:26–40.


[Закрыть] Первые исторические сообщения относятся к IV веку; из них очевидно, что христианство пришло в Эфиопию не с севера, из Египта, но с востока – через Красное море, путем давних торговых контактов с Аравией и, через Аравию, с Сирией. Именно сирийскому купцу Фрументию приписывается обращение Эзаны, негуса (царя или императора) могущественного царства Аксум на севере Эфиопии. Монеты Эзаны свидетельствуют об обращении не менее личном и драматическом, чем обращение Константина: полумесяц и две звезды – традиционные национальные символы – на них резко сменяются крестом. Сохранилась надпись на греческом, в которой Эзана отказывается от своего статуса сына эфиопского бога войны и вместо этого вверяет себя заботам Троицы.

Энергичный монарх, полный решимости оставить о себе вечную память как в этом мире, так и в будущем, Эзана положил начало традиции аксумской монументальной религиозной скульптуры, поразительной, хотя и сложной для истолкования; это огромные каменные стелы, имитирующие башни, с множеством окон и дверей. Некоторые из них поистине громадны: одна, изначально, по-видимому, более ста футов высотой (судя по всему, немедленно после ее возведения она обрушилась), представляет собой один из самых крупных обелисков Древнего мира.[485]485
  S.Munro-Hay, Ethiopia, the Unknown Land: A Cultural and Historical Guide (London, 2002), 236, 272.


[Закрыть] Сообщают также – и нет оснований этому не доверять, – что Эзана установил контакты с Александрией и обратился к епископу Афанасию с просьбой прислать его народу епископа. Так с самых ранних времен сложилась любопытная традиция, существовавшая шестнадцать столетий, вплоть до 1951 года: епископ (абун) Эфиопской церкви никогда не избирался из эфиопов, но всегда приглашался из Коптской церкви, за сотни миль к северу; и, как правило, был единственным епископом на всю страну.[486]486
  Мрачный след раскола, произошедшего в 1951 году, – живое свидетельство мелочной злобы и мстительности христиан – можно найти в иерусалимской церкви Святой Гробницы. Копты изгнали эфиопских христиан из тех покоев, которые занимали они в течение столетий в храмовом комплексе Коптского патриархата. Тогда эфиопы соорудили себе хижины в нескольких ярдах от церковной кровли и по сей день живут там в благочестивой бедности и лишениях: так, всю воду для себя им приходится носить через дворы и по двум крутым лестничным пролетам.


[Закрыть]

Это означало, что в церкви абун – престарелый чужестранец, говорящий на ином языке, – не имел ни особой власти, ни возможности проявлять инициативу. Истинная власть принадлежала царям и настоятелям монастырей: монашество в Эфиопской церкви возникло рано и быстро завоевало расположение царей. Вокруг монастырей складывались династии священников, которые в прошлом, бывало, тысячами сходились принять рукоположение во время одного из редких визитов абуна в их родные места. Образование этих священников, диаконов и певчих, быть может, не выходило за пределы умения правильно отслужить литургию – что и само по себе было значительным интеллектуальным достижением. Таким образом, религия в Эфиопии не была достоянием царей – простые люди из народа сформировали эту веру. Именно благодаря этим «простецам» на протяжении столетий Эфиопская церковь, стойко перенося все удары судьбы, продолжала жить, несмотря ни на что.

Несмотря на то, что царь Эзана и отверг традиционных богов – богослужение в церкви, первым главой которой он стал, осталось уникальным и очень африканским по духу. Церковные здания в Эфиопии часто напоминают языческие храмы – они невелики и не предназначены для большого собрания прихожан: поэтому основная часть литургии проходит на открытом воздухе, под звуки барабанов и различных струнных и ударных инструментов, а священники, как и музыканты, укрываются от палящего солнца или дождя под пышно расшитыми зонтами. Вместо церковных колоколов верующих созывают на молитву звучные удары по камням, повешенным на ветвях деревьев. Литургические песнопения церкви, составляющие важнейшую часть службы, приписываются Яреду, придворному музыканту VI века. По легенде, его талант сыграл с ним злую шутку: Габра Маскель, тогдашний царь Эфиопии, зачарованный пением Яреда, не заметил, что копье, на которое он опирался, вонзилось в ногу певца. Да и сам Яред, увлеченный своим искусством, не счел нужным отвлекаться на такую мелочь (а может быть, промолчал из дипломатических соображений).[487]487
  Munro-Hay, Ethiopia, the Unknown Land, 52, о каменных колоколах см. там же, Pl. 50.


[Закрыть]

6. Эфиопия, Восточная Аравия, Красное море и Египет

Неудивительно, что во время баталий V–VI веков эта церковь, иерархически связанная (хоть и довольно слабо) с Александрией, вслед за Египетской церковью присоединилась к лагерю миафизитов. Одним из центральных понятий эфиопского богословия стало (и остается по сей день) тевахедо – единство божественного и человеческого в Спасителе, принявшем плоть. Однако, несмотря на традиционно коптское происхождение абуна, Эфиопская церковь не стала коптской по своему характеру. Куда более тесными были ее связи с семитским миром, еще до принятия христианства оставившие свой след и в эфиопском языке, и в названиях прибрежных районов Тигрей и Эритрея.[488]488
  Sundkler and Steed, 35.


[Закрыть] Именно один из семитских языков, гыыз, стал литургическим и богословским языком Эфиопской церкви – и остается им по сей день, хотя в последнее время употребляется все реже. Принятие миафизитства тоже было связано с семитским миром: по легенде, его принесли в Эфиопию девять святых, в основном сирийцы, в конце V века бежавшие в Африку от преследований халкидонитов и ставшие зачинателям и организаторами эфиопского монашества.

Семитская ориентация Эфиопии проявилась и в уникальной тяге эфиопского христианства к иудаизму. Она напоминает необычно тесные отношения с иудаизмом, сложившиеся в раннем сирийском христианстве (см. с. 200–202); однако у эфиопов эта симпатия продлилась гораздо дольше и зашла гораздо дальше. Быть может, причиной ее стали не столько непосредственные контакты с иудеями, сколько гордость эфиопов за свои древние христианские корни: первый христианин-эфиоп появляется в Книге Деяний – и в основе рассказа о встрече Филиппа с эфиопским евнухом лежит именно иудейское наследие христианства. Уединенные размышления над этой встречей в далекой африканской стране привели к неожиданным результатам: Эфиопская церковь соблюдает шаббат, верующие совершают обрезание (причем, в отличие от иудеев, обрезываются не только мужчины, но и женщины) и подчиняются иудейским пищевым запретам. Уже в XIII веке источники упоминают о том, что в церкви хранится как сокровище некий таинственный предмет – не что иное, как ковчег Завета, когда-то стоявший в Иерусалимском храме. Согласно источникам, однако, этот эфиопский ковчег был украшен крестами, что вызывает большие сомнения в его иудейском происхождении.[489]489
  S.Munro-Hay, The Quest for the Ark of the Covenant: The True History of the Tablets of Moses (London, 2006), 76–79.


[Закрыть] Увлечение иудейским прошлым довело эфиопов до крайности: начиная с XIV века в Эфиопии появляются люди, которых другие эфиопы называют «фалаша» (чужестранцы), но сами они именуют себя «Бета Исраэль» (Дом Израилев) и считают себя в самом буквальном смысле евреями! В наше время большая часть «Бета Исраэль» эмигрировала в Израиль.[490]490
  Нельзя не отметить, что происхождение и статус фалаша – вопрос очень сложный и дискуссионный: подробнее об этом см. в: Hastings, 13–16, а также 11–13.


[Закрыть]

Основным элементом сложного комплекса ассоциаций с Израилем и иудаизмом стало важнейшее произведение эфиопской литературы – «Кебра Нагаст», или «Книга славы царей». В этом сочинении, сложно датируемом и составном по содержанию, истоки эфиопской монархии выводятся из союза израильского царя Соломона и царицы Савской, легендарной правительницы Йеменского царства, о блестящем визите которой ко двору Соломона рассказывается в ТаНаХе. В «Кебра Нагаст» рассказывается (современные ученые считают это поздним дополнением), что их сын Менелик, первый царь Эфиопии, привез на родину табот, или Ковчег Завета, который и по сей день хранится в одной аксумской часовне. В каждой эфиопской церкви можно найти весьма почитаемое изображение Ковчега. В какой момент табот в Аксуме приобрел для благочестивых эфиопов такое значение – остается неясным. Современный историк, исследуя отрывочные и противоречивые свидетельства, относит эту традицию к очень поздним временам – к концу XVI века, когда нападения мусульман и болезненные контакты с «большим» христианским миром заставили Эфиопскую церковь задуматься о своих отличительных особенностях и обогатить уже существовавшие иудейские традиции (см. с. 783–784).[491]491
  О поздней датировке истории Менелика и Ковчега см.: Munro-Hay, Quest for the Ark of the Covenant, 126–128, о поздней датировке самого табота см. там же, 192–194.


[Закрыть]

Первая редакция «Кебра Нагаст», несомненно, гораздо старше: возможно, она восходит к VI веку, когда Аксум находился на пике величия. При царе Калебе эта могущественная христианская империя всерьез заинтересовалась родиной царицы Савской – Йеменом. Активная роль, которую начала играть Эфиопия в политике Йемена и Аравии, несомненно, стала одной из величайших в ее истории упущенных возможностей – и вполне объясняла позднейший интерес эфиопов к Соломону и царице Савской. В начале VI века миафизитские беженцы из Византии стекались в йеменский город Наджран (ныне на юго-западе Саудовской Аравии), где существовала христианская община, и скоро этот город стал крупным центром миафизитского христианства. В 523 или 524 году Наджран пережил страшную резню, устроенную местным правителем Юсуфом азар Ятар из йеменской княжеской семьи Химьяр: в предыдущем столетии его род обратился в иудаизм, и таким способом Юсуф выразил свое желание восстановить в Аравии Израиль. Но эфиопский царь Калеб, уже разгневанный на Юсуфа за убийство эфиопских солдат, перешел со своей армией через Красное море, разгромил Юсуфа, взял его в плен и казнил.[492]492
  Baumer, 140–142. Сирийцы называют Юсуфа Масрук, арабы – Дху-Нувас.


[Закрыть]

При поддержке эфиопов местный миафизитский правитель Абраха попытался создать в Южной Аравии государство, в котором миафизитское христианство было бы государственной религией. Быть может, таким и стало бы будущее Аравийского полуострова, если бы не внезапная катастрофа: в 570-х годах древняя и прославленная плотина Мариб, многие годы гарантировавшая сельскохозяйственное процветание региона, рухнула – несмотря на ее капитальный ремонт, предпринятый царем Абрахой. Простояв более тысячи лет, она разрушилась – и восстановлена была только в наше время. Вместе с ней погибло и процветающее общество, все богатство которого зиждилось на ирригации, а с ним в Аравии потеряло влияние и христианство. В те же годы, когда рухнула плотина, в пятистах милях к северу родился араб Мухаммад, которому суждено было стать новым пророком (см. с. 281–285). Воспоминание о падении Марибской плотины, когда цветущие сады царства Савского сменились «иными садами, приносящими горькие плоды», отзывалось болью в сердцах арабов и много лет спустя – оно вошло в Коран, книгу Мухаммадовых откровений, где катастрофа объясняется наказанием от Бога за неверность Савского царства.[493]493
  Там же, с. 141–142. О плотине: M.A.S.Abdel Haleem (tr. and ed.), The Qur’an: A New Translation (Oxford, 2004), 273 [34.16].


[Закрыть] Однако прежде чем начать рассказ о новом пророке и о том влиянии, которое оказала на мир основанная им религия, обратимся ко второму лагерю противников Халкидона – к Церкви Востока, диофизитским наследникам Феодора Мопсуэстийского.

После Халкидонского собора, на котором несторианское богословие было во многом принято, однако сам Несторий объявлен персоной нон-грата, для убежденных диофизитов наступили тяжелые времена. В Византии у них не было свого пристанища, сравнимого с миафизитской Александрией, да и за пределами империи единоверцы – сирийские христиане под властью империи Сасанидов – не могли дать им безопасного прибежища. Пятый век отмечен новыми погромами христиан со стороны зороастрийских правителей. Хуже всего пришлось христианам при шахе Яздегерде II: современный иракский город Киркук стал свидетелем убийства десяти епископов и, по сообщениям современников, 153 тысяч христиан (число связано с библейской символикой – однако не приходится сомневаться, что истинное количество убитых также было непомерно велико). Однако гонения на христиан Сасаниды устраивали лишь время от времени, так что Церковь жила и укреплялась: и, поскольку Византия поддерживала халкидонское христианство и всячески старалась умаслить миафизитов, неудивительно, что восточное сирийское христианство все более склонялось к диофизитству.

Важный сдвиг произошел в 489 году, когда византийский император Зинон, пытаясь привлечь симпатии миафизитов, закрыл Персидскую школу в Эдессе (ныне город Урфа в Турции). Эта школа была крупнейшим центром высшего образования для всех восточных христиан как в Византии, так и за ее границами; после закрытия она была перенесена на сто пятьдесят с лишним миль на восток, в город Нисибис на территории Сасанидской империи (нынешний Нусайбин на крайнем юго-востоке Турции) – и, разумеется, начала готовить диофизитских священников. В Нисибисе переводили на сирийский язык и изучались греческие книги: Церковь стремилась сохранить даже сочинения дохристианских греческих философов, рассматривая их как интеллектуальные орудия в спорах с халкидонитами и миафизитами. Но знания приходили в Нисибис не только с запада. В середине VII века христианский ученый Севир Севахт (персидская фамилия), настоятель и епископ монастыря на Евфрате, впервые описал систему математических обозначений, изобретенную в Индии, которая затем вошла в исламскую культуру, а ныне известна нам под названием «арабских цифр».[494]494
  Jenkins, 18, 78.


[Закрыть]

Ученые Нисибиса, разумеется, не имели монополии на христианское образование; еще один, более важный центр возник южнее, в городе Гондешапуре. В эпоху необычно культурного и терпимого шаха Хосрова I (годы правления 531–579), современника византийского императора Юстиниана, христианская школа в Гондешапуре сделалась крупнейшим центром светского и духовного образования, с огромной библиотекой, соединяющей в себе лучшие плоды учености самых разных стран, от Греции на западе до Индии на востоке. Основным языком обучения в школе был сирийский. После всех перенесенных страданий сирийские христиане наконец получили возможность войти в элиту Сасанидского царства – именно благодаря Гондешапуру, из которого вышло множество ученых-диофизитов, становившихся придворными врачами сначала у шахов, а затем у исламских правителей Селевкии-Ктесифона. Лишь багдадские школы, основанные через два столетия, смогли превзойти Гондешапур – и как учебные центры, и как хранилища древней культуры: постепенно этот предшественник Багдада, когда-то прославленная твердыня власти и учености, был всеми забыт, и ныне то немногое, что от него осталось – неприметные развалины вблизи иранской деревушки – не интересует даже археологов.[495]495
  Baumer, 81–84. За информацию о современном состоянии Гондешапура благодарю Себастиана Брока.


[Закрыть]

Диофизитское христианство распространялось и южнее обеих великих империй, на Аравийском полуострове, где уже давно жили христианские племена. В этот период они испытывали сильное миафизитское влияние, исходящее от соседних миафизитских держав – Эфиопии и княжества Гассанидов: мы уже видели, что это влияние оказало свое действие на правителей Савского царства (см. с. 269–270). Однако политическое соперничество гарантировало, что этой тенденции последуют далеко не все арабские христиане: напротив, некоторые принимали диофизитское христианство именно потому, что Гассаниды исповедовали прямо противоположное. В этой двоякой христианской активности в Аравии особенно любопытно то, что арабы совершенно не стремились идентифицировать себя с имперской Халкидонской церковью – куда больше их привлекали семитские версии христианства. По торговым путям из Сирии в Аравию, благодаря державе Гассанидов открытым и безопасным, пришли на полуостров сирийское богословие и сирийское благочестие. Парадоксальный след сирийского влияния – значительное число заимствованных сирийских слов в книге, гибельной для арабского христианства, Коране; по-видимому, это связано с тем, что иудейские и христианские священные тексты Мухаммад знал именно в сирийских переводах. По всей видимости, здесь, как и в других местах, где христианство имело сирийские корни, язык богослужения и богословия оставался сирийским, хотя в светской жизни по-прежнему использовали арабский.[496]496
  О заимствованных сирийских словах и связанных с ними дискуссиях см. в: A.Neuwirth, “The Qur’an and History: A Disputed Relationship”, Journal of Qur’anic Studies, 5 (2003), 7–10.


[Закрыть]

К VI веку сформировалась Церковь Востока, полностью независимая от византийских епископов и стойко приверженная богословию, осужденному в Халкидоне. Главный ее епископ или патриарх, пребывавший обычно в одном из крупных городов Сасанидской империи, носил титул католикос, т. е. епископ Вселенной – притязание ничуть не менее оправданное, чем у епископов Рима или Константинополя, учитывая огромные пространства и все возрастающее число верующих, видевших в этом епископе своего архипастыря. Духовная жизнь диофизитов, как и у миафизитов, и у мелхитов-халкидонян, основывалась на стремительном распространении монашества. Из-за потрясений конца V века многие монастыри на Востоке пришли в упадок, и в 571 году влиятельный монах Авраам Кашкарский разработал устав, который должен был вернуть монашеской жизни былой аскетизм. Семнадцать лет спустя, пересматривая устав Авраама, его преемник Дадишо, настоятель Великого монастыря в горах Изла над Нисибисом, дополнил их критерием чистоты вероучения: всякий, кто «не приемлет православных Отцов Мар Диодора [Тарсского], Мар Феодора [Мопсуэстийского] и Мар Нестория, да будет неизвестен нашей общине».[497]497
  Baumer, 129. Мар – по-сирийски «господин» или «учитель», используется как синоним «святого».


[Закрыть] Диофизитские монастыри немало выиграли от военных успехов шаха Хосрова II на византийских территориях Восточного Средиземноморья. Несколько десятилетий, начиная с 605 года, шах контролировал холмы Тюр-Абдин, где до того монастыри делились на мелхитские и миафизитские общины (см. с. 250). Однако с начала VII века Тюр-Абдин становится регионом диофизитских монастырей: некоторые из них существовали много столетий, и лишь в 1838 году последние монахи покинули этот удивительный анклав христианского благочестия.[498]498
  Там же, с. 91–93.


[Закрыть]

Церковь Востока распространилась на огромные расстояния от своих родных мест на восток, по морским и сухопутным дорогам, соединяющим Византию и империю Сасанидов с Индией и Китаем, – и, что примечательно, без какой-либо государственной поддержки. Все началось, повидимому, с церквей и священников для сирийских диаспор вдали от родины; однако эти зарубежные церкви занимались также и миссионерством – неудивительно, учитывая природное красноречие и умение убеждать, приносившее сирийским купцам такой успех по всей Азии. В течение IV–V веков восточные сирийцы вышли за пределы империи Сасанидов и создали очаги христианства среди народов Центральной Азии; на протяжении следующих столетий они неуклонно продвигались вперед, так что и теперь в горах и долинах Самарканда, где много столетий царствует ислам, можно с удивлением обнаружить резные средневековые кресты с надписями на сирийском языке.[499]499
  Там же, с. 169–170.


[Закрыть]

Уже в очень раннюю эпоху сирийцы принесли христианство в Индию. Нынешняя индийская церковь Мар Фомы считает своим основателем апостола Фому – что вовсе не невероятно, ибо археологические свидетельства говорят о том, что в I веке н. э. Римская империя активно торговала с Индией. На преданиях о Фоме основано апокрифическое сирийское сочинение начала III века, повествующее о его приключениях на полуострове Индостан (см. с. 226). К IV веку на Малабарском побережье на юго-западе Индии (нынешняя Керала) существовала более или менее организованная церковь, подчинявшаяся епископу одного из главных торговых портов Сасанидской империи, Рев-Ардашира (нынешний Бушер в Персидском заливе).[500]500
  Там же, с. 235.


[Закрыть] Столетие спустя христианский писатель из Александрии по имени Косьма берет себе прозвище, указывающее на путешествие в Индию, – Индикоплевт (букв. плававший в Индию); впрочем, побывал он не только там – в 520-х годах Косьма стал свидетелем победоносной войны эфиопского царя Калеба в Йемене (см. с. 269). Несмотря на египетское происхождение, Косьма Индикоплевт был диофизитом, глубоко почитал труды Феодора Мопсуэстийского и Диодора Тарсского, а о современном ему «отце-раскольнике», изгнанном епископе Феодосии Александрийском, отзывался очень нелестно. Он гордился Церковью Востока, распространившей христианство от Персии до Индии и даже до Цейлона, и с законной гордостью писал о том, что благодаря своим путешествиям убедился: «Вся земля полна христиан, и Евангелие проповедано по всему миру». К великому сожалению современных историков, единственный уцелевший труд Косьмы посвящен вопросам космологии, причем выводы его основаны на ошибочном предположении, что земля плоская. Однако нам стоит быть благодарными Косьме и за случайные замечания о том, что он действительно знал, – слишком мало у нас иных источников.[501]501
  Полезный перевод, хотя и основанный на не вполне удовлетворительной версии текста, можно найти в: J.W.McCrindle (ed.), The Christian Topography of Cosmas, an Egyptian Monk (Hakluyt Society 1st ser. 98, 1897). См. особенно там же, 55–56, 118–120, 351–352.


[Закрыть]

Христиане Фомы сумели наладить отношения и с нехристианскими элитами, и с окружающим обществом в целом. Древнейший памятник их истории, не считая резных каменных крестов, – это пять медных плит, на которых выбит перечень налоговых льгот и корпоративных привилегий, дарованных им местными царями и князьями в VIII–IX веках.[502]502
  Baumer, 29–30.


[Закрыть] Их образ жизни, за вычетом некоторых обычаев, почти не отличался от образа жизни их соседей-индуистов, и в индуистском обществе они пользовались уважением. Индийские христиане никогда не порывали связей ни со своими единоверцами-диофизитами на Ближнем Востоке, ни даже с халкидонитской церковью далекого Запада. Примечательна история контакта индийских христиан с Англией IX столетия, о котором рассказывается в нескольких версиях «Англосаксонской хроники»: великий король Альфред Уэссекский, говорится там, отправил своего приближенного по имени Сигехельм в паломничество в Индию, к могиле апостола Фомы.[503]503
  Сомнения в том, что Сигехельм доплыл до Индии, а также предупреждение против смешения его с епископом Шерборнским, носившим то же имя, см. в: D.Pratt, “The Illnesses of King Alfred the Great”, Anglo-Saxon England, 30 (2001), 39–90, at 69–70.


[Закрыть] Индийские христиане жили спокойно и не знали бед вплоть до XVI века, когда столкнулись с воинственными и агрессивными католиками: те, не одобряя ни их культурных компромиссов, ни «ереси несторианства», немало сделали для того, чтобы уничтожить культурное и бытовое своеобразие индийских христиан и памятники их истории (см. с. 774–775).

В любой стране Церковь Востока продолжала держаться своих сирийских корней – а сирийское христианство с древнейших времен отличалось ярким своеобразием. Отличия от Запада только радовали диофизитов – ведь это были отличия от заблудших! Повсюду, куда бы ни заносила ее судьба, Церковь Востока свято хранила память пророка Ионы (вымышленный герой одного из увлекательнейших библейских повествований). Большинство христиан почитало его как символ воскресения, ибо он провел три дня во чреве огромной рыбы; однако Церковь Востока не забывала и о том, что Иона достался рыбе на обед, когда тщетно пытался увильнуть от Божьего поручения, – идти проповедовать спасение ненавистному ассирийскому городу Ниневии. А теперь задача Ионы выполнена – в Ниневии есть христианский епископ Церкви Востока! Богословие двух природ во Христе помогало Церкви Востока хранить и развивать прозрение Феодора Мопсуэстийского о том, что по своей человеческой природе Христос стал Вторым Адамом. Следовательно, он – истинный образец для всех сыновей и дочерей Адамовых, и люди должны делать все возможное для того, чтобы подражать святости Христа. Ради такого подражания монахи сирийской традиции порой прибегали к ужасающему самоистязанию. Однако эта мысль представляет собой и оптимистический полюс христианского спектра представлений о ценности, потенциале и возможностях человека; ведь если Иисус обладал человеческой природой во всей ее полноте, значит, она хороша по определению и все люди изначально, по природе своей, хороши, даже если впоследствии им предстоит испортиться. Какой контраст с безудержным пессимизмом, слишком часто обуревавшим Латинскую церковь начиная с Августина Гиппонского и его внимания к первородному греху! (см. с. 331–335).