Текст книги "Христианство. Три тысячи лет"

Датировать этот текст и время деятельности Патрика трудно, но, похоже, это первая половина V века, следующее поколение после кончины Мартина Турского – время, когда Западную церковь все еще раздирали пелагианские споры (см. с. 340–342), и эти конфликты находят отзвуки в творении Патрика. Внук священника, он сообщает нам название своего родного города – Bannavemtaberniae, попытки отождествить который вызывали много дебатов, но, вероятно, это было одно из небольших поселений вдоль Вала Адриана.[661]661
  C.Thomas, Christianity in Roman Britain to ad 500 (London, 1981), 310–314: наиболее вероятно, что это было поселение рядом с фортом Бёрдосуалд около Карлайла, который можно отождествить с крепостью Банна.


[Закрыть] Еще подростком Патрика взяли в плен и обратили в рабство разбойники из Ирландии, и после странствия в Галлию и возвращения к себе на родину он почувствовал, что должен отправиться обратно в Ирландию, чтобы действовать там в качестве епископа, подбирая то, что осталось от миссии предыдущего епископа Палладия. Из этого текста, как и из более позднего послания, явствует, что Патрик немало сталкивался с досадной оппозицией и в Британии, и на юге Шотландии, и в Ирландии; эту оппозицию в значительной части составляли его собратья-христиане, но она не упоминается в позднейшей легенде. Патрику суждено было стать Апостолом Ирландии и в итоге – благодаря странствиям ирландцев по всему свету – святым, вдохновляющим свое почитание во всей современной Католической церкви. Но его посмертному влиянию надлежало распространиться еще дальше, поскольку годы его странствий по морям (как и слава изгнавшего из Ирландии змей) вдохновляли бесчисленное множество африканцев, которые тоже ощущали себя жертвами порабощения европейцами (см. с. 784).[662]662
  О Палладии и Патрике см.: Stevenson (ed., 1989), 378–384.


[Закрыть]

Патрик и его преемники как епископы в Ирландии встретили там общество, весьма отличное от того фрагментарного состояния основной части Европы, которое имело место после распада империи. На острове не было центральной власти или (что важно) какой-либо памяти о таковой, а вместо этого существовало большое скопление группировок-туата (tuatha), возглавляемых династическими вождями. Их власть над сородичами и теми, кто от них зависел, основывалась на их способности обеспечивать защиту от других династических вождей и ходатайствовать перед сверхъестественными силами об изобилии урожая и скота. Вероятно, ошибочно называть этих вождей «королями», поскольку было их на острове порядка 150–200 одновременно. С той поры, когда церковь впервые заключила альянс с сильными мира сего, никакой христианский епископат никогда ранее не встречался ни с чем подобным. Ломая голову над тем, как сделать такую ситуацию плодотворной, епископы пришли к мысли, что укоренить церковь в ирландском обществе можно путем насаждения мужских и женских монастырей.[663]663
  Fletcher, The Conversion of Europe, 87–92.


[Закрыть]

Патрик уже с гордостью говорил о «сынах и дочерях шотландских [ирландских] вождей… о которых известно, что они стали монахами и девами Христовыми».[664]664
  Stevenson (ed., 1989), 380.


[Закрыть] Эта связь с вождями открывала путь к материальному обеспечению монастырей: в условиях ирландских юридических обычаев было бы невозможно обеспечить монастырям независимое имущество для их поддержания, что было нормальным в прежней империи, и поэтому монастыри становились частью совместного имущества великих семей. В результате росла сеть христианских общин, тесно вовлеченных в жизнь каждой местной династической группировки, взращивая христианскую жизнь по всему острову все с большей силой, поскольку монастыри были теснейшим образом сплетены с гордостью и дохристианскими традициями каждой группировки-туат (tuath). У многих туата не было ничего зафиксированного или продолжительного, и – как отражение странствующего характера немалой части ирландского общества – церковь взрастила особый феномен кочующих церковных семей, в которых священство и забота о храмах передавались от одного поколения другому; в своих миграциях они несли с собой истории своих святых основателей, распространяя один и тот же культ в далеко разъединенные друг от друга части острова.[665]665
  P.Ó Riain, “Irish Saints’ Cults and Ecclesiastical Families”, в книге: A.Thacker and R.Sharpe (eds.), Local Saints and Local Churches in the Early Medieval West (Oxford, 2002), 290–302.


[Закрыть]

Изумляет то, какое количество ранних христианских сооружений и по сей день можно видеть на западе Ирландии и на островах в Атлантическом океане вблизи западного побережья. В основном это развалины монастырей: сухая кладка, неупорядоченное скопление келий и залов внутри ограды, подобно жилищам тех вождей, которые их обеспечивали. Также ошеломляют своей экстравагантной красотой и изысканностью многочисленные сохранившиеся предметы искусства, служившие священной жизни этих общин: иллюминированные рукописи, которые написаны красивым и совсем особенным латинским шрифтом, бронзовые колокола, металлические жезлы, с любовью сохраненные несмотря на насилие и разрушения последующей истории Ирландии, ибо они стали реликвиями, связанными с ранними святыми, будучи не менее важными, чем их кости. Кельтская христианская культура в своем благочестии произвела огромное количество таких священных предметов. Любознательный и падкий до сплетен историк Гиральд Камбрийский (Уэльский) в XII веке особо отметил то, какое значение придавалось этим предметам, говоря, что в Шотландии, Ирландии и Уэльсе люди больше боялись нарушать клятвы, принесенные на колоколах, жезлах и тому подобном, нежели клятвы, принесенные на книгах Евангелия.[666]666
  N.Edwards, “Celtic Saints and Early Medieval Archaeology”, в книге: Thacker and Sharpe (eds.), Local Saints and Local Churches in the Early Medieval West, 225–266, на с. 251–252.


[Закрыть]

Духовно кельтская монашеская жизнь была такой же напряженной, как и то, что происходило в пустынях Египта или Ближнего Востока. Изможденные голодом монахи стояли склонившись на скалистых утесах Скеллигских островов, где штормовой ветер бил им в лицо, а ужасающий вид вод перед их глазами позволял им наблюдать, как по поверхности Атлантического океана пляшет от радости солнце, празднуя Воскресение Христово в день Пасхи (см. илл. 8). Они и вправду имели возможность контактировать с сирийскими или египетскими христианами, по меньшей мере через книги, появившиеся на свет на самых дальних обочинах Византийской империи и привезенные на Запад. Вполне правдоподобно некогда высказанное предположение, что поразительная сложность живописных узоров, обнаруживаемых в таких кельтских церковных рукописях, как текст Евангелия, известный под названием «Книга из Дарроу», и похожие узоры в кельтской скульптуре того же времени обязаны своим происхождением тем путешествиям в Шотландию и Ирландию, которые совершил давно утраченный список сирийского манускрипта согласования евангелий, носившего название «Диатессарон». До этих произведений, датируемых концом VI века, в кельтском искусстве почти не было попыток изображать человеческие фигуры; их внезапное появление позволяет предположить какой-то внешний стимул. Другой список того же текста Диатессарона, иллюминированный в сирийском монастырском анклаве Тур Абдина, впоследствии оказался во Флоренции, и, несмотря на то, что он датируется несколькими веками позже, чем «Книга из Дарроу», в нем есть ряд фигур, представленных точно в той же уникальной манере, что и некоторые из дарроуских ключевых иллюстраций. Другие особенности кельтского христианского искусства – даже такой наиболее эмблематический мотив, как кельтский крест, – обнаруживают прецеденты в искусстве коптского христианства.[667]667
  О связях с Сирией см.: Dalrymple, 109–111; о Диатессароне см. на с. 181–182. О связях между кельтским крестом (крестом с кругом) и Египтом через коптский погребальный плат, находящийся сейчас в Миннеаполисе, см.: W.Horn, “On the Origin of the Celtic Cross: A New Interpretation”, в книге: W.Horn, J.White Marshall and G.D.Rourke, The Forgotten Hermitage of Skellig Michael (Berkeley, 1990), 89–98, особенно с. 92.


[Закрыть]

Эти непредвиденные связи между Ближним Востоком и самым отдаленным западом Европы породили кельтское богословие, в котором слышатся отзвуки традиции Оригена и Евагрия, сколь бы далеки они ни были территориально. Насельники кельтских монастырей взяли тот же курс в спорах против Августина на тему благодати, что и их собратья-монахи Иоанн Кассиан и Викентий Леринский: они желали подчеркнуть важность для людей стремления к совершенству. Один ирландский комментатор выразил в резюме на полях своей рукописи «Предисловие к Псалмам» Иеронима тот оптимизм, который стоял за духовными битвами кельтских монахов в их холодных, продуваемых ветром кельях: «В природе каждого человека – делать добро и избегать совершения зла».[668]668
  M.W.Herren and S.A.Brown, Christ in Celtic Christianity: Britain and Ireland from the Fifth to the Tenth Century (Woodbridge, 2002), 96–97; ср., однако, аргументы Френда [W.H.C.Frend] против их основного тезиса о том, что ирландцы и другие христиане в Британии восприняли свое богословие непосредственно из пелагианства: JEH, 55 (2004), 140.


[Закрыть] Из этого богословия нравственной борьбы произошла одна характерная ирландская практика благочестия, которой суждено было стать важной особенностью всей Западной церкви. Ирландское духовенство разработало для собственного пользования серию «тарифных книг». Они были основаны на идее, что не только грех может быть искуплен через епитимию, но и можно выработать точные шкалы для определения того, какая епитимия соответствует какому греху: тарифы на прощение. Духовная жизнь рассматривалась как непрестанная череда небольших шагов назад, которые трудолюбиво компенсируются перед следующим небольшим падением. Монахи использовали свои тарифные книги, чтобы помогать мирянам, которые были подавлены чувствами вины и позора.

Когда в VII веке миссионеры из Ирландии и Шотландии начали распространять свою веру в Северной и Центральной Европе, они принесли с собой и тарифные книги: это были первые «пенитенциарии», или руководства по епитимиям для духовенства в его работе с паствой. Такая идея приобрела огромную популярность: кто не обрадуется, получив возможность выполнять какое-то конкретное задание, пусть и трудное, с целью снять бремя вины? Это стало основой средневековой системы покаяния в Западной церкви, длившейся много веков, – практики, сводившейся к тому, что каждый неоднократно исповедовался в грехах священнику, который затем справлялся по книге или по своей памяти и налагал необходимую епитимию. Несмотря на успех этой системы и ее принятие в пастырскую практику Церкви, в целом она напрямую противоречила Августинову богословию благодати, и именно ей надлежало стать тем предметом, который, как мы увидим, постепенно вел к расколу Западной церкви в Реформации XVI века.[669]669
  D.Bachrach, “Confession in the Regnum Francorum (742–900): The Sources Revisited”, JEH, 54 (2003), 3–22, на с. 9–10. О Реформации см. главу 17.


[Закрыть]

То, что отдаленный угол Европы смог оказать такое глубокое влияние на всю церковь, является свидетельством неутомимой энергии кельтских христиан, для которых море было чередой тропинок и к их соседям, и к совсем далеким культурам. Кельты хранили как сокровище легенду о святом Брендане, который плавал на запад открывать новые земли: она веками подпитывала гордость ирландцев, что они опередили Христофора Колумба, и, бесспорно, является свидетельством открытости ирландского общества для такой возможности. В конце VI века один из величайших ирландских монашеских лидеров по имени Колумба, или Колум Килле («Голубь Церкви»), не только основал монастыри в Дарроу и Дерри в Центральной и Северной Ирландии, но также построил островной монастырь далеко на севере на острове Айона (Иона), остающийся одним из самых известных святых мест на Британских островах. Он часто плавал по морю между различными основанными им обителями.[670]670
  Fletcher, The Conversion of Europe, 92–93.


[Закрыть] Но при всей своей отваге Колумба вращался все-таки в пределах гэльского кельтского мира. Один из его младших современников, тоже Колумба (но, чтобы удобнее было отличать, условно называемый Колумбаном), нашел новый, более требовательный образ для своих путешествий: последовать библейскому примеру Авраама и идти к чужим народам, чтобы исполнять волю Божью.

Первые свои путешествия Колумбан (вероятно, в 580-х годах) предпринял в христианскую Галлию, где он основывал монастыри, и это не вызвало особо сердечной благодарности у тамошнего епископата. Одна литургическая проблема неоднократно оказывалась источником трений между кельтскими и не-кельтскими католиками: это была проблема даты празднования Пасхи – самого раннего и самого важного из христианских праздников. Возникшая напряженность заставила Колумбана отправиться на восток – туда, где сейчас Швейцария, и очевидно, что первоначально он не предпринимал миссий к язычникам: его путешествия можно рассматривать как кампанию по обновлению, адресованную к более широкому старому христианскому миру, которым изначально было взлелеяно ирландское христианство. Колумбану удавалось это осуществлять, конечно, в силу того основополагающего решения кельтских христиан, которое сохранило латынь как язык богослужения и использовавшейся в нем Библии. Естественно там, где Колумбан обнаруживал, что попрежнему превалируют нехристианские обычаи, он пытался что-то с этим сделать, следуя примеру великого Мартина, который демонстрировал силу христианского Бога против всех Его низших соперников. Рассказы о подвигах Колумбана, вероятно, оказались для его биографов искусным маневром, который отвлекал внимание от его конфронтации с франкскими епископами. Одним из лучших своих подвигов Колумбан совершил в Брегенце, где его привел в ярость вид огромной бочки пива, приготовленного народом в честь свирепого бога Водена. Колумбан не имел ничего против алкоголя, но он не желал видеть того, как все это пиво будет потрачено на ложного бога, а потому он нанес упреждающий удар, сильно дунув на гигантскую бочку. Она взорвалась, и Воден лишился своего пива. На присутствующие толпы народа произвело глубокое впечатление, что Бог Колумбана может быть до такой степени разрушительным, и миссия оказалась успешной. Из Швейцарии Колумбан двинулся дальше, в средоточие западного христианства – Северную Италию, где он умер в 615 году в только что построенном им монастыре в Боббио.[671]671
  Там же, 93–96.


[Закрыть]

Колумбан показал пример миссии из Ирландии и Шотландии, и другие кельтские монахи распространили его опыт еще дальше, неся христианство за пределы призрачной границы империи в Северную Европу. Но теперь и другая миссия стартовала в противоположном направлении, посланная из самого Рима папой Григорием I. В 597 году – в том самом году, когда на далеком острове Айона умер аббат Колумба, – группа монахов и священников отправилась по поручению папы из Рима: они были посланы на Британские острова под руководством монаха по имени Августин из основанного Григорием монастыря Святого Андрея. Был в этой миссии к англосаксам некоторый налет поспешности и импровизации, и это наводит на предположение, что папа Григорий загорелся энтузиазмом по поводу Англии внезапно. Когда миссионеры отправлялись в путь, ни один из них не говорил ни на каком англосаксонском диалекте, и Григорий дал довольно нелепый совет взять по пути нескольких франкских переводчиков, чтобы те помогли наладить общение с потенциальной паствой.[672]672
  L.Sherley-Price and R.E.Latham (eds.), Bede: A History of the English Church and People (rev. edn, London, 1968), 66–67 [1.23].


[Закрыть] Англосаксы сохранили самовосхваляющую байку, которая поныне остается наиболее известным рассказом об интересе Григория к Англии: папа был поражен красотой нескольких английских мальчиков-рабов на рынке в Риме. Поинтересовавшись, откуда они, и получив ответ, что они Angli, он заметил, что это наименование подобает тем, у кого ангельские лица, и оформил эту веселую мысль в виде гирлянды дальнейших благочестивых латинских каламбуров. Традиционно замечания Григория были резюмированы в неправильной цитате, которая, тем не менее, удачна: «Non Angli sed angeli» («Не англы, но ангелы»). Такая милая сказка могла бы служить хорошим объяснением того, чем была мотивирована импульсивность папы, так что в основе своей она может быть правдой.[673]673
  Там же, 99–100 [II.1], а также: J.Richards, Consul of God: The Life and Times of Gregory the Great (London, 1980), 238–241. Следует особо оценить такое расширение этой ошибочной цитаты, как «Не ангелы, но англикане»; см.: W.C.Sellar and R.J.Yeatman, 1066 and All That (London, 1975 edn), 14.


[Закрыть]

Очевидно, Григорий не так уж много знал об острове, на который отправилась его миссия. Он представлял себе свою новую церковь, проецируя на нее структуры прежних имперских провинций Нижней и Верхней Британии, так что в бывших колониальных столицах Лондинии (Лондон) и Эбораке (Йорк) смогут находиться два епископа-митрополита, у каждого из которых будет по двенадцать епископов, подобно числу апостолов: все очень четко, если не учитывать того, что прошло уже двести лет и Англия давно поделена между группой англосаксонских королевств, а Лондон стал захолустьем. Вместо этого новый епископ Августин признал существующее положение вещей и обосновался на крайнем юго-востоке в Кенте – ближайшем к континентальной Европе королевстве, где король-язычник Этельберт женился на франкской принцессе-христианке по имени Берта и где все еще присутствовало живое чувство значимости римского прошлого. Королевской столицей Кента был один бывший римский город, теперь называвшийся Кентербери. Когда позже политическое могущество ушло из Кента, последующие англосаксонские епископы и архиепископы – преемники Августина – поняли, что им выгодно чуть-чуть дистанцироваться от властолюбивых монархов Уэссекса или Мерсии, и оставались в Кентербери. Лишь намного позже, в XII веке монархи из Анжуйской династии сделают возрожденный город Лондон своей столицей, усовершенствовав также дворец к западу от него в Вестминстере. Затем Кентерберийские архиепископы стали экспериментировать с извлечением возможностей из новой обретенной ими собственности в центре самого Лондона, на месте нынешней приходской церкви Сент-Мэри-ле-Боу, но вскоре изменили свой курс. Они подумали, что мудрее для них будет обустраивать свое небольшое поместье в Ламбете, который находился на расстоянии недолгого пути на барже из Вестминстера через реку Темзу, и построенный там новый дворец стал настоящим местом их деятельности в значительно большей степени, чем Кентербери. Один архиепископ конца XII века даже попытался исполнить замысел Григория и перенести в Ламбет свой кафедральный собор: этот план не осуществился только из-за его смерти во время крестового похода.[674]674
  T.Tatton-Brown, Lambeth Palace: A History of the Archbishops of Canterbury and Their Houses (London, 2000), особенно с. 15–20. Об остающемся до сих пор загадочным кентерберийском плацдарме в Лондоне, представленном романской криптой церкви Сент-Мэри-ле-Боу см. эссе, авторы которого M.Byrne и J.Schofield, в книге: M.Byrne and G.R.Bush (eds.), St Mary-le-Bow: A History (Barnsley, 2007), 21–29, 79–89. Последний Апелляционный суд провинции Кентербери по-прежнему ассоциируется с этой церковью.


[Закрыть]

9. Христианская Западная Европа в VII веке

К счастью, мы знаем очень много об английской миссии Августина благодаря блистательной и увлекательной Церковной истории Беды – нортумбрийского монаха, жившего столетием позже миссии Августина (около 672–735). Беда был в свое время величайшим историком во всей Европе, да и, вероятно, величайшим за многие века до и после себя. Он с восхитительной честностью отбирал информацию из доступных ему источников. Зачастую можно узнать, откуда он брал материал. Например, кентерберийские монахи снабдили его большим количеством официальных документов, лежащих в основе его рассказов о Григории и Августине. Он часто сообщает нам статус и источник информации, особо заостряя на них внимание, и можно представить, как страстно искал он то, что сейчас можно было бы назвать устной историей: «Священник, (…) правдивейший муж по имени Беда, поведал мне, что некий старец рассказывал ему…», и т. п.[675]675
  Sherley-Price and Latham (eds.), Bede, 132 [II.16]. [Прим. пер.: Русский перевод Церковной истории Беды цитируется по изданию: Беда Достопочтенный, Церковная история народа англов. Пер. с лат., вступ. статья, комментарии В. В. Эрлихмана. СПб.: Алетейя, 2001].


[Закрыть] В этом Беда равен Фукидиду и намного менее легковерен, чем Геродот (см. с. 58–59).

Несмотря на восторженное отношение к миссии Григория, Беда был достаточно честен, признавая, что Августин пришел не в ту землю, где совсем не было христиан. Уже был епископ в Кентербери – франкский капеллан королевы Берты, – и уже был действующий храм, освященный либо франками, либо ранними британскими христианами в честь святого Мартина Турского. В Кентербери до сих пор вызывает волнение сохранившийся остов этого сооружения, встроенный в строгое средневековое храмовое здание на окраине древнего города. Следует иметь в виду, что епископы тогда не воспринимались как посредники для улаживания проблем или как странствующие посланники: они находились в тех или иных местах, потому что там была паства, которую нужно было вести.[676]676
  R.Collins, Early Medieval Europe 300–1000 (Houndmills, 1991), 170.


[Закрыть] И непохоже, чтобы епископ Людхард служил просто для маленькой колонии франков, живших за пределами родины, ибо один любопытный факт должен поразить каждого, кто читает письма Григория к Августину, сохраненные Бедой. Из них всегда цитируют некоторые яркие места, касающиеся обращения, но на самом деле огромная доля внимания Григория занята обсуждением секса, а конкретнее – ритуальной нечистоты. Григорий довольно долго оспаривает тех людей, которые приводили в замешательство Августина своими жесткими суждениями о том, что составляет сексуальную нечистоту. Такие ригористы хотели заимствовать из Ветхого Завета те правила, которыми регламентировалось недопущение до храмового богослужения, и в среде своих современников применить эти нормы к беременным женщинам и к сексуальным отношениям супругов.

Очевидно, что такими озабоченными людьми были христиане, поскольку нехристиан вряд ли интересовал бы Ветхий Завет, да и, вероятно, они вообще о нем не знали. Римские миссионеры столкнулись с трудностями, потому что они встретились со значительной группой опытных местных христиан, придерживающихся иных канонов.[677]677
  R.Meens, “Ritual Purity and Gregory the Great”, в книге: R.N.Swanson (ed.), Unity and Diversity in the Church (SCH, 32, 1996), 31–43, на с. 35. Cf. Sherley-Price and Latham (eds.), Bede, 76–83 [I.27–28].


[Закрыть] Всего за несколько десятилетий до прибытия Августина перевес сил в равнинной Англии был все еще на стороне не саксонских военачальников, а кельтских бриттов. Определенно, бриттская популяция не была уничтожена или изгнана далеко на запад, как нередко утверждали историки в прошлом, но оставалась на прежнем месте, оказываясь даже более способной осваивать англосаксонский язык, нежели англосаксы – кельтские языки (plus ça change)^*32. Многие из этих бриттов до известной степени станут христианами: христианство пришло в 597 году в равнинную Англию не как какое-то разительное новшество. Тогда чем отличалась миссия Августина? Главным образом – но критически – своим упором на послушание Риму.