Текст книги "Хозяин Амура"

Глава 15

Москва, Кремль, Теремной дворец. Начало декабря 7154 (1645)

Окованная железными полосами дверь гулко закрылась, звякнув вычурной щеколдой, скрыв за собой мельтешение озаряемых свечным светом фигур и их сдавленные волнением голоса от любопытных глаз столпившихся в коридоре людей. Ввалившийся в коридор боярин, кажущийся огромным, словно медведь, из-за своей богатой шубы, привалился к косяку, тараща глаза. Крупные капли пота блестели на его лбу, взгляд был затуманен, будто боярин мертвецки пьян. С трудом разлепив губы, он прохрипел:

– Все, отмучился государь! Преставился...

Впущенный боярином до мерзости тяжелый, спертый воздух помещения, где долгие месяцы находился несчастный Алексей Михайлович, наполненный парами снадобий и химикалий, заставил Бориса Морозова поморщиться. Прикрыв рот широкой ладонью, на пальцах которой красовалось несколько перстней с крупными каменьями, он чихнул и, тяжело зыркнув на окружавших его людей, ждавших от опекуна только что скончавшегося царя каких-то важных слов, проговорил:

– Чего буркала выпучили? Подымайте людишек, живо! Делати все, как уговорено было. Аль не слыхали?! Ну! – Слова свои Морозов дополнил стуком посоха о пол.

– Не станет ли спешка излишней, Борис Иванович? – произнес один из приближенных бояр.

– Не успеем сейчас – Никита свое непременно урвет, – уже спокойным тоном пояснил Морозов и с ухмылкой добавил: – А ты, Илья Данилович, вовремя государю и мне тестем стал! – И, кинув взгляд на запертую дверь, из-за которой раздавался женский плач и стенания молодой жены, Борис быстрым шагом покинул коридор, заставив вжаться в стены царских рынд, шедших на смену. За ним последовали и остальные, шумно шурша полами одежд. Языки свечного огня поколебались, и по причудливо расписанным стенам заплясали тени.

* * *

Уже к обеду следующего дня скорбная весть о кончине государя, выйдя из деревянного терема, где жил несчастный Алексей Михайлович последние месяцы, да обогнув Успенский собор, где царь, по настоянию своего дядьки-опекуна, обвенчался с Марией Ильиничной Милославской в краткий миг облегчения от хвори, миновала толстые стены Московского Кремля и ушла в народ. Оный, немедля оказавшись взбудоражен, принялся собираться на торжищах, в церквах, у ворот монастырей и просто на площадях и улицах, где горожане и приезжие людишки стали с увлечением выспрашивать друг у дружки, как, мол, случилась беда-то такая. Гул колоколов сгонял черные стаи тревожно гомонящего воронья с насиженных мест, заставляя их долгое время летать над крышами домов. Он же выгонял на улицы и людей. Узнав о случившемся, многие плакали, государя юного жалеючи. На торжище, что длинными рядами лавок занимало Красную площадь, также собиралась гудящая, словно растревоженный улей, людская толпа. Здесь, в этот час, как и во многих иных местах в столице, встревоженные горожане слушали тех, кто хоть что-то знал или пытался таковым казаться. Несмотря на мороз, толпы на улицах с каждым часом росли в числе, и вскоре в них стали захаживать разные личности с бегающими глазками и срывающимися на сип голосами. И если одни из них по привычке стали предрекать скорый Апокалипсис и всеобщую гибель от насылаемых диаволом моров, то другие принялись талдычить о лекарях-убийцах. Дескать, от них все зло и учиняется – и хворобы они приносят, и пагубы наводят, да и падежная болезнь, без сомнения, их промысел.

– Немецкие лекари государя нашего погубили!! – раздавался истеричный вопль у начала рыбного ряда. – И прежних государей они изводили!

С этим кличем многие поспешили согласиться. Как же оно иначе-то, немцы – от них все зло! Немцы завсегда виновны! И вот уже толпа суровеет, вытирая рукавом подмерзшие на морозе сопли.

– Извели-и государя-я!

Откель ни возьмись выкатываются бочки с хлебным вином... Шум. Гомон. Вскрики.

– А кто Немцов на Москве привечает?! Кто привел их к государю-у?

– Кто?? – разом выдыхает быстро захмелевшая толпа.

– Известное дело кто! – разоряется щербатый мужик в распахнутом красном кафтане. – Никитка, государев дядька!

– Верно! Он немцов привел! – пьяно ярится, подначивая людей, второй, пялясь бессмысленным взглядом выпученных глаз.

– А ну! – растолкав нескольких мужичков в драных зипунах, на открытое место выходит вдруг широкоплечий, плотный купчина с окладистой бородой. С вызовом посмотрев на заводивших толпу горлопанов, купец закричал, оглядывая собравшихся москвичей, притихших теперь в ожидании дальнейшей потехи. – Люди добрыя, люд московской! – застягивая слова, зычно заговорил купец. – Гляньте-ко, что деется! Людишки вора Борьки Морозова на Никиту Ивановича клевещут, аки на злодея, убивца!

– Так и есть! – вскричал щербатый. – Никитка и есть злодей!

– Лжа это! – сжав кулаки, прокричал купчина. – У тела государева токмо Борька и был, денно и нощно! Неча...

– Сучий потрох!

Сильный удар в ухо поколебал купчину, второй, в нос, сбил его с ног. Толпа охнула, передние мужики подобрались. А щербатый, поигрывая свинчаткой, хотел уж приложить противника еще раз, как откуда-то сбоку раздался вопль:

– Пошто Демьяна бьешь, сволота?!

– А чего слухать его, Никиткиного холопа? – ощерился дружок щербатого.

На него тут же кинулись двое крепких мужиков – то были приказчики сбитого с ног купчины. Они принялись умело мутузить обоих смутьянов, а поднявшийся и утеревший юшку купец, раззадорившись, принялся помогать. Толпа свистела и улюлюкала, довольная зрелищем.

Подобное происходило по всей столице – люди боярина Бориса Морозова везде терпели неудачу. Москвичи, уважительно относившиеся к Никите Романову, неизменно прогоняли, а чаще всего – жестоко побивали подстрекателей. А когда в народе появился сам Никита Иванович, прямо обвинявший Морозова в отравлении государя, да говорили один за другим свидетели, обвинявшие царского опекуна в изменах и воровстве, горожане, вооружившись кто чем, пошли к Фроловской башне Кремля. Там, у Чудова монастыря, стояли каменные палаты боярина Морозова.

Оказалось, что близ проездных ворот уже толпились несколько сотен разгоряченных москвичей: мастеровых, ремесленников, посадских жителей, пришедших на торжища крестьян и купеческих людишек. Стрельцы, сдерживавшие напор толпы, были растеряны, а некоторые и вовсе открыто поддерживали выкрики из толпы. Морозову припоминали все его прегрешения – и воровство, и налоговое бремя, и мздоимство. Великокняжеские ремесленники жаловались на долгие задержки жалованья, купцы на стеснение торговли. Злые голоса выкрикивали, что с милостивой грамотой от Бориса возвращался не тот, на чьей стороне правда, а тот, кто принес ранее больше подарков.

Были и другие голоса, требующие справедливости. Несомненно, среди москвичей были во множестве и людишки давнего недруга Морозова – Никиты Романова, который, вовремя учуяв удобный момент, желал свалить Бориса, и отступаться теперь царский стольник никак не мог. Казалось, еще чуть-чуть – и под напором людей отряд стрельцов рассеется, пропустив все прибывающую в числе волнующуюся толпу за стены Кремля. Однако краснокафтанникам вовремя подошла подмога – две сотни немцев, которые заняли ворота и проход в Кремль, подперев собой стрельцов. Оказавшиеся между разгоряченным народом и холодно спокойными иноземцами, воины малость струхнули. Они также долгое время не получали выплат, а ежели и получали, то половину. А бывало и меньше, да еще и под расписку о выдаче им полного жалованья.

– Морозов – пес! Бориска, вор, вон из Кремля! Никиту Ивановича на царство! Никиту Романова! – раздавалось отовсюду. – Гляньте, люди московские, сызнова Борька немцами прикрывается!

Люди из толпы схватились за каменья, выкрикивая оскорбления в адрес иноземцев. Стрельцы же по приказу своего головы подались назад, ощетинившись бердышами и стволами фитильных мушкетов.

– Расходитесь, люди добрые! – вышли из-за немецкого строя думные дьяки и бояре, посланные к толпе. – Челобитные примем, а опосля уходите отсед!

– Шиш! Чего захотели! – подскочил к ним вертлявый мужичонка. – Мы уйдем, а Борька-вор сызнова учнет непотребства свои свершать?!

Сунув под нос опешившему ближнему дьяку сложенную из узловатых пальцев фигу, мужичонка не успел отскочить от удара плетью – стоявший позади дьяка боярин с удовольствием вытянул его плетью по залатанному кафтанишке с чужого плеча. Мужичонка взвыл, часто сыпля проклятия. Толпа снова подалась вперед, загудела. Полетели камни и поленья, полилась кровь...

В короткой и кровавой схватке раздавив массою немцев и разогнав стрельцов, толпа ворвалась в Кремль, ища обидчиков-бояр и сторонников Морозова.

Выждав некоторое время, направился в Кремль и Никита Романов, чтобы утихомирить разбушевавшихся москвичей. На лице его блуждала довольная улыбка. Свершилось.

Зарядье, Варварка, Ангарский двор. Утро того же дня

Утром Грауля в Москве встречали уже в Зарядском переулке, что вел к Варварке, где располагался Ангарский двор. В узком месте, набитом гомонящим людом, идущим к торговым рядам или же оттуда, обоз практически встал. И тут возникшие ниоткуда нахрапистые людишки попытались схватить его за сапоги, а коня – за узду, выкрикивая нечто нечленораздельное. Пробовали они всучить Павлу и какие-то бумаги, крича:

– Возьми ужо!

Нескольких ударов плетью хватило для острастки. А когда бывший рядом с Граулем Евстафий, дружинник из карел, освобожденных на Эзеле от галерной скамьи, вытянул вдоль спины последнего дерзкого мужичонку, Грауль выкрикнул, держа руку на кобуре револьвера:

– Неча тут дурковать, убью! Ко двору идите, коли нужда есть!

И приказал Евстафию передать остальным возницам подтянуться, не отставать и ни в коем случае не разрывать обоз на отдельные повозки. Дружинникам было приказано держать руки на кобурах – Павел не забыл давнишнюю провокацию англичан. Мало ли чего можно было ожидать на сей раз?

Пронесло. А у самих ворот Ангарского двора сызнова появились некие личности, по выкрикам которых стало ясно, что это приказчики и доверенные лица купцов, дежурившие тут в ожидании ангарских людей. Понятно, они желали получить дозволение на торговлю с Ангарией, без которого, по их мнению, в Енисейске делать будет нечего.

Отдав уздцы своего коня Евстафию и распихав непрошеных визитеров, Грауль оказался, наконец, внутри ограды, пройдя через калитку. Здесь к нему подскочил статный юноша в распахнутом кафтане с великой радостью на лице – то Есений спешил для доклада. Четыре года назад Грауль забрал его вместе с сестрой Марфушкой с постоялого двора, пожалев сирот, а сегодня Есений служил при дворе помощником управляющего, который начальствовал тут в отсутствие Павла или кого-либо из ангарцев. Управляющий, как и прочие работники двора, были набраны из дворовых людей купцов Кузьмина и Ложкина, осевших сейчас на Эзеле. Получалось, что архангелогородцев и москвичей при дворе было примерно поровну.

– День добрый, батюшка Павел Лукич! – вытянувшись в струнку и сорвав с головы шапку, прокричал Есений.

– Здорово, горлопан! – приобнял парня Грауль. – А ну, шапку надеть, кафтан запахнуть! Теперь доклад!

– Докладаю! – оправившись, гаркнул юноша. – Никодим Иванович к мастеру Федорцу убыли. Насчет новой бани говорити. А ишшо надобно печь перекласть в третьем корпусе гостевого дома. То к Еремею-мастеру, значит.

– Гостей-то сколько? – сощурив глаз, с улыбкой проговорил Павел, поглядывая на вчерашнего пугливого сиротку, отъевшегося на ангарских харчах.

– Так это... – замялся тот и, после недолгой паузы, глядя на отпираемые дворней ворота, выпалил: – Мужеска пола – тридцать душ, женского тако же тридцать и ишшо шесть, а робят малых дюжина, да есть и постарше. Таковых двадцать да ишшо два будет! – и, довольный собою безмерно, смолк.

– А всего-то сколько? – ухмыльнулся ангарец, на что парень смог лишь смущенно опустить плечи, шмыгнув носом.

Махнув рукой, Грауль оборотился к воротам, наблюдая, как первые повозки заезжали внутрь двора. Повозки с гостями. Так здесь называли тех, кто прибывал на Ангарский двор, надеясь на последнюю возможность разрешить свои проблемы. Таковых за осень набралось семь десятков, в основном это были разорившиеся, погрязшие в кабальных долгах ремесленники и мастеровые, приказчики или холопы.

Управляющий двором архангелогородец Никодим Иванович Ложкин, крестник купца Савватия Ложкина, тестя Тимофея Кузьмина, говорил с каждым, кто записывался к нему «на прием». Он, крепко наученный в свое время Граулем, теперь сам определял степень полезности каждого просящего, а потому принимал далеко не всех. А уж тому, кто докажет свою нужность управляющему, тому Никодим рассказывал про Ангарию – Сибирскую Русь, о тамошнем житье-бытье да опосля сего подвигал человеку бумагу-соглашение на подпись, в которой прописывались условия выкупа семьи из кабалы. Подписав такую бумагу, проситель становился гостем – семья его переезжала на двор, в один из корпусов гостевого дома, а по сухости весенней их отправляли к Коломне, откуда начинался водный путь на восток. Некоторые из них оставались на службе в зауральских факториях, в Тобольске, в Томске или иных, остальные же держали путь до Енисейска.

– Принимай новых гостей, Есений! – Павел хлопнул парня по плечу, отчего тот встрепенулся. – Сели их в свободный корпус. Вона, на черном коне, гляди! – показал ангарец на карельца-дружинника. – Это Евстафий, он начальник охраны обоза, с ним и делай дело.

– Нешто иноземцы сызнова? – удивился парень, завязывая на поясе кушак. – Платья немецкие!

– Свеи это, – ответил Грауль, собираясь идти в палаты. – Все, иди работай!

– Слушаю, Павел Лукич! – Есений бросился было к карельцу, да остановился на полпути, заполошный, и прокричал: – Батюшка Павел Лукич!

– Да что еще? – недовольно нахмурившись, ответил Грауль, уже подошедший к широкой лестнице – главному входу в каменные палаты двора.

– На прием записаны купцы...

– После бани и обеда! – махнул рукой Павел, поднимаясь по каменным ступеням в покои, где с горячим сбитнем его уже ожидала раскрасневшаяся Марфа, старшая сестра Есения, вместе с доброй дюжиной людей, встречавших хозяина Ангарского двора.

Отпив сбитня, Павел передал ковшик одной из поварих и отер губы и подбородок расшитым рушником, поданным Марфой.

– Марфуша, – проговорил ангарец, хитро посматривая на девушку. – Знаю я, семнадцатый год тебе минул, вот подарочек мой! Держи!

Приняв небольшую коробочку, девушка еще гуще покраснела и не успела даже поблагодарить дарителя – Грауль уже прошел в открытые двери.

– А ну, Марфушка, показывай! Да что же там?! – нетерпеливо заговорили, вытягивая шеи, старшие дворовые работники. – Не томи уж!

Внутри щелкнувшей защелкой коробочки на кусочке красной парчи лежали золотые серьги с поблескивающими каменьями.

– Ах, Марфушенька! – всплеснула руками старшая подавальщица Ефросинья. – Нешто Павел Лукич тобою прельстился?

Та ничего не ответила, только прикрыла ладонью чело и побежала вниз по ступенькам. Без лишних слов разошлись и остальные – работы было вдоволь.

После того как Грауль с товарищами хорошенько попарился с дороги в баньке, попил чаю и утолил зверский голод, он поднялся в свой кабинет и принялся работать с бумагами. Осмотрел он и список купцов, кои желали торговать в Сибирской Руси. Вологодские, ярославские да тверские все были торговцы.

«Стоит и там дворы открыть», – подумал Павел, раздумывая о недалеком будущем.

Вскоре в дверь постучали – Никодим Иванович Сомов, управляющий двором, осведомился насчет того, примет ли ангарский посол купчишек, что грамотой на дозволение торговли не удовлетворились, а пожелали поговорить с самим хозяином двора. После чего в двери протиснулись первые двое купчин, не пожелавшие уступать друг другу дорогу, а оттого зыркавшие теперь аки коршуны. Следующих Павел принимал уже по одному. Каждый из торговцев был с подарками, которые пришлось принимать, а вот предлагаемые деньги ангарец не брал, брезгливо морщась.

– Злата у меня и так вдоволь, к чему еще и ваше? – махал рукою Грауль. – Вы бы образцов сукна принесли.

Последним зашел Демьян Поздняков, смоленский купец, предлагавший льняное полотно и выделанную кожу. Взамен он хотел купить квасцов для протравы ткани перед крашением, самих красителей, а также посуды стеклянной и металлической да иголок. Поговорив об этом, купец обсудил и дорогу до Енисейска, и количество необходимой провизии, и время в пути, и многое другое. И уже собравшись уходить, вернулся назад и хотел было озадачить подуставшего ангарца очередным вопросом:

– А ишшо, бают, у вас есть... – начал торговец.

– Есть, Демьян... Как по батюшке? – перебил его ангарец.

– Осипов...

– Так вот, Демьян Осипович, возьми у Никодима Ивановича наш каталог – в нем все есть, что на продажу идет. – Павел подался вперед. – А уговор наш знаешь ли?

– Что за уговор? – нахмурился смолянин. – Нешто умаслить надобно?

– Нет! Коли с собою приведешь людишек справных, охочих под княжескую руку уйти, цена будет иной. А то и без платы кой-чего отдадим, – пояснил Павел. – Но об сем говорит не след, токмо ты и верные тебе люди знать должны.

Грауль встал, давая понять, что разговор окончен. Однако купец, заторопившись, все же не преминул задать еще один вопрос:

– А верная ли молва идет, что князь ангарский – кудесник?

– Что... Что за молва такая? – удивился Павел. – Да ты слушай больше! И не то наговорят!

Выпроводив, наконец, торговца, Грауль принялся разбирать бумаги, пришедшие за последнее время. Среди них была и просьба Афанасия Лаврентьевича Ордина-Нащокина к ангарскому послу посетить его двор. Эту бумагу Павел отложил в сторону, к карельским бумагам, как одну из важнейших. Ну а сначала следовало разобрать донесения прикормленных ранее посольских дьячков. Тогда же вспомнил он и о молчавшем ангарском священнике: «Что-то отец Кирилл совсем пропал, давненько весточки от него никакой не было».

Вечером Павел решил проверить, как разместились в гостевом корпусе шведы – ведь их было немало, помимо самих членов семьи Оксеншерна, там были и служанки, и повара, и цирюльники, и ловчие, и музыканты, и даже две дюжины охранников, пусть и невооруженных. Заодно Грауль хотел поговорить со старшим сыном бывшего риксканцлера, Йоханом Аксельссоном. Для начала ангарец с помощью Харальда, эзельского датчанина-переводчика, осведомился у Йохана, не имеется ли у того какой-либо просьбы или пожелания, не нужно ли чего для облегчения их положения.

В ответ швед молча помотал головой, а чуть позже проговорил:

– По правде говоря, я думал, вы оставите нас в Пернове, а не повезете в глубь Московии...

– Мы могли бы находиться под арестом и в Эстляндии, – вторил ему присутствовавший тут же Эрик Аксельссон, младший брат. – Вместе с отцом.

– Он приедет к вам позже, – сказал Павел. – А ареста не будет. Если от вас отказалась королева Кристина, то великий князь Сокол с радостию примет вас на честную службу. А у меня есть еще вопросы...

Грауль повернулся к Йохану.

– Я не успел поговорить с тобой в дороге, – начал разговор Павел. – Но теперь мне это нужно, дабы прояснить для себя некоторые детали...

Ангарец подождал, покуда Харальд переведет старшему Аксельссону его слова.

– Что вы хотите знать, господин барон? – не слишком любезно проговорил Йохан, убирая прилипшие к мокрому лбу волосы. – Неужели отец мало вам рассказал?

– Я хотел бы выслушать вас, – отвечал Грауль. – Почему вдруг вашу весьма уважаемую семью так запросто свергли, убрали со всех постов, лишили замков и поместий?

– Вы спрашивали отца об этом, – устало проговорил швед. – Что же, я повторю... Неудачи в войне нужно переложить на чьи-то плечи, так? Но королевский двор не может быть запятнан! Верно?

– Наверное, – пожал плечами Павел, с интересом посматривая на розовеющее лицо собеседника.

– Интриги тоже не вчера придумали, – продолжил Оксеншерна, посмеиваясь. – Не всем нравилось то, что наша семья прибрала к рукам лучшие посты в королевстве. Многие были бы не прочь занять эти места сами. Но в открытое противостояние с отцом... – хохотнул Йохан, расстегивая верхние пуговицы камзола – в комнате было жарко натоплено, – не дерзнул бы вступить никто! Покуда Кристина не дала к этому повода, устроив истерику после потопления армии Горна.

– Разве в этом виноват Аксель? – удивился Павел.

– Кто же еще! – хмыкнул Йохан нарочито громко. – Потому отца и отправили в Эстляндию, хотя должность наместника должна была вскоре стать моей, – кисло улыбнулся он, отирая лицо расшитым узорами платком. – Ну а потом мой отец неожиданно попадает в плен, происходит буча при дворе...

– Делагарди? – спросил ангарец.

– Они поначалу интриговали против отца, но потом оба отговаривали Кристину от излишнего проявления гнева, – махнул рукой швед, грустно усмехнувшись. – Потому обошлось только нами... Остальных, даже дядюшку Габриеля Бенгтссона, не тронули! Обошлось, зато... – задумался сын опального риксканцлера.

– Что ты имеешь в виду? – нетерпеливо спросил Грауль.

– Партия Кристины выиграла, война в Европе для Швеции закончена, – развел руки в стороны Йохан. – Она хотела покончить с войной, опасаясь Польши, но борьба с Польшей – это именно то, что ждет Швецию, если, конечно, наши солдаты не оставят восточную Померанию полякам.

* * *

Ночью чутко спавший Павел проснулся от непонятного шума, коим наполнился первый этаж. Вскоре по ступеням, ведущим наверх, в его комнаты, застучали сапоги. Ангарец достал из-под подушки револьвер, встал с кровати и принялся шарить по верху небольшого шкафчика в поисках спичек, чтобы зажечь лампу. В это время в дверь его спальни забарабанили самым бесцеремонным образом.

– Павел Лукич! – раздался вдруг донельзя взволнованный голос Есения. – Открывай! Государь преставился!

Ангарец бросился к двери, мгновенно отодвинув громко лязгнувший засов.

– Да ты что?! – взволнованно произнес Павел, опуская руку парня, держащую фонарь у самого его лица. – Когда?

– Сегодня, днем ишшо! – Есений неотрывно смотрел на ангарца широко открытыми глазами.

– Кто известил? – спросил Грауль, одеваясь. – Да посвети мне фонарем!

– Дьяк приходил, с приказа Большого дворца, тот самый, что бывал уж летом, – затараторил Есений. – Да сразу и ушел! Тебя, Павел Лукич, ждать не мочно ему уж было, бо страху он безмерно имал.

Начальник Ангарского двора, задумавшись, вдруг присел на стоявшую рядом низенькую лавочку, оставив в руках вязаный свитер. Прислонившись к стене, он лихорадочно обдумывал, чего ожидать с самого утра? И Никита Иванович не преминет воспользоваться шансом выкинуть из Кремля регента, да и Борис Морозов сделает все, чтобы удержаться у трона. Он, несомненно, будет ратовать за царствование вдовы государя. А значит, схватки за власть никак не избежать. Главное, как думал Павел, переждать эту бучу, оставшись в стороне. А уж наладить отношения с любым из конкурентов будет несложно.

– Есений, зови ко мне Никодима Ивановича, но прежде будите дворню. Пусть мужики будут наготове. Мало ли чего...

– Так ведь уже, – проговорил парень. – Дубинки да топорки выдали.

– Как бы арсенал не пришлось отмыкать, – махнул рукой ангарец. – Ступай за Никодимом!

После короткого разговора с Сомовым Грауль вышел на двор перед главными воротами. На улице было так тихо, что он слышал, как, падая, шуршали хлопья снега. Павел закрыл глаза и втянул носом морозный воздух, не спеша выдохнув ртом облачко пара. Он постоял так минуту или две. Спокойно стало на душе. Неслышно подошел Есений, удивленный тем, что Павел Лукич недвижно стоит посреди двора в полном одиночестве.

– Есений? – не поворачивая головы, спросил ангарец.

– Я, батюшка Павел Лукич, – негромко откликнулся юноша и, замявшись, проговорил: – Ишшо что прикажете?

– Думаю, тебе с ребятами сегодня надо потренироваться малость, попозже, – сказал Грауль.

– Глушаки накручивать?! – Лицо парня озарилось искренней радостью, ибо «потренироваться» – это он завсегда. Это два раза не предлагают. Потому как ничего лучше тренировки нету. Каждый раз, когда руки Есения чувствуют приятную тяжесть винтовки, а глаз выцеливает дальнюю мишень, он становится ангарцем, он ощущает себя им. Будто и он, сирота московская, пришел с берегов далекой Ангары...

– Накручивай, – кивнул Павел.

Ноги сами понесли Есения в караулку – так называлась одноэтажное приземистое здание, сложенное из кирпича, которое буквально вросло в землю справа от ворот, одной стороной выходя на Варварку. Там сейчас находились полтора десятка молодых мужчин, поднятых Никодимом после полученного из Кремля известия.

– Погоди! – остановил ангарец юношу. – Ты это... Марфуше подарок мой понравился?

– А то! – воскликнул Есений. – Благодарствует она безмерно! То-то и приданое будет, к ней же Петрушка-кузнец сватался! Так-то! Ну, побег я к ребятам?

– Да, беги... – махнул рукой Грауль, отвернувшись.

Новый день начинался как обычно. Еще затемно на улице появились приказчики, развозившие на возках разнообразный товар к торговым рядам. Покрикивали хрипло возницы, ругаясь на неловких прохожих, что лезли под самые копыта коней. Павел несколько минут еще смотрел на чистое звездное небо, после чего, отерев ладонями лицо от тающих снежинок, решительно направился в палаты – завтракать. Потом он проведет стрельбы, ну а дальше... Дальше по ситуации.

После обеда из караульного дома вышли семеро мужчин с винтовками на плечах и патронными сумками на боку. Обойдя двор, за оградой которого шумела Варварка, они направились к длинному деревянному амбару, в передней части которого находилась оглушительно звенящая кузница. А далее располагался тир – так называлось внутреннее помещение амбара, где тренировались допущенные к стрельбе те работники Ангарского двора, которые присягнули на верность великому князю и народу Сибирской Руси.

А за каменной оградой начинало происходить именно то, чего опасался Павел, – и москвичи, и люди приезжие, сбиваясь в нестройные толпы, то и дело проходили по улице, направляясь на Красную площадь, к торговым рядам, где они собирались в гомонящее сборище. То и дело слышались вопли и крики, перемежающиеся с проклятиями. Поначалу выкрикивали имя Никиты Романова, всячески его понося, но уже скоро эти голоса пропали, а кричавшие крепко побиты разгоряченными горожанами.

Грауль наблюдал за оными действами с небольшой башенки, что была на крыше караульни, вместе с ним были Никодим Сомов и Есений, а также несколько вооруженных парней.

– Никодим Иванович! – окликнул он управляющего – голос приходилось повышать оттого, что Варварка была полна гомонящего народа.

Ситуация неуклонно накалялась – ангарец услыхал, как по улице прокатилась весть о штурме проездных ворот Фроловской башни и драках со стрельцами. А скоро уже появились и первые раненые – нескольких мужиков с залитыми кровью лицами несли на руках вниз по улице.

– Да, Павел Лукич, тут я! – подошел к ангарцу Сомов.

– Собери перед арсеналом тех мужиков, кто стрелять допущен! – приказал Грауль. – Капитана Янотовского ко мне!

– Павел Лукич, а разве к нам на двор полезут?! – с опаской в голосе спросил Есений, когда ушел Сомов.

– Нет, – уверенно ответил ангарец. – Не полезут. Но опасаться оного следует.

Грауль, увидев во дворе Василия Янотовского, бывшего прапорщика подразделения охраны экспедиции Корнея Миронова, оставил парня в башенке и спустился вниз. Василий Григорьевич теперь был начальником арсенала Ангарского двора и занимался обучением новобранцев стрельбе и обращению с оружием, кроме того, в отсутствие Грауля именно он исполнял его обязанности. Посоветовавшись с Василием, Павел решил дополнительно вооружить два десятка мужчин.

Позже Янотовский еще раз подошел к своему начальнику и предложил провести осмотр ближних подступов ко двору, включая Красную площадь, – уж слишком резко стихла и обезлюдела шумящая с самого утра Варварка. Вот Василий и порывался проверить обстановку – быть может, ангарцам вскоре нужно будет занимать круговую оборону?

– Ты же знаешь, что случилось вчера? Сегодня, значит, будет заварушка... – сказал Павел, поморщившись.

– Я о том и толкую! – воскликнул капитан. – Хорошо бы знать, зацепит нас или нет? А то, может, скоро придется и химические гранаты да противогазы со склада поднимать.

– Ну, это ты хватанул через край! – воскликнул Грауль.

– Позволь, все же я обстановку разведаю! – энергично проговорил Василий, оправляя широкий пояс.

– Не стоит, – покачал головой Грауль. – На тебе охрана периметра и твои молодцы. Я схожу, своих ребят возьму, самых толковых, что Оксеншерну брали. – Янотовский хотел уж было отдать приказ готовить коней, но Павел остановил его: – Так пойдем, лишнее внимание мне ни к чему.

– Ты лицом своим его привлекаешь, – усмехнулся начальник арсенала, поглаживая аккуратно постриженную бороду. – Вылитый иноземец!

– Ну вот за купца немецкого и сойду! – улыбнулся в ответ Павел. – Ты бы, конечно, на меня и ферязь дорогущую одел, и шапку горлатную...

До торговых рядов прошли без проблем, всегда оживленная в этот час Варварка была пуста до самой площади. Павлу даже стало немного не по себе от созерцания этой пустоты. Близ Английского подворья ангарцы увидели пару недвижных тел, лежавших на окровавленном снегу. По всей видимости, это были те, кто пытался направить гнев разгоряченной алкоголем толпы против Никиты Романова. Далее стояла церковь Святой Варвары, давшая этой улице укрепившееся за ней имя. Пройдя мимо церковной ограды, Павел оказался перед Красной площадью, заставленной в несколько рядов торговыми лавками. Сейчас торговые ряды на площади были почти пусты, немногие запоздалые торговцы с передних линий спешно увозили свой товар, опасаясь дальнейших волнений, а то и грабежа. Ведь некоторые лавки уже были нещадно обчищены. Кое-где еще были слышны вскрики, шум драки. Однако же никакой толпы на площади не было.

– Пошли обратно, – сказал Грауль, отступая назад. – Черт-те что творится...

Однако, не успев пройти и пары шагов, ангарцы были остановлены резким окриком:

– Эй ты, немчин!

Павел оглянулся. Окликнувшим его оказался плотный мужичина весьма свирепого вида. Взгляд ангарца задержался на дубинке с железным навершием, коей поигрывал этот лиходей, как шепотом окрестил его Есений.

– Кто таков? Какого ляда тут делаешь? – неспешно задавал он вопросы ангарцам, а за его спиной появилось еще семеро таких же мужичин, вооруженных саблями, за поясами у них торчали пистоли. – Иль ты купчина?

Грауль кожей почувствовал, как его хлопцы потянули руки к револьверам, и хрипло рыкнул, повернув голову:

– Отставить оружие!

– Ну! – напрягся мужичина.

– А ты кто такой, чтобы меня о сем спрашивать? – отвечал ему Павел, положив одну руку на кобуру, а другой делая своим ребятам знак попятиться.