Текст книги "Митрополит Филипп"

Глава VI. Суд

У каждого из нас в этой жизни есть выбор: исполнить свой долг или отказаться от него. И если отказ ничего не стоит, то за следование долгу всегда и неизменно приходится платить. Кому-то – большими трудами, усталостью, здоровьем, или, как сейчас говорят, «упущенной выгодой». А кому-то – жизнью. Награда за честное исполнение долга чаще всего носит нравственный характер. Верующий человек знает: на него с небес глядит Высший Судия, и Его благой суд сам по себе основание, чтобы не отступаться от того, что назначено тебе свыше.

Но далеки эти награды, да и слишком мало в них материального. «Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать…» А вот расплата всегда ощутима, всегда находит земное и самое очевидное выражение.

Так и сложилось в судьбе Филиппа. Как пастырь, он исполнил свой долг до конца. Не убоялся. Но теперь ему предстояло выпить из чаши горечи, ибо наступило время платить.

Вскоре после столкновения с царем и его опричной свитой в Новодевичьем монастыре митрополит переехал из своей кремлевской резиденции в московскую обитель Николы Старого[112]112
  Относительно того, где находился монастырь Николы Старого, есть несколько версий. Вероятнее всего, в Житие говорится об известной Никольской обители в Китай-городе, недалеко от Богоявленского и Заиконоспасского монастырей. Ее также иногда называли «Никольской за Иконным рядом» и «Никольской за Ветошным рядом». Если так, то сошествие Филиппа с митрополии обрело масштаб международного скандала: в монастыре жили греки, в том числе, по всей вероятности, афонские иноки. Вторая версия, более сомнительная: это был «Никола старый» в Замоскворечье на Болоте. Наконец, некоторые считают, что так называли Николо-Перервинский монастырь, стоявший тогда на большом отдалении от стен столицы. Но это предположение наименее вероятно: в ту пору названная обитель, скорее всего, была очень невелика и не подходила для пребывания митрополита, хотя бы и сошедшего с митрополичьего двора.


[Закрыть]. Он удалился от зла. Он не хотел быть рядом с царем даже географически. Сам факт переезда вновь показал москвичам «нелюбие» между главами светской и духовной власти в Московском государстве. Что это значит?

Если прежде конфликт между Иваном Васильевичем и Филиппом был достоянием относительно узкого круга лиц – пусть по столице и ходили недобрые слухи, пусть вспоминали очевидцы прилюдно сделанные обличения Филиппа, – но до открытого разрыва дело не доходило. Кто знал о работе следственной комиссии на Соловках? Кто знал, до какого накала дошли противоречия между двумя величайшими людьми страны? Теперь – узнали. Митрополит показал: примирения с опричниной он не желает, пастырского благословения на нее не дает и не даст, обличать ее не перестанет. Показал – всем. Всей столице.

Чего ж яснее?

Ответная кара стала делом времени.

Иван IV разбирает бумаги, написанные следственной комиссией князя Темкина-Ростовского, прикидывает, каких свидетелей стоит вызвать на суд, как их использовать. Он имеет возможность просто убить митрополита, но в этом случае царство, итак расщепленное до основания опричной трещиной, может просто развалиться. Чего ждать от подданных, когда слетит голова самого митрополита? Не обернется ли его гибель ужасающим мятежом? Не восстанет ли земщина?

Неправильно было бы изображать Ивана Васильевича только лишь бездушным кровопийцей. Да, последние месяцы многое переменили в его натуре к худшему. Да, большая кровь вошла ему в привычку. Да, Филипп вызывал в нем бешенство. Но… почтительное отношение если не к самому митрополиту, то хотя бы к его сану, к сакральному статусу главы Церкви должно было оставаться. Как и в любом православном человеке, в Иване IV жила боязнь пойти против Божьей воли; как минимум, он должен был опасаться последствий поступка, который собирался совершить.

Царь медлил.

Он размышлял, взвешивал… По всей видимости, натура артиста, человека, стремящегося всякий свой поступок «поставить», как ставят театральное действие, позвала его к иному решению. Не убить, нет. Рискованно, некрасиво. Гораздо лучше – опозорить. Унизить, раздавить. И сделать всё это с помощью большого спектакля с большим количеством задействованных персонажей. В нем Иван Васильевич попробовал себя не на актерской стезе, а на режиссерской.

Епископа да судит епископ – таковы церковные правила. Но наша Церковь давно потеряла ту необыкновенную самостоятельность, которой она пользовалась в XIV и XV столетиях.

С X столетия, от основания своего, Русская церковь подчинялась Константинопольскому патриарху. Византийцы ставили на Русь митрополитов, а если отыскивался местный кандидат на митрополичью кафедру, то ему следовало отправиться в Константинополь, чтобы пройти там утверждение. В условиях политической раздробленности Руси, особенно тяжелой при ордынском иге XIII–XV веков, это положение, как ни странно, даже имело для страны определенную пользу. На несколько десятков больших и малых княжеств, а также вечевых республик, приходилась одна общая церковная организация. И у этой организации был единый центр, вынесенный за пределы Руси, раздираемой междоусобными войнами. Таким образом, Церковь, во-первых, стала главным фактором объединения Руси, главной скрепой для пестрого крошева маленьких независимых государств. И, во-вторых, она обладала значительной независимостью по отношению к любому русскому князю – хоть тверскому, хоть суздальско-нижегородскому, хоть московскому. Залогом успешной политики московских князей стало именно то, что они умели устанавливать с Церковью добрые отношения. В конце XIV-го и особенно в XV веке такое положение стало тягостным. Цареградские власти, слабея, теряя земли, ведя бесконечные тяжелые войны, пытались использовать Русь в своих политических целях. И главенство над Русской церковью было превосходным рычагом для этого.

В то же время, Русь поднималась с колен, у нас появились крупные политические лидеры, которые стремились объединить страну и свергнуть ненавистную власть ордынцев. Василевсам требовалась военная помощь против турок. Они попытались получить ее от западноевропейских стран, а в уплату обещали заключить церковную унию с католическим Римом. Русь этого не приняла. Зачем было русским изменять православной вере ради благополучия маленького государства на Балканском полуострове? Произошел разрыв. В 1448 году владыка Рязанский Иона был поставлен на митрополию Собором русских архиереев. Русская церковь, таким образом, обрела автокефалию. Константинопольским церковным властям пришлось с этим смириться. В 1453 году столица Византийской империи пала под натиском турок, последний император погиб. Бедствия, которые вслед за этим пришлось претерпеть греческому духовенству, заставляли его смотреть на Русь как на источник поддержки, в том числе и материальной. Поэтому церковная независимость русской земли стала неоспоримой данностью. Блага, происходившие от обретенной самостоятельности, очевидны. Но…

Одними благами дело не ограничилось.

Страна проходила через полосу стремительной централизации. В правление Ивана III, всего за несколько десятилетий, из множества отдельных политических образований Руси выросла единая Россия. И благоденствие Русской церкви теперь всецело зависело от того, в каких отношениях находится она с государем московским. Политические сложности в Москве митрополиту теперь негде было «пережидать», как поступал, например, Герасим, пережидавший в середине 30-х годов XV века большую московскую смуту, сидя в Смоленске. А ссора с великим князем могла стоить главе Церкви сана. И такое начало происходить при том же Иване III…

Светская власть всерьез и основательно начала влиять на сферу компетенции, которая прежде считалась сугубо церковной. Государи московские всеми силами старались ограничить имущественный рост Церкви. В судах, в правах на обладание землею, в канонических установлениях и нравственных обычаях великие князья не останавливались перед вмешательством в дела Церкви. Иногда подобное вмешательство вело к лиху, иногда к благу… Важнее другое. Избрание и смещение митрополитов московских в XVI веке уже не контролировалось собором православных архиереев, как это должно быть. Светская власть и здесь играла роль первой скрипки. Главой Русской церкви становился человек, которого выбирал государь. И уж потом волю государеву, выбор его, подтверждали архиереи. А когда государь оказывался слишком молод, слаб или же мало способен к делам государственного правления, за него этот вопрос решала сильнейшая придворная партия. Митрополита могли поставить в сан и извергнуть из него по решению нескольких бояр, чье влияние первенствовало в Думе. В детские годы будущий царь Иван IV мог наблюдать, как высокомерные аристократы издевались над Церковью, сводя неугодных митрополитов с кафедры, позоря их, ни во что не ставя их духовный авторитет. Ему было у кого поучиться…

В середине XVI века отношения симфонии во многом восстановились благодаря гибкому уму митрополита Макария. Но в 60-х годах они вновь неоправданно далеко сместились в пользу светской власти. Царь не церемонился с Церковью, оставляя за ней лишь призрак былой независимости.

Вот и осенью 1568 года Филиппа судил не церковный суд, а светская «боярская комиссия» во главе с Иваном IV. Никто не сомневался в том, что царь сумеет навязать Церкви решение этого суда. Опричные бояре рассматривали свидетельства, собранные Темкиным-Ростовским, выслушивали свидетелей, выжимали показания из Соловецкого настоятеля Паисия, привезенного в столицу… А что же владыка Филипп? Где он был в это время? На заседания боярской комиссии его не позвали. Он знал: туча над его головой сгущается, скоро грянет гром. Но время активного действия прошло. Теперь он выполнял свою повседневную работу, да служил по праздникам архиерейские службы. Этого ему пока не запрещали.

Разбирательство длилось долго. Житие Филиппа говорит: митрополита оклеветали. Против него были пущены в ход «лжесвидетели и ложные многосмутные свитки». Митрополита обвиняли в «порочной жизни». Возможно также, его обширная хозяйственная деятельность на Соловках сделала возможным обвинение к корыстных устремлениях. Всякий человек, отвечающий за большое хозяйство, может быть обвинен в чем-то подобном, – просто в силу того, что ему приходилось ворочать крупными суммами и дорогим имуществом. В этом смысле, беспорочен будет лишь совершенно бездеятельный человек. У прочих же обязательно найдется хоть какой-то фактик, который можно «пришить к делу».

В начале ноября гром грянул.

Это произошло по разным источникам то ли 4-го, то ли 8-го ноября[113]113
  Существует свидетельство, согласно которому Филипп положил митрополичий посох и мирно оставил сан, однако, по воле царя, его уговорили облачиться в митрополичьи одежды вновь и отправили на последнее богослужение, собираясь публично унизить. Но достоверность этого свидетельства вызывает серьезные сомнения.


[Закрыть].

Митрополит Филипп служил в Успенском соборе, когда в под церковные своды ворвалась воинская команда во главе с великим опричным боярином Алексеем Даниловичем Плещеевым-Басмановым. Он сыграл роль главного распорядителя.

Царь нашел весьма высокопоставленного исполнителя своей воли. Боярин Басманов происходил из огромного, разветвленного семейства Плещеевых. Они служили Московскому княжескому дому как минимум с начала XIV в. и имели в XV–XVI столетиях первостепенное значение при дворе. Плещеевых нередко назначали на воеводские и наместнические должности, некоторые добились думных чинов, хотя карьерное продвижение семейства затруднилось его близостью ко двору удельного князя Юрия Дмитровского. При Иване IV большой вес набрала ветвь Басмановых, происходящая от Данилы Андреевича Басмана Плещеева. Его сын, Алексей Данилович, был удачливым полководцем: он взял в 1558 году Нарву, а в 1564 году отстоял Рязань, оказавшуюся под ударом крымцев. Иными словами, это был человек немалых государственных достоинств, талантливый военачальник. Еще в 1556 году Алексею Даниловичу пожаловали боярский чин. Выше расти ему было некуда. В 60-х годах он был, видимо, одним из людей, находившихся в большом доверии у государя. Само учреждение опричнины в источниках связывается с его именем, и в опричной элите он был первое время чуть ли не самым влиятельным человеком. С другой стороны, в воеводах он больше не бывал, по всей видимости, из-за преклонного возраста или болезни (увечья?). Именно так объясняется тот факт, что сам Алексей Данилович никогда не возглавлял опричный военный корпус, несмотря на выдающиеся способности военачальника и большой опыт. Но в сохранении опричных порядков Алексей Данилович был кровно заинтересован. Именно так! Его вел голос крови. Ведь боярину удалось привести на высокие воеводские посты и придворные («дворовые», как тогда говорили) должности добрый десяток родственников. Его сын оказался главнейшим царским фаворитом. Если бы Иван IV отменил опричнину, все они рисковали лишиться положения… кроме самого боярина Басманова. Таким образом, Алексей Данилович попал в трагическое положение. Борясь, быть может, с голосом веры, он избавлял родню от угрозы, исходившей от митрополита-обличителя. Тяжело, наверное, приходилось этому человеку идти против совести, защищая семью… А о том, что совесть у него была, и он отнюдь не являлся бездушным палачом, говорит следующий факт. Узнав о намерениях царя разгромить северные русские земли, он попытался облегчить участь новгородцев и, по всей видимости, сообщил им о запланированном походе. Проснулось в нем милосердие и, возможно, пробудил его благой пример Филиппа, которому прежде боярин был послан на мучение. В 1570 году Алексея Даниловича казнили, заподозрив в измене по «новгородскому делу». Карьера А.Д.Басманова-Плещеева рухнула в одночасье, потащив за собой в пропасть карьеры многочисленных родственников, причем некоторых казнили вместе с ним, другие потеряли в чинах… Сложилась ситуация, в которой можно прозреть некую притчу, рассказанную Богом: великий царедворец пошел против Него, боясь за положение родни, и вот скатилась голова вельможи, а вслед за тем свершилось то, чего он так опасался. Современники рассказывали печальную историю: если один сын боярина, Петр, погиб вместе с главой семьи, то другой, Федор, тот самый фаворит Ивана Грозного, будто бы зарезал отца, желая сохранить собственную жизнь… Если это действительно так, то выходит, что родная кровь лихо отплатила боярину за заботу.

Алексей Данилович объявил Филиппу волю царя: «ты недостоин святительского сана!» Из-за спины его вышли приказные люди и принялись зачитывать показания лжесвидетелей. Филипп смиренно смотрел на своих гонителей, не говоря ни слова в свое оправдание и не пытаясь с ними спорить.

Как только смолкли голоса чтецов, Басманов подал своим людям знак, и те бросились на Филиппа, сорвали с него архиерейское облачение со знаками сана. Митрополит оставался спокоен. Его позорили, его пытались выставить в жалком свете, но вышло иначе. Он не выдал ни словом, ни жестом страха или удивления. Стоя в разорванных одеждах, митрополит отворотился от опричников и недрогнувшим голосом промолвил, обращаясь к священнослужителям: «О чада! Скорблю, расставаясь с вами, но радуюсь, что послужил Церкви. Церковь наша овдовеет, и будут в ней пастыри как презренные наемники»… Подскочившие опричники не дали ему попрощаться. Они напялили на митрополита рваную монашескую рясу, сшитую из лоскутков. Затем Филиппа вытолкали из храма, нанося удары метлами, и посадили на воз. Пока его вывозили из Кремля, охрана изощрялась в брани. Опальному архиерею грозили страшными наказаниями.

А он… лишь улыбался в ответ.

Наконец, Филипп произнес: «Чего Бог не позволит, того человек не совершит, ибо Он нам помогает. Нам думать не о мимотекущем, а о лучшем и вечном, а Бог наши тщания повернет к делу…» Что было тогда «мимотекущим» для злобного эскорта? Не боясь Высшего судии выслужиться перед начальством, отлупив старика в лоскутной рясе.

Несмотря на окрики и тычки опричников, за возом с Филиппом шла толпа людей. Они молчали – слово вымолвить было боязно, как бы не оказаться в застенке… Толпа двигалась молча, у некоторых текли слезы. Митрополит осенял их крестным знамением, призывал молиться Вседержителю и принимать все скорби с радостью.

Кремлевские стены остались за спиной. Филиппа везли мимо Никольского крестца, за Ветошный ряд. Там, в сердце Китай-города, стоял Богоявленский монастырь. Он славился древностью, а в будущем прославится еще больше как крупный центр духовного просвещения. Однако, как пишет современный биограф митрополита Филиппа, В.А.Колобков, «…Иван IV едва ли руководствовался подобными соображениями. В отличие от большинства монашеских объединений Богоявлений монастырь был особножитийным. Лишенные обычного повседневного общения, монахи жили в нем независимо друг от друга. Для царя, стремившегося любой ценой изолировать низложенного митрополита, именно такой монастырь казался самым надежным местом заключения».

У самых ворот митрополит сказал негромко, так, что услышали немногие: «Пастырь добрый душу свою полагает за овец»…

Этой обители суждено было стать временным пристанищем Филиппа. Тут его содержали худо: царь гневался на архиерея и кто осмелится помочь ему?

Вскоре Филиппа отвезли на митрополичий двор. «Почетной охраной» служили ему все те же опричники, бившие его метлами и бранившие. Но вот настал момент встречи с государем. Царственный режиссер еще не завершил свою постановку. Арест врага совпал с антрактом, теперь начиналось второе действие.

Совсем обойтись без церковного суда в таком деле было неудобно. Поэтому на митрополичьем дворе собрались русские архиереи, которым Иван Васильевич велел провести новое судилище. Вновь приказные люди извлекли из мешочков столбцы «розыскной» комиссии, вновь послышались обвинения, записанные со слов лжесвидетелей. Оказались тут и соловецкие иноки, но что они говорили, стойко ли держались или все-таки вымучили из них признания против прежнего настоятеля, понять невозможно. Похоже, страдая душой, монахи цедили по словечку… Немногословен был главный «свидетель обвинения» – новый соловецкий игумен Паисий. Царь остался недоволен, Филипп же бесстрашно напомнил о примере Иуды.

Дело, состряпанное на основе лжи и клеветы, трещало по швам. Филипп не только отрицал свою вину, он еще и продолжал, перед всем церковном собором обличать царя за его опричное «неистовство». По одному свидетельству современников-иноземцев, митрополит сказал «Я жил в святом месте, в христианской общине Соловецкого монастыря, честно, праведно, справедливо. Не стоит упрекать меня в пороках». Житие добавляет: «А если и бывал чего-то недостоин, то поступал так не ради суетных дел». Обратившись к самому Ивану Васильевичу, митрополит требовал оставить опричнину – «неугодное начинание». Он призывал царя держаться благих обычаев прежних государей. Он говорил: «И твоего высокого сана не пощадит смерть, вонзит в тебя ядовитые зубы. Помня о ее немилосердном пришествии, государь, копи на небе сокровища – плоды добродетелей. Все, что собрал на земле, здесь же и оставишь, наг отвечать будешь о своей жизни».

Неожиданная твердость Филиппа произвела на соборе настоящее смятение. Иван IV пришел в ярость и велел опричникам увести его. «Представление» пошло совсем не так, как планировалось. Сопровождая Филиппа, охранники размышляли вслух: «К чему он противится государю? Не прикончить ли его прямо здесь, прямо сейчас?! Один такой выискался, обличитель!»

Вернув святителя в Богоявленский монастырь, его посадили в «злосмрадную хлевину», забив ноги в колодки. На шею узника повесили тяжкие вериги, руки стянули железными оковами. Целую неделю его морили голодом. Более того, в темницу запустили медведя, но зверь не тронул митрополита. За стенами монастырской темницы москвичи ловили каждое слово, просачивавшееся из узилища. Мрачные слухи немедленно преобразовывались в еще более страшные мифы. Город был уверен, что Филиппа мучают ужасной пыткой, надавливая на череп железною шапкой… Люди сокрушались сердцами: митрополит, знавший богатство и комфорт, имевший всё, чего душа пожелает, являвшийся одним из главных людей царства, ради них, ради паствы сейчас страдал от зверства тюремщиков и жестокосердия самого великого государя. Доброта и злодейство выступили на сцену в евангельской прозрачности. Все понимали: в сердце великого города не просто мучают одного старика, нет, совершается преступление, эпическое по своему значению. И в то же время, этот старик держится, стоит на своем, ни в чем не уступает мучителям. Ради чего? Ради упрямства и гордыни? Нет, его терпение – столь же великий символ, как и злоба тех, кто его истязал, только с другим знаком. Ради веры, любви к «стаду детей духовных» и милосердия митрополит выносил мучения. Если он уступит, останется ли в храмине огромного государства душа? Или одно бряцающее металлом величие? Скольких славных побед добилась Московская держава на ратном поле! Гордые города склоняли перед ней шею, повелители целых народов приносили присягу русскому царю. Повсюду воздвигались новые крепости и монастыри. Хищный кочевник разбивался о стену российских полков… А вынь из русского дома, раскинувшегося от Белого моря до Дикого поля, душу, и рухнет тогда вся великая слава, и сила, и полки побросают оружие. У всякой цивилизации есть главная ценность, ради которой люди воюют, работают, на которую, как на несокрушимую стену, опирается весь строй общества. У Руси такой ценностью была христианская вера по православному обряду, вера во Святую Троицу, Бога-Слово, Бога-Любовь, Бога-истину. Сокрушение этой веры означало бы одно: людям оставалось жить только ради собственного прибытка. А такое существование способно опустошить любое, даже самое крепкое жилище.

И вот посреди столицы вера погрешалась. Глава Церкви должен был принять муки и унижения, как вор или еретик. От одной его стойкости зависело теперь, будет ли из России извлечен ее духовный стержень, любовь и вера, упадет ли в цене преданность этому идеалу, или он воссияет ярче прежнего…

Каково было тогда немолодому человеку? Что он чувствовал? Скорбел ли о своей несчастливой судьбе? Вспоминал ли яства с митрополичьего стола? Дорогие одежды? Великую власть свою?

Митрополит Филипп с юных годов знал: всё в этой жизни имеет конечный предел. Ничто земное не имеет прочности. Человек с обнаженной душой и обнаженным телом предстанет на суд Божий, когда настанет час отвечать перед Ним за порогом смерти. Чем больше в ней любви к яствам, одеждам, прочим утехам, или, скажем, к мирской славе, к власти, тем труднее будет его душе пройти по воздушной лестнице от земли к небу. Такие привязанности лишь отяжелят душу, потянут ее книзу. Легкости может добавить любовь к Богу. А значит, и к людям, ведь в них живы образ и подобие Его. Так страдал ли Филипп в своем узилище? От голода и оков – несомненно. Зато душа его радовалась, душа ото всех мучений становилась легче. Для души каждый золотник железа, висевшего на митрополите, стал великим приобретением.

Житие Филиппа сообщает: вскоре после того, как его заточили, все оковы сами собой спали с тела митрополита. В связи с этим автор Жития вспоминает псалом: «Очи Господни обращены на праведников, и уши Его – к воплю их… Много скорбей у праведного, и от всех их избавит его Господь».

Когда царю доложили о таком чуде он, в изумлении, убоялся предавать митрополита новым мукам. В Богоявленской обители Филипп жил всего неделю, затем его увезли в монастырь Николы Старого, избавив от одинокого пребывания, тяжких колодок и вериг. Дабы лишить Церковь малейших надежд вернуть Филиппа на митрополичью кафедру, царь способствовал скорому избранию его преемника – Кирилла, настоятеля Троице-Сергиева монастыря. 11 ноября 1568 года Кирилла поставили в сан.

Но вскоре Иван Васильевич перевел случившееся с Филиппом на понятный для себя язык гневных обвинений: «Чары он сотворил, неприятель мой и изменник!» Теперь государь жаждал спалить «неприятеля» за чародейство.

Однако, по свидетельству источников, Филиппа вместо «огненной казни»… стали лучше кормить. Возможно, поводом для смягчения участи Филиппа стала позиция высшего духовенства. «Смятение», начавшееся на церковном суде после смелых слов митрополита, означало споры между иерархами. Как видно, кто-то из них, не желая соучаствовать в терзаниях главы Церкви, противопоставил свою волю воле Ивана IV. Царь желал смерти непокорному Филиппу, а Церковь сопротивлялась столь жестокому вердикту, пытаясь защитить пастыря.

Потомки будут клеймить «безгласие» и «покорность» архиереев, отдавших главу Церкви на расправу. Церковный историк А.В.Карташев даже назовет собор, на котором происходил суд, позорнейшим. Но источники XVI столетия не дают оснований говорить о пассивности высшего духовенства.

Ныне чрезвычайно трудно восстановить точную картину происходившего. Кто выступил на стороне Филиппа? Кто изъявил готовность отдать его голову царю? Можно лишь строить предположения, опираясь на косвенные источники. Житие называет главными врагами митрополита в церковной среде двух персон. Это, во-первых, архиепископ Новгородский Пимен, и, во-вторых, владыка Рязанский и Муромский Филофей.

О позиции Филофея почти ничего не известно. Возможно, он выступил на суде как добрый знакомец тех же Басмановых. Ведь Алексей Данилович и его сын Федор за четыре года до того сидели вместе с владыкой в Рязани, отбиваясь от татар в очень рискованной ситуации, могли бы и погибнуть вместе. Воеводы и архиерей ободряющими словами поднимали боевой дух горстки защитников. В конечном итоге, Рязань выстояла. Тогда у них и был шанс сдружиться. В 1568-м году, вероятно, Филофей «норовил» главным людям опричнины, потому и оказался среди недругов Филиппа.

Пимен – фигура более сложная. В нем видят изверга, подлеца, карьериста, но почва под этими обвинениями тонка и непрочна. Пимен был выходцем из славного Кирилло-Белозерского монастыря, духовным писателем, борцом с еретиками, строителем храмов. Случалось так, что владыка Новгородский «печаловался», т. е. вступался перед Иваном Грозным за опальных. В быту Пимена отличала монашеская суровость и чистота. До церковного суда осенью 1568 года он порою выступал как сторонник митрополита Филиппа, в других случаях – как его противник. Ему уже приходилось играть роль «обвинителя». Сейчас он возглавил судилище, поскольку занимал в русской церковной иерархии второе место после митрополичьего. После смерти Филиппа архиепископ Новгородский оказывался главным претендентом на место главы русской Церкви. Казалось бы, прямая выгода… Да и Житие Филиппа указывает на Пимена как на очевидного врага митрополита. Но был ли он в действительности покорным орудием в руках Ивана Васильевича? О, трудно сказать наверняка. Ведь Филиппа, во-первых, не казнили, хотя роль главного судьи исполнял именно Пимен. Во-вторых, Пимен так и не стал митрополитом. В-третьих, когда царь отправится походом на Новгород Великий (это случится в 1569 году), опричная розыскная машина превратит Пимена в центральную фигуру «новгородского изменного дела», чуть ли не главного заговорщика. В будущем его ждет не награда за верную службу, а тяжелые испытания и скорая смерть. Был бы владыка Новгородский у государя в любимцах, наверное, иные следовали бы ему награды. Выходит, на суде Пимен в худшем случае не решился окончательно избавить Филиппа от царских обвинений. И даже не совсем «умыл руки», а еще и, быть может, несколько смягчил участь своего неприятеля. Но все-таки судил и осудил его…

Очевидно, более мягкую позицию в отношении Филиппа занял епископ Суздальский Пафнутий. Ведь он уже отказался когда-то поставить свою подпись под выводами следственной комиссии, работавшей на Соловках. И, следовательно, не желал Филиппу зла, а может быть, просто не хотел способствовать торжеству лжи. В этой драме у каждого актера важная роль, за каждым следит с небес один Зритель, о Его присутствии знают все. Надобно обладать большой слабостью веры и большим недостатком любви, чтобы разочаровать Его. Пафнутий сопротивлялся. Очевидно, он не желал такого разочарования.

Наконец, прямым и твердым сторонником опального митрополита мог быть Герман (Полев), архиепископ Казанский и Свияжский. Он прославился как деятельный миссионер на землях, недавно присоединенных к Московскому государству. Когда-то, в 1566 году, после отхода от дел митрополита Афанасия, владыку Германа считали лучшей кандидатурой на пост его преемника. Но тогда царь, по совету опричных вельмож, не дал ему хода. Как видно, было в речах Германа нечто противное опричнине… Историк А.А.Зимин считал, что архиепископ Казанский дожил до суда над Филиппом и был убит от рук опричников, – возможно из-за горячего выступления в пользу Филиппа. Или его сочли крайне нежелательным претендентом на «вдовствующую митрополию» Но другие исследователи полагают, что Герман умер за несколько месяцев до начала суда. Кто прав, определить пока невозможно.

Роль прочих архиереев, принявших участие в суде, невозможно реконструировать даже приблизительно.

Факт остается фактом. Опальный митрополит не только избежал смерти в 1568 году, но также вышел из судебных диспутов непобежденным и покинул стены узилища.

Государь, по всей видимости, считал, что «строптивый» митрополит наказан слишком мало. Опричники схватили приближенных Филиппа – старца и трех дворян, служивших Московскому митрополичьему дому. Их отправили в тюрьму, затем вытащили оттуда и принялись водить по улицам столицы, нанося удары булавами. Вскоре последний из старцев рухнул наземь в лужу крови… Имена этих страдальцев: Леонтий Русинов, Никита Опухтин, Федор Рясин, Семен Мануйлов. Склоним же голову перед ними. Им пришлось претерпеть боль, поругание и позорную смерть, но имена их остались светлы.

Расправа над ними ничуть не поколебала Филиппа.

Тогда Иван Васильевич велел отрубить его троюродному брату Михаилу Ивановичу Хромому-Колычеву голову и отнести ее Филиппу, отдыхавшему от темницы в Никольской обители. Возможно, митрополиту намекали: все еще можно раскаяться в неповиновении, благословить опричные зверства и заслужить прощение у царя. А то ведь родственников много, и все они представляют собой одно большое уязвимое место. Судя по косвенным данным, Иван IV отобрал тогда ряд земельных владений, принадлежавших семейству Колычевых.

Не получилось…

Когда Филиппу принесли голову, он поклонился гонцу с окровавленным подарком до земли, благословил его и поцеловал волосы мертвого брата. Не проронив ни слезинки, он лишь попросил передать Ивану Васильевичу: «Блаженны те, кого избрал и к себе принял Господь. Память о них сохранится из рода в род».

Теперь царь знал: можно перебить всех родственников и добрых друзей Филиппа, оросить кровью половину Москвы, положить под топор сотни верных служилых людей, которые так нужны на поле боя, прикончить десятки священников, но всё это будет напрасно. Филиппа ему не сокрушить.

Для государя пришло время смирения. Его победили. Униженный старик противостоял царю и не уступил. Его можно было пугать и дальше, морить голодом, калечить, пускать под нож самых дорогих для него людей, но добиться покорности и благословения все равно не удалось бы. Новое мучительство шло к позору царского имени. Москва чувствовала это, и даже опричники не настаивали на продолжении борьбы с опальным архиереем.

Неправедный суд был посрамлен. И в этом высокое значение событий, происходивших осенью 1568 года в Москве.

Закончился Филиппов пост. Миновали рождественские праздники. Наступил январь. Митрополита ждала ссылка: его отправили в тверской Отроч монастырь. Это был своего рода почет, хотя и странный – с сегодняшней точки зрения. Отроч монастырь возник в XIII веке, у впадения Тверцы в Волгу. Во времена независимости Твери он отличался богатством и считался наиболее чтимой обителью во всем княжестве. Но и при власти Москвы монастырь не потерял высокого статуса: правили им архимандриты, а не игумны. Здесь за полтора десятилетия до Филиппа томился особо важный узник – опальный Максим Грек[114]114
  В 1918 году обитель закрыли, а в 30-х на месте монастырских строений возвели Речной вокзал. Осталась лишь барочная церковь Успения Пречистой Богородицы, построенная в 1722 году. Этот храм с 1994 года – действующий.


[Закрыть]. Святителю досталась тюрьма весьма высокого статуса.