Текст книги "Митрополит Филипп"

Но все это, хотелось бы подчеркнуть, гипотезы.

Что же касается твердых фактов, приведенных выше, то они опровергают мнение агиографа о «праведном гневе» царя, наказавшего участников церковного суда над Филиппом.

Некоторые детали истории о смерти Филиппа говорят против первой версии. Странно то, что приезд Малюты чудесным образом совпал со смертью Филиппа. Что ж, выходит, никто в монастыре не знал о его кончине, и только явление высокого гостя раскрыло всем глаза? Или же Филипп умер тютелька-в-тютельку за полчаса до приезда Малюты? Или в монастыре были столь злокозненно-хитрые мастера политической интриги, что они постарались удавить бывшего митрополита как раз к приезду опричника, чтобы «подставить» его, а через него и скомпрометировать и самого царя? Да? Но откуда они знали, что в монастырь отправлен Малюта? Нет ответа. Почему Малюта организовал скоропостижные похороны, если не был виноват в гибели Филиппа и скрывать ему было нечего? Нет ответа.

Наконец, нет никаких данных, свидетельствующих о том, что пристав Кобылин в декабре 1569 г. был замешан в каком-то «изменном деле». Со слов скорбящего о давних грехах Кобылина в Житии записано, что пристав вел себя по отношению к охраняемой персоне оскорбительно и жестоко. Но это еще, допустим, не измена, а обыкновенное свинство. После кончины Филиппа он четыре или пять лет благополучно служил по спискам государева двора и получал солидный по тому времени оклад – 17 руб. В середине 70-х (точная дата не известна) был казнен брат С. Кобылина-Мокшеева, Богдан Кобылин, а также некоторые другие члены этого рода. Источники не сообщают, когда, где и за какие прегрешения их лишили жизни. Значит ли это, что за пять лет до того царский пристав Стефан был изменником? А потом благополучно пережил опалу на Кобылиных и казнь родни, постригся в монахи и дожил до старости…

Чего только не подскажет воспаленное воображение!

Все источники уверенно сообщают об акте убийства, совершенного Малютой, притом в полном согласии между собой, хотя и созданы лицами, независимыми по отношению друг к другу, в разных местах, в разное время и в разных обстоятельствах. А версия об «изменниках», сгубивших Филиппа помимо Малюты, является поздней умственной спекуляцией, опирающейся на вольную фантазию. Ни один текст XVI века ее не подтверждает: люди того времени относились к истории смерти Филиппа как к очевидному душегубству с очевидным «авторством».

Таким образом, на первой версии можно ставить крест. Слишком уж много в ней неправдоподобного.

Вторая версия находит больше подтверждений в Житии, да и в других источниках.

Но и к ней есть вопросы.

Прежде всего, имени митрополита Филиппа нет ни в одном синодике подданных Ивана IV, замученных в опале[115]115
  Подробнее о поминании убиенных в опале см. в следующей главе.


[Закрыть]. Можно было бы сделать вывод, что царь не поминает того, кого не приказывал убить, но… в этих синодиках нет многих персон, к гибели которых первый русский царь был определенно причастен, – судя по другим источникам. К тому же, если данная версия верна, и государь действительно отдал приказ об умертвлении монастырского узника, то его включение в такой синодик могло рассматриваться как раскрытие одной из величайших государственных тайн. Следовательно, Филиппа могли не вписать туда, опасаясь неприятных последствий. Тех же волнений, например.

Однако есть вопросы и более серьезные. Прежде всего, уверенность составителя ранней редакции Жития в полной невиновности царя. А это равнозначно столь же твердой уверенности главного свидетеля – пристава Кобылина – в отсутствии «лицензии на убийство», выданной Малюте самим государем.

Конечно, можно предположить, что Кобылин или же агиограф, записывавший его слова, убоялись писать страшную правду о кровопийственном приказе Ивана Васильевича… но всё это также будет из области возбужденного воображения.

Наконец, у всякого преступления есть мотив. Взявшись обвинять Ивана IV, следует четко объяснить, какой у царя имелся мотив к тайному убийству Филиппа. И тут возникает неприятная коллизия. Все причины, по которым мог быть отдан такой приказ, лежат в области иррациональной: то ли умственная хворь, то ли маниакальная злоба. Конечно, существует немало людей, ставивших царственному «пациенту» диагноз с дистанции в несколько сотен лет, объявлявших его безумцем, буйно помешанным, тупым кровожадным злодеем и т. п. Тогда, разумеется, можно утверждать, что царь, смертельно обиженный обличительными словами Филиппа и неудовлетворенный «слишком мягким» результатом церковного суда, в припадке патологической злобы решился истребить своего неприятеля. Или поставить святителя в положение выбора: полное благословение опричнине, либо немедленная смерть… Да только таким диагнозам цена невелика. И такие рассуждения фактами подтвердить невозможно. В настоящем судебном расследовании их не приняли бы в расчет: не улики и не свидетельские показания, а всего лишь домыслы.

Филипп, лишенный сана и сосланный в невеликую провинциальную обитель, Ивану IV был уже не страшен. Всякого влияния на дела он лишился. Обличения же его, брошенные публично, воротить назад, сделать не-звучавшими, никто не мог. Они сделали свое дело. Столп христианской истины утвердился. Убийство Филиппа их никоим образом не перечеркивало. И, значит, твердого мотива для его совершения назвать не получается.

Наконец, версия третья.

Был ли у Малюты Скуратова мотив для убийства, если он не получил приказа от царя?

Был, и не один. Выше уже говорилось об этом.

Похороны, совершенные в спешке говорят о желании Малюты скрыть следы убийства на теле бывшего митрополита. Если бы у опричника был прямое и ясное распоряжение: «Убей!» – чего бы ему бояться? Современный историк В.А. Колобков, изучавший обстоятельства гибели Филиппа, пишет о страхе за свою карьеру, который мог испытывать Малюта, когда разыгрывал перед настоятелем спектакль насчет кончины Филиппа от «зноя» и «угара».

Но ведь несанкционированное убийство Филиппа могло дорого стоить Малюте… Как мог опричник, хотя бы и столь высокого ранга, на столь дерзкое деяние без указания свыше?

А мог. Мог, да и всё.

Вот и агиограф, составивший раннюю версию Жития, считает так же. По его мнению, преступление свершилось «хотением» Малюты.

И тут открывается самое страшное и самое некрасивое обстоятельство смерти Филиппа. Был ли у Малюты хотя бы один шанс из ста убедить царя в полной своей невиновности? В том, что старик просто задохнулся или угорел точнехонько перед сиятельным приездом Малюты? Государь Иван Васильевич всю жизнь свою провел среди политических интриг, его опыт по этой части превосходил всё, что только мог представить себе опричник Скуратов-Бельский. И если даже сейчас, по прошествии без малого четырех с половиной столетий, утверждение о мирной смерти Филиппа не вызывает ни малейшего доверия, то тогда, по горячим следам, у политика с головы до пят оправдания Малюты не удостоились бы ничего, кроме насмешки. Нельзя же врать столь неправдоподобно… Допустим, Малюта уверил царя в смерти Филиппа от рук каких-то гипотетических изменников… Но если бы это ему удалось, тогда малую тверскую обитель перерыли бы от подвалов до куполов с крестами, взяли всех подозрительных лиц и отправили бы на плаху добрую половину. Но никто никаких изменников в Отроче монастыре не искал.

Вывод: царь знал, что убил Малюта.

И не наказал его.

Никак.

Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский по прозвищу Малюта благополучно прожил еще несколько лет и лишился жизни лишь в январе 1573 года, во время штурма ливонской крепости Пайда. Хранитель множества царских тайн, доверенное лицо Ивана Грозного, оказался в странном положении после того, как опричнина была отменена. Держать его «в приближении» становилось неудобным, – пусть и нужный, полезный человек. Малюту отправили драться за «пролом» вместе с другими видными деятелями опричной эпохи. Там смерть отыскала Григория Лукьяновича… как-то очень вовремя. Но! Последние годы его биографии не омрачились ссылкой или опалой. Малюта процветал. Весной 1572 г. в большом русской походе он числится вторым дворовым воеводой. О такой должности прежде, по худородству своему, он и мечтать не мог. Ее, по устоявшемуся обычаю, занимали родовитые аристократы, самые сливки московской служилой знати. И Малюте она могла достаться лишь из величайшей милости государевой, в виде величайшего исключения. После гибели Малюты царь дал по его душе колоссальный вклад в 150 руб. – больше, чем по душам собственных дочерей. Жена Малюты получила большую пожизненную пенсию…

За что?

Малюта Скуратов погиб честно – в бою, на ратном поле. Но карьеру он сделал отнюдь не в сражениях и уж совсем не как гений-администратор. Начал подниматься над общим уровнем едва заметного провинциального дворянства во второй половине 60-х годов. Возвышение его пришлось на «первый раунд» массовых репрессий опричнины – тот самый, что обрушился на страну в связи с «делом» боярина Федорова. Малюта не выигрывал сражений, не возглавлял посольства, отправляемые для трудной дипломатической работы, он не строил крепости и отстаивал их от опасного неприятеля. Он был прежде всего карателем. Источники свидетельствуют о смерти великого множества людей разного возраста, пола и общественного положения, павших либо от рук самого Малюты, либо умерщвленных под его руководством бойцами из его отряда. Этот карьерист числился также одним из первых лиц в странном Слободском ордене, где процветали порядки, далеки от православных устоев. И он был также одним в числе ближайших советников Ивана Васильевича. Но прежде всего, – карателем, карателем, а не кем-то другим. И смерть пастыря отлично вписывается в круг обычных его дел: она заняла место еще одного «мероприятия» по «основному месту работы».

Одним словом, хорошо жил убийца Филиппа, да и семья его ни в чем не нуждалась. Никакого прижизненного отмщения за эту смерть опричник не получил. Знать бы, как его душой распорядился Господь на том свете!

Отдавал Иван IV приказ уничтожить Филиппа, или не отдавал, доподлинно установить до сих пор не удалось. И, возможно, никогда не удастся. Но отношение царя к убийству прежнего митрополита видно по тем благодеяниям, которыми осыпан был душегуб.

Нужно ли здесь еще что-либо комментировать?

Глава VIII. «Сокровище некрадомое». Прославление Филиппа

Биография святого не заканчивается в тот момент, когда приходит последний срок его жизни. Через каждого из святых Господь может сказать людям нечто важное, утешить и ободрить их, исцелить от недугов или оказать иную милость. Когда оканчивается время пребывания святого на земле, среди людей, начинается новый, мистический отрезок его жизни. Вывести этот отрезок за рамки биографии не то что бы неправильно, а просто невозможно. Это означало бы зачеркнуть бездну смыслов, порою самых важных смыслов в его судьбе. Или, как минимум, обеднить жизнеописание.

Митрополит Филипп ушел из жизни в одиночестве, в бедности и унижении. Но и столетия не минуло, как он вернулся в жизнь России, исполняя роль учителя, сияя славой, даруя добрые надежды.

Земное странствие митрополита Филиппа получило продолжение за гробом. Церковь знает немало чудес, совершенных через него Богом. Однако первые годы после смерти святителя его почитание было делом неофициальным и даже опасным. Имя Филиппа оставалось до конца правления Ивана IV именем опального человека. Царь никогда, ни единого раза не говорил об оправдании митрополита, о его правоте. Решение церковного суда не пересматривалось. А опричное окружение Ивана Васильевича, естественно, продолжало считать Филиппа «царевым ослушником». Что же касается Соловецкого монастыря, где столько лет провел Филипп, то его братии предстояли испытания.

Летописец, который вели монахи Соловецкой обители, сообщает о «гневе» государя на монастырь из-за митрополита Филиппа. Сторонники канонизации Ивана Грозного считают, что он, дескать, гневался на соловецкие власти, поскольку те «оболгали» митрополита и обрекли его на суровый приговор церковного суда. Более традиционная точка зрения состоит в том, что монарх с недоверием относился к месту, где жили ученики и добрые друзья Филиппа, обличавшего жестокости опричнины. Она-то и более достоверна.

Царь долгое время не давал соловецким монахам избирать настоятеля из своей среды. Десять лет ими правил Варлаам, присланный из Кирилло-Белозерского монастыря. Только в 1581 году на Соловках появился игумен из местных иноков – Иаков, ученик Филиппа.

Но еще при Варлааме, в конце 70-х годов, Иван Васильевич принялся благодетельствовать Соловецкую обитель, наделяя ее богатой милостыней. Туда шли, кроме того, немалые вклады на помин души персон, умертвленных по распоряжению монарха. А в том же 1581 году царь отправил монахам послание, где, среди прочего, говорится следующее: «Смея и не смея челом бью, что если Бога прогневил и вас своих богомольцев раздражил и все православие смутил своими непотребными делы, и за умножение моего беззакония и… многого согрешения моего Богу попустившу варваров христьянство разоряти…» Историк Церкви В.В.Шапошник считает, что «…все это, по-видимому, может свидетельствовать о раскаянии царя за осуждение митрополита Филиппа». Что ж, вывод вроде бы обоснованный.

Но «диалектика души» Ивана Васильевича складывалась и связывалась очень непросто. Определить, о чем он жалел в жизни своей, о чем душа его сокрушалась – задача для историка непосильная, тут надобно спрашивать совета у прозорливого старца…

Да, государь опасался суда той единственной инстанции, которая имела право выносить ему приговор, – небесной. Первый русский царь знал, как выглядит смерть, когда она стоит на расстоянии вытянутой руки. В 1553 году тяжкая болезнь едва не разлучило тело его и душу. Но… в 1569 году он не думал о скорой кончине, ведь ему не исполнилось и сорока лет! Раскаяние придет намного позднее и примет весьма причудливые формы.

В начале 1580-х царю было уже более пятидесяти. В таком возрасте любой нормальный мужчина того времени – как в России, так и в Европе – начинал подумывать о душе и последней черте в грамоте земного существования. Умирали тогда намного раньше, чем в наши дни. Человек, доживший до шестидесятилетнего возраста, казался глубоким старцем. И, кстати, первый русский царь до шестидесяти лет далеко не дотянул…

Итак, в начале 80-х Иван IV уже не молод, его здоровье оставляет желать лучшего, а державные дела могут лишь приводить в расстройство. Величайшая война всей жизни государя – та, что велась за Ливонию, – проиграна вчистую. Поражения последних лет действуют на Ивана Васильевича угнетающе. Но самое страшное заключается в другом. Смерть постигла старшего сына и наследника, притом царь собственноручно нанес ему смертельную рану. И дело даже не в том, что наследовать теперь должен другой сын – блаженный Федор, не очень-то способный к государственным делам. Нет. Хуже другое. По представлениям того времени человек, умерший неестественной смертью (а гибель молодого царевича Ивана, убитого в припадке гнева отцом, несомненно, естественной не являлась), «доживает» за гробом положенный ему срок, превращаясь в опасную нежить. Чем «выкупить» его душу у сил загробных, дабы она не мучилась?

В 1582 – 1583 годах по крупным обителям России рассылаются списки людей, замученных до смерти в опале. Монахи получают огромные вклады и сопутствующие им распоряжение молиться за души покойников.

Шведский дипломат и писатель Петр Петрей де Ерлезунда через двадцать лет объяснит этот шаг следующим образом: от иноков ждали в ответ, чтобы «…они молились, приносили жертву о душе молодого государя и спасли ее из всех преисподних, чтобы злые духи не имели над нею никакой власти, а святые ангелы отнесли ее в рай». Иными словами, в последние годы жизни Иван Грозный не только каялся в совершенных грехах, он прежде всего пытался избавить душу сына от неприятностей на том свете.

Поэтому в монашеские обители отправлялись произвольные списки усопших – то короче, то длиннее, то с одним составом имен, то с совершенно другим, – а выбор формы поминовения царь равнодушно оставлял за самими монахами. Остается диковатое впечатление: Иван IV просил поминать… все равно кого, лишь бы много. Современный историк Андрей Булычев подводит итог: «”Синодик опальных” оказывался всего лишь своеобразным залогом, при помощи которого монарх надеялся «выкупить» из лап демонов душу погибшего царевича. Изначальная же профанация положенного в его основу официального перечня лиц, уничтоженных в годы правительственного террора, лишала практического смысла любое пополнение его новыми именами после начала кампании по рассылке снятых с него списков (копий – Д.В.) по монастырям». Остается напомнить: в «Синодике опальных» имени митрополита Филиппа нет.

Исходя из всего сказанного, попробуем вновь ответить на вопрос: скорбел ли Иван Васильевич о погубленном пастыре, иноке Филиппе? И нет на него ответа. Во всяком случае, нет точного, однозначного ответа.

Еще до 1581 года Иван Васильевич пережил серьезный психологический кризис. Он относится к 1572 году. Царь ожидал нашествия крымских татар и не имел достаточно сил, чтобы наверняка отбить их. Набег мог окончиться чем угодно: разгромом армии, гибелью державы, его собственной гибелью… Поэтому он перебрался в Новгород Великий с семьею и казной. А на Оке вооруженные силы России собрались для отпора врагу. Ими командовал воевода князь Михаил Иванович Воротынский. Мучимый недобрыми предчувствиями, Иван IV составил «духовную грамоту», т. е. завещание. Царь каялся во множестве грехов, поминая среди них и убийства. Видя Божью кару в «моровом поветрии», а еще того более в неизбежном нападении татар, Иван Васильевич готовился к худшему. Чаша гнева Господня переполнилась, и теперь этот гнев должен был пролиться на царскую голову. То ли наставала смертная пора для государя, то ли для всего государства. Спасти Ивана IV, по его собственным представлениям могло лишь глубокое покаяние, да милость Божья. Вот он и каялся… Как видно, история с митрополитом Филиппом не казалась ему чем-то особенным, – она никак не выделена среди прочих грехов. А само покаянное настроение прервалось добрыми известиями от Воротынского: в августе 1572 года крымцы потерпели поражение и с позором откатились восвояси.

После падения Филиппа Русская церковь испытала от царя еще немало унижений. Убивали по его приказу архиереев и монастырских настоятелей, грабили храмы, заставляли иерархов действовать вопреки канонам. Так, поздние свадьбы Ивана Грозного противоречат правилам, установленным Православной церковью; сейчас находится немало желающих отрицать сам факт совершения свадебных обрядов после третьего и даже четвертого брака, но документы XVI столетия сохранили их «разряды», т. е. подробную роспись участников. Иными словами, у историков нет сомнения в том, что они действительно состоялись, можно привести несомненные тому подтверждения. Доброму православному положено вступать в брак не более трех раз. В качестве исключения церковные власти разрешили Ивану Васильевичу жениться четырежды… а потом уже и забыли, что четвертый брак был исключением, – приспела пятая свадьба, за ней шестая, родня стремительно сменявших друг друга супруг государя получала высокие чины… Новгородского владыку Леонида по воле царя травили собаками, зашив в медвежью шкуру. Погубили святого Корнилия, настоятеля Псково-Печерского монастыря. Глав Русской церкви лишили чести быть погребенными в кремлевском Успенском соборе.

В царствование Ивана IV наша Церковь понесла тяжелые потери. Духовный авторитет ее, высоко вознесенный митрополитом Макарием, упал. Но все-таки люди помнили, что среди архиереев есть пастыри, готовые на смерть ради истины[116]116
  Преемник Филиппа, митрополит Кирилл III (1568–1572 гг.), вступался перед царем за опального полководца, князя И. Ф. Мстиславского, несправедливо обвиненного в измене. Не убоялся, хотя и знал о судьбе предшественника…


[Закрыть]. Их деяниями Церковь вышла из страшных обстоятельств грозненского царствования, не запачкав белоснежных риз.

Душевные движения первого русского царя смутны. О некоторых мотивах его поступках и, тем паче, о психологических состояниях остается только гадать. Но его современники и поколение тех, кто жил в ближайшие десятилетия после кончины Ивана IV, определенно увидели в смерти Филиппа печальную притчу, рассказанную Богом. Иначе, как минимум, не родилось бы его Житие, не воздвиглось бы и его почитание, как святого, в Соловецком монастыре.

В 1584 году Иван Грозный умер. Воцарился его сын, Федор Иванович. Это был богомольный человек, не склонный активно участвовать в делах правления. Шесть лет спустя настоятель Соловецкого монастыря Иаков собрал иноков на совет, чтобы воплотить в жизнь идею, давно беспокоившую умы братии. Прошло два десятилетий, как тело старого митрополита лежит в земле; к нему на Соловках обращают молитвы, его чтят, его поминают добрым словом, так отчего же тело его до сих пор находится в случайном месте – там, где Филиппа упокоила смерть? Отчего до сих пор оно не перенесено на блаженные острова, где имя покойного произносят с благоговением? И как приступить к этому делу, чтобы исполнить его с честью для обители?

Для осуществления монастырского замысла как раз представился удобный случай. Государь Федор Иванович лично прибыл с армией к Новгороду Великому, откуда совершил в первые месяцы 1590 года поход против шведов. Поход принес русским полкам целый ряд побед, удалось вернуть несколько крепостей, потерянных еще при Иване IV. Для соловецких монахов это был наилучший момент, чтобы просить богомольного царя о милости. Скорее всего, именно тогда они получили разрешение вывезти останки митрополита Филиппа из тверского Отроча монастыря. Узнав об их прошении, Федор Иванович «…зело удивися милосердию Божию, како милостивый Господь воспоминает и по смерти раб своих, хранящих заповеди Его». Посовещавшись с боярами, царь отправил грамоту Тверскому епископу Захарии. Тот, в свою очередь, пишет в Отроч монастырь повеление: «Показать гроб, где лежат мощи святителя Филиппа».

Наконец, соловецкие старцы во главе со своим игуменом добираются до Отроча монастыря. А там уже сложилось свое почитание Филиппа.

Местные иноки не желали расставаться с мощами Филиппа и даже пытались скрыть то место, где они закопаны. Однако грамота Федора Ивановича и настойчивость Соловецких посланцев сделали свое дело. Место, где был погребен Пастырь, начали раскапывать в присутствии епископа. К тому времени в монастыре оставались люди, помнившие, как его хоронили. И они предупредили землекопов: придется поработать – гроб заложили глубоко. Каково же было их удивление, когда его крышка отозвалась глухим звуком на удар лопаты, едва вонзившейся в землю!

То, что произошло при вскрытии гроба, Житие представляет как большое чудо, совершившееся при множестве свидетелей. Сначала гроб не могли поднять, хотя и прикладывали к нему общие усилия нескольких работников. Епископ Захария счел, что для такого случая не сила требуется, а вера. Он коснулся досок со слезным молением простить, обращенным к Филиппу. Тогда гроб сам по себе сдвинулся с места… «И было благоухание по всему городу. Открыв гроб святого, обрели в нем целые и нерушимые мощи. Лицо его сияло, а одежд не коснулось тление».

Епископ первым поцеловал мощи, а вслед за ним потянулись к открытому гробу священники, монахи и местные жители всякого звания. У мощей они просили прощения за грехи, молили Филиппа быть небесным заступником за Тверь.

Лишь когда прощание со старым митрополитом закончилось, игумен Иаков с братией положили гроб на речное судно. Иноки проделали часть дороги по реке, затем перегрузили мощи на телегу и повезли их через всю Россию, к Белому морю. Добравшись до побережья, монахи переместили мощи с воза на корабль. Когда по Соловецкому архипелагу прошла весть о возвращении старинного «хозяина» островов, у причалов собралась толпа народу, из монастырских ворот вышли священники с кадилами и монахи со свечами. От пристани до соборной церкви мощи несли на руках под пение молитв.

Когда-то Филипп, еще не митрополит, а игумен соловецкий, занялся строительством большой Спасо-Преображенской церкви. Не чая отъезда в далекую Москву, он бывало, говаривал: «Здесь-то и поселюсь на веки вечные…» Теперь это было принято как пророчество: где святой сам уготовал себе место погребения, там и следует лежать его мощам. Они упокоились у северной стороны Преображенского храма[117]117
  Его погребли под папертью церкви святых Зосимы и Савватия Соловецких – придельной в соборе Преображения Господня.


[Закрыть]. 8 августа 1590 года их накрыла могильная плита. Здесь же, неподалеку, похоронен и его наставник в монашестве – инок Иона Шамин, умерший 10 января 1568 года. Ученик лег в землю рядом с учителем.

Порой в церковной, краеведческой и популярной литературе о святителе Филиппе встречаются утверждения, будто он собственными руками «ископал» себе могилу, куда и лег впоследствии гроб с его мощами. Собственно, нет ничего экстраординарного в том, что монашествующий выкапывает себе могилу или даже сколачивает гроб. Русская церковная старина знает немало подобных поступков. Но в данном случае было совсем другое: несколько фраз из Жития святителя нашли превратное толкование, которое многократно повторено в поздней литературе. Вот точные слова Жития – там, где речь идет о погребении перенесенных мощей: «По совершении же утреняго славословия, егда уготовльше место, иде же хотяше почити, целоваше тело святого с подобною честию. Ту же и погребоша, иде же сам уготова». Выше говорится о Преображенском храме, каковой, действительно, был «уготован» трудами покойного… А вот то же самое в другой версии: «…и погребоша честные его мощи с подобною спочестию у всемилостиваго Спаса на северной стране, идеже сам себе место уготова, егда созидаше сию церковь и глаголаше: «Се покой мой, зде вселюся в век века». Ясно видно: место для погребения святителя «уготовано» самим фактом строительства им Преображенского собора и, возможно, желанием быть похороненным у его стен, высказанным еще при жизни. Зато в другом месте Жития, а именно там, где речь идет о строительстве Спасо-Преображенского собора, сказано достаточно определенно: «У тое же церкви всемилостивого Спаса под храмом преподобных отец Зосимы и Савватия сам себе ископа гроб своима рукама». Но как мог Филипп сделать это за три с половиной десятилетия до перенесения мощей на Соловки?! Что бы осталось от могильной ямы!

Утверждение о том, что игумен соловецкий собственноручно выкопал себе могилу, следует поставить под сомнение.

Иногда историю с перезахоронением мощей Филиппа датируют 1591 годом, но это неверная дата, результат ошибочного прочтения «каменной доски» на паперти соловецкого Преображенского собора. В разных публикациях один и тот же текст имеет две версии, имеющие важное различие. Иногда он читается так: «Лета 7078 (1569) преставися Филипп митрополит во Твери, декабря в 23 день. Лета 7099 (1591) привезены мощи Филипповы в Соловецкий монастырь и погребены августа в 8 день». Зато в других случаях указана иная дата: «….тут и погребен бысть… в лето 7098 (1590) месяца августа в 8 день на память иже во святых отца нашего Емелиана епископа Кизику…». Правильное чтение, как можно догадаться, – второе, так как в Житии четко сказано: перенесение состоялось «в двадцать первое лето по преставлении святого» (т. е. прошло двадцать лет и сколько-то месяцев) и в «седьмое лето» (т. е. прошло шесть лет и несколько месяцев) царствования государя Федора Ивановича. Как уже говорилось, земной путь святого Филиппа оборвался в декабре 1569 года. А царь Федор Иванович взошел на престол в марте 1584 года. 1584+6 лет и сколько-то месяцев = 1590 год, и август в данном случае вполне вероятная дата. 1569 (декабрь) +20 и сколько-то месяцев = тот же 1590 год[118]118
  Соловецкий летописец дает в качестве даты «лето 7099-е», что может означать как вторую половину 1590 года, так и первую половину 1591 года.


[Закрыть].

Что же касается «разночтений» в надписи на могильной плите, то окончательно поставить точку в этом вопросе удалось после исследования самой «каменной доски». В августе 2008 года автор этих строк видел ее в подклетном помещении Спасо-Преображенского храма на Соловках, над которым располагается придел преподобных Зосимы и Савватия. Так вот, можно сказать совершенно определенно: 7098 год, а не 7099. Надпись сохранилась превосходно, никаких разночтений[119]119
  И рядом с этой плитой лежит, кстати, вторая – надгробие старца Ионы Шамина.


[Закрыть].

Уже в 90-х годах XVI века возникла первая служба святителю Филиппу. Написали ее на Соловках, возможно, тот же игумен Иаков.

Казалось, тело Филиппа нашло себе последнее земное пристанище.

Но Бог судил иначе.

В конце XVI века святитель стал для Твери и Соловецких островов местночтимым святым. Но слава его постепенно росла. Житие Филиппа упоминает три чуда[120]120
  См. Приложение.


[Закрыть], случившихся на его могиле. Молва широко разнесла весть о них. Церковь чтила память Филиппа как благочестивого человека, до конца выполнившего свой пастырский долг. Всякий новый глава русского духовенства вспоминал о Филиппе, как о личности, дающей ему лучший нравственный пример. Ведь обстоятельства политической жизни могли, к сожалению, повторить ситуацию, когда старший из архиереев державы должен отдать жизнь за истину…

Постепенно делались шаги к прославлению Филиппа как общероссийского святого.

В 1636 году, при патриархе Иоасафе I, соловецком постриженике, на Московском печатном дворе вышла очередная Минея – книга, содержащая молитвословия святым на каждый день. В этом издании под 23-м декабря поставлена служба святому Филиппу. Там среди прочего, было сказано: «Подобает царствующему граду Москве Филиппа везде имети, яко некую утварь царскую и сокровище некрадомое». По заказу патриарха была написана и отправлена на Соловки икона с образом святителя Филиппа.

Наконец, в 1646 году, при патриархе Иосифе, произошло второе перенесение мощей митрополита. Причиной послужило крепнущее почитание его: монашеская братия хотела придать больше пышности месту захоронения святого. Настоятель Илия умолил главу Церкви ходатайствовать перед царем об этом, и юный Алексей Михайлович дал согласие. 30 мая соловецкие иноки разрыли старое погребение, извлекли из гроба мощи и перенесли их в великолепный Спасо-Преображенский собор, постройка которого была начата много десятилетий назад, еще в игуменство Филиппа. Его биограф XIX епископ Леонид (Краснопевков) добавляет: «При этом случае предполагали переменить одежду на Чудотворце; но нашли это излишним: погребальные ризы святителя нисколько не обветшали, хотя пролежали в земле 87 лет. Иеромонах Феодул был отправлен к царю и патриарху с просфорою, святою водою и образами нового Чудотворца». 31 мая рака с мощами была закрыта. У нее прошла волна исцелений…

В монастыре возникло пять (!) произведений, связанных с событиями 1646 года, в том числе большое «Слово на перенесение мощей» крупного духовного писателя старца Сергия Шелонина[121]121
  Известный духовный писатель соловецкий инок Герасим Фирсов создал пространное, до отказа наполненное «плетением словес» похвальное слово на перенесение мощей 1646 года. Текст появился вскоре (очевидно, не позднее, нежели чем через два-три года) после очередного перенесния мощей в 1652 году.


[Закрыть]. На Соловках мечтали об учреждении большого, всей Русской Церковью признанного праздника. Однако вышло иначе. Да, местное празднование установилось в обители, но… дальше ее пределов не пошло. В чем тут дело? Быть может, причиной стал небольшой фрагмент «Похвального слова». Сергий Шелонин откровенно написал о видении священноинока Леонида, прежде стоявшего игуменом на Вологде, в Вознесенском монастыре. Леониду показаны были мучения государя Ивана Васильевича в загробном мире. О! В Москве, по всей видимости, ничего хорошего в таких откровениях увидеть не могли. Тень, падавшая на первого русского царя, родственника ныне правящего дома Романовых, задевала и теперешнего государя. Алексей Михайлович, по молодости лет и доброте душевной, мог бы посмотреть сквозь пальцы на подобную вольность. Но родня и сведущие в политических тонкостях вельможи, надо полагать, отсоветовали ему.